Текст книги "Паломничество жонглера"

Эндуан, маркизов отпрыск, с тонюсенькими усиками и бородкой клинышком, спешился и стал вполголоса утешать струхнувшую Флорину. Тем временем воспитанник Шки-Ратль («Ну и имечко! – хмыкнул Гвоздь. – Явно в родне был кто-то из Трюньила») занялся ранеными. Высокий и тощий, с золотистой кожей и коричневыми глазами, воспитанник маркиза больше всего напоминал сейчас палача на отдыхе. Вместе с ним раненых осматривали один из егерей и охотничий жрец, первый, видимо, знал в лицо многих «лесных стражей», а второй отпускал им грехи. Что последует за отпущением грехов, мог догадаться и ребенок.

– Их повесят? – спросила Матиль. О ней на время все позабыли, но конопатую это не слишком расстроило. – У нас в Соснах Шишкатый жену свою утопил в колодце, так его на суд отвезли и повесили потом, – сообщила она Гвоздю, гордая своей приобщенностью к взрослой жизни. – Наши ездили в город, рассказывали, что он долго висел, пока веревка не сгнила.

Что тут скажешь? Кайнор не придумал ничего лучше, как послать конопатую к Лиссе, мол, помоги разобраться с кладью.

Эндуан наконец отвлекся от графиньки и вполуха выслушал егеря со жрецом.

– Повесить, – бросил отрывисто, словно пересиливая себя. – Вдоль дороги, пусть всякий прохожий и проезжий видит. И оформите, чтоб ясно было, кто такие и за что казнены.

Челядь уже заканчивала с двуполкой: огонь загасили, теперь перекладывали барахло путешественников, дабы самое ценное и важное увезти сейчас, а за остальным вернуться позже.

– Не выдумывай, – говорил графиньке Дровосек-младший. – Отец меня из дому выгонит, если узнает, что я повстречал тебя и не привез погостить. Да и всё равно коней ваших увели, дорогу расчищать придется не один час, а двуполка пострадала, на ней далеко не уедешь. Я оставлю здесь людей, чтобы посторожили вещи от разбойников, а по возвращении в замок пошлю за ними. Доставят в целости и сохранности, не беспокойся.

– Разбойников? – хмыкнул себе под нос Гвоздь. – Или людей, которые будут сторожить вещи?

Эндуан-красавчик, однако, его услышал.

– Кто это? – спросил у графиньки.

– Шут, – опередил ее Кайнор. – Наемный шут и жонглер! – Он раскланялся, взметнув пыль своей шапочкой, которую отыскал-таки у обочины. – Бывают же наемные солдаты – а я вот жонглер. – И в подтверждение продекламировал:

 
Бросив нищему горсть медяков – уходи.
Друга спасши от вражьих оков – уходи.
Но красавицу, вырвав от рук негодяев, —
погоди, может, чем-нибудь да наградит…
 

Подмигнул заговорщицки.

– Мило, – дважды хлопнул в ладоши юнец. – Но почему здесь так воняет?

– Это повешенные, – не преминул просветить его Гвоздь. – Они от подкатывающего к горлу блаженства, – жест рукой, – обычно спешат опростаться и оставить позади весь смрад прошлой жизни. И блаженство повешенного, как вам, должно быть, известно, выражается в довольно явственных признаках:

 
«Гляди, – кричат, – стоит!»
Но я – уже вишу.
«Он сдох, а глянь, стоит!»
Смех, сутолока, шум.
Пред ратушей опять вершится правосудье:
на виселице смерть имеет мертвый шут.
 

– Флорина, когда он тебе будет не нужен, скажи, я охотно найму этого паяца в наш замок. Полагаю, отцу он понравится.

Чернявая растерянно заморгала.

– Мы подумаем над вашим предложением, – вместо нее пообещал Кайнор. – Эй, вы, – рявкнул он, повернувшись к людям К'Рапаса, – поосторожнее с тем сундуком – там вещи господина наемного шута! Не смейте трясти и тем более переворачивать на бок!

Тут он вспомнил об одной очень важной детали и поспешил к егерям, исполнявшим приговор. Едва успел: они уже волокли к петле последнего из попавших в плен «лесных стражей» – хрипатого главаря. Как нельзя кстати.

– Исповедуйся, сын мой, – дребезжал у него над оттопыренным ухом охотничий жрец. Вообще-то ему бы полагалось отпускать грехи за убиение животных, но на сегодняшней охоте с этим у святоши явно не сложилось. – Исповедуйся, дабы облегченным уйти в следующую жизнь.

– Облегчусь я тебе за шиворот, – пообещал хрипатый – Катись отседова, поп. Я вон селезню хочу исповедаться.

– Кому? – не понял жрец.

– Мне, – пояснил Кайнор. И уже главарю: – Валяй, ушастый, я тебя слушаю. Начни с той бабы, которая вас наняла.

– Чего? – захохотал разбойник. – Какая баба?

– На коне баба. Перед которой вы представление разыграли, вместо чтоб тихо и быстро нас «обслужить». Вспомнил?

– Не-а. Веревка, слышь, мешает вспоминать.

– Вспомнил, – убежденно сказал Гвоздь. – Насчет веревки не надейся, я здесь – никто, так что тебе ничего не обломится. Всё, что могу обещать, это пощекотать «перышком» ту стерву, которая вас подставила. Думаешь, она не знала про охоту Дровосека-младшего с Кукушонком? Она просто не рассчитала, а выйди всё, как она хотела, вы б кончили нас, а эти, – кивок в сторону увлеченно беседующего с графинькой Эндуана, – вас.

– Ладно крякаешь, – скривился хрипатый. – Только я в «стражах» не первый год, у нас свое… Меня в самом начале один монашек высек. Ни в жизнь не докумекаешь, селезень, за что! Что плохо свое дело знал. Мол, мир у нас и так дырявый – так кому, мол, здесь нужны сапожники без сапог. И еще… сказал тогда, зар-раза, что, если я в «стражах» останусь, сдохну тухло, без блеску. И жизнь, сказал мне, такую же проживешь, – тухлую.

– Так кто была та баба?

– Пустокряк ты, селезень. Еще чуток, и я б допер, что ты и есть тот кривляка, которого они шнырили. Живи пока, раз так фарт лёг. Про них я тебе хрен что скажу, мне тот ремень монахов в науку пошел добре. Одно учти: сковырнут они тебя – рано или поздно, а сковырнут. Очень ты им, поди, поперек горла встал, вот как мне счас кума смоленая встанет.

– Хватит, – не выдержал один из егерей. – Думаешь, Висюль, по второму разу удача обломится? Не переживай, мы для тебя нарочно куму покрепче выбрали.

– Не переживу, – процедил хрипатый. – Давай, господская сопля, кончай меня – я свое исповедовал. Вон, пусть селезень…

Он не договорил, заплясал в воздухе, ударяя пятками о ствол, потом дернулся и обвис. Гвоздь, зажав рукой нос, пошел обратно к двуполке и своим попутчикам.

– Мы уже отправляемся, – сообщил господин Туллэк. – Скоро вечер, а до замка маркиза К'Рапаса путь неблизкий.

– Коней-то на всех хватит? – полюбопытствовал Гвоздь. Дровосек-младший снисходительно улыбнулся:

– Вам – точно хватит. Батюшка непременно захочет познакомиться с вами, и как можно скорее.

– Надеюсь, не разочарую. – Кайнор отвесил еще один поклон и вскочил на подведенного к нему скакуна кого-то из свитских.

Поклон за возможность заночевать в замке не слишком высокая цена. Кто их знает, тех, кому Гвоздь встал «поперек горла», – вдруг наведаются к обгоревшей двуполке, чтобы довершить начатое.

Но кому, Крот Проницающий, он мог насолить в здешних краях?! То есть кому – настолько?! Ломая над этим голову, Кайнор послал коня галопом вслед за благородными господами и их свитой. Позади осталась двуполка, охраняемая отрядом егерей да покачивающимися на ветвях «лесными стражами». «Но кому?!..»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Гостеприимство Дровосеков. «…белая как снег». Маркизов ужин и «Фазаний обет». Найдёныш: учиться, учиться и еще раз… Прогулки под луной, беседы под балконом. Кислый квас Лньели-Строптивицы. Гвоздь молится

Плащ повешен на крюк.

Шепот взглядов и рук.

Кто мы, как нас зовут, —

вспомним только к утру.

А пока нас не стало, мы – сердце Вселенной.

…под окном обалдело котяры орут.

Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь

– Значит, именно белая? – переспросил Никкэльр К'Рапас – Белая как снег?

Его сын в подтверждение склонил голову:

– Белая, батюшка.

Маркиз скептически хмыкнул и повернулся к господину Туллэку:

– Ну, ты видел? – Тот дипломатически промолчал, поскольку было неясно, то ли Дровосек-старший спрашивает, видел ли господин Туллэк белую кабаргу, то ли… – Разве об этом мы мечтали, когда брали штурмом Груллу-Кор? – (Значит, речь не о кабарге.) – Вот он, отпрыск древнего рода захребетников – воинов и философов, венец, так сказать, столетней нашей истории! – Кривой перст господина Никкэльра тычет в Эндуана. – Тискает горничных на конюшне, охотится с кречетом на воробьев. В свои двадцать три не получил ни единой царапины в бою, всё что есть – от цирюльника-неумехи да коготков не в меру горячих девок. Об этом ли мы мечтали тогда, за Хребтом?

– Кто же не мечтает о страстных коготках у себя на спине? – пробормотал Гвоздь. Прибыв в фамильное гнездо Дровосеков и познакомившись с хозяином, он не переставал удивляться причудам судьбы. Ибо вряд ли на свете отыщутся два более не похожих друг на друга человека, чем Диккэльр и его отпрыск. Эндуан телом строен, кожей бел, манерами до отвращения изыскан. Если бы честолюбие и самомнение какой-нибудь кудесник превращал в медные «плавники», Дровосек-младший оказался бы самым богатым человеком в Ллаургине Отсеченном.

Не то – господин Никкэльр. Честолюбием, конечно, он тоже не обделен, но ни белизной кожи, ни стройностью он не отличается. Тучный, кряжистый, брутальный, он кажется ожившим Великаном из древних сказок. Когда хозяин замка вышел к гостям, Кайнор сперва решил, что видит одного из Дровосековой челяди: или учителя какого-нибудь, или оружейного мастера. Заляпанные грязью сапоги, потрепанный кафтан, крошки в неухоженной бороде… А что у бедра покачивается в старых ножнах простенький меч, так это еще ничего не значит.

Вернувшихся с охоты встречали многие. Во внутреннем дворе, где ранние сумерки были круто замешаны на пятнах факельного света, царило оживление. Конюхи занялись лошадьми, подстреленных рябчиков отдали на кухню, Эндуан громким хозяйским голосом распоряжался насчет комнат для гостей – и тут из толпы раздалось бешеное: «Святой Нектарник!!!» В следующее мгновение гороподобный крикун уже обнимал господина Туллэка, восторженно хлопая его по спине.

Оставив наконец врачевателя, верзила повернулся к Эндуану.

– Ты хоть знаешь, кого привез?!

– Очаровательную Флорину Н'Адер, батюшка, – сдержанно ответил тот.

– Пусть меня утопят в песчаных лужах! – хохотнул Дровосек-старший. – Это же сам Нектарник, о котором я тебе рассказывал! Помнишь?

– Да, батюшка.

Эндуан вряд ли его любит, понял тогда Гвоздь. Даже уважает – вряд ли. Боится – да, отчасти презирает за брудальность. Но сдерживает себя, потому как Никкэльр К'Рапас не тот человек, который потерпит дерзость в собственном доме. Может наследства лишить под горячую руку, потом менять завещание не станет из чистого упрямства. Мальчишка, видно, знает об этом, потому и сносит все солдафонские шуточки да самодурство «любезного батюшки».

«Интересно было бы взглянуть на Дровосека-старшего лет через пятнадцать, подумал Кайнор, – когда он одряхлеет, а этот хлющ войдет в силу. Старику придется несладко, если он позволит белокурому взять власть в свои руки».

Но понаблюдав за обоими, Гвоздь понял, что старший Дровосек не настолько глуп, как кажется. Во всяком случае, не настолько, чтобы позволить Эндуану распоряжаться в замке до своей смерти. А после нас, как говорится, хоть очередное Нисхождение!

Никкэльр К'Рапас тут же, во дворе замка, затребовал от сына рассказ о том, где и при каких обстоятельствах он нашел дорогих гостей. И Эндуан как был, в потном охотничьем камзоле, с пыльным лицом и хвоей в волосах, стал отчитываться. Тогда-то и выяснилось, что охотников вывела к тракту некая белая кабарга, за которой они погнались.

– И не поймали! – безжалостно констатировал господин Никкэльр. – Ты видишь, Нектарник: даже кабаргу поймать не могут.

Эндуан покраснел, это было заметно даже сквозь слой пыли. Остальные гости переминались с ноги на ногу, кто-то отворачивался, кто-то смущенно улыбался, Айю-Шун просто замер дубовой статуей в роли «невозмутимого телохранителя».

Вмешалась графинька:

– Вы несправедливы к Эндуану, господин Никкэльр! – («Ишь, как щечки раскраснелись. И действительно ведь за него обиделась, а не потому, что нас, гостей дорогих, держат столько времени во дворе. Чудеса!») – Неужели вы бы предпочли, чтобы он продолжил погоню за этой вашей кабаргой и оставил нас разбойникам?

Никкэльр захохотал и сложился в поклоне:

– Ваша правда, Флорина, дорогая! Разумеется, я не хотел бы, чтоб Эндуан так поступил. И вообще я давно должен предложить вам комнаты и услуги моих людей, а вместо этого мучаю разговорами. Вы простите меня? Живу здесь отшельником, привык… Всё, больше ни слова! Олири, проводи господ в Ветреницу, первые три этажа – в их распоряжении. Жду вас к ужину, Флорина, и тебя, Нектарник.

Господин Никкэльр снова отвесил поклон и зашагал прочь, на ходу отдавая указания.

– Спасибо, – Эндуан галантно поцеловал Флорине ручку, как и подобает воспитанному кавалеру.

Но Гвоздю показалось, что Дровосек-младший зол на графиньку. Сурового батюшку можно было воспринимать как некую стихию, спорить с которой бессмысленно и смешно, чернявая же своим заступничеством перевела господина Никкэльра в другое качество: не стихия, но отец-самодур, помыкающий взрослым сыном. Позорный для Эндуана расклад.

Кажется, Дровосеков воспитанник тоже понимал это. Шкиратль, пока маркиз «журил» сына и извинялся перед графинькой, стоял чуть поодаль и хоть удерживался от ухмылки, но, по впечатлению Гвоздя, с трудом. То есть был бы уверен, что не заметят – ухмыльнулся бы. И поцелуй ручки Флорине он тоже правильно оценил, ибо теперь, когда Дровосек-старший удалился, а Дровосек-младший занялся чернявой, рыжий позволил себе легкое, едва заметное движение краешком губ. Не улыбка, а так, тень ее.

С другой стороны, Гвоздю-то что за дело до господских игр? Их с Дальмином наверняка отправят в людскую, покормят на кухне и позовут перед тем, как дальше в дорогу отправляться. А до того момента делай что хочешь, никто про тебя и не вспомнит.

– И вот еще что, – сказал Эндуан перед тем, как оставить гостей. – Флорина, дорогая, не забудьте прихватить с собой вашего шута. Пусть повеселит батюшку.

* * *

Жокруа К'Дунель так и не заметил, когда Ясскен потерял сознание. А заметив, решил сперва, что трюньилец заснул.

Они вот уже который день ждали вестей в Сьемте. «Блудливый Единорожец» оказался получше других местных гостиниц, хотя от раздавленных клопов все стены здесь были в пятнах, а стойкий привкус тины в пиве навевал мысли о зеленоватых водах Клудмино. Опять же бесцеремонные нравы завсегдатаев оставляли желать лучшего. Жокруа мечтал о том дне, когда возвратится в столицу и наденет мундир – тогда уж ни один мужик не сунется к нему с предложением «хряпнуть за компашку», за счет Жокруа же.

Он даже начал завидовать Клину и Элирсе, которые отправились вместе с людьми Топырь-Уха догонять жонглера. Всё-таки какое-никакое, а движение, это вам не с утра до вечера изничтожать клопов в тесной комнатушке.

Ясскен тоже был не в восторге от происходящего, но по-прежнему вел себя смирно и незаметно. Иногда забивался в угол, просил не тревожить и, закрыв глаза, помахал в воздухе пальцами, шептал что-то себе под нос. К'Дунель ждал, что вот-вот к ним нагрянут «стрекозы», чтобы арестовать трюньильца за недозволенное чародейство, то бишь за колдовство. Конечно, он бы не допустил, чтобы церковные сыскари упекли Ясскена в холодную, но… Но до этого дело не дошло, никому, видимо, не был интересен болотный чародей-самоучка со своими неуклюжими упражненьями в запрещенном ремесле.

В Сьемте же тем временем случилась беда, точнее, случилась-то она еще до приезда в город Жокруа с компанией. Из-за обильных дождей Клудмино вышла из берегов и смыла мост Ювелиров. Градоначальник с выборными решили ввести временный налог, чтобы отстроить мост, но народ неожиданно взбунтовался. Под такое дело вспомнили о прошлых «временных» податях, которые потом так и не отменили, кто-то крикнул, мол, раз мост ювелиров – пусть они и отстраивают! Всё равно подати с проходивших по реке судов шли им в карман, вот нехай и раскошеливаются, а мы и по Мясницкому походим, как до сих пор ходили. Он хоть и уже, не под графские, слышь, экипажи, а нам ничё, и такой сойдет.

Градоначальник, в спину которому, фигурально выражаясь, упирались кинжалы выборных (а выборные те – сплошь из «высоких» цехов), заблеял что-то о королевской воле и прочем. Не поверили, потребовали, чтоб вызвал из столицы комиссию, а до тех пор – накось выкуси, новый налог, гля, захотел ввести! Ты те поснимай сперва, которые были на храм Стрекозы Шароокой и на починку дорог. Храм построили давно (срамота, а не храм, по правде сказать!), про дороги забыли. А деньгу на шару сшибаешь по сей день, ворюга!

Короче, потребовали сдать ключи от города, счетные книги и книги с привилегиями – «пусть честные люди Сьемтом правят, пока королевская комиссия не разберется». Хотели еще нынешних выборных арестовать, за хищения и скверную заботу о городе, но те успели спрятаться в квартале Ювелиров, только одного и изловили, случайно. И случайно же приложили топориком по башке, но этого хватило. Вид крови подействовал на толпу, как вид обнаженной девицы на отсидевшего лет пять головореза.

– Что случилось? – спросил как-то вечером Жокруа у служаночки.

– Да в Ювелирах толстопузых потрошат, – скучно ответила та, подавая заказанное пиво.

На улицах громыхало и бряцало железом; «Справедливости!», «Дави воров!» – скандировали тут и там. Капитан выглянул в оконце и отшатнулся – снаружи на него смотрела чья-то немытая одноглазая харя. Обладатель хари погрозил капитану увесистым кулачиной, сплюнул на мостовую и покосолапил вслед за толпой, направлявшейся к Кварталу Ювелиров, «потрошить» и «давить» по справедливости.

Кое-кто из выпивавших уже поглядывал на К'Дунеля косо, так что он счел разумным удалиться в комнату, где застал Ясскена в очередной раз поглаживающим воздух пальцами – над махонькой жаровней, прямо над огнем. В такие моменты с трюньильцем разговаривать было бессмысленно, всё равно не откликался, так что Жокруа лег на койку, но не спал, прислушивался к звукам с улицы.

Сперва главенствовали уже упомянутые призывы к наведению порядка, потом вдруг в них ворвались крики «Хам-ча! Хам-ча!». Вмешались наконец «стрекозы», понял Жокруа. И в который раз удивился, почему они выбрали себе именно этот клич. На толпу, впрочем, он действует как надо: подавляет и пугает. Другое дело, что в Сьемте «стрекоз» немного а «стрекоз»-воинов и того меньше.

Да, в подобных случаях многое зависит не от количества людей, но от других факторов, однако…

Если бы не убийство выборного, «стрекозам» почти наверняка удалось бы совладать с толпой. Однако пролитая кровь связывает покрепче родственной крови в жилах, она выплескивается наружу вместе со страхом – и в такие моменты человек перестает бояться.

Жокруа слышал, как пугающий клич «стрекоз» сменился надсадным «по головам их! в головы бей!» – и от рева сотен глоток стены «Единорожца» буквально задрожали. К'Дунель ожидал, что на помощь «стрекозам» вот-вот придут воины-священники других культов, но те оказались мудрее и предпочли отсидеться. Что им ювелиры? Собственная жизнь дороже, а порядок в городе рано или поздно всё одно восстановится. И не стоит забывать об авторитете: один раз его уронишь, сто лет потом будешь ходить в дураках.

Итак, капитан лежал на койке и вслушивался в кровавое предвечерье, пытаясь понять, как развиваются события и чего ждать в дальнейшем. Жаровня по-прежнему чуть подогревала воздух и бросала на потолок красноватые отсветы, Ясскен размеренно дышал…

Вдруг в какой-то момент Жокруа сообразил, что не слышит дыхания трюньильца.

(Примерно тогда же свисток на шее у Кайнора перестал нагреваться, но тот не обратил на это внимания, занятый общением с Топырь-Ухом и последовавшей встречей с охотой Дровосека-младшего.)

Капитан приподнялся на локте и поглядел на Ясскена. тот обмяк в углу огородным пугалом, из которого выдернули шест-подпорку. Дочародействовался, самоучка болотный!

К'Дунель спрыгнул с койки и потряс трюньильца за плечо. Никакой реакции.

«Ну ты мне еще преставься, только этого не хватает!»

С улицы донеслись треск пламени и радостное «Поддай дровишек, пущай греются!» Одинокий женский голос захлебывался: «Там же дети!»

Жокруа плеснул на Ясскена водой из кувшина, тыльной стороной ладони брезгливо похлопал по мокрым щекам. Тот застонал и судорожно сглотнул: «Всё, всё. Пустите».

– Пускаю, – процедил Жокруа. – Только впредь без моего позволения – никакого чародейства. Что это вас так проняло? Перебаловались с огнем?

Ясскен бледно взглянул на него, бормотнул: «Да», – и повернулся к стенке спиной, видимо, зализывать раны и сушить мокрую голову.

Тем временем город лихорадило. Где-то горели подожженные дома (заводилы не позволяли брать оттуда ни вещицы: «Мы вершим правый суд, а не разбоем промышляем!»), где-то наскоро сколачивали виселицы. И, разумеется, заперли городские ворота, прежних стражников разогнали и назначили новых, которым велено было никого в Сьемт не впускать и никого не выпускать.

Жокруа узнал об этом наутро, от Патура Плешивого, – смог только раздосадованно обругать удачу-злодейку да вознести молитвы Сатьякалу, чтобы бунт не затянулся. Разумеется-разумеется, коронные войска рано или поздно войдут в Сьемт и зададут всем перцу, а некоторым устроят скорое свидание со «смоляной кумой», но жонглер-то к тому времени уже может быть очень далеко.

Это если Топырь-Ух забудет про отдельное поручение, второе ему дал капитан, когда не слышали Элирса и Клин. Жокруа тут кое-кого расспросил («расспросил!» – нет, чтоб до того, как нанимал, расспросить, злился он на себя) и выяснил, что выбранная им банда самая неудачливая в округе. Особенно славен как раз Топырь-Ух, которого, поговаривают, в свое время один монах даже высек, лет тому пятнадцать назад, что ли… Только было это южнее, потому никто из здешних своими глазами не видел и людей не знает, которые бы видели, но вести-то, как говорится, впереди событий бегут.

«Если они такие неудачливые, ваши топырь-уховцы, почему до сих пор живы и почему до сих пор с ним?»

«А чаво ж… Хто уходит, хто приходит, хто недолга задержываицца. Ну, не то, штоб они совсем нефартовые, а так. Где обычным людям ничаво б не сделалось, под эмтими или ветка хрумкнет, или „драконы“, которых с последнего Нисхождения в наших краях не бывало-ть, вдруг откуль ни возьмись выскачут. Но и уховцы-то, прикинь, напрягаюцца как-то выживать. И ешшо: редко они кого во Внешние Пустоты спроваживают, чашшэ облехчают карманы ды отпускают с миром».

И это не нравилось К'Дунелю больше всего, хотя идеально подходило для их плана, каким он был известен Элирсе и Клину. «Ничего опасного, – сказал им Жокруа (точнее, при них Топырь-Уху), – просто ограбите и пуганете проезжих как следует. Никто не должен пострадать». (И потом уже наедине добавил главарю: «Кроме жонглера. Этот по случайности вполне может нарваться на ваши клинки или стрелы, верно?») Клину же и Элирсе объяснил, когда отправлял вместе с разбойниками: «Это проверка. Ваша задача – внимательно следить за тем, как себя поведет каждый из путешествующих с графиней. В том числе, она сама. По возвращении перескажете в деталях».

Вот только теперь у них могут возникнуть сложности с возвращением. Ворота заперты, ополчение из «низких» цехов готово выпустить рой арбалетных стрел в любого, кто сунется к оным воротам, снаружи или изнутри – неважно. И общая искрометность в воздухе такова, что уже полквартала Ювелиров выгорело до фундаментов.

Несколько следующих дней особых изменений в жизнь города не принесли: она оставалась по-прежнему непредсказуемой и опасной. Поэтому, когда в дверь комнатушки К'Дунеля постучали, он первым делом схватился за меч, а уж потом приказал Ясскену отпереть.

К удивлению капитана, это была Элирса Трасконн.

– Вы одна?

– Клин остался… – Она неопределенно взмахнула рукой и тяжело опустилась на табурет у стола. Потянулась за кувшином, несколькими долгими глотками осушила его и только тогда подняла на капитана свои карие миндалевидные глаза. – Кто-то из тех, за кем мы следим, похоже, привлек снисходительное внимание.

Вкратце она пересказала, как было совершено нападение и что произошло потом, в том числе и про белую кабаргу, выскочившую на тракт далеко в стороне от двуполки. Но Элирса не сомневалась, что охотников к тракту вывела она, кабарга.

– Может, совпадение? – предположил К'Дунель.

– Нет, – отрезала Трасконн. – Скоро поймете. Собирайтесь.

– Куда?

– В путь за графиней и ее людьми, куда ж еще. Клин остался с «лесными братьями», они помогут не потерять след паломников. Хотя терять там особо нечего: их забрали погостить в замок маркиза К'Рапаса. как я уже говорила, это его сын и воспитанник поохотились столь удачно. Ну а из замка графиня скорее всего отправится прямо к Ллудму. Только учтите, двуполка сломана, вряд ли они ею воспользуются. Думаю, одолжат у маркиза какой-нибудь экипаж или два экипажа, причем наверняка более скоростные, чем двуполка. Так что нам, даже верхом, будет непросто их догнать.

К'Дунель кивнул на дверь:

– Вы хоть видели, что творится в городе? Как вы вообще сюда попали?

– Видела, – отрезала Элирса. – Попала… своими путями, не в этом дело.

– А выбраться отсюда вашими путями мы сможем? Ворота-то охраняют, никого к ним и близко не подпустят.

– Выберемся. Есть… – Она закашлялась, и К'Дунель вдруг догадался, что же изменилось, когда Трасконн вошла в комнату. Обычный гомон на первом этаже стих – зато раздались отчаянные крики, еще, кажется, трещали лавки и столы, и звенели, разлетаясь вдребезги, глиняные кувшины…

Драка? Неужели местная рвань добралась и до «Единорожца»?

– Есть путь, – сказала, откашлявшись, Элирса. – Собирайтесь! Мы зря тратим время.

Спорить с ней К'Дунель не стал. Вряд ли господин Фейсал поручил бы приглядывать за ним ненадежным людям. Правда, оставалась вероятность, что Клин с Элирсой как-то прознали о том отдельном поручении, но сейчас беспокоиться об этом было бессмысленно. Опять же меч при нем, девку эту в случае чего он «успокоит», хотя с Клином, конечно, так просто не справиться… Но остается еще Ясскен – глядишь, пригодится каким-нибудь боком.

Капитан повернулся к трюньильцу и мысленно выругался. Тот был белее мела и, по всему видно, до смерти испуган.

– Эй, что с вами, любезный? – прикрикнул на него Жокруа.

Ясскен нервно покачал головой:

– Ничего. Не обращайте внимания. Госпожа Трасконн права, нам лучше поспешить.

– Тогда не сидите, как объевшийся гнилых груш призрак, складывайте свои вещи.

– Да у меня всё сложено уже, – едва слышно сказал трюньилец и показал на тощий дорожный мешок.

– А что с лошадьми? спросил у Элирсы К'Дунель, когда они вышли в коридор и направились к лестнице. Руку капитан на всякий случай держал на мече и шел слева от женщины, чуть поотстав.

– С лошадьми сложностей не будет.

– Почему такая…

«…тишина? – хотел спросить капитан. – Почему такая тишина?!» Но они уже спустились на первый этаж «Единорожца», и К'Дунель увидел – почему.

Не было никакой драки. Была бойня, которая завершилась незадолго до того, как они вошли в зал. И сейчас на глазах у капитана кто-то наскоро подводил черту под этим кровавым действом.

Пол, стены, потолок, столы, лавки и человеческие тела – всё шевелилось, покрытое живым ковром из муравьев. Насекомые целеустремленно двигались в одном направлении: к очагу, в котором по-прежнему полыхал огонь. Упорные в своем безумии, они заползали прямо в пламя и корчились там, сгорая. В зале стоял терпкий кисло-сладкий запах, почему-то напомнивший К'Дунелю о пирогах, которые умела печь одна из папиных служанок, Бьянта-В-Муке. Папа всегда говорил, что она достойна лучшей судьбы…

«Эти все, что лежат вповалку, – они тоже были достойны лучшей судьбы, капитан?»

– Не бойтесь, нас они не тронут, – сказала Элирса. Вроде как и без страха, вот только голос что-то очень хриплый.

– Они бы нас и не тронули, – неизвестно зачем возразил К'Дунель. – А вот те, что на улицах… – Он не договорил, испугавшись, что там, в городе, везде такое.

– Не тронут, – как заведенная повторяла Трасконн. – Час назад из храмов вышли воины – и «стрекозы», и «кроты», и остальные все – и начали… начали усмирять бунтовщиков. Слышите?

Теперь капитан слышал: город, в последние дни и так не очень-то спокойный, сегодня, казалось, бился в истерике.

– Поспешим. Нужно забрать лошадей и прорываться к воротам, пока путь свободен. – Она пошла к выходу из «Единорожца», и Жокруа ничего не осталось, как последовать за ней, переступая через мертвые тела и сотнями давя муравьев.

«…и вновь низойдут в Ллаургин Отсеченный хвори, и беды, и муки, и смерть беспощадная, — вспомнил он с дрожью слова из Запретной Книги. – И фистамьенны во множествах великих начнут выполнять волю Сатьякала, карая неугодных зверобогам и возвышая презренных нечестивцев, предателей и клятвопреступников».

Это ведь о тебе, капитан: «нечестивцы, предатели, клятвопреступники»…

Хочешь ли ты такого возвышения, капитан? И есть ли у тебя выбор?

Он буквально спиной ощущал внимательный, изучающий взгляд Элирсы Трасконн. И почему-то сейчас не сомневался, что она не просто «верный человек», подброшенный ему господином Фейсалом. Она – из запретников. И то, что происходит, ей очень не по душе. Если она заподозрит К'Дунеля в добровольном сотрудничестве с Сатьякалом, ножа в спину не избежать.

«Хотя подозревает она меня наверняка. Но во-первых, не уверена до конца и не хочет рисковать, а во-вторых, понимает, что сейчас, на глазах у фистамьеннов, меня убивать нельзя, иначе сама долго не протянет».

Они взяли лошадей, в том числе и сменных, из тех что были в конюшне, и выехали за ворота «Единорожца». Уже стемнело, но в городе по-прежнему бурлили страсти. Видимо, отряды священников-воинов, объединившись, пошли атаковать ратушу, в которой засели главари бунта. А те, разумеется, держали при себе достаточно бравых молодцев с оружием, чтобы выстоять и призвать подмогу.

– Куда теперь? – Элирса махнула рукой:

– К воротам Переправы.

– А?..

– С теми, кто там был, то же, что и с людьми из гостиницы.

– Туда могли…

– Посмотрите, – шепнул Ясскен. – Посмотрите!

– Она вела меня сюда с тех пор, как графиню и ее людей спас сынок К'Рапаса. Я надеялась… – Элирса замолчала.

Слова были лишними, всё и так предельно ясно.

«Ты будешь служить нам или умрешь», – вспомнил Жокруа.

«Или, подумал он, – буду служить и всё равно умру».

Кабарга, белая как снег, нетерпеливо повела ушами и поворотила к ним свою клыкастую морду, словно требовала: «Скорее!»

Потом одним прыжком исчезла за углом – именно в том направлении, куда показывала Трасконн.

– Во что же мы ввязались, – одними губами прошептал К'Дунель. – Сатьякал всемилостивый!..

– Может, он и всемилостивый, но давайте-ка поспешим, – отрезала Элирса. – Если, конечно, вы не собираетесь в одиночку бороться со всеми фистамьеннами, а в придачу к ним – еще и со здешним сбродом.