Текст книги "Комментарии к «Государю» Макиавелли"

Глава VI
О новых государствах, приобретаемых собственным оружием или доблестью

В этой главе идет речь о собственных усилиях государей по приобретению новых принципатов: название главы начинается как «De principatibus novis». Это одна из принципиальных частей данной книги с точки зрения консультирования существовавших или будущих властителей Италии. Одна из самых, если не самая интересная тема для самого Макиавелли в момент написания «Государя»[256]256
  Скиннер К.Указ. соч. С. 46–47


[Закрыть].

Перевод Муравьевой в данном случае либо допускает двусмысленность, либо неточен (скорее первое): в оригинальном заглавии нет, как может показаться, антитезы собственное оружие или virtù. На деле автором «Государя» употреблен предлог и. Так что речь идет о завоевании власти с помощью собственного оружия и доблести, т. е. virtù. Момент этот принципиально важен, поскольку в дальнейшем Макиавелли будет противопоставлять собственное оружие и доблесть (virtù) чужому оружию, т. е. союзникам или покровителям, и фортуне.

Возможно, разумеется, что Муравьева употреблением предлога или хотела поставить знак равенства между собственным оружием и virtù. Однако в этом случае, во-первых, появляется возможность неточной для понимания текста интерпретации данного союза, что в переводе нежелательно, и, во-вторых, дальнейшее рассмотрение текста показывает, что автор» Государя» разделял понятия собственное оружие и virtù.

Отметим, что, на взгляд некоторых исследователей, Макиавелли в этой главе косвенным образом обращается к аристотелевской «Политике»[257]257
  Di Napoli G. “Niccolo Machiavelli e l’Aristotelismo del Rinascimiento”// Giornale di metafisica. 1970. Vol.25. P. 215–264; Gilbert A.H. Op. cit. Р. 35


[Закрыть]. Большинство исследователей сходятся на том, что влияние Стагирита безусловно присутствовало, однако флорентиец вовсе не опирался слепо и безусловно на его работы[258]258
  Краткий обзор соответствующих публикаций см. в Guillemain B. “Machiavelli, lectour Aristote” // Platon et Aristote a la Renaissance: XVI colloque international de Tours. Paris: Vrin, 1976. P. 163–173


[Закрыть].

В Италии правителем, пусть чаще всего и маленького государства, мог стать и удачливый кондотьер, и многие из круга, приближенного к власти и даже оспаривавшего ее. Схожее положение сложилось и в Византии[259]259
  В этом плане Италия была во многом сродни Византии, поэтому интересно замечание Сергея Аверинцева: «… Отметим простой исторический факт: важно было, что русские великие князья представляли собой единый род, а константинопольский престол был открыт любому авантюристу, пришедшему ниоткуда». – Аверинцев С. Другой Рим. СПб.:Амфора, 2005. С. 338


[Закрыть]. В России это было немыслимо. Даже в начальных периодах истории государства законы престолонаследия соблюдались очень жестко[260]260
  См. в этом отношении Богуславский В.В., Бурминов В.В. Русь. Рюриковичи. Иллюстрированный исторический словарь. М.: Познавательная книга плюс, 2000. Впрочем, бывали и исключения. Как писал Василий Ключевский, «один из … Мономаховичей, отважный внук Мономаха Изяслав Мстиславич волынский, во время усобиц с дядьями брал столы с бою, «головою добывал» их не по очереди старшинства и смотрел на них как на личное приобретение, военную добычу. Этот князь первый и высказал взгляд на порядок княжеского владения, шедший совершенно вразрез с установившимся преданием. Он сказал раз: «не место идет к голове, а голова к месту», т. е. не место ищет подходящей головы, а голова подходящего места». Таким образом, личное значение князя он поставил выше прав старшинства». – Ключевский В.О. Сочинения в 9 томах. М.: Мысль, 1988. Т. I. С. 196


[Закрыть]. В российской истории на престол нельзя было взойти только с помощью оружия, доблести, фортуны и покровительства. Требовались еще и законные права на верховную власть. Иначе общество не приняло бы даже очень удачливого авантюриста. Не следует забывать, что Борис Годунов[261]261
  Через своих родственников Сабуровых, чья представительница побывала женой Ивана IV, а потом в результате интриг оказалась в монастыре


[Закрыть] и Михаил Романов были в родстве с правящей ветвью Рюриковичей, что их избрали на царство Земские соборы, что Отрепьев присвоил себе имя царевича Дмитрия, что Василий Шуйский, которого просто «выкрикнули», не удержался у власти, да и таковой у него во время его правления было немного.

Нет ничего удивительного в том, что, говоря о завоевании власти, о государе и государстве, я буду ссылаться на примеры величавых мужей. Люди обычно идут путями, проложенными другими, и действуют, подражая какому-либо образцу, но так как невозможно ни неуклонно следовать этими путями, ни сравниваться в доблести с теми, кого мы избираем за образец, то человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнейшим, чтобы если не сравниться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа. Надо уподобиться опытным стрелкам, которые, если видят, что мишень слишком удалена, берут гораздо выше, но не для того, чтобы стрела ушла вверх, а для того, чтобы, зная силу лука, с помощью высокого прицела, попасть в отдаленную цель.

Нельзя сказать, что в данном отрывке Макиавелли откровенно кривит душой. Да, он наверняка догадывался, что ни Франческо Сфорца, ни Чезаре Борджиа, упоминаемые в его книге в позитивном духе, не задумывались над тем, «делать бы жизнь с кого». Однако автору «Государя» дела до этого не было. Он не без основания считал, что его максимы без необходимого исторического обоснования едва ли окажут воздействие на читателя. Поэтому он использует давний прием, ссылаясь на необходимость того, что было нужно ему самому для развития и подтверждения собственных идей.

С другой стороны, «книжник» Макиавелли не мог не быть убежден в благотворности эрудиции и подражания «древним». В этой связи можно вспомнить мнение, что «Государь» – это главным образом собрание практических советов для Джулиано Медичи[262]262
  Clough C.H. Yet again Machiavelli’s Prince // Annali istituto universitario orientali, Napoli. Sezione romanza. 1963, T. 5. P. 201–226.


[Закрыть]. Правда, эта точка зрения наталкивается на критику тех, кто считает, что данная позиция попросту повторяет устаревшие работы Паскуале Виллари и не соответствует исторической правде, поскольку не учитывает, что Макиавелли продолжал перерабатывать свой самый известный труд в то время, когда работал над «Рассуждениями»[263]263
  Pincin C. Untitled review // Giornale storico di letteratura italiana/ 1964. P. 603–607


[Закрыть]. В рассматриваемом отрывке виден определенный принцип, как бы к нему не относиться. К тому же, если верить собственным словам Макиавелли, адресованным Веттори в процитированном выше письме, то и «Государь» родился отчасти из уважения к былым мыслителям.

Итак, в новых государствах удержать власть бывает легче или труднее в зависимости от того, сколь велика доблесть нового государя. Может показаться, что если частного человека приводит к власти либо доблесть, либо милость судьбы, то они же в равной мере помогут ему преодолеть многие трудности впоследствии. Однако в действительности кто меньше полагался на милость судьбы, тот дольше удерживался у власти. Еще облегчается дело благодаря тому, что новый государь, за неимением других владений, вынужден поселиться в завоеванном.

В переводе Марка Юсима этот отрывок звучит следующим образом: «Итак, я скажу, что новому государю бывает легче или труднее удержать власть в зависимости от того, большей или меньшей доблестью располагает завладевший ею. Сам переход от положения частного лица к сану государя предполагает содействие доблести или фортуны, и наличие каждого из этих двух условий отчасти уменьшает встречающиеся трудности. Тем не менее, тот, кто меньше полагается на фортуну, находится в большей безопасности. Дело также упрощается, когда государь бывает вынужден из-за отсутствия других владений personaliter[264]264
  лично


[Закрыть] поселиться в новых».

Очень многозначный отрывок, требующий целого ряда пояснений.

Во-первых, безусловно, Макиавелли здесь имеет в виду не тех, кто завоевал новое владение, образуя таким образом смешанное государство, но тех, кто пришел к власти путем переворота или других сопутствующих причин. Скажем, захватил правление государством, находясь во главе отрядов наемников или при их помощи. Иными словами, речь идет о «новейших» государствах, где новым является все – от подданных до правителя.

Во-вторых, главная поставленная задача – каковы условия удержания власти. Причем ее решение автор прямо связывает с обстоятельствами захвата этой самой власти.

В-третьих, Макиавелли противопоставляет здесь фортуну и virtù, что в дальнейшем станет нормой для данной книги. Как неоднократно было замечено, Макиавелли был в определенной степени непоследователен в употреблении обоих (особенно последнего) терминов[265]265
  Whitfield J. H. The anatomy of virtue // Modern language review. 1943. Vol. XXXVIII. P. 222–225


[Закрыть], однако в данном случае это наблюдение не имеет принципиального значения.

В-четвертых, противопоставление, о котором здесь идет речь, сменяется сразу же допущением, что в пользу государя могут играть одновременно оба фактора. А в принципе Никколо провел изящное различие между политическими случайностями, которыми человек может управлять, и теми, которые оставляют его беспомощным[266]266
  Wolin Sh.S. Politics and vision. Р. 9


[Закрыть].

В-пятых, Макиавелли немедленно отдает приоритет доблести или virtù в деле удержания власти новым государем. Это – кардинальный разрыв с господствовавшими представлениями. Правитель не может полагаться на не зависящий от него фактор, он обязан сам создать основу для своего успешного пребывания у власти. Вообще, как было неоднократно сказано, есть что-то необычное в том, как Макиавелли игнорировал банальные и общепринятые для своего времени понятия и категории[267]267
  Berlin I. The originality of Machiavelli. Р. 36–37


[Закрыть]. На деле это было не совсем так, что и покажет дальнейший анализ текста, однако это мнение безусловно заслуживает внимания.

В-шестых, пока в книге ни слова о Господе, в руках которого судьба правления, как это считалось в то время. Впрочем, это «упущение» будет «исправлено» уже в следующем абзаце.

В-седьмых, рассматриваемая автором модель имеет «чистый» характер, поскольку государство не является смешанным, а правитель изначально будет находиться в этих, а не других владениях.

Но переходя к тем, кто приобрел власть не милостью судьбы (fortuna – В.Р.), а личной доблестью, как наидостойнейших я назову Моисея, Кира, Тезея и им подобных. И хотя о Моисее нет надобности рассуждать, ибо он был лишь исполнителем воли всевышнего, однако следует преклониться перед той благодатью, которая сделала его достойным собеседовать с Богом. Но обратимся к Киру и прочим завоевателям и основателям царства: их величию нельзя не дивиться, и, как мы видим, дела их и установления не уступают тем, что были внушены Моисею свыше. Обдумывая жизнь и подвиги этих мужей, мы убеждаемся в том, что судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было придать любую форму: не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не найдя применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай.

Последняя фраза в переводе Марка Юсима звучит следующим образом: «Вникая в их жизнь и дела, мы замечаем, что фортуна предоставила им только случай, поставивший их лицом к лицу с материей, которой они могли придать любую форму по своему усмотрению; не представься случай, доблесть духа этих людей угасла бы в безвестности, но не будь этой доблести, случай представился бы напрасно»[268]268
  Здесь трудно удержаться от того, чтобы не привести пример державной ругани будущего Фридриха II, дабы проиллюстрировать часть и характер общих нападок на флорентийца со стороны его противников: «Это место замечательно тем, что открывает всю подлость сочинителя при ссылке его на эти примеры. Макиавелли показывает честолюбие только с одной стороны. Он говорит о тех, кому благоприятствовало счастье, но обходит молчанием тех, кто пал жертвой своих страстей. Это называется не иначе как обманывать людей, а в этом случае Макиавелли является не кем иным, как площадным шарлатаном» (Фридрих Великий, Указ. соч. С.312). Венценосный критик здесь попросту имеет в виду, что далеко не всегда честолюбие приводит к успеху. Правда, Никколо и не подумал бы спорить с этим бесспорным выводом.


[Закрыть].

Для начала обратим внимание, что Макиавелли в первый раз в своей книге упоминает Бога. Для литературы его времени это было крайне необычно[269]269
  Коммин, например, вспоминает Бога уже на первой странице своей книги. – Коммин Ф. Указ. соч… С. 56. Впрочем, исследователи традиционно отмечают, что, несмотря на ряд общих черт между ним и Макиавелли (отстаивание позитивизма, буржуазного реализма и даже натурализма) их разделял тот факт, что флорентиец последовательно проводил теорию секуляризованного государства, в то время как Коммин был привержен средневековому представлению о Боге, определяющем развитие истории. – Weise G. Machiavelli und Philippe de Commynes // Universitas. Zeitschrift füк Wissenschaft, Kunst und Literatur. 1946. N 1. S. 36-60


[Закрыть]. Очень характерно также, что Макиавелли не считает нужным рассуждать о Моисее, поскольку тот был «попросту» исполнителем воли всевышнего. А вот остальные герои, которые действовали сами, вызывают у автора живейший интерес.

Отметим, однако, одновременно мнение, что в религиозной истории Макиавелли в этой книге интересовали прежде всего Моисей и Савонарола[270]270
  Baker-Smith D. Ор. сit. Р. 11


[Закрыть]. Следует также подчеркнуть точку зрения, что Макиавелли придал образу Моисея «современные» черты, рассматривая его не как пророка, а как гражданского законодателя и народного лидера. Данный подход предвещал точку зрения Гоббса, согласно которой Моисей правил, основываясь на общественном договоре[271]271
  Brawn A. Savonarola, Machiavelli and Mouses: A changing model // Florence and Italy: Renaissance study in honour of Nicolay Rubinstein (eds. By Peter Denley and Caroline Elam). London: Westfield college, University of London, Committee for Medieval studies, 1988. P. 65


[Закрыть].

Вопрос об отношении Макиавелли к религии трактуется по-разному. Сейчас большинство авторов сходится на том, что он был типичным христианином[272]272
  De Grazia S. Machiavelli in Hell. Princeton: Princeton University press, 1989


[Закрыть]. Роберто Ридолфи, автор знаменитой биографии флорентийца, особо выделял его религиозность и христианское сознание, подчеркивая, что тот был антиклерикалом, но не атеистом[273]273
  Ridolfi R. Vita di Niccolò Machiavelli. Р. 561–563


[Закрыть]. Той же точки зрения придерживается Маурицио Вироли, давший даже любопытное расширенное определение понимания Бога Макиавелли[274]274
  Viroli M. Machiavelli’s God. Princeton: Princeton university press, 2010. Р. 1–2


[Закрыть]. Эту же точку зрения поддерживает и Георгий Чистяков[275]275
  Чистяков Г. Слово увещевательное к покаянию // Максима Макиавелли. Уроки для России. М.: Рудомино, 2001. С. 101


[Закрыть], ссылаясь на религиозную работу «Слово увещевательное к покаянию».

Хотя встречаются и противоположные точки зрения, вплоть до ассоциирования автора «Государя» с язычником. Высказывалось мнение, что для Никколо религия – будь то христианство или древнеримское язычество – эквивалентна морали. Это что-то вроде социальной основы, которая регулирует общество[276]276
  Procacci G. La crisi politica italiana in Machiavelli // Problemi dell’Umanesimo. Rome: Edizioni dell”Ateneo, 1972. P. 157–161; Toscano A. Marcilio da Padova у Niccolò Machiavelli. Ravenna: Longo Editore, 1981. P. 117–162; Берлин И. Оригинальность Макиавелли // Человек, 2001, N 2–4. С. 16


[Закрыть]. Действительно, в политических трудах Макиавелли не было места сверхъестественному.

Он был не только искренне верующим человеком, но и считал религию крайне важным феноменом, поскольку она составляет существенную часть цивилизации. С точки зрения флорентийца она также является важнейшим элементом любого государства. В то же время ему приходилось словесно выступать против переживающей моральный кризис католической церкви. В этой связи не могли не сказаться уроки Савонаролы.

Макиавелли был убежден, что религиозные представления глубоко укорены у населения, поэтому видел в них важное орудие, которое нужно использовать для государственного управления[277]277
  Tenenti M. La religione di Machiavelli // Studi storici, 1969, T. X. P. 709–748


[Закрыть]. Автор «Государя», однако, считал, что значение религии падает. Кроме того, он использовал больше психологические и исторические аргументы в пользу религии, чем ее теологическое обоснование[278]278
  Preus J.S. Machiavelli’s functional analysis of religion: Context and object // Journal of the history of ideas. 1979. vol. IL. P. 171–190


[Закрыть]. И вообще он больше верил в секуляризацию взглядов и интерпретации истории, нежели в ослабление их религиозного характера[279]279
  Flanagan Th. Machiavelli and history: A note on the Proemia to Discourses II. // Renaissance and Reformation. 1971. Vol. VIII. P. 79–81


[Закрыть]. Вообще проблеме религиозности Макиавелли посвящено немало публикаций[280]280
  Cantimori D. Machiavelli e la religione // Belfagor, 1966, T. 21. P. 629–638


[Закрыть]. Точки зрения исследователей по этому поводу, как уже указывалось выше, довольно сильно разнятся. Упомянем здесь мнение, что в политической концепции автора «Государя» религия не занимала центральное место. Однако он видел в ней необходимый элемент управления государством[281]281
  Di Porto B. Il problema religioso in Machiavelli // La religione in Machiavelli, Guicciardini, e Fascoli. Rome: Idea, 1968


[Закрыть].

По «Государю» было бы неверно судить о религиозности (или ее отсутствии) автора данного труда. По большому счету, этот фактор не имеет значения для анализа данной работы, потому что он на ней не сказывается. Говорят, что Макиавелли отделил Бога от политики. Наверное, было бы возможно сказать, что он вывел имя Бога из размышлений о логике политики. В свое время это не понравилось многим. Их последователи есть и в нашу эпоху. Однако сделанное им уже свершилось, и изменить это невозможно. Оригинальность Макиавелли находится в его концепции мира, его прагматическом христианстве, его радикальном пессимизме[282]282
  Polin R. Platon et Aristotle dans la pensée politique et juridique au XVIe siècle: les regimes politiques et l’imitation des anciens chez Machiavel // Platon et Aristote à la Renaissance. XVIe colloque international de Tours. Paris: Vrin, 1976. P. 155–162


[Закрыть]

В этом же отрывке Макиавелли дает одну из трактовок термина фортуна. «Наидостойнейшие» обладатели нового государства получили только возможность применить свои дарования, не более того. Судьба, таким образом, не была к ним милостива, а они не оказались удачливы. Она всего лишь дала им возможность, случай, перспективу. Без них, правда, не было бы подвигов этих «наидостойнейших», но никаких подарков судьбы они не получали.

Вообще восприятие Макиавелли фортуны менялось от работы к работе и от страницы к странице. Есть точка зрения, по которой в «Государе» он признает, что она определяет по крайней мере половину половины человеческой судьбы[283]283
  Minogue K.R. Theatricality and politics: Machiavelli’s concept of Fantasia // The morality of politics. Eds. Bhikhu Parek and R.N.Berki. London: George Allen and Unwin, Ltd., 1972. P. 156


[Закрыть]. Тот факт, что в противопоставлении фортуны и virtù первая только предоставляет возможность для реализации доблести, родило представление о новом подходе, когда фортуна выглядит как контролируемая сила[284]284
  Cioffari V. The function of fortune in Dante, Boccaccio and Machiavelli // Italica, 1947, N 24. P. 10–11


[Закрыть].

На деле отношение Макиавелли к фортуне всегда было очень сложным. Обратимся еще раз к его стихотворному опыту в этом отношении.

 
Где взять слова, какие выбрать струны,
Чтоб о Фортуне в песне рассказать,
О том, как все зависим от Фортуны
 
 
и, на себе неся ее печать,
вдруг начинаем видеть в мрачном цвете
то, что привыкли розовым считать?
 
 
Поверь, Джован Батиста, нет на свете
Страшней ее ударов ничего, —
Запомни хорошенько строки эти.
 
 
Коварнейшее это существо
издревле сильных от природы било,
свое доказывая торжество,
 
 
и только исключительная сила
Фортуне может дать победный бой, —
Иначе будет все, как прежде было.
 

(пер. Е. М. Солонович)

Иными словами, здесь имеет место смешение откровенного пессимизма в отношении власти фортуны над человеком с робкой надеждой, что противостоять ей все же возможно. Правда, обладая «исключительной силой». Естественно, что последняя может принадлежать только героям. Как раз таким, о которых идет речь в данной главе «Государя». Вообще в работах Макиавелли мы находим триумф имманентной концепции фортуны. Она всегда является оппонентом, а успех – целью действий человека[285]285
  Flanagan Th. The concept of fortuna in Machiavelli. P. 145


[Закрыть].

Моисей не убедил бы народ Израиля следовать за собой, дабы выйти из неволи, если бы не застал его в Египте в рабстве и угнетении у египтян. Ромул не стал бы царем Рима и основателем государства, если бы не был по рождении брошен на произвол судьбы и если бы Альба не оказалась для него слишком тесной. Кир не достиг бы такого величия, если бы к тому времени персы не были озлоблены господством мидян, а мидяне – расслаблены и изнежены от долгого мира. Тезей не мог бы проявить свою доблесть, если бы не застал афинян живущими обособленно друг от друга. Итак, каждому из этих людей выпал счастливый случай, но только их выдающаяся доблесть позволила им раскрыть смысл случая, благодаря чему отечества их прославились и обрели счастье.

У Юсима этот отрывок звучит, на мой взгляд, в очередной раз более точно: «Следовательно, Моисей должен был найти народ Израиля в Египте порабощенным и угнетенным египтянами, чтобы он был готов пойти за ним ради освобождения из рабства. Ромулу надо было прийтись не ко двору в Альбе[286]286
  Пожалуй, следует уточнить, что упоминаемый в тексте город Альба (или Альба Лонга – Длинная Альба) находился в 25–30 километрах от Рима и был основан раньше его на несколько десятилетий (в древнеримской историографии – на несколько столетий). По легенде это сделал Асканий, сын Энея. Ромул и Рем помогли возвести на царский престол своего деда Нумитора, а затем возглавили столкнувшихся с перенаселенностью в своем городе переселенцев из числа альбанцев и латинов. И уже затем, после убийства своего брата, Ромул основал Рим. Древнеримскую версию см., например, Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах. Том первый. М.: Наука, 1994. С. 24–30


[Закрыть] и быть брошенным на произвол судьбы после рождения, чтобы он стал царем Рима и основателем Римского отечества. Киру необходимо было застать среди персов недовольство властью мидян, а мидян слабыми и изнеженными вследствие долговременного мира. Тезею не пришлось бы проявить свою доблесть, если бы он нашел Афины сплоченными. Случайные стечения обстоятельств оказались для этих людей счастливыми, а их необыкновенная доблесть помогла им воспользоваться случаем, что привело их отчизну к славе и процветанию».

Здесь можно задуматься над мнением, что «Макиавелли соединяет идею Ветхого Завета о коммунальном соглашении и лидере-пророке с политическими аспектами мессианизма»[287]287
  Ruffo Fiore S. “Upon eagle’s wings”: The sacral nature of Machiavelli’s new prince // Rivista di studi italiani. 1985. T. 3. P. 5


[Закрыть]. Возможно, тут что-то есть, причем если исходить из логики не только этого отрывка, но и данной главы в целом.

Отмечу, что в перечне героев для Макиавелли, возможно, на первом месте находился Моисей. В частности потому, что его деяния стали основой христианства[288]288
  Strauss L. “Machiavelli’s intention. Р. 27


[Закрыть], а в вере флорентийца сомневаться, подчеркну еще раз, не было никаких оснований.

Кто, подобно этим людям, следует путем доблести, тому трудно завоевать власть, но легко ее удержать; трудность же состоит прежде всего в том, что им приходится вводить новые постановления и порядки, без чего нельзя основать государство и обеспечить себе безопасность.

Очень интересная фраза, которая, возможно, требует особого внимания для понимания трудностей перевода текста Макиавелли. Для начала сравним варианты переводов на русский язык первой половины предложения.

В переводе под редакцией Курочкина: «Правители, которые, подобно упомянутым мною лицам, обладают высокими дарованиями, если и овладевают с трудом государствами (здесь и далее выделено мной – В.Р.), зато без затруднений поддерживают в них власть. В этом отношении затруднения их всего чаще происходят от новых учреждений, новых государственных форм, которые они бывают принуждены вводить, чтобы основать свое правление и обезопасить его…»

У Роговина: «Те, которые делаются Князьями путем доблести (подобно вышеупомянутым), с трудом приобретают княжества, но легко их удерживают: и те трудности, кои им приходится преодолевать при приобретении княжеств, объясняются отчасти новыми учреждениями и порядками…

У Фельдштейна: «Люди, подобные названным, которые становятся князьями собственной силой, добиваются власти с трудом, но удерживают ее легко. Самые трудности, с какими они добиваются власти, происходят отчасти из-за новых учреждений и порядков…».

У Юсима: «Тот, кто становится государем доблестным путем, наподобие вышеназванных лиц, тому власть достается трудно, но удержать ее легко, а трудности приобретения власти возникают отчасти из-за новых порядков и установлений, которые правители вынуждены вводить для упрочения нового устройства и собственной безопасности».

Макиавелли в своем предложении употребляет сочетания acquistano el principato и acquistare el principato. Речь идет исключительно о приобретении принципата или, при желании, приобретении единоличной власти, причем это ясно из контекста, предполагающего здесь процесс минимум в два этапа, а не одномоментное событие: сначала завоевание власти, а затем установление новых порядков и установлений (nuovi ordini e modi). Сказанное у Макиавелли не только прямо корреспондирует с основанием государства (fondare lo stato loro), но и приравнивается к нему. В данном конкретном случае, разумеется. Марк Юсим, правда, переводит концовку предложения как «упрочение нового устройства», что может привести к некоторой двусмысленности при понимании, однако в целом вполне адекватно.

Как бы то ни было, для понимания текста Макиавелли требуется определенная доля изощренности и знание нюансов флорентийского диалекта того времени. В наше время политологам и переводчикам это кажется, к сожалению, часто неоправданной роскошью. В результате периодически то или иное положение в «Государе» допускает различную трактовку. Или же оказывается недооцененным.

Стоит обратить внимание на использование Макиавелли слова ordini. В приведенных выше переводах на русский язык оно звучит как постановления, учреждения и порядки. Во флорентийском диалекте итальянского оно означало конституционные (основные законодательные) установления. Использовалось близко к понятию законы (leggi), однако отличалось от него. Как синонимы этого слова Макиавелли употреблял в «Рассуждениях» термины modi, istituti, statute, но отдавал явное предпочтение именно ordini[289]289
  Whitfield J.H. On Machiavelli’s use of ordini. P. 23–24


[Закрыть].

Напомню, что выше автор дважды писал о случае, который выпал на долю Моисея, Кира, Ромула и Тезея: «Вникая в их жизнь и дела, мы замечаем, что фортуна предоставила им только случай, поставивший их лицом к лицу с материей, которой они могли придать любую форму по своему усмотрению; не представься случай, доблесть духа этих людей угасла бы в безвестности, но не будь этой доблести, случай представился бы напрасно… Случайные стечения обстоятельств оказались для этих людей счастливыми, а их необыкновенная доблесть помогла им воспользоваться случаем, что привело их отчизну к славе и процветанию». Итак, получается следующая цепочка рассуждений. Счастливый случай дал возможность проявить перечисленным основателям государств доблесть духа. Их доблесть (virtù) помогла воспользоваться возникшим случаем и привести их страну к славе и процветанию. Для того, чтобы добиться последнего, они были вынуждены (о том, почему именно «вынуждены», разговор пойдет чуть ниже) ввести nuovi ordini e modi, то есть новые конституционные установления и порядки.

Сделаем отсюда несколько выводов:

– счастливое стечение случайных обстоятельств (счастливый случай) для данных правителей означает прежде всего отсутствие адекватного конституционного законодательства у соответствующих народов;

– проявление virtù у этих правителей выглядит как установление новых основных законодательных порядков. Исключением является Моисей, поскольку соответствующие законы были продиктованы ему Богом. Вообще же в истории западной политической мысли Макиавелли останется как мыслитель, который вернулся к идее великого законодателя, однако не в качестве представителя божественной идеи, а как человека интеллекта, благословленного представившейся ему возможностью[290]290
  Wolin Sh.S. Politics and vision. Р. 50


[Закрыть];

– если бы правители не ввели новые основные законодательные установления, то есть доказали бы отсутствие у себя virtù, то «случай бы представился напрасно», то есть не был бы реализован;

– есть прямая связь между основанием нового государства и упрочением безопасности его правителя с одной стороны, и новыми конституционными установлениями с другой;

– больше того, без новых основных законов данные народы не достигли бы «славы и процветания».

– Макиавелли отнюдь не предстает сторонником деспотизма и неограниченного единовластного правления. Скорее здесь он прежде всего реформатор.

А надо знать, что нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми. Кто ни выступал с подобным начинанием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны старые порядки, и холодность тех, кому выгодны новые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом перед противником, на чьей стороне – законы; отчасти недоверчивостью людей, которые на самом деле не верят в новое, пока оно не закреплено продолжительным опытом. Когда приверженцы старого видят возможность действовать, они нападают с ожесточением, тогда как сторонники нового обороняются вяло, почему, опираясь на них, подвергаешь себя опасности.

В переводе Юсима: «Следует заметить, что нет начинания, которое так же трудно задумать, с успехом провести в жизнь и безопасно осуществить, как стать во главе государственного преобразования. Враги преобразователя – все те, кто благоденствовал при прежнем режиме; а те, кому нововведения могут пойти на пользу, защищают его довольно прохладно. Это отсутствие пыла связано отчасти со страхом перед противниками, на стороне которых закон, отчасти с недоверчивостью людей, которые не верят в новшества, пока они не подкреплены опытом. Поэтому всякий раз, как противники располагают возможностью для нападения, они ее рьяно используют, защитники же рвения не проявляют, так что новые порядки оказываются под угрозой».

У Макиавелли всегда хватало оппонентов, которые готовы были отрицать не только отдельные его идеи, но и его общий вклад в политическую науку. Относительно недавно, например, высказывалась и такая точка зрения, что из-за неопределенностей и отсутствия морали в его взглядах он не был «глубоким политическим мыслителем, но скорее являлся подлинно проницательным журналистским обозревателем практической политики»[291]291
  Sibley M.Q. Morality and politics: Machiavelli and the Renaissance // Political ideas and ideologies: A History of political thought. New York: Harper and Row, 1970. P. 310


[Закрыть]. С этой позицией невозможно согласиться. Вообще она и ей подобные высказываются зачастую, как мне кажется, попросту из желания сделать себе имя на отрицании вклада Макиавелли в политическую науку.

Рассматривая данный отрывок «Государя», видишь за построенной сухой схемой и глубину мысли, и проницательность, и афористичность автора. В центре внимания опять же nuovi ordini, новые конституционные уложения (в двух представленных здесь переводах – порядки, преобразования). Это – самое трудное, с чем, по мнению Макиавелли, сталкивается в своей деятельности государственный деятель. Однако в критический момент исторического развития у последнего нет иного выбора, кроме как пойти на их введение.

Ирония ситуации здесь состоит в том, что автор далее начинает убедительно доказывать, что лучше бы государю остеречься от нововведений. По следующим причинам.

Во-первых, общество теряет единство, поскольку распадается на сторонников и противников преобразований.

Во-вторых, государь фактически остается изолированным от общества, потому что не может опереться на поддержку даже заинтересованных в проведении реформ политических групп.

В-третьих, государю гарантирована резкая и активная враждебность противников преобразований.

В-четвертых, опираться на тех, кто мог бы стать защитником реформ, попросту опасно для положения самого государя (в этом случае перевод Муравьевой ближе к итальянскому тексту), хотя, рассуждая логически, угроза власти правителя означает угрозу реформам, проведение которых зависит только от него.

Естественный вывод из этих рассуждений сводится к тому, что государю придется одному и проводить изменения, и противостоять их противникам.

Обратим также внимание на необычную аргументацию отсутствия рвения у тех, кто заинтересован в преобразованиях. Оказывается, ими движет уважение к закону и собственная недоверчивость по отношению к новшествам.

Флорентиец не раз в своей книге предупреждал об опасностях реформ для государя. Последнее не означает в данном случае сугубого консерватизма автора. Просто он действует как политический аналитик или консультант, цель которого состоит в том, чтобы осведомить «клиента» об опасностях, которые ему могут угрожать.

Кроме того, на автора явно действует старая традиция, согласно которой приверженность старине должна цениться куда выше, чем преобразования вообще, и радикальные преобразования в частности. (Карамзин: «… Одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя любовь его к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи и коих благотворность остается доселе сомнительной»[292]292
  Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 407


[Закрыть]). Что еще важнее, так это одновременное предупреждение Макиавелли новым государям: проводить реформы необходимо, хотя они крайне опасны.

Чтобы основательнее разобраться в этом деле, надо начать с того, самодостаточны ли такие преобразователи или они зависят от поддержки со стороны; иначе говоря, должны ли они для успеха своего начинания упрашивать или могут применить силу. В первом случае они обречены, во втором, то есть если они могут применить силу, им редко грозит неудача.

Здесь могут быть определенные проблемы с пониманием данного отрывка. Макиавелли, видимо, хочет сказать, что существует максима, которая отчасти позволяет заранее определить вероятность успеха преобразований. С этой целью он проводит грань между реформаторами, действующими в одиночку, и реформаторами, опирающимися на сподвижников, в том числе вооруженных. В этом плане нам представляется куда более точным перевод Юсима: «Желая хорошенько вникнуть в этот предмет, следует разобрать, являются ли эти преобразователи самостоятельными или зависят от других, то есть должны ли они для достижения своих целей просить о помощи или могут прибегать к силе. В первом случае будущее им ничего не сулит, и они ничего не добиваются, но если они зависят только от себя и могут принуждать других, тогда в большинстве случаев им ничего не угрожает».

Для комментирования этой идеи необходимо помнить, что на политические рассуждения Макиавелли огромную роль оказал его личный опыт. Ему перед тем, как он занялся государственной деятельностью, пришлось столкнуться с преобразованиями, которые проводил во Флоренции Джироламо Савонарола*, монах, стремившийся реформировать церковь, общество и государство. Автор «Государя» двойственно относился к его деятельности, однако необходимость реформ в современной ему католической церкви и Италии он не отрицал. Безусловно, что Савонарола оказал сильнейшее влияние на взгляды Макиавелли[293]293
  О влиянии Савонаролы на Макиавелли см. Taylor H. Machiavelli and Guicciardini and their forerunners // Thought and expression in the Sixteenth century. New York: Frederick Ungar, 1959. P. 72–96; Guillemain B. Machiavel: L’anthropologie politique. Genéve: Librairie Droz, 1977. P. 19–34


[Закрыть], доказав своим поражением необходимость насилия в политике[294]294
  Landi E. Machiavelli // Western political philosophers: A Background book. London: Bodley Head, 1964. P. 40


[Закрыть]. Отмечу также, что Бернардо Макиавелли, кому Никколо был во многом обязан тем, что получил доступ на государственную службу, не имея титула, принадлежал к антисавонароловскому кружку[295]295
  Bertelli S. Noterelle Machiavelliane II. Ancora su Lucrezio e Machiavelli // Rivista storica italiana. 1964. T. 76. P. 774–792


[Закрыть].

Для понимания тезиса относительно необходимости быть готовым прибегнуть к насилию для успеха преобразований следует вспомнить, что автор «Государя» изначально отрицал возможность общественного консенсуса в поддержку реформ или хотя бы крупной политической коалиции, на которую мог бы опереться правитель. В России учет мнения правящего класса существенно сужал свободу рук даже самодержцев. Это Петр I шел напролом. А вот Екатерине II приходилось дозировать свои нововведения. Ее внук Николай I, кстати говоря, так и не смог выполнить свою давнее желание: освободить крестьян с земельными наделами[296]296
  См., например, Выскочков Л. Николай I. М.: Молодая гвардия, 2006. С. 206–226


[Закрыть].

Вот почему все вооруженные пророки побеждали, а безоружные гибли.

Фразой выше автор был чуть более осторожен в отношении перспектив вооруженных пророков. Как бы то ни было, это одно из самых классических и знаменитых изречений данной книги. Кстати, высказывалось мнение, что Макиавелли все-таки представлял себе возможность чего-то вроде секретного соглашения между агрессивным государем и невооруженным пророком, что могло бы легитимизировать деятельность первого без негативных последствий для второго[297]297
  Lukes T. To bamboozle with Goodness: The political advantages of Christianity in the thought of Machiavelli // Renaissance and Reformation. 1984. Vol. VIII. P. 266–277


[Закрыть]. Правда, доказать это предположение попросту невозможно. Разумеется, появилась также точка зрения, согласно которой Макиавелли под вооруженным пророком имел в виду скорее знание и интеллект, нежели оружие[298]298
  Mansfield H.C. Machiavelli's virtue. P. 4


[Закрыть]. Едва ли он на самом деле это имел в виду, однако, будем откровенны, вряд ли бы отказался от такой интерпретации своих слов.