Текст книги "Комментарии к «Государю» Макиавелли"

Совершенно очевидно, что автор «Государя» неоднократно лично был свидетелем насилия в современной ему итальянской политике[184]184
  По этому поводу см. отдельную главу в Tarlton Ch. D. Fortune’s circle: A biographical interpretation of Niccolò Machiavelli. Chicago: Quadrangle books, 1970. P. 75–97.


[Закрыть]. Для него это была естественная часть политики, и он считал необходимым не только не обходить стороной данный пласт государственной жизни, но и рационализировать его в своих теоретических построениях. Макиавелли считают сторонником «терапевтического» насилия в политике[185]185
  Feinberg B. Creativity and the political community: The role of the lawgiver in the thought of Plato, Machiavelli and Rousseau // Western political quarterly, 1970, Vol. XXIII. P. 80


[Закрыть]. Он безусловно считал его полезным в определенные моменты[186]186
  Cambell W. Machiavelli: An anti-study. Kingston: University of Rhode Island, 1968. P. 48


[Закрыть]. Некоторые авторы особо выделяют, что он пролил свет на связь между политикой и насилием[187]187
  Ricoeur P. History and the truth. Evanston: Northwestern university press, 1965. P. 256–258, 260


[Закрыть].

Так в первый раз Франция сдала Милан, едва герцог Лодовико пошумел на его границах, но во второй раз Франция удерживала Милан до тех пор, пока на нее не ополчились все итальянские государства и не рассеяли и не изгнали ее войска из пределов Италии, что произошло по причинам, названным выше.

Типичный для Макиавелли прием, когда за некоей максимой (старый государь может восстановить свою власть при первом удобном случае; при повторном завоевании власть удержать проще, чем при первом) ищет ее подтверждение на конкретных примерах. Если судить по работам современных историков, то возвращение Моро в Милан действительно обернулось триумфом[188]188
  См., например, Santoro C. Gli Sforza. La casata nobiliare il Dicato di Milano dal 1450 al 1535. Milano: Lampi di Stampa, 1999. P. 366


[Закрыть]. Во многом это стало результатом самых настоящих бесчинств со стороны французов, решительно настроивших против себя все миланское общество. А вот успех Моро в 1500 г. оказался кратковременным, чего не мог не знать Макиавелли. Вскоре французские войска снова вторглись в Ломбардию. На стороне Сфорца было общественное мнение княжества, однако его войска изменили ему (швейцарцы[189]189
  Вообще почему-то в литературе часто принято считать, что в Италию времен Макиавелли вторгались только французы и испанцы. Это верно только при учете тех стран, которые распространяли на страну свои геополитические претензии. Но на деле очень активное участие в боевых действиях принимали и швейцарцы, причем по боевым качествам они явно превосходили итальянцев. Интересно, что в случае с последним боем Лодовико Моро с французами швейцарские наемники принимали участие в конфликте с обеих сторон. Пикантно, что они проявили солидарность в отношении своих земляков в критический момент уже после боя. Среди наемников было также много немцев.


[Закрыть], правда, пытались его небескорыстно спасти, но неудачно). Он был разбит 7 апреля 1500 г., взят в плен и отправлен во французский замок Лош, где и умер.

Незадачливая судьба Лодовико Моро во многом объяснялась особенностями характера последнего, едва ли годного исполнять обязанности герцога в кризисное время. В то время подлинным характером представителя династии Сфорца обладал только один человек из этого клана, к тому же незаконнорожденный – Катарина Сфорца. Макиавелли столкнулся с ней в одной из своих дипломатических миссий и интеллектуально проиграл ей. Впрочем, инструкции, данные ему Синьорией, были таковы, что он с самого начала был поставлен в невыгодное по сравнение с ней положение.

Отмечу также, что в этой главе Макиавелли подробно рассматривает трудности, с которыми встречались покорители Италии. Может даже показаться, что он дает советы иностранным государям, как завоевать его родину. Объяснение этого парадокса, возможно, скрыто в том, что флорентийец видел всю уязвимость раздробленной страны. Этот коренной дефект перестал бы существовать только после ее объединения[190]190
  Strauss L. “Machiavelli’s intention. Р. 22


[Закрыть]

Тем не менее, Франция оба раза потеряла Милан[191]191
  Во втором случае, не разобранном выше, имеется в виду поражение французов при Новаре 6 июня 1513 г. и последующая потеря ими Милана


[Закрыть]. Причину первой неудачи короля, общую для всех подобных случаев, я назвал; остается выяснить причину второй и разобраться в том, какие средства были у Людовика – и у всякого на его месте, – чтобы упрочить завоевание верней, чем то сделала Франция. Начну с того, что завоеванное и унаследованное владения могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки.

Здесь мы имеем одну из самых серьезных проблем мировой политики – как прошлой, так и нынешней. Что считать одной страной, не говоря уже об одном языке – головная боль политиков и наций. В некоторых других случаях можно спорить и спорить. Суть сказанного, конечно, состоит в том, что дословное прочтение Макиавелли в этом случае едва ли может быть адресовано сегодняшним политикам.

История России тоже полна неоднозначных примеров. Какой характер имело в свое время присоединение Украины к России? Современные украинские учебники утверждают категорически: это было завоевание, а вся история пребывания в составе России являлась оккупацией. Выросшие на этих трудах новые поколения почти наверняка будут воспринимать данный тезис как нечто само собой разумеющееся. Пока эти времена полностью еще не наступили, хочется успеть сказать: да, это было завоевание, но только если говорить о русско-польских отношениях. А так Украина была типичным владением, которое принадлежало к одной с русскими стране и имело с ними один язык. Добавлю к максиме Макиавелли, что она еще и веру с Московией одну имела, что для последней стало главной причиной, по которой она втянулась в войну с Польшей, причем войну, к которой была не готова.

В первом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если новые подданные и раньше не знали свободы. Чтобы упрочить над ними власть, достаточно искоренить род прежнего государя, ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства.

У Марка Юсима первое предложение выглядит таким образом: «В первом случае их совсем нетрудно удержать, особенно если они не привыкли к свободной жизни». Обратим внимание здесь на ключевое значение трактовки термина свобода[192]192
  О проблеме свободы у Макиавелли см., например, Colish M.L. The idea of liberty in Machiavelli // Journal of the history of ideas. 1971. Vol. 32. Р. 323–350


[Закрыть] (свободная жизнь – vivere liberi). В целом Макиавелли считал, что свобода и общее благо общества проистекает из контроля над злоупотреблениями властей и фракционной борьбой, когда сила используется именно как средство контроля, а не орудие тирании[193]193
  Bonadeo A. Corruption, conflict and power in the works and times of Niccolò Machiavelli. Berkeley: University of California press, 1973. P. 121 – 127


[Закрыть]. Завоевать такие страны, по его мнению, трудно, а удержать в них власть не менее сложно. Макиавелли здесь ясно дает понять, что покорение республики, т. е. страны, знакомой со свободой, вызывает куда большие затруднения, нежели страны, где власть была основана на единоличной власти. Из дальнейшего контекста станет ясно, что речь в последнем случае идет о наследственном правлении.

Что касается «искоренения» рода прежних государей, то к этой практике прибегали многие новые правители. Бывали и страны, где после восхождения на престол правители уничтожали и своих родственников – на всякий случай. Другой вопрос, как внешне парадоксально вела себя в этом отношении Россия. На протяжении столетий она после присоединения новых территорий не прибегала к данному проверенному методу для утверждения своей власти. Новые подданные, новая культура, даже прежние правители[194]194
  См., например, Нагдалиев Ф. Ханы Нахичеванские в Российской Империи. М.: Новый Аргумент, 2006


[Закрыть] абсорбировались, всасывались, вовлекались Россией и становились участниками общего цивилизационного процесса в этой империи.

Следует также обратить внимание на подчеркивание Макиавелли условия сохранения власти новым государем в стране, не знавшей свободы. В силу того, что обычаи присоединенной территории и так являются общими с государством-завоевателем, то решающее значение будет иметь отказ правителя от каких-то радикальных изменений (ниже выяснится, что он имел в виду прежде всего сохранение прежних законов и податей). Иными словами – отказ от навязывания реформ. Для наиболее легкого удержания власти необходимо попросту сохранить старые порядки. Здесь бросаются в глаза параллели с мнением о том, как удержать власть наследственному государю. Макиавелли здесь предельно инструментален как советник. Его интересуют только интересы правителя, ничего больше.

Так, мы знаем, обстояло дело в Бретани, Бургундии, Нормандии и Гаскони, которые давно вошли в состав Франции; правда, языки их несколько различаются, но благодаря сходству обычаев они мирно уживаются друг с другом. В подобных случаях завоевателю следует принять лишь две меры предосторожности: во-первых, проследить за тем, чтобы род прежнего государя был искоренен, во-вторых, сохранить прежние законы и подати – тогда завоеванные земли в кратчайшее время сольются в одно целое с исконным государством завоевателя.

На этом анализ того, как закрепить власть государя в присоединенной территории, на которой население говорит на том же языке, заканчивается. Это может показаться странным, поскольку Макиавелли был ориентирован во время работы над своим трудом в первую очередь на итальянских правителей и итальянских читателей. Одной из задач, которые он перед собой ставил, вполне очевидно было своеобразное «интеллектуальное сопровождение» государя, который мог бы освободить Италию. Между тем, все размышления на эту тему оказываются крайне невелики, а соответствующие рекомендации довольно упрощенными.

Причин этой внешней непоследовательности может быть несколько, в том числе

– сама задача удержания государем личной власти еще много раз будет ставиться в дальнейшем в этой книге;

– автор считал данную проблему куда более легкой, чем ту, которая ожидала его ниже в этой главе. Отсюда возможный налет нетерпения перед лицом желания перейти к более сложной интеллектуальной задаче;

– с самого начала Макиавелли претендует на универсальность и соразмерность своего труда и только потому вообще затрагивает тему удержания власти в родственных государствах, которую он, возможно, считал здесь преждевременной, учитывая предстоящие на эту тему размышления и максимы. Однако из-за необходимости сделать структуру изложения возможно более цельной, был вынужден коснуться проблемы родственных государств хотя бы вскользь.

Продолжая аналогии с Россией, вспомним еще раз присоединение Украины. Руководство примкнувшей к Москве страны не подвергалось ни репрессиям, ни наказаниям (пока сохраняло верность московским государям, в противном случае кара была жестока, даже чрезмерно, достаточно вспомнить хотя бы судьбу столицы гетманщины Батурина, жители которого были поголовно истреблены Меншиковым в наказание за измену Мазепы.[195]195
  См., например, Черниговская летопись по новому списку (1587–1725) и Коломацкие челобитные / Изд. Ал. Лазаревского. Киев, 1890. С. 34; Сборникь летописей, относящихся къ исторіи Южной и Западной Руси. Кіевъ, 1888. С. 189


[Закрыть] Причем эта резня была санкционирована Петром I.[196]196
  «После двухчасового боя остатки гарнизона были перебиты вместе со всем гражданским населением. Всего в батуринской трагедии погибло около 15 тысяч украинцев, в том числе все женщины и дети, укрывавшиеся в замке. Современные исследования археологов рисуют страшную картину резни. После этого все дома, церкви и монастыри были разграблены и согласно царскому указу сожжены. Меншиков успел вывезти часть артиллерии, гетманский архив, библиотеку Мазепы, равно как и другие ценности, хранившиеся в столице и загородной резиденции Гончаривке. Вывезли даже мощи святой Варвары, подаренные Мазепой батуринскому монастырю по просьбе Дмитрия Туптало (Ростовского). Даже через двадцать лет после этой трагедии Батурин оставался «весь пуст». – Таирова-Яковлева Т.Г. Мазепа. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 222–223


[Закрыть] Ее политический результат удовлетворил бы Макиавелли в полной мере: украинское население немедленно побежало от бывшего гетмана, страшно опасаясь повторения Батурина). Законы и обычаи на Украине после присоединения к России первоначально были сохранены, да и вообще новоприсоединенным землям была дарована, говоря современным языком, широкая автономия.

Однако в случае с Украиной все было трудно с самого начала при всей общности языка, обычаев и веры. Хотя подавляющее большинство населения действительно были готовы на тех или иных условиях соединиться с Россией, верхушка имела свои собственные интересы. При этом объективно в интересах Москвы было устранить не только владычество поляков, но и украинской старшины, которая изначально была склонна к измене своему новому государю[197]197
  Георгий Вернадский оценивал ситуацию следующим образом: «… Обычный украинский казак и крестьянин доверял московской администрации и царю в том, что они не станут вмешиваться в их традиции и обычаи. Совершенно противоположным было отношение старшинской аристократии к объединению Украины с Москвой. Они согласились принять царское покровительство, чтобы избегнуть полного поражения от поляков, но не считали объединение чем-то окончательным и не воспринимали свою клятву царю всерьез. Это стало для них политическим маневром, обеспечивающим им временную передышку. Как с социальной, так и с культурной точки зрения они чувствовали себя более близкими по духу польской шляхте, нежели московским боярам. Пока Богдан был жив, старшины не осмеливались открыто заявлять о своей политической программе, однако основные ее пункты были установлены в частных беседах между высшими лидерами аристократической партии… Поскольку история показала, что казакам не доставало сил для образования независимого государства, то старшины поставили себе целью обеспечить полную автономию Украины в рамках объединения с Москвой. Между прочим, подобная автономия была достигнута под протекторатом царя, которому старшины не доверяли и опасались вмешательства в украинские дела в будущем. Таким образом, внимание старшин было направлено на подготовку к установлению взаимоотношений с Польшей. Они надеялись обеспечить Украине надежный статус в Польском содружестве вроде того, каким пользовалась Литва». – Вернадский Г.В. Московское царство. М.: ЛЕАН; АГРАФ, 1997. С.12


[Закрыть]. Поскольку реальная оппозиция не только не была репрессирована, но и сохранила свое место в системе и свои привилегии, Россия получила очень большие проблемы на Украине. Макиавелли наверняка бы сказал, что это была крупнейшая ошибка, совершенная Москвой (затем – Санкт-Петербургом) в случае с этим завоеванием.

Но если завоеванная страна отличается от унаследованной по языку, обычаям и порядкам, то тут удержать власть поистине трудно, тут требуется и большая удача, и большое искусство.

Сразу же видно, что эта более сложная тема интересует Макиавелли куда больше, нежели предыдущая. На первый взгляд, причина этого проста: там, где все относительно просто, не требуется советник. Там государь может справиться сам. А вот в противном случае без консультации со специалистами лучше не обходиться.

Но это неверное объяснение. Автор «Государя» ориентировался полностью или почти полностью на Италию, где язык, обычаи и почти везде порядки были в целом одинаковы. Вообще центром внимания Макиавелли и в этой книге, и вообще была Италия. Остальная часть Европы и остальной мир рассматривались им фрагментарно, несфокусированно, периферийным зрением[198]198
  Hexter J.H. The loom of language and the fabric of imperative: P. 950


[Закрыть]. К тому же ему в качестве покровителя был нужен не просто итальянский правитель, но правитель флорентийский. Поэтому на первый план, как мне представляется, следует выдвинуть интеллектуальное удовольствие от предстоящего анализа. Оно зачастую является практически иррациональным, однако для Макиавелли здесь это важно куда больше, чем деловые соображения. Да это видно и по рассматриваемой фразе, когда речь идет о фортуне и «большом искусстве» (grande industria).

Отмечу также, что «большая удача» – это большая фортуна (gran fortuna). Но фортуна по Макиавелли – это вовсе не только и не столько удача. Это многогранный термин, что будет видно из упоминания этого термина в дальнейшем в «Государе». А пока просто приведем несколько строк из стихотворения автора, посвященного фортуне.

 
Не ведают ни горя, ни печали
Фортуны баловни, но не везет
тем горемыкам, что в немилость впали.
 
 
Себе советчик наилучший тот,
кто колесо себе согласно воле
колдуньи этой древней подберет —
 
 
одно из множества колес, тем боле
что если ты противоречишь ей,
едва ли ты дождешься лучшей доли.
 
 
Но связывать надежд не стоит с ней,
не верь, что от ударов увернешься
и от ее клыкастых челюстей:
 
 
все хорошо, покуда ты несешься,
держась на тыльной части колеса,
но миг – и ты на полпути сорвешься.
 
 
Не вздумай уповать на чудеса.
Перевернешься вместе с ним? Пустое.
Тут новшеств не потерпят небеса.
 
 
Но если так, то самое простое —
менять колеса: сбросило одно —
не падай духом, облюбуй другое.
 
 
Однако смертным это не дано:
во власти некой силы неизменно
мы пребываем. Так заведено[199]199
  Перевод Е.М.Солоновича


[Закрыть].
 

Иными словами, фортуна – это не просто удачный случай или удача. У Макиавелли это нечто большее. Значительно большее[200]200
  Есть даже книга, которая рассматривает жизнь Макиавелли с точки зрения фортуны, выделяя его жалость к себе, периодическое обращение к мистике и др. – Tarlton Ch. D. Op. cit.


[Закрыть].

И еще одно. Стихотворение было написано в конце 1512 – начале 1513 гг. Обратим здесь внимание на идею о том, что если тебя сбросило одно колесо фортуны, следует выбрать другое. Возможно, что именно этой идеей вдохновлялся автор «Государя», когда после падения Синьории решил пойти на службу клану Медичи.

Как бы то ни было, исследователи термина фортуна у Макиавелли существенно расходятся в понимании роли этого термина в его рассуждениях. Одна позиция в целом состоит в том, что фортуна означает крах разума в дальнейших рассуждениях. Когда автор был не в силах объяснить то, как складывается определенная ситуация, он обращался к этому понятию[201]201
  Cassirer E. Op. cit. P. 157


[Закрыть]. Идею о полумистической природе фортуны у флорентийца поддерживали и некоторые другие авторы[202]202
  Chabod F. Machiavelli and the Renaissance. Р. 69–70


[Закрыть].

Противоположная точка зрения состоит в том, что Макиавелли в «Государе» создал собственную науку, «новую науку», подобно тому, как это сделал Галилей. Фундаментальные основания этой науки – фортуна и virtù. Следует различать применение первого термина в поэзии Макиавелли и в его главном труде. В нем нет места метафорам и аллегориям, фортуна представляет собой абстрактный и отдельный концепт, пассивное условие политического успеха в завоеваниях и во внутренней политике. Virtù выглядит как активный противовес фортуне. Таким образом, оба центральных понятия являются «техническими терминами рациональной системы политического мышления», они создают блоки в научном анализе политического поведения[203]203
  Olschki L. Op. cit. P. 37–39


[Закрыть].

Наконец, третья точка зрения исходит из фундаментальной неопределенности подхода к терминам со стороны Макиавелли. В случае с фортуной он либо использует мистический имидж, либо прибегает к рациональному концепту[204]204
  Flanagan Th. The concept of fortuna in Machiavelli. Р. 152


[Закрыть].

И одно из самых верных и прямых средств для этого – переселиться туда на жительство. Такая мера упрочит и обезопасит завоевание – именно так поступил с Грецией турецкий султан, который, как бы ни старался, не удержал бы Грецию в своей власти, если бы не перенес туда свою столицу. Ибо только живя в стране, можно заметить начинающую смуту и своевременно ее пресечь, иначе узнаешь о ней тогда, когда она зайдет так далеко, что поздно будет принимать меры.

У Юсима этот отрывок выглядит следующим образом: «Одно из самых лучших и действенных средств в этом случае состоит в том, чтобы завладевшее ими («территориями в стране, чужеродной по языку, обычаям и учреждениям» – В.Р.) лицо само переселилось в этот край. Это придаст завоеванию надежность и долговечность; так поступил турецкий султан с Грецией. Не перенеси он туда свое местопребывание, ему бы там ни за что не удержаться, невзирая на все остальные меры, принятые им для сохранения этого государства». Вроде бы только одна принципиальная разница в переводах – наличие или отсутствие слова «столица». Перевод Юсима более точен по букве[205]205
  У Фельдштейна, кстати говоря, в переводе «столица» также отсутствует. В итальянском тексте самого Макиавелли этого слова тоже нет.


[Закрыть], однако по смыслу вроде бы годится и вариант Муравьевой, тем более, что переезд государя фактически означал перенос столицы. Учтем это различие, чтобы быть до предела скрупулезными – о «столице», т. е. переводе в завоеванную страну всего центрального бюрократического аппарата и проч., у Макиавелли ничего не говорится.

Здесь Макиавелли, вероятно, имеет в виду перенос второй столицы турок-османов в европейский Андрианополь в 1365 г. Сделавший это Мурад I исходил преимущественно из геополитических целей. Андрианополь находился на пересечении торговых путей между Европой и Азией, он к тому же фактически соседствовал с византийским Константинополем. Возможен, правда, и вариант, что Макиавелли имеет в виду перенос турецким султаном Мехмедом II столицы в завоеванный им в 1453 г. Константинополь. Историки, безусловно, предпочтут вариант с Мурадом как более точный с точки зрения описанной Макиавелли ситуации. Об этом свидетельствует косвенным образом и фраза о том, что Грецию (Балканы) можно было удержать только таким образом. Сомнительно, правда, что флорентийцу была так хорошо известна история османов. А вот о завоевании Константинополя и с ним почти всей Византии (Греции) он должен был быть прекрасно осведомлен. Поэтому здесь нам остается оставаться только на почве предположений.

Фридрих II, комментируя данное положение Макиавелли, заметил, что в некоторых случаях переезд правителя может оказаться полезным. Однако «все же следует принять во внимание: многие земли великих государей расположены так, что государи не могут оставить свое местопребывание без того, чтобы остальные земли не оказались при этом под угрозой. Государи являются первоначалом движения в государственном теле, и им нельзя оставлять центра своих владений, дабы не пришли в упадок уже находящиеся под их властью территории».[206]206
  Фридрих Великий. Анти-Макиавелли, или Опыт возражения на Макиавеллиеву науку об образе государственного правления // Книга Государя. Спб.: Амфора, 2004. С. 300


[Закрыть] Здесь, конечно, надо комментировать уже самого Фридриха II, но мысль его ясна и заслуживает внимания. Даже с точки зрения современности, не говоря уже о прошлом.

История знает, конечно, несколько случаев, когда центры власти действительно переносились в завоеванные государства. Классический случай – Александр Великий, который счел нежелательным для себя возвращение в родную Македонию и обосновался в Персии. В какой-то мере по этому пути пошли Чингизиды, имевшие обыкновение основывать столицы в тех государствах, которые завоевывали. Можно, конечно, сказать, что это не совсем корректный пример, учитывая крайне сложное государственное устройство данной империи. Однако суть максимы – присутствие государя на завоеванной земле упрочивает там его власть – здесь вполне присутствует. Говоря о России необходимо, разумеется, вспомнить Петра Великого, укрепившегося на берегах Балтики.

Обосновавшись в завоеванной стране, государь, кроме того, избавит ее от грабежа чиновников, ибо подданные получат возможность прямо взывать к суду государя – что даст послушным больше поводов любить его, а непослушным – бояться. И если бы кто-нибудь из соседей замышлял нападение, то теперь он проявит большую осторожность, так что государь едва ли лишится завоеванной страны, если переселится туда на жительство.

В переводе Марка Юсима: «Кроме того, ты не оставляешь страну на разграбление своим чиновникам; для подданных облегчается прямой доступ к государю, отчего у добропорядочных граждан бывает больше оснований для расположения к нему, а у бунтовщиков – для опасений. Внешний враг хорошенько подумает, прежде чем напасть на эти владения. Таким образом, у переселившегося туда государя будет очень трудно отнять их».

Макиавелли продолжает перечень позитивных моментов, связанных с переездом государя в завоеванную страну, В целом же его обоснование желательности этой меры выглядит следующим образом:

– необходимо иметь своевременную информацию о текущей политической ситуации в завоеванной стране;

– присутствие на присоединенной территории дает возможность оперативно отреагировать на начинающуюся смуту;

– пресекается произвол и коррупция со стороны назначенных чиновников;

– государь облегчает своим новым подданным возможность взывать к его вмешательству, что ведет к укреплению лояльного отношения к новой власти одних сегментов общества и сдержанности проблематичной части населения;

– большую сдержанность также будет вынужден проявить и потенциальный агрессор.

Обратим еще раз внимание на постоянную для Макиавелли тему: необходимость для правителя иметь хорошие контакты с обществом, в том числе и только что присоединенным к основной части государства.

Другое отличное средство – учредить в одном-двух местах колонии, связующие новые земли с государством завоевателя. Кроме этой есть лишь одна возможность – разместить в стране значительное количество кавалерии и пехоты.

На итальянском все предложение будет выглядеть следующим образом: «L’altro migliore remedio è mandare colonie in uno o in dua luoghi che sieno quasi compedes di quello stato; perché è necessario o fare questo o tenervi assai gente d’arme e fanti». В переводе Фельдштейна: «Другое очень хорошее средство – это основать в одном или двух местах военные колонии, которые являются как бы ключом той страны; необходимо или поступить так, или держать там много конных людей и пехоты». Перевод Юсима: «Другое отличное средство состоит в том, чтобы основать одну-две колонии, которые прикрепили бы эту местность к новому государству. В противном случае потребуется держать там множество солдат, и пеших и конных».

Этой фразой начинается сравнение двух последних моделей решения вопроса об укреплении власти государя на новых территориях. Макиавелли намеренно противопоставляет их друг другу, хотя они нередко сочетались. Такова, например, была обычная практика российских завоеваний в разные времена. В XIX веке на присоединенных землях – будь то на Кавказе или в Средней Азии – размещались переселенцы и гарнизоны, которые становились опорой новой власти на местах[207]207
  Галузо П.Г. Туркестан-колония (Очерки по истории Туркестана от завоевания русскими до революции 1917 г.). – М., 1929; Губаревич-Родобыльский Л. Экономический очерк Бухары и Туниса. – СПб., 1905


[Закрыть].

На Северном Кавказе, где военное противостояние достигало высокого уровня, к колонизации привлекались казаки. Подобная практика, т. е. сочетание колонистов и расквартированных вооруженных сил, периодически была распространена и во время римской экспансии. Но Макиавелли в данном случае, возможно, требовалось противопоставить оба подхода для того, в частности, чтобы продемонстрировать читателю свои способности к анализу. Что касается самой идеи о колониях[208]208
  Отчасти она рассмотрена в работе Parkin J. An assessment of Bodin’s influence on François Grimaudet’s Opules politiques // Bibliothèque d’Humanisme et Renaissance. 1976, Vol. 38. P. 34–35


[Закрыть], то она, видимо, была продиктована главным образом намерением Макиавелли равняться на «древних», в первую очередь на Рим.

Колонии не требуют больших издержек, устройство и содержание их почти ничего не стоят государю, и разоряют они лишь тех жителей, чьи поля и жилища отходят новым поселенцам, то есть горстку людей, которые, обеднев и рассеявшись по стране, никак не смогут повредить государю; все же прочие останутся в стороне и поэтому скоро успокоятся, да, кроме того, побоятся, оказав непослушание, разделить участь разоренных соседей. Так что колонии дешево обходятся государю, верно ему служат и разоряют лишь немногих жителей, которые, оказавшись в бедности и рассеянии, не смогут повредить государю. По какому поводу уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести.

Последнее предложение – одна из знаменитых максим Макиавелли, принесших ему в свое время дурную славу[209]209
  Впрочем, кто сказал, что другие политические мыслители, в том числе наши соотечественники, были лишены цинизма? Вот характерный отрывок из упоминавшегося выше «Мнения русского гражданина» Николая Карамзина: «Нет, Государь, никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками. Теперь они слабы и ничтожны: слабые не любят сильных, а сильные презирают слабых; когда же усилите их, не то они захотят независимости, и первым опытом ее будет отступление от России, конечно, не в Ваше царствование, но Вы, Государь, смотрите далее своего века, и если не бессмертны телом, то бессмертны славою! В делах государственных чувство и благодарность безмолвны; а независимость есть главный закон гражданских обществ. Литва, Волыния желают Королевства Польского, но мы желаем единой Империи Российской. Чей голос должен быть слышнее для Вашего сердца? Они, в случае войны, впрочем, ни мало не вероятной (ибо кому теперь восстать на Россию?), могут изменить нам: тогда накажем измену силою и правом: право всегда имеет особенную силу, а бунт, как беззаконие, отнимает ее. Поляки, законом утвержденные в достоинстве особенного, державного народа, для нас есть опаснее поляков-россиян» (Карамзин Н.М. О древней и новой России. С.438).


[Закрыть] (в переводе Марка Юсима она выглядит следующим образом: «По этому поводу следует заметить, что людей должно либо миловать, либо казнить, ведь небольшие обиды будут всегда взывать к отмщению, а за тяжкие люди отомстить не в силах. Так что, нанося обиду, следует устранить возможность мести»). Впрочем, давно уже устоялась точка зрения, что не может быть основой для критического анализа идей Макиавелли несоразмерное внимание, которое уделялось несколько столетий назад критиками его этическим и моральным взглядам, выраженным в основном в «Государе»[210]210
  Voegelin E. Machiavelli’s Prince: Background and formation // Review of politics. 1951. Vol. 13. N 2 (April). P. 142


[Закрыть].

В целом же в данном отрывке идет перечисление только позитивных моментов, связанных с устройством колоний в завоеванной стране. Помимо этого, можно обратить внимание на следующие обстоятельства:

– здесь представлена концепция «неизбежных потерь» при всяком политическом устройстве после успешного завоевания новых территорий. Причем потерь не среди открытой оппозиции. Говорить об этом публично не принято, однако с этим сталкивается любой политик. Неверная оценка этого фактора способна привести к катастрофе или большим неприятностям;

– во главу угла в данном случае ставится финансовая составляющая вопроса;

– подчеркивается, что отрицательные последствия устройства колоний будут минимизированы тем обстоятельством, что потерпевшая часть местного населения не будет в состоянии бросить вызов новому государю;

– Макиавелли, что характерно для него, опять же опирается здесь на опыт «древних», рекомендуя его современным правителям.

Если же вместо колоний поставить в стране войско, то содержание его обойдется гораздо дороже и поглотит все доходы от нового государства; вследствие чего приобретение обернется убытком; к тому же от этого пострадает гораздо больше людей, так как постои войска обременяют все население, отчего каждый, испытывая тяготы, становится врагом государю, а такие враги могут ему повредить, ибо хотя они и побеждены, но остаются у себя дома. Итак, с какой стороны ни взгляни, содержание подобного гарнизона вредно, тогда как учреждение колоний полезно.

Здесь снова на первом месте оказывается финансовая составляющая данного вопроса. Отдельно выделяется, что в случае введения войска в завоеванную страну пострадавшим окажется все завоеванное население, а не отдельный его сегмент. Кроме того, увлекшись, Макиавелли приходит к выводу, что размещение оккупационных сил на присоединенной территории вредно для державы-победителя.

В чужой по обычаям и языку стране завоевателю следует также сделаться главой и защитником более слабых соседей и постараться ослабить сильных, а кроме того, следить за тем, чтобы в страну как-нибудь не проник чужеземный правитель, не уступающий ему силой.

У Юсима это предложение выглядит следующим образом: «Тот, кто находится в чужеродной, как было описано выше, провинции, должен еще взять под свое покровительство ее мелких соседей, стараясь ослабить наиболее влиятельных, и остерегаться, чтобы не возник повод к вмешательству в дела этой области другого властителя, столь же могущественного, как и он сам».

Макиавелли, как выяснится ниже, рассматривал данные тезисы как необходимые для анализа провала французских вторжений в Италию. Здесь имеем две максимы. Первая давно уже стала правилом внешней политики.

Покровительствовать слабым соседним государствам, создавать из них, по возможности, своеобразный буфер между собой и более сильным противником – старая норма европейской (да и не только европейской) политики, причем отнюдь не обязательно на завоеванных территориях. Фридрих прямо и точно указывает на Хлодвика как одного из инициаторов такой линии.[211]211
  Фридрих Указ. соч. С. 302


[Закрыть] Довольно четко проводили эту политику в колониальный период в Индии, да и не только там, англичане.[212]212
  Синха Н.К., Банерджи А.Г. История Индии. М.: Политиздат, 1954; Шигалина О.И. Великобритания на Среднем Востоке.-М., Наука, 1990


[Закрыть]

Вторая максима – избегать предлога к вмешательству со стороны сильного соперника – также хорошо известна. Именно этой линии в свое время следовала Россия в Средней Азии, чтобы не давать Великобритании повода к вторжению на занятую ей территорию.

Таких всегда призывают недовольные внутри страны по избытку честолюбия или из страха, – так некогда римлян в Грецию призвали этолийцы, да и во все другие страны их тоже призывали местные жители.

По Юсиму: «А повод, чтобы воспользоваться недовольством чрезмерно честолюбивых или напуганных обитателей, всегда появится, как можно судить по призванию римлян в Грецию этолийцами – вообще во все завоеванные ими провинции римлян приглашали местные жители». Собственно говоря, именно такова была причина появления России на Южном Кавказе: христианские государства под напором мусульманских Турции и Персии были вынуждены обращаться к покровительству северного соседа, дабы не только сохранить государственность (пусть и в урезанном виде), но и вообще не подвергнуться поголовному истреблению[213]213
  Потто В. Кавказская война: В 5 томах. Т.1: От древнейших времен до Ермолова. – М.: ЗАО Центрполиграф, 2007. С. 195; Грамоты и другие исторические документы XVIII столетия, относящиеся до Грузии, т. 2, СПБ. 1902, в. 2, с. 32–41; Фадеев А. В. Россия и Кавказ первой трети XIX в., М.: Наука, 1960


[Закрыть]. Макиавелли же в этом случае имеет в виду главным образом появление Испании в Италии как противовес французскому влиянию, а также опыт Древнего Рима. На мой взгляд, порядок этих примеров по важности в данном случае был для автора «Государя» именно таким. Стоя на почве античности, он пытался найти ключ к современным для него событиям. В конце концов, зачем нужна древность, если не для того, чтобы давать образцы поведения для современности… Впрочем, в подавляющем большинстве других случаев Макиавелли отдавал предпочтение опыту Древнего Рима и вообще «древних».

Порядок же вещей таков, что, когда могущественный государь входит в страну, менее сильные государства сразу примыкают к нему – обычно из зависти к тем, кто превосходит их силой, – так что ему нет надобности склонять их в свою пользу, ибо они сами охотно присоединяются к созданному им государству. Надо только не допускать, чтобы они расширялись и крепли, и тогда своими силами и при их поддержке, нетрудно будет обуздать более крупных правителей и стать полноправным хозяином в данной стране. Если же государь обо всем этом не позаботится, он скоро лишится завоеванного, но до того претерпит бесчисленное множество трудностей и невзгод.

Собственно говоря, речь идет о том, что впоследствии было названо «реалполитик» с элементами учета и использования конфигурации баланса сил[214]214
  Sullivan R. Machiavelli’s balance of power theory // Social science quarterly, 1973, Vol. 54, P. 258–270;


[Закрыть]. Ниже автор переходит сначала к опыту завоевательной политики Рима, которая была довольно циничной, но в подавляющем большинстве случаев исключительно действенной – пока, разумеется, это государство находилось на подъеме. Затем настанет время для анализа неудач французов в современной Макиавелли Италии.

Римляне, завоевывая страну, соблюдали все названные правила: учреждали колонии, покровительствовали слабым, не давая им, однако, войти в силу; обуздывали сильных и принимали меры к тому, чтобы в страну не проникло влияние могущественных чужеземцев. Ограничусь примером Греции. Римляне привлекли на свою сторону ахейцев и этолийцев; унизили македонское царство; изгнали оттуда[215]215
  Имеется в виду: из Греции.


[Закрыть]Антиоха[216]216
  Антиох III Великий*


[Закрыть]. Но, невзирая ни на какие заслуги, не позволили ахейцам и этолийцам расширить свои владения, не поддались на лесть Филиппа[217]217
  Имеется в виду Филипп V Македонский*


[Закрыть] и не заключили с ним союза, пока не сломили его могущества, и не уступили напору Антиоха, домогавшегося владений в Греции. Римляне поступали так, как надлежит поступать всем мудрым правителям, то есть думали не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем, и старались всеми силами предотвратить возможные беды, что нетрудно сделать, если вовремя принять необходимые меры, но если дожидаться, пока беда грянет, то никакие меры не помогут, ибо недуг станет неизлечимым.

Автор «Государя» здесь пытается следовать обозначенному им самим правилу: брать все возможные уроки у «древних». Заодно он суммирует выведенные им самим правила завоевания новой страны и фактически приписывает их задним числом римлянам. Своеобразный прием, который давно уже заметили исследователи творчества Макиавелли[218]218
  Высказывалось мнение, что Макиавелли имел мало общего с пониманием сущности античности. Свои собственные идеи он накладывал на античную историю для того, чтобы преобразовать в новую политическую теорию. – Mehmel F.Machiavelli und die Antike // Antike und Abendland. 1948. N 3. S. 183


[Закрыть]. Кроме того, Макиавелли начинает тут очень важную для себя тему предвидения и предусмотрительности, которую станет развивать ниже.