Текст книги "Важное время"

Глава 4

Гимтар

Горец двинулся на имперца, протягивая руки к поясу. Здоровяк-порубежник качнулся влево и стряхнул захват. Затем сблизился, поднырнул под горца, просунул руку меж ног противника и поднял в воздух. А потом без затей швырнул на землю, как куль с мукой. Гимтар поморщился и покачал головой. Тяжелая голова мигом отозвалась звоном, в ушах зашумело. Как будто его самого бросили оземь.

Толпа, собравшаяся вокруг, недовольно зароптала. Порубежника недовольство толпы лишь раззадорило. Похваляясь легкой победой, он гоголем прошелся по наскоро изготовленной для состязаний поляне. Встав у каната, которым пайгалы по своему обычаю ограничили бойцовскую площадку, краснолицый здоровяк упер руки в бока. Куражился, сволочь. Ждал следующего противника.

В соперниках недостатка не наблюдалось. Из толпы выскочил злой пастух, задетый за живое похвальбой чужака. Вырастают же такие на высокогорье – ему только с Джогу-Вара бодаться, такому здоровенному! Пожалуй, он может и лошадь на загривок положить, а затем в гору подняться. Толпа засвистела, заулюлюкала над порубежником. Впрочем, тот не испугался. Только осклабился недобро.

И вновь легкая победа клятого имперца. Довольный Фракс Хмутр засмеялся, подливая медовухи. Опытный борец ловкой подсечкой сбил пастуха наземь и тут же рухнул сверху. Поймал руку горца в захват и вывернул. Горец не сдержался, вскрикнув от резкой боли.

Гимтар опять поморщился – голова начала побаливать. Не трещала, не разламывалась, как у Фракса с Алиасом поутру, но давала знать легкой болью при неосторожных движениях. Словно укоряла, что он уже не молод, чтобы эдак нагружать себя.

Вчерашний день и впрямь выдался длинным и дерганым. Еще затемно пришлось ехать в походный лагерь имперцев, в предгорья перед входом в долину. Потом с раннего утра пересчитывать воинов пограничной стражи, трясти бумагами и ругаться с Голосом Империи. Танас покосился на кислую рожу Алиаса и хмыкнул в бороду. Когда он взялся считать обозников, то Алиас встал насмерть, отказываясь принимать к расчету. Они, мол, не порубежники и про них уговора не было.

Тогда Гимтар со значением посмотрел на командующего. «С доблестным военным танас дана Рокона завсегда договорится. Как нужно». Фракс не первый год на службе – мигом сообразил, о чем речь. Выставил Алиаса из походного лагеря и удалил с переговоров. Гимтар предложил командующему каждую десятую монету с носа, а сошлись на каждой восьмой. Тогда и посчитали всех так, как нужно: вместе с обозниками и рабами. Ободрали Империю вместе, так сказать.

Неудивительно, что на вечерний пир в Старую виллу Фракс Хмутр со свитой явился в приподнятом настроении: воевать еще не пришлось, а он уже в прибытке. Алиас тенью следовал за командующим. Было видно, что эти двое не сошлись. Вот только ничего Голос Империи поделать не мог, недовольно зыркая и молча сопровождая командующего.

На пиру Гимтар изображал хлебосольного горца, много шутил и поднимал здравицы. За императора, за гостей, за наместника. Тут уже пили все, даже Алиасу оказалось некуда деваться. А Гимтар сидел и думал о сундуке с серебром, полученном за проход по долине от имперцев. Головорезы Тарха по приказу танаса припрятали его в подвале. Улыбаясь и балагуря, Гимтар прикидывал, как ловчее перевезти сундук в Декурион, в хранилище, в казну.

Но это было вчера; сегодня новый день и новые заботы. Гимтар взмахом руки поприветствовал очередного бойца. Из толпы вышел верткий живчик. Пайгал-канатоходец из тех, которые привезли письмо. Вчера они развлекали народ на ярмарке, играя на канате. Против здоровенного – поперек себя шире – имперца горец смотрелся котенком рядом с горным львом. Пайгал крутился вокруг здоровяка, изматывая резкими наскоками. Пытался сдернуть с места, сбить равновесие. Но противник был для него слишком тяжел. Он стоял на месте, как скала, медленно разворачиваясь навстречу юркому канатоходцу. Вот пайгал вновь напрыгнул, но порубежник сумел уцепиться, прихватив противника за рукав. Коротко рыкнув, имперец подтащил горца вплотную. Не выпуская запястье, борец положил мозолистую ладонь на затылок пайгала, придавливая к земле.

Фракс радостно вскрикнул и тут же болезненно застонал, потерев голову. Взял чашу с медовухой и одним махом ополовинил. Не одному танасу тяжело после вчерашнего…

«Неужели и этот проиграет? Третью схватку подряд? Стыдобища!» – с досадой подумал Гимтар. Танас не был знатоком в борьбе, но даже он понял, что положение у пайгала незавидное. Вот и толпа вокруг напряженно молчала. Только имперцы зубоскалили, предвкушая скорый финал. Опытный борец-порубежник вновь задумал что-то особо подлое и обидное для горцев. Оживленный Фракс повернулся к Алиасу и коротко что-то сказал. Тот кивнул.

Пайгал вдруг резко присел на одно колено, по-хитрому скрутился и перебросил противника через левое плечо. Имперец со всего маха рухнул на землю, подняв облако пыли. Канатоходец, удерживая руку противника, ловко перекатился и оказался верхом на нем, заломив руку за спину. Теперь уже порубежник замычал от боли.

Гимтар ликовал в душе, но старался выглядеть невозмутимым. Хмутр ударил раскрытой ладонью по красивому ковру, на котором они сидели. А что тут началось на ярмарке! Про торговлю давным-давно позабыли, глазея на невиданное для этих мест зрелище. Горцы кричали, свистели, швыряли вверх и оземь шапки, обнимались… Даже извечные противники-северяне, замирившиеся на время осенней ярмарки, одобрительно загудели. Только поклонники Великого Неба с толстым глупым старостой стояли наособицу и чертили на груди круги.

Фракс Хмутр коротко кивнул Гимтару, признавая победу горцев. Танас кивнул в ответ, и в голове тут же зашумело.

«А может, башка трещит вовсе не из-за вчерашнего вина?» – подумал Гимтар. В конце концов, он не безусый юнец и приготовился к пиру загодя. Вино в его кувшине изрядно разбавили водой, в отличие от кувшинов имперцев. Для них Гимтар не пожалел лучшего вина из запасов Рокона. Может, все дело в странном письме от пройдохи Остаха, которое привезли пайгалы?

Письмо было необычным с самого начала. Собственно, странную абракадабру из бестолково расставленных букв и письмом-то не назвать. Понятным оставалась надпись сверху: «приложи решетку». Наспех сделанная, кривая решетка с выломанными кинжалом узенькими окошками-дырочками прилагалась. Танас положил ее поверх письма и наконец увидел связный текст. Он немало провозился, прежде чем перенес послание на чистый лист полностью.

«Что у тебя там происходит, Остах?» – подумал Гимтар, разгибаясь и поднимаясь из-за стола, прочитав написанное. Послание вышло длинным, дерганым и бесценным. Остах нагородил в письме столько, что танас не сразу разобрался, куда бежать. Даже то, что Фракс без ума от борьбы и умудрился устроить поединок Оли со своим сыном, изложено одной строкой, впопыхах. Тогда-то Гимтар и задумал устроить на ярмарке эти клятые борцовские схватки между горцами и имперцами. А когда он невзначай обронил это предложение на пиру, хмельной Фракс тут же клюнул.

«Помощник мне нужен, помощник», – с очевидностью понял Гимтар, вспоминая недавнюю растерянность от прочтенного письма. После того как он остался без Эндира, воз дел, который тащил танас, становился все тяжелее. А когда уехал пройдоха Остах, стал и вовсе неподъемным. Танас надеялся переложить часть ноши на дана, но сейчас Рокон занят нуждами войны, а не мира… Еще и письмо это, будь оно неладно, насыпало столько… Но надо не забыть отписаться. Заодно и решеткой этой шифровальной научиться пользоваться.

«Надо, надо звать Вутца… Эту зиму пусть отсидится у себя наверху, присмотрит за Ули, – а после призову старика к себе», – решил танас. С мелкими текущими делами он бы и дальше справился, но теперь… Если и вправду в Лоне Матери сокрыта соль – это ее дар своим детям, в том нет сомнений. Великий дар! Гимтар боялся загадывать наперед, что изменится, если это правда. Многое встанет с ног на голову. Но это благие, добрые вести! После недолгих размышлений Гимтар решил отправить на разведку в Лоно Матери охранника Хродвига, изнывающего без дела на Вилле. Того самого, что привез дурачка из Ойдетты и весточку об Ули. Второй – так звали охранника – давно уехал бы в Декурион, но танас не отпускал. Словно чуял, что пригодится.

Гимтар не любил привлекать в важные дела чужих людей. Но это другой случай. Здесь нужен именно человек Хранителей, а не дана. Потом меньше вопросов от Суда Хранителей – имя Хродвига послужит щитом. Второй не захотел брать себе помощников. Отказался наотрез. Гимтар согласился – дело тайное, пусть едет один.

Нелюдимый Второй Гимтару понравился. Чернобородый понимал, что такое служба и долг. И что означает соль для Дорчариан, мигом сообразил. Сказал только – «Адин паеду. Малыться Матеры буду. Все сдэлаю», – поклонился до земли и уехал. Хорошие люди у Хродвига, правильные.

Невольно вспомнив о Хродвиге, Гимтар отогнал тяжелые мысли о Городе мертвых и мальчишке. Он и так плохо спал из-за этого последнее время. Что уж тут ломать голову – как Ули появится в Пайгале, ему сразу отправят весточку.

– Отличная схватка! – проревел во всю глотку Хмутр. Он бросил монету пайгалу, которую тот ловко поймал. Свита застучала кубками, поддерживая командующего. – Красивый бой! И много у вас еще таких умельцев?

– Да чего уж там, найдутся! – крикнул кто-то бойкий из толпы.

– Только чегось по вашему-то бороться? Айда по-нашему?

– На поясах, на поясах! – зашумели зеваки.

– По-нашему! По-нашему!

Первые две схватки горцы вчистую проиграли из-за того, что привыкли бороться на поясах, схватив друг друга за кушаки и норовя вытолкнуть за пределы круга. Вот и тянули руки к противнику, попадаясь на незнакомые ухватки.

Алиас перегнулся через плечо и растолковывал командующему, о чем идет речь. Тот слушал с интересом, что-то уточняя. Гибкая юная горянка с толстенной черной косой и смешливыми глазами сменила кувшин с медовухой перед дорогими гостями. Хмутр просветлел. Смену угощений свита встретила одобрительным гулом.

– Завтра! Завтра будем бороться по вашим правилам! – хлопнул ладонью Фракс, обрывая Алиаса. – А сегодня по нашим!

От такой отличной новости головная боль у танаса мигом прошла. Гимтар откинулся на подушки, зажмурился и подставил лицо ласковым осенним солнечным лучам.

«Хорошо-то как! – подумал Гимтар. – Решено: пошлю с балаганом канатоходцев весточку Вутцу. Пусть по весне ко мне перебирается! Хватит ему на верхотуре, в Пайгале, сиднем сидеть!»

Шумела ярмарка: блеяли глупые овцы, побрехивали собаки, где-то орал осел, щебетали несносные воробьи. Хмутр громогласно обещал вознаграждение завтрашнему победителю. Мрачный Алиас с неодобрением косился на командующего, размахивающего кубком.

Танас посмотрел на хмельного Хмутра. Такой командующий – грубоватый и вспыльчивый, прямолинейный, любящий деньги – Гимтару подходил. Если имперцы, как сказано в письме, все же решатся напасть – то пусть во главе войска придет Фракс Хмутр. Против военного играть всегда проще, чем против политика. А Хмутр – военный до мозга костей: фигура, а не игрок. Прислушайся командующий к советам Голоса Империи, неплохо разбирающегося в местных раскладах, все бы вышло иначе. Но честолюбивому вояке чиновник Фугг пришелся не ко двору. Сам Алиас видел, что танас мутит воду, вот только поделать ничего не мог. Командующий от него отмахивался как от мухи. Поэтому Голос Империи второй день ходил мрачный, как туча.

Подумав о туче, Гимтар развернулся и посмотрел в сторону Колодца, где по-прежнему клубилась темная хмарь. Мысль о том, что где-то там Тарх тащит из-под носа имперцев все, до чего может дотянуться, окончательно вернула танасу доброе расположение духа.

«Фракс Хмутр – доблестный вояка. У такого все просто: пришел, увидел – и сразу в драку. А до драки-то еще дойти нужно!»

Гимтар вновь зажмурился на солнце, как кот.

«Завтра будем бороться на поясах. Отлично! Еще один теплый день я у тебя украл, имперец. Еще один солнечный денек! Я украл у тебя вчера, сегодня и завтра. Когда зима в горах будет наступать на пятки, вспомнишь ли ты эти веселые ярмарочные дни? Рассердишься, что упустил важное время?»

Гимтар увидел, как невдалеке, рядом с грудой крашеных войлочных циновок, выставленных на продажу, двое молодых гверхов стригут овцу. Та стояла покорно. Когда у горцев мало времени, то они стригут овцу с обоих боков сразу, в четыре руки. Вот так и он с Тархом: один отстригал у Империи время, другой отхватывал добро.

Гимтар поднялся с мягкого ворсистого ковра. Фракс со свитой громко переговаривались, выясняя, кого выставить против ухватистого пайгала. Тот сидел в своем углу и ждал. Гимтар приблизился. Бойцу помогал сын Вутца, Морх, который и привез письмо от Остаха из Атриана. Морха понемногу стоило вводить в курс дел, и танас успел уже накоротке поговорить с пайгалом.

– Как ты? – хлопнув борца по спине, спросил Гимтар. – Еще двоих сможешь одолеть?

– Сможет, сможет, – проворчал Морх, разминая товарищу загривок и плечи.

– Сделай красиво, – шепнул Гимтар. – Даже проиграешь – не важно. Главное, пусть имперцы обо всем на свете забудут, кроме своей клиббовой борьбы.

Пайгалы посмотрели на него, переглянулись и улыбнулись.

– Это мы умеем, – кивнул пайгал. – Все сделаем, танас.

Гимтар пошел дальше. Невдалеке стояли просторные возы квельгов, которые расторговались медовыми сотами, полными пахучего густого меда; рядом нашлось место для корзин, доверху наполненных сушеными ягодами; бочонков с моченым яблоком, квашеной капустой. Если бы не представление, имперские купцы давно смели бы все товары. Чуть поодаль он увидел крепкие телеги гверхов. На временных рамах висели знаменитые ковры из крашеного войлока, циновки, попоны, занавеси, шляпы, поддоспешники и даже сапоги – и все из валяной шерсти. Через дорогу виднелись распряженные неказистые арбы с большими – в человеческий рост – колесами. Там торговали тонко выделанной кожей, бурками, безрукавками. Рядом высились горы строевого леса. Поблизости разливали свежее пиво. Это добро в Империю не доедет – здесь выпьют.

Уже много лет ярмарка проходила на поле близ Архоги. Его даже и озимой рожью не засевали, лишь пшеницей по весне. Как раз ко времени ярмарки и успевали убрать.

– Ничего! Пайгал-то вишь какой оказался! Насовал этому бахвалу!

– А завтра на поясах будем, по-нашему! Глядишь, и я выйду.

– Ты? Ты пиво пей да помалкивай в сторонке, не позорься…

Вокруг стоял гомон. Пользуясь перерывом между схватками, люди судачили о том о сем. В основном обсуждали недавние поединки. Танаса многие узнавали, кланялись. Гимтар кивал в ответ. Головорезы, дружки Тарха, которых приставил Рокон после нападения гворча на виллу, отгоняли назойливых челобитчиков.

– Точно тебе говорю! Вон видишь, стоят? Чтоб мне провалиться, правду говорю – мертвяков своих на деревьях развешивают!

– Чудно-то как. Совсем дикие, наверно? Небось и по человечески-то говорить не умеют?

– Чего это? Очень даже умеют. Вчерась пива надулись. Так один такого наговорил…

– Что наговорил-то? Да оставь ты свою кружку, говори уж!

– Про Суд Хранителя говорил да про ведьму, которая не ведьмой оказалась!

Гимтар остановился и навострил уши.

– А! Ты про этого дурака? Он своими побасенками уже третий день народ веселит!

– Это тот, что про Старого Хозяина рассказывал? Как он их обсыкивал?

– Ага, им сверху на головы!

Раздался дружный хохот.

– Да это же тот дурень, что, как напьется, – орет: «Мальчишка всех нас спас!»…

– Никакой он не дурень! Мы дурни. Я вот подумал – какой же это мальчишка может вместе с Упрямым Хродвигом ездить?

– Кто? Кто?

– Да иди ж ты!

– Быть не может!

– Да точно говорю! Только данова кровь Хозяина гор превозмочь могла. Видано ли – чтоб Джогу-Вара простого мальчишку слушал?

– Да это ж наш Ултер!

– Левый? Левый?

– То-то я смотрю – младшенького-то дана Рокона, храни его Матерь от невзгод, на Летней вилле не видать.

Танас потихоньку отошел в сторону. Мужики ведь, а как распустят языки – хуже самой последней деревенской сплетницы становятся… Танас прошел дальше. Здесь дорога сужалась перед въездом в Архогу. С одной стороны высились груды уложенных просушенных бревен, а с другой размещался просторный загон, забитый блеющими овцами. Гимтар покрутил головой, почесал макушку. Дернул за бороду и подозвал охрану:

– Ну-ка, ребятки, идите сюда…

Как выяснилось позже, Гимтар смог украсть у пограничной стражи больше, чем три дня. Если сотни дисциплинированных воинов-порубежников кое-как продрались через муравейник осенней ярмарки, то обоз с провизией и длиннющий караван рабов безнадежно увязли в нем и застряли. Телеги сцепились намертво, перегородив дорогу. К несчастью, вдруг раскатились плохо уложенные бревна, раздавившие пару повозок обоза. Добавили переполоха и разбежавшиеся напуганные глупые овцы… Вслед за овцами чуть не сбежали рабы, которых гнали в шахты и в Колодец. Пограничная стража, охраняющая невольничий караван, не имела той сноровки, что была у дорожников, и не умела держать рабов в кулаке. Как поговаривали, некоторые рабы все-таки сбежали.

В тот вечер на Вилле танас выставил перепачканной еловой смолой охране пару бочонков крепкого пива. Домочадцы шептались и недоумевали – с чего бы это расщедрился суровый Гимтар? Стареет, что ли? Или по мальчишкам скучает по-прежнему?

Клоп

Клоп с размаху приложился деревянной лопатой по крупу упрямой лошади. Та всхрапнула, покосилась бешено, переступила ногами… Но Клоп уже знал ее подлый норов и треснул еще раз. Та мигом успокоилась и сдвинулась в сторону.

«Это я раньше вас, сволочей, побаивался, – подумал Клоп, сгребая ненавистные конские яблоки в кучу. – А теперь нет. Главное – лопату держи крепче и спиной не поворачивайся. Когда сзади стоишь».

Лошадь у коновязи фыркнула недовольно, и Клоп откинул собранную кучу навоза в проход. Пройдя мимо кобылы, Клоп потрепал ее по гриве и пошел к следующей. Та уже выучила, чего он хочет, и посторонилась. Клоп вновь заскреб лопатой.

«У меня злата-серебра полмешка припрятано, а я тут дерьмо за лошадьми выгребаю, – в сотый раз подумал Клоп. – Сначала гребу, а затем ем».

Сколько бы он ни ворчал про себя, но ясно понимал – лошади его спасли. Лошади и два дурня при табуне, с которыми он делит драную палатку. Мотр-лошадник и Маурх-дубина. Беглец благополучно преодолел путь от моста у деревни молчальников до развилки: дорога была простой, не заблудишься. Золото в мешке становилось все тяжелей, а провизия – все легче. Потом еда и вовсе кончилась, а Клоп несколько дней торчал рядом с огромным походным лагерем. Беглец валялся среди камней, высматривал сам не зная чего и ломал голову. Нужно было как-то миновать горских воинов и обслугу, имперских строителей и выйти на Долинный тракт. Если бы Клопу это удалось, то он прокрался бы по дороге ночами, обходя стороной попадающиеся навстречу села. А потом вышел бы из долины, дошел до первого города и зажил как господин. Вот только не вышло: лагерь, приткнувшийся у моста через неширокую, но свирепую речку, обойти не получалось.

Он уже совсем отчаялся, когда приметил парочку недотеп, изо дня в день выгоняющих пастись табун. Свежая трава вокруг лагеря давно кончилась, а отгонять лошадей далеко от стоянки пастухи боялись. Вот и паслись худющие животины на одном и том же исхоженном чахлом лужке. Плешивый Мотр ходил меж лошадей, оглаживая худые бока, едва не плача в бороду. Маурх-дубина глядел на приятеля и тяжко вздыхал.

Клоп смотрел на них из-за камней день, другой. Брюхо липло к хребту, в глазах мутилось – и беглец решился. Вытащил три серебрухи и зажал в кулаке. Спрятал котомку с добром под приметным валуном, надежно присыпал каменным крошевом, утоптал. Выкатился по склону горе-пастухам навстречу и пал в ноги. Замычал тоскливо, тыча пальцем в рот, другой рукой протягивая монеты. Плешивый как увидел серебро – аж затрясся весь. Смахнул монеты с ладони, за шкирку поднял и потащил к лошади.

С коровами-то, было дело, Клоп много знался: и дерьмо прибирал, и доил, и кормил. Вот и не почуял сперва подвоха. Потянулся потрепать животину по гриве – а та как куснет за плечо! Еле-еле успел выдраться! Лошадник заржал, паскудник, и хлопнул Клопа по спине.

– Работать будешь? За лошадками смотреть? – весело спросил плешивый, любуясь монетами на ладони.

Клоп радостно закивал, а второй – немолодой уже мужик – ткнул маленьким твердым кулачком под дых. Клоп рухнул на землю – удар был слабым, но и он сколько дней не жравши?! В четыре руки его быстро обыскали. Ничего не найдя, усадили на задницу. Плешивый схватил одну из лошадок, выглядевшую не такой заморенной, и пустился вниз.

– Ты откуда взялся? – принялся расспрашивать оставшийся табунщик.

Клоп только знай мычал жалостливо, кивал в сторону гор и пожимал плечами. Дознатчику это быстро надоело, и он махнул на недомерка рукой. И сам принялся жалиться на жизнь, рассказывая, в какую переделку он, Маурх, с другом-лошадником Мотром попал в этих клятых горах. Тогда-то Клоп и узнал, что встреченные оборванцы – его старые знакомцы. Почти. Как оказалось, приятели недавно прислуживали тем дорожникам, чьи тела Клоп с остальными восставшими побросали в Колодец. Хозяев, получается, прибили, а слуги с лошадьми остались.

Клоп вспомнил побег из Старого поста с пьяным в дым Книжником. Вспомнил, как их чуть не прирезал встреченный Пиво с дружками. Все вспомнил. И встреченный по дороге вниз разоренный лагерь дорожников, и то, как соватажники с горящими глазами метались по стоянке, горланя во всю глотку и вспарывая тюки в поисках добра и браги с вином. И себя, радостного, вспомнил; как он упер оттуда мешок овса.

Не иначе сам Пагот-насмешник поставил этих двух на его пути. Клоп покосился на разговорившегося Маурха. Если табунщики узнают, что это он виноват в бедах их любимых лошадок, то забьют на месте. За тот украденный мешок овса еще и покуражатся напоследок. Поэтому главное – чтобы никто не признал в нем беглого колодезного раба. А кто его может признать? Из тех, кто отправился за горским золотом, в живых осталось только двое: он и Книжник. Но Арратоя увезли в другую сторону, а в горах зима настает быстро…

Размышления прервало появление плешивого Мотра. Он вел в поводу конягу, навьюченную мешками. Лошадник снял один из них и стал сыпать зерно на землю. Лошади, словно курицы, бросились на звук сыплющегося зерна и обступили счастливого Мотра. Клоп понял, что одну монету из трех плешивый спустил. Не на себя – на лошадок. Покосившись на Клопа, плешивый достал из-за пазухи горбушку хлеба и крупную луковицу и швырнул приблудышу. Клоп поймал скудную снедь, прижал к груди и отправился к реке.

Пожалуй, с этими двумя каши не сваришь. Не из чего будет ее варить, кашу-то. Все зерно на кляч спустят. Из болтовни Маурха беглец понял, что их подкармливают дорожные строители, которые сидят здесь сиднем уже невесть сколько. И дорогу до Колодца не строят, и уйти не могут: не велено. Покосившись на впалые щеки табунщиков, Клоп понял, что подачки у строителей скудные. Маурх сетовал, что и самих дорожных рабочих кормят жители ближайшего села по указу местного рекса. А строители делятся с лошадниками не по доброте душевной. Просто седмицу назад пала кобыла, которую тут же пустили в общий котел. Теперь все ждали, когда сдохнет следующая.

Клоп понял, что кормить его никто не будет. Трясти мошной не хотелось – показывать монеты нельзя. Клоп зачерпнул студеной воды из речки и вдоволь напился. Только затем откусил кусок хлеба. Беглец сидел на камушке, хрустел луковицей, чавкал хлебом и думал, что сделать такого, чтобы эта еда не стала последней? И придумал. Даром, что ли, столько коровников сменил в свое время?

Когда в лагере появились подводы с провизией, Клоп схватил за руку краснощекого старосту и жалобно замычал, тыча пальцем в сторону. Тот вырвал рукав и замахнулся, но Клоп замычал еще громче и бухнулся в ноги. Уговорил кое-как. Привел краснорожего к коновязи, подвел к кучам дерьма, успевшим скопиться за минувшие седмицы. Староста почесал макушку, а Клоп замычал и схватился за деревянную лопату, показывая, как он укладывает навоз на телегу. Затем замахал рукой в сторону общинных полей за рекой. А потом вновь замычал жалостливо и начал тыкать грязным пальцем в открытый рот.

Так у него появилась работа и еда. Деревенские выдали Клопу плохонькую телегу, а Мотр дал лошадь. Плешивый в шутку прозвал его дерьмовозом. Дурацкая шутка как слетела с поганого языка – так и покатилась по лагерю. Теперь иначе как дерьмовозом его никто не звал. Целая седмица понадобилась для того, чтобы вычистить стойбище мотровских кляч.

Восседая на скрипящей телеге, Клоп проезжал сквозь лагерь. Рабочие-бездельники весело кричали ему вслед про дерьмовоза, но Клоп не оборачивался. Раньше он многое бы им рассказал. И про их маму, и про папу, и про беременных ослиц. А теперь что? Языка-то нет. Это с лошадками он кое-как общался: свистел, шипел, чтоб не свихнуться от собственной немоты.

Когда Клоп впервые пересек лагерь и выехал на Долинный тракт, то едва не сглупил. Остановив клячу у неприметного съезда на дорогу к полям, Клоп смотрел на лежащую внизу долину. Тракт манил и звал. Забрать мошну – и дать деру. Беглец спрыгнул с облучка и притопнул по брусчатке, словно проверяя – готова ли дорога к походу. Дорога была готова, – вот только он покачнулся и его повело в сторону. Для дальнего пути он еще слишком слаб. Мясом деревенские не баловали, но яйцами, брынзой, молоком и пресными лепешками справляли исправно. Хватало подкрепиться вечером всем троим. Вскоре по разговорам Клоп узнал, что в долине шарятся имперские войска и рекс горцев. Тогда желание лезть в долину разом пропало. Здесь он прятался за вонючей телегой и широкой деревянной лопатой. А если его повстречают в долине – за что он будет прятаться – за мешок золота? Ну-ну.

За седмицу, харчуясь каждый день и махая лопатой, беглец окреп. Но и дерьмо кончилось. А нет дерьма – нет еды. Деревенские не дураки, кормить просто так не станут. Клоп почесал макушку и пошел на поклон к горским воинам. Те не сразу поняли, что нужно бессловесному недомерку. А как поняли – обрадовались. Самим воинам махать лопатой не с руки: обслуги мало, и она сбивалась с ног. А деревенских позвать они не догадались. За работу вояки давали немного муки. Стало повеселей – теперь платили и горцы-селяне, и горцы-воины.

Клоп посматривал на здоровенный закопченный шатер – ставку местного рекса. Беглец знал, что правитель уехал вниз, встречать войско имперцев. Как говорили, войско отправил лично император, чтобы примерно покарать взбесившихся рабов.

Клоп набрал лопату конских яблок и перекинул в телегу. И замер, пронзенный внезапной догадкой. Он вдруг ясно вспомнил тесную комнатку Арратоя в Старом посту и открытую Рабскую книгу. Увидев мертвого Егера на полу, Клоп мигом протрезвел. Сразу понял, что Череп не станет разбираться, кто прав, кто виноват, а удавит Клопа в назидание остальным. Так что Арратой с баснями о горском золоте подвернулся как нельзя кстати. Когда они подошли к окну, чтобы спуститься по оставленной веревке, проклятый Книжник решил передать послание лично императору. Пьяно хихикая, он накорябал неровную строку в Рабской книге, бубня под нос про ослиную драную задницу. Клоп писать не умел. Подскочив к книге, он без затей с размаха шлепнул окровавленной пятерней по развороту, оставив отпечаток на странице…

Недомерок опустился на землю и прислонился к тележному колесу. Ноги вдруг ослабли и в голове зашумело. Он вспомнил здоровяка Плака, властного Черепа и других колодезных рабов. Представил, как им рубят руки и ноги и обливают маслом. Подносят шипящий, плюющийся огнем факел… Клоп рассмотрел в солнечном свете свою заскорузлую испачканную ладонь. Неужели их всех казнят за то, что он тогда залепил вот этой ладонью пощечину самому императору?..

– Ты чего расселся? – послышалось издалека. – Дерьма тебе на лопате поднести? – раздался дружный хохот.

Клоп вскочил и запрыгнул на облучок.

По утрам хорошенько подмораживало. В поилках приходилось ломать тоненький ледок. В драной палатке становилось холодно. Беглец с неудовольствием отметил, что уже вторую монету Мотр спустил на овес для своих кляч. Втроем они наскоро перекусили вчерашними лепешками, которые пек Маурх, и разошлись.

Загрузив очередную телегу в воинском лагере, Клоп отправился вниз, к полям. Дураки-лошадники совсем не думали о завтрашнем дне и о том, что скоро настанет зима. Как и строители, они ждали появления имперских вояк. Мол, те мигом возьмут их под свое теплое крылышко и поставят на довольствие. Клоп хмыкнул от такой наивности. Как же, как же, еще и жалованье за все месяцы выплатят, ага. В голове забрезжила неясная догадка, как можно выкрутиться. Раздумывая над ней, Клоп разбросал привезенный навоз по полю и двинулся в обратный путь.

Выбравшись на прямой отрезок проселочной дороги перед выездом на Долинный тракт, Клоп вдруг увидел марширующих имперских воинов. Вначале он здорово струхнул и хотел завернуть назад. Но вспомнил о телеге, о лопате, подцепил вонючую рогожу, накинув на колени, и тряхнул вожжами.

Первыми пролетели горцы на конях, спешащие в лагерь. Клоп посмотрел им вслед. Горцы держались на конях уверенно, сжимая длинные копья. Сразу видать: не дураки подраться. Вот только по сравнению с имперскими воинами они казались мальчишками-бахвалами с игрушечным оружием в руках.

Тертые, бывалые вояки шли и шли по широкой дороге. Шаг не печатали, щек не надували. Но по тому, как они посматривали по сторонам, по их пустым взглядам Клоп сразу понял: против таких не выстоять. Чего бы там Коска ни придумал, сколько бы он новых рабов из шахт ни выцарапал – против этих не устоять. Такие придут, задавят и пойдут дальше, куда укажет командир.

Клоп передернул плечами и встал на обочине, укрывшись за телегой. Воины были не дорожниками, любой раб мигом признает Дорожную стражу. Эти иные… Защита дорожников: нагрудники, наручи, поножи – вся изготовлена из прочной кожи. А перед ним шагали люди из железа. Вместо сплошных нагрудников они носили доспехи из множества блестящих пластин. Таких Клопу раньше видеть не доводилось. А вместо уродливых тесаков Дорожной стражи у этих на поясе висели мечи. Левой рукой воины придерживали большие круглые щиты, а в правой держали длинные копья, на которые опирались при ходьбе как на посохи. Длинные хищные наконечники блестели поверх строя, пуская блики. Видать, имперцы решили покрасоваться перед горским войском.

Наконец походная колонна закончилась и вновь показались конные. Судя по богатым одеждам, ярким попонам и громким уверенным голосам, приближались военачальники. От господ вчерашний раб не ждал ничего хорошего, поэтому накинул рогожу на плечи и сгорбился. Толпа богатеев с шумом и шутками прогарцевала мимо. Клоп приметил среди них молодого горского воина с широкими плечами. Ни вооружение, ни доспехи не отличали его от остальных горцев, но недомерок посмотрел на удивительного тонконогого жеребца и пригляделся к седоку. Тот неторопливо переговаривался со здоровенным – поперек себя шире – воином, блещущим позолотой. Все прочие имперцы заглядывали ему в рот. Клоп понял, что перед ним проехали местный рекс и командующий имперским войском.