Текст книги "Паломничество жонглера"

– Значит, по-вашему, именно господин Эндуан был целью убийц? Тогда что они делали в моей комнате? Кроме меня, там живут… жили Айю-Шун и Дальмин. Кто из них мог насолить каким-то трюньильским колдунам?

Кукушонок безразлично пожал плечами:

– Любой. А может, ни один. и они всего лишь собирались убить кого-нибудь из вас в качестве отвлекающего маневра.

– «Всего лишь»!

– Ну да, всего лишь, – сказал господин Туллэк, входя в комнату и тихонько прикрывая дверь. – Обе наши барышни спят и вряд ли скоро проснутся, – сообщил он. – Что касается тех убийц… да, Шкиратль прав, они наверняка искали именно комнату с молодыми господами. Такие куклы изготавливаются не за один день и с немалыми усилиями. Чего стоило колдуну достать хотя бы волосы! А тем более – зуб.

– Зуб?

– Да, господин Шкиратль, зуб. Жаль, что я беседовал с Гриххом и оказался здесь, когда вы уже вымыли комнату от крови… и прочего. Вы молодец, что нашли и обратили внимание на куколку и ее голову, но в голове – в голове-то зашит зуб!

– Однако Эндуан не терял зубов.

– Даже в детстве? – с иронией спросил врачеватель. – Да-да, это молочный зуб, вне всяких сомнений. И таким образом, господа, мы делаем единственно возможный вывод: человек, изготовивший куколку, собирал материал загодя. Волосы, между прочим, тоже скорее всего взяты у Эндуана, когда он был мальчиком и еще не завивал их щипцами. Поэтому да, да и еще раз да: кукольник собирался убить именно Эндуана, сына К'Рапаса-Дровосека. Зачем – этого я пока не пойму…

– Приемного сына, – тихо произнес Шкиратль. – Подумайте сами, господин Туллэк.

– Приемно… да! может… Но откуда они-то узнали?!

– Трюньилец, – напомнил Шкиратль. – Они знали с самого начала, если есть волосы, тем более – зуб… существует, наверное, масса способов определить, кому именно они принадлежали. Более того, я думаю, герцог (и, видимо, не он один) знал, что его сына выдают за сына маркиза, а настоящего сына – то есть меня – за приемыша. Я даже подозреваю, что маркизу… видите, я до сих пор не могу думать о нем, как об отце… подозреваю, ему повезло с маркизством и опекунством только потому, что я родился таким смуглым. Таким похожим на трюньильца. Прибавьте удачное совпадение в возрасте с герцогским наследником… как потом оказалось, единственным.

– Вы уже давно знали о том… кем являетесь, – заметил врачеватель.

– Знал. Точнее, подозревал и всё больше убеждался в своих подозрениях.

«Знал, не знал! – в отчаянии подумал Гвоздь. – Меня-то, меня ты зачем втравил в это?! Благородные господа не делают таких признаний в присутствии жонглеров! Только если верят, что жонглерам не удастся разболтать о тайне – например, по причине собственной смерти».

– Также, – продолжал Шкиратль, – я подозреваю, что убийство Эндуана напрямую связано с тем, что происходит в Трюньиле. Обмен наследниками – древняя традиция, как и обмен пленными. Теперь, после смерти моего приемного брата, у герцогства развязаны руки.

– Но об этой смерти…

– …узнают скоро, не сомневайтесь, господин Туллэк. Чародей, обладающий способностью убивать на расстоянии, сможет передать в Трюньил весть о том, что выполнил приказ. И вряд ли это был приказ самого герцога, скорее – тех, кто хочет во что бы то ни стало начать войну с Иншгуррой.

– Но такая война – чистой воды самоубийство для Трюньила!

– Может быть, да, – покачал головой Шкиратль. – А может, нет. Так или иначе нападения с юга долго ожидать не придется. И заметьте, нападения на абсолютно законных основаниях, но при этом внезапного. Теперь, – сказал он, повернувшись к Гвоздю, – надеюсь, вы немного успокоитесь и поймете, почему я позволил вам быть здесь и слышать то, что было сказано. Я трезво смотрю на жизнь, господин жонглер. Наш монастырь в осаде, и неизвестно, чем всё закончится. Возможно, уцелеет лишь кто-то из нас, один или два человека. А я хотел бы, чтобы о случившемся узнал король.

– Благодарю за оказанное доверие, господин Шкиратль, – поклонился Рыжий. – Однако в последнее время мы редко видимся с его величеством – дела, бытовуха, понимаете, заела донельзя…

– Бросьте кривляться, – кажется, новоявленный наследник маркиза даже обиделся. – Я знаю, вы найдете способ сообщить об услышанном кому следует. И вы сделаете это, если возникнет такая необходимость, верно?

– Верно, – без обиняков признал Гвоздь. – Однако напомню, господа, что мы по-прежнему сидим в осаде в этом проклятом – да-да, проклятом! – монастыре, под стенами у нас целая армия перепуганных по самое не могу и вооруженных до зубов паломников, а на берегу Ллусима до сих пор свирепствует низошедшая «наконец-то» Стрекоза. Правда, в несколько неожиданной ипостаси, но это уже детали, согласитесь. Главное – как нам быть. И кстати, господин Туллэк, давно хотел у вас спросить, а что со Смутным и вообще целью нашего паломничества? Собор, как я понимаю, с сегодняшнего вечера можно считать закончившимся. С упомянутой особой вы так и не повстречались. Выходит, по сути, я свободен от всяких обязательств и могу хоть сейчас распрощаться с вашей милой компанией. Или вы до сих пор не теряете надежды, что Смутный…

– Смутный мертв, – отрезал господин Туллэк. – Смутный давно уже мертв. Но надежды, как вы правильно предположили, я не теряю.

* * *

На исходе весны года 699-го от Первого Нисхождения Фриний, чародей пятой ступени, направлялся к Тхалемскому монастырю Лягушки Пестроспинной. Чем и был вполне доволен, ибо стоило ему оставить Хребет, как мучительные сны, сопровождавшиеся подчас головными болями, прекратились.

И в этом заключался единственный положительный итог трех месяцев, проведенных Фринием в горах.

Разумеется, никаких входов он не нашел – зато досыта наслушался местных легенд, сказок и анекдотов о Лабиринте и туда входивших. Легенды и сказки, как правило, заканчивались для героев печально, а анекдоты являлись образчиками великолепного юмора, но исключительно «черного».

Северный Ургуньский тракт, как отметил Фриний, за последние годы почти не изменился. Разве что путешествующие чаще сбивались в отряды по десять и более человек да оружие всегда носили при себе. Поговаривали о каких-то разбойниках-трюньильцах, шуровавших вдоль берега и пользовавшихся границей как заслоном. По ту сюрону потока всё-таки чужая власть, чужие порядки; местным тааригам оставалось усиливать патрули из добровольцев да молить Сатьякал, чтобы удалось поймать мерзавцев на этом берегу.

Предполагаемые трюньильцы нападали только будучи вполне уверенными в своей победе: на одиноких путешественников или на беззащитные деревушки. Тем не менее Фриний лишь вначале держался попутного каравана, а потом решил, что слишком уж медленно тот движется, и дальше поехал один.

К легкому удивлению, даже разочарованию чародея, никто на него не напал, за исключением пары блохастых собак на въезде в одну из деревушек. А примерно в часе езды до монастыря тракт вообще будто вымер.

Равно как и сам монастырь.

Ладно, почему безлюдно на тракте, Фриний еще мог понять. Всё-таки раннее утро на то и раннее, что не всякий путник в такое время захочет отправиться в дорогу. Другое дело обитель, в которой жизнь не прекращается ни на миг, немного замедляясь разве что к ночи.

И как бы ни укрывал высокий, в два человеческих роста, забор признаки этой жизни, но утренние песнопения, стук деревянных подошв по камням, перешептывание Непосвященных ему не удержать.

Если, конечно, есть что удерживать.

Сейчас же из-за забора рвалась наружу, панически распарывая свое брюхо об острия частокола, тишина. Ее, эту тишину, дырявила монотонным «ку-ку» растерявшаяся кукушка – да еще скрипела где-то вдалеке дверь на несмазанных петлях: сквозняк, а закрыть некому.

Калитка в воротах тоже была не заперта, и Фриний вошел во внешний двор монастыря, ведя за собой упирающуюся и фыркающую лошадь.

Конечно же, он догадывался, что увидит. И всё равно в первый момент опешил, выпуская из рук поводья и перехватывая поудобнее посох. Хотя понимал: те, кто устроил это, уже далеко.

Первый из трупов лежал рядом с воротами, в небольшой беседке, предназначенной для дежурного привратника. Фриний не узнал его – кто-то из молодых, попавших в обитель уже после того, как он ушел отсюда.

Еще несколько человек замерли в нелепых, неудобных позах рядом с дровяным сараем и у колодца; один – у входа в гостиницу для путников. Дальше – больше: в церкви (служившие всенощную), у колокольни, рядом с крытой галереей, в круговом клуатре…

Кукушка на дереве по-прежнему куковала, изумленно отсчитывая годы, недожитые покойными. Куковала, куковала – и никак не могла остановиться…

В кельях люди выглядели так, будто спали. Фриний даже поверил на мгновение, что кто-то из них мог остаться в живых, и у двух-трех пощупал пульс, точнее, его отсутствие. А потом, уразумев, что неведомые душегубы убивали всех подряд, просто шел по коридорам и вел счет убитым. И искал…

…и боялся найти.

Они были в покоях отца-настоятеля. И, видимо, не дали умертвить себя без боя.

Жорэм Одноногий лежал у самого входа, и на его забрызганных кровью (чужой кровью!) устах змеилась счастливая улыбка. Возможно, в последние минуты своей жизни он вспоминал другие сражения и видел вместо лиц убийц – тех, других, с которыми он бился в раскаленных пустынях Захребетья.

Арьед Ог'Тарнек умер так, как и подобает отцу-настоятелю: безоружным, заслоняя своим телом воспитанника. Видимо, в надежде, что его, воспитанника, не заметят или не тронут, сочтя убитым.

Не вышло: умертвив отца Ог'Тарнека, душегубы сбросили его тело с Птича, потерявшего сознание то ли от ран, то ли от удара головой о стену, и перерезали молодому монаху горло. Чтобы наверняка.

Потому что именно он им и был нужен, только ради Птича и затеяли эту резню неведомые убийцы. Иначе зачем бы они отрезали и забрали с собой Птичевы уши?

Впрочем, он и так, без ушей, был очень похож на своего отца – пусть сам никогда об этом и не узнал, ведь ему, Птичу, монаху Тхалемской обители Лягушки Пестроспинной, никогда не суждено было увидеть Суиттара Двенадцатого.

Видел ли хоть раз короля Тойра? Или он оказался в том положении, когда иного выхода нет, когда любой другой выбор хуже смерти? Именно он проснулся и прибежал в покои отца-настоятеля – это ясно было по тому, как Тойра одет. Он не просто примчался, чтобы сообщить о происходящем, он умудрился привести с собой Птича; а Жорэм, по всей видимости, последние годы был у отца Ог'Тарнека личным слугой. …Они заперлись изнутри и, наверное, наблюдали из окна, как недавние постояльцы монастырской гостиницы шныряют по ночному двору убийственными тенями. Скорее всего к тому времени со всеми, кто находился не в кельях, было покончено, и большая часть душегубов наводила порядок в монашеских обителях, а меньшая следила за воротами, чтобы никто случайно не ускользнул. Ни один не должен был выжить – ни один и не выжил.

И хотя Тойра наверняка мог спастись – во всяком случае, попытаться мог! – он предпочел остаться. И унести с собой во Внешние Пустоты обещанные Фринию ответы.

Сбежал.

Теперь он лежит… (Фриний, спящий в Лабиринте, отчетливо видит худой, хрупкий силуэт, неожиданно беззащитный, но – не жалкий, нет, не жалкий!), лежит лицом вниз. Однако Фриний почему-то уверен, что странный бродячий проповедник улыбается, будто рад наконец-то обретенному покою.

Даже так, в спину ему, долго смотреть невозможно, и чародей растерянно скользит взглядом по беспорядку в покоях отца-настоятеля – кровь везде: на полу, на стенах, на столе… в черной, загустевающей луже плавают священные статуэтки зверобогов, лежит металлическая кружка. Голова вдруг взрывается кислой, перебродившей болью: «Не надо меня делить!»

Цветные полосы, холодные слезы на щеках, повсюду, «раз-гиль-дяй!», «я сделаю так, что он вспомнит в нужный момент, поверьте, брат Гланнах», голый лягушонок, уже было, ты уже приходил сюда, и ты снова пришел, но лихорадка, от которой ты бежал, ей нет границ, она везде, она – мир, который расколот, рассечен на куски, ты сам сделал это, чтобы спасти (мир – от них, себя – от себя), только ты не спасешься, мир не спасется, никто не спасется!..

И холодный (как слезы!) голос, который спрашивает с едва заметным шипением: «Ты знаешь, каково это – быть фистамьенном, голый лягушонок? А?»

* * *

– Смутный мертв, – повторил врачеватель. – Вот уже полгода, как мертв. Но это ничего не меняет. Или, полагаете, я сам оставил то сообщение в «Рыцаре»?

– Вы могли это сделать, – согласился Гвоздь. И, покачав головой, добавил: – Могли, но не делали. А теперь, я так понимаю, повстречали человека, оставившего то сообщение. Он же рассказал вам и о смерти Смутного. И, думаю, научил, что делать дальше, верно?

– Всё запутано, – пробормотал господин Туллэк. – Всё так запутано. Да, мне повезло, я нашел нужного человека. Сейчас он не может предстать перед вами и самостоятельно рассказать о том, что происходит; это за него сделаю я.

Гвоздь покачал головой:

– Не уверен, что хочу знать больше, чем уже знаю. Мы ведь с вами еще в Сьемте выяснили: сны странные мне не снятся, Узел тот мог упасть из-за чего угодно…

– Тот – мог! – с видом победителя воскликнул господин Туллэк. – А скажите, любезный, пока мы находились здесь, у озера, часто у вас болела голова?

– Постоянно…

– Вот!

– …по утрам, с похмелья. И что?

– Постойте-ка, – вмешался Шкиратль, – я не очень понимаю…

– Да, мэтр, объясните наконец маркизу-младшему, с какой целью совершалось это паломничество. А заодно признайтесь: может, вы и его намерены объявить Носителем?

– Вот даже как? – Похоже, Шкиратль и сам кое-что знал о предмете споров. – Да, господин Никкэльр рассказывал, что за Хребтом вы, граф Н'Адер и еще несколько человек увлекались разными смутными идеями; впрочем, он тогда мало ими интересовался и упоминал об этом только ради забавы, как курьезный эпизод.

– А какого мнения придерживаетесь вы сами, молодой человек?

– Я предпочел бы сперва услышать более подробно то, на что намекал господин жонглер.

Дверь в комнату с эффектным грохотом распахнулась.

– И я тоже, господин Туллэк! – заявила с порога графинька – само воплощение попранной справедливости вкупе с неудержимой яростью.

В общем, Гвоздь не завидовал сейчас врачевателю.

Но и не сочувствовал.

Он сел в дальний уголок, налил себе из кувшина кислющего вина и приготовился слушать объяснения господина Туллэка.

* * *

Легкой паутинкой касается щеки змеиный язычок. Сама змея – вот она, свернулась у твоего лица тугими черными кольцами.

«Ты знаешь, каково это быть фистамьенном, голый лягушонок?» – спрашивает.

Она-то точно знает.

Она – фистамьенн.

– Чего ты хочешь? – Так зверобогов не спрашивают: лежа па боку, едва ворочая языком да еще и без должной почтительности. Но Фринию всё равно. Если то, что произошло в монастыре, было сделано по воле Сатьякала, если ни один не должен выжить… то он и не выживет, можно даже не тянуться рукой за посохом.

Но Фриний тянется.

И повторяет:

– Чего ты хочешь?

«А чего хочешь ты? – голос звучит прямо в голове, где-то ближе к затылку, и больно отдается в барабанных перепонках, бьет по ним изнутри. – Чего хочешь ты?»

Это не насмешка, вопрос вполне серьезный – и ответа змея ждет такого же. Язычок продолжает плясать в смертельной близи от лица: захочет ужалить – достаточно будет одного броска и укуса. Фриний неплохо разбирается в змеях, и этот вид, тайяга, – из самых опасных.

«Чего же я хочу?»

Того, разумеется, за чем ехал сюда: ответов на вопросы. И еще – понимает он вдруг, удивляясь невесть откуда пришедшей ярости, – еще отомстить за смерть Тойры, Птича, Жорэма, отца Ог'Тарнека.

«Хорошо, – звучит в голове бесстрастный голос. Глаза от него начинают слезиться, всё время хочется чихнуть. Какой уж там посох! – Хорошо. Ты отомстишь. И получишь ответы на вопросы. А взамен ты сделаешь вот что…»

Фриний слушает – и понимает, что выбора, по сути, у него и нет. Отказаться от сделки с Сатьякалом – это намного страшнее, чем просто смерть.

К тому же условия, которые вшептывает ему в голову змея-фистамьенн, вполне приемлемы, в чем-то они даже совпадают с целями Фрииия.

Но прежде месть! Змея поможет ему отыскать убийц, они уверены, что ушли далеко, что в безопасности. Чтобы догнать их, у Фриния уйдет примерно две недели, а потом он еще долго будет ходить вокруг да около угнездившихся на постоялом дворе душегубов и время от времени подбрасывать им причины для беспокойства: насылать тревожные сны, подливать в умывальник кровь, подкладывать под подушки мертвых птиц.

Трюньильцы – а убийцы были родом именно оттуда – постепенно сходили с ума от переживаний. А Фриний, войдя во вкус, понимал теперь, почему сытый кот не торопится съесть мышь, но играет с нею.

Он обстоятельно выбирал способ, которым умертвит душегубов, а заодно тянул время. Решал, как быть с поручением, переданным змеёй-фистамьенном, и пытался вызнать, чего ждут в Гнук-Шунеке трюньильцы.

Оказалось – дальнейших указаний от своего неведомого повелителя. Один в этой компании был колдуном, но довольно посредственным, Фриния он учуять не мог, тем более предпринять что-либо против него. Когда чародей убедился, что завтра трюньильцы покинут городишко, он принялся действовать.

Спали они по пять человек в двух комнатах; пробравшись в первую, чародей обездвижил всех и первым делом допросил колдуна. Но тот, едва Фриний начал «снимать» с него «броню», умер от разрыва сердца. С остальными четырьмя случилось то же самое.

Их собратьев из другой комнаты Фриний пощадил и дал шанс: расскажете сами – отпущу. Но, видимо, участь, которая грозила им в таком случае, пугала душегубов сильнее, чем вполне реальная смерть здесь и сейчас.

Лишь по косвенным уликам чародей догадался, что трюньильцев, посланных неизвестным господином, было больше. Просто другие, оказавшись в королевстве, сразу же ушли на север и к резне в Тхалемской обители никакого отношения не имели. Поэтому Фриний и не стал тех, других, преследовать; да и неизвестно, позволила бы ему сделать это Змея а проверять длину собственного новообретенного поводка чародей еще не был готов.

Он умертвил всех десятерых и использовал их для изготовления некоторых магических предметов, в том числе огненных браслетов и светящегося черепа. Затем придал трупам такой вид, чтобы каждый понял: здесь побывали жрецы Пестроспинной и покарали покойных за вполне весомые, пусть и не известные этому «каждому» грехи.

Большего не требовалось; теперь Фриний мог – и должен был – приступить к выполнению своей части обещанного: найти тех людей, на которых ему укажет Немигающая, – найти и препроводить в Лабиринт.

Там-то он и получит ответы на свои вопросы, на все сразу.

* * *

…Зачитано было письмо покойного графа, каковое чернявая выслушала вполне сдержанно, за что Гвоздь ее поневоле зауважал.

После письма воспоследовали уже слышанные им некогда объяснения: у озера, мол, должен был ждать какой-то «Смутный», который знает «больше всех», он и разъяснил бы, что к чему и как жить дальше. А теперь вот…

– Теперь всё переменилось. Человек, оставивший условное сообщение в «Рыцаре», видел в городе ученика Смутного. Ученик этот – точно Носитель, и он, кажется, нашел здесь еще одного подобного себе. Моему знакомому удалось подслушать их разговор. Выходит так, что ученик Смутного тоже разыскивает и собирает Носителей – и что он, судя по всему, делает это, подчиняясь воле какого-то из зверобогов.

– Против которых выступал, если память меня не подводит, Смутный, – вставил свой медный «плавник» Гвоздь. – И в чем смысл?

– В том, что Смутный не успел рассказать ученику о его истинной природе; а после смерти учителя тот подпал под влияние Сатьякала.

– …Почему-то не уничтожившего беднягу, а заставившего искать других Носителей. Концы с концами не сходятся, господин врачеватель.

– Сходятся! Смутный давно подозревал, что если собрать всех Носителей в точке раскола, в Лабиринте, – можно изменить мир. Причем не единственным образом. В зависимости от намерений собравшего можно либо возродить Низвергнутого, либо навсегда, окончательно, уничтожить частицы его души.

– Сатьякал, разумеется, заинтересован в последнем. Но зачем? Ведь Носители воплощаются в Ллаургине уже не в первый раз…

– А сама вероятность того, что Низвергнутый может возродиться?!

Гвоздь развел руками: действительно сильный довод, ничего не скажешь.

Графинька – нашла что сказать.

– А раньше почему зверобоги не могли собрать Носителей в Лабиринте и уничтожить? Ну что, что вы, господин Туллэк, на меня так смотрите?! Вы, как и отец, всегда считали меня этакой малолетней самодурочкой, никогда не принимали всерьез! Хотела бы я знать – почему!

– Если я обидел вас, графиня…

– Оставьте, при чем здесь «обидел»?! Вы повезли меня в это паломничество, ничего не сказав о его настоящих целях… да, да, да, так велел мой отец, но вы, вы-то, господин Туллэк!.. Неужели у вас не было своей головы на плечах? Неужели я помешала бы вам, если бы знала больше? Еще в Сьемте вы рассказали почти всё господину Кайнору, а меня предпочли держать в неведении. И теперь спрашиваете, обидели ли вы меня!

– У меня были на то причины, поверьте, сударыня.

– Разумеется, были, – подал голос Гвоздь. – Не расскажи мне господин врачеватель что да как, я ведь мог и свернуть с полпути, верно? Но что меня интересует сейчас больше, это ваш ответ на вопрос графини. Почему зверобоги решили собрать Носителей лишь теперь?

– Видимо, узнали что-то такое, благодаря чему переменили свое решение. – Врачеватель развел руками: – Признаться, я могу только строить догадки.

– То есть, – подытожил Гвоздь, – ответа у вас нет.

– Хватит! – Кувшин, благо, уже без вина, грохнулся о стену рядом с Рыжим, тот едва успел вскинуть руки, закрываясь от черепков. – Хватит! – повторила графинька, сверкая очами. – Теперь буду спрашивать я, а вы, господин жонглер, поставьте жеребца своего красноречия в стойло молчания.

– Валяйте, – махнул рукой Гвоздь. – Уже поставил.

– Значит, так, – повернулась она к врачевателю. – Во-первых, чего на самом деле добивались вы, мой отец и Смутный? Во-вторых, каким образом намеревались осуществить свои планы? И постарайтесь не темнить, господин Туллэк.

– Постараюсь, графиня. Мы – точнее, ваш отец и Смутный, меня они убедили позже – мы пришли к выводу, что мир неуклонно движется к гибели. Не мир в целом, не Тха Реальный, а Ллаургин Отсеченный, в котором мы обитаем. Смутный полагал (и имел на то основания), что причиной падения Пелены и затянувшейся катастрофы, которая рано или поздно закончится разрушением Ллаургина, было то, что Двенадцать восстали против Тринадцатого и развоплотили его. Тем самым они нарушили равновесие в мире – и лишь если Низвергнутый возродится, это может сулить хоть какой-то шанс на спасение. А чтобы возродить Низвергнутого, нужно собрать в Лабиринте Носителей его разъединенной души.

– И? Собрать – и что дальше?

– Смутный считал, что дальнейшие указания мы получим в Лабиринте. Но точно так же там необходимо собрать Носителей, если кто-то – например, сами зверобоги – захочет окончательно уничтожить их.

– И вы считаете, это по-прежнему имеет значение? – с недоверием спросила графинька. – Если уже два Носителя во власти зверобогов…

– Вы, кажется, не поняли, – торжествующе улыбнулся господин Туллэк. – Чтобы совершить то или иное окончательное действие с Носителями, все они должны оказаться в Лабиринте. Все. А как минимум один из них – здесь, с нами. Если же мы найдем еще хотя бы двух…

– То что?

– То мы войдем в Лабиринт и попробуем бороться.

– А не проще ли… простите, господин жонглер, но – не проще ли убить хотя бы одного из Носителей? И тогда задуманное Сатьякалом не осуществится.

Господин Туллэк сокрушенно покачал головой:

– Поймите, графиня, по большому счету это ничего не изменит. Ллаургин по-прежнему будет разрушаться…

– Я знаю, господин Туллэк, знаю о том, что происходит с Отсеченным. Мой отец считал обязательным посвящать меня в свои изыскания как я теперь понимаю, – не во все: но в ту их часть, которая касалась движения Пелены – посвящал. Возможно, вы правы, а я ошибаюсь. Но если бы мы отсрочили необходимость принимать решение… мы могли бы лучше подготовиться.

– Теперь – уже нет, графиня. Если Трюньил начнет войну с Иншгуррой, в Ллаургин придут не самые спокойные времена. Отыскать нововоплощенного Носителя и так непросто, поверьте, я знаю, о чем говорю. У нас есть шанс. Сейчас. Потом…

– Нет у вас никакого шанса! – не на шутку разозлился Гвоздь. – Повторяю еще раз, для особо непонятливых: я не Носитель! Покойный граф ошибся, поэтому на руках у вас – ни одного козыря, господа! Ни единого!

– Не забывайте про девочку, – холодно произнес господин Туллэк.

– Я не позволю вам использовать ее!

– Уже один раз вы пытались «не позволить», – съязвил врачеватель. – И потом, господин Кайнор, за чем дело-то? Отправляйтесь с нами и лично убедитесь, что с девочкой ничего не случится.

– Куда?

– Вот именно, – поддержала его графинька. – Куда вы намерены отправиться, господин Туллэк?

– На поиски остальных Носителей, – невозмутимо заявил тот. – И я надеюсь, сударыня, что вы поможете мне в этом. И вы, и господин Кайнор.

Она не успела ответить – за стенами монастыря раздался глухой рев толпы, затрещали доски, кто-то захлебнулся паническим криком; гремели монастырские колокола.

– По-моему, вы несколько преждевременно обсуждаете столь далеко идущие планы, – заметил Шкиратль. – Но, раз уж зашла об этом речь, не возьмете ли вы и меня с собой, господин Туллэк? В конце концов, полагаю, моя помощь не была бы лишней. Учитывая надвигающуюся войну, Иншгурра скоро станет не самым уютным местом, а ваша компания всё же… не столь внушительна, чтобы отпугнуть хотя бы вооруженный отряд мародеров. Да и вы вряд ли захотите расстаться с человеком, который настолько посвящен в ваши планы.

– Если графиня не будет против…

– Я не буду против, господин Туллэк. Но давайте сразу разберемся со всеми недоговоренностями. Как я помню из письма, отец считал, что Носители воплощаются равномерно по всей территории Ллаургина. Как минимум двое (те, кого видел ваш знакомый) обнаружены в Иншгурре. А вы уверены, что и больше.

– Вы собираетесь?.. – изумленно переспросил Шкиратль, но его прервал отчаянный стук в дверь.

– Кто там?!

– Это я, госпожа Флорина! Я, Талисса.

– Впустите же ее! Ну, говори, что там?

– Я была с людьми из свиты господина Дрово… Ой!

– Не обращай внимания, рассказывай! Да накройте же кто-нибудь тело Эндуана, видите, одеяло сползло! Продолжай, милая.

– Ох… – Она икнула, с благодарностью отпила из предложенной Гвоздем кружки и вздохнула: – Ну и день сегодня, ну и день! Вы знаете, там паломники эти, у входа… они ж сломали-таки ворота, ворвались, сражение завязалось нешуточное! Многих поубивали, знаете…

– Где они сейчас? – рявкнул Шкиратль, не теряя времени и прилаживая на пояс перевязь с ножнами. – Ну, не тяни!

– Убежали!

– Куда убежали?!

– Назад, в Клык. Или еще куда, – добавила она, поразмыслив, – я не знаю. Как посказились, честное слово! – то туда скачут, то сюда! Ну и монахи здешние послали всех, кто в людских был, чтоб господ своих предупредили, мол, лучше б отсюда убираться. Если не хотите в осаду попасть.

– Так снята ж осада!

– Этими снята, другие идут. Монахи говорят: войско вольноземельцев, они уж и Лимн захватили, и Храм раскурочили, теперь вот к Клыку приближаются. Паломники-то обезумевшие, говорят, потому и отступились, что про вольноземельцев услыхали.

– Беги, вели моим, чтоб запрягали!

– Так уже, господин Шкиратль, уже запрягают. Думаю, и запрягли на сей час, только нас ждут.

– За нами дело не станет, верно, господа? А диспут наш, полагаю, мы завершим попозже, в более располагающей обстановке.

«Вот интересно, – совсем невпопад подумалось Гвоздю, – интересно, если покойный граф посвящал свою доченьку во все тонкости того, что творится с миром, почему…»

– Не зевайте! – рявкнула упомянутая «доченька» у него над ухом. – Будите Матиль, собирайте вещи – только самое необходимое! – и спускайтесь вниз.

– Бегу! – отозвался Гвоздь.

«И всё-таки, – подумал он, глядя ей в спину, – почему?..»

* * *

Найти нужных Немигающей людей только сперва казалось простым заданием. Точное их количество тайяга-фистамьенн не назвала, а Фриний не настаивал: зачем? Его вели, он выполнял – привычное дело; «ты ведь именно так прожил большую часть жизни, Найдёныш?» – спрашивал воображаемый Купчина и подмигивал, почему-то грустно.

Немигающая приказала отправляться в Таллигон, да поскорее. Он так и сделал, но на полпути получил новое сообщение: теперь Фринию следовало забыть о Таллигоне и ехать к Ллусиму, причем так, чтобы непременно поспеть к началу Собора. Он выполнил: был там в середине месяца Кабарги, когда основная масса паломников еще только тянулась по трактам и бездорожью к заветному озеру.

Остановившись в «Рухнувшем рыцаре», Фриний ждал дальнейших указаний от Немигающей. И получил их – в один из дней ему было приказано как можно скорее отправляться в переулок неподалеку… где чародей обнаружил первого из своих будущих спутников – и при весьма неприглядных обстоятельствах.

Фриний почти не удивился, узнав в молодом человеке того, которого видел в Сна-Тонре. И сейчас впервые задал себе вопрос: он сам для Немигающей – тот, кто должен собрать остальных, или же – один из них?

Второго, впрочем, они упустили, о чем тайяга-фистамьенн сообщила Фринию тем же вечером. Заодно рассказала, какие доводы следует применить, чтобы Иссканр согласился пойти вслед за чародеем – сперва на поиски их будущих спутников, потом – в Лабиринт.

Сам Фриний видел, что особые-то уговоры и не нужны. Иссканр был здорово напуган той резней, свидетелем и невольным участником которой он стал. По словам молодого человека, он убил лишь некоего «брата Хуккрэна» – и то совершенно случайно, защищаясь. Однако, как ни крути, монахов было шестеро, и когда Фриний нашел Иссканра, все шестеро были мертвы. А маленькой девочки, о которой не уставал твердить Иссканр, Фриний там не видел, да и в слухах, ходивших по городу, о ней ни словом не упоминалось.

Так или иначе, Иссканр был бы рад поскорее убраться из Клыка, и вообще из окрестностей Ллусима. Но время еще не наступило, Немигающая велела выжидать, а потом – отправляться на церемонию со священными реликвиями; да Фриний и сам не торопился покидать город. Слишком многое носилось в воздухе, и он, казалось, вот-вот поймет нечто очень важное.

Не успел. Из-за несчастного случая на церемонии погиб Купчина, и Фриний тотчас получил приказ от Немигающей бросать всё и уходить, буквально бежать, как можно дальше от Храма. Причем строго на восток, не приближаясь к Лимну и не забирая чересчур далеко к югу.