Текст книги "Комментарии к «Государю» Макиавелли"

Глава IV
Почему царство Дария[239]239
  Имеется в виду Дарий III Кодоман, персидский царь, чья держава была захвачена Александром Македонским


[Закрыть], завоеванное Александром, не восстало против преемников Александра после его смерти

Здесь уже в заглавии видно, что обращение Макиавелли к термину принципат является откровенно осознанным и имеющим сравнительно большую смысловую нагрузку, чем принято считать. Автор мог бы воспользоваться понятием «принципат Дария», но вместо того использовал в заглавии слово regnum, то есть царство или королевство. Что никоим образом не согласуется с существующим мнением, что принципат является монархией.

Как бы то ни было, одно из двух: либо принципат, то есть единовластное правление, для флорентийца не было синонимом этого самого единовластного правления по тому образцу, который он называл «восточным», либо значение понятий не имело для него решающего значения. Возможно, что справедливы оба предположения.

В целом в этой главе Макиавелли концентрируется на проблемах нового государя и пытается показать трудность осуществления его функций в тогдашних условиях, когда успешному властителю потребуется даже больше virtù, чем македонскому покорителю Персии. Автор также пытается подвести читателя к часто проводимой в этой книге мысли, что если новый государь будет придерживаться его советов, то он сможет сохранить власть и осуществить свою миссию, несмотря на все трудности.

Рассмотрев, какого труда стоит удержать власть над завоеванным государством, можно лишь подивиться, почему вся держава Александра Великого – после того, как он в несколько лет покорил Азию и вскоре умер, – против ожидания не только не распалась, но мирно перешла к его преемникам, которые в управлении ею не знали других забот, кроме тех, что навлекали на себя собственным честолюбием.

Обратим внимание, что государство в данном отрывке – stato. Акцент вроде бы перемещается на территориальную общность. Марк Юсим дает такую интерпретацию перевода: «Узнав о трудностях, связанных с удержанием новых владений, кто-то может задать вопрос, почему не вспыхнуло восстание в Азии, которой Александр Великий овладел за несколько лет и вскоре после этого умер. Следовало ожидать крушения его государства, однако преемники Александра удержались у власти, и единственным препятствием, которое встретилось им при этом, были раздоры между ними, вызванные их собственным властолюбием». А вот перевод Михаила Фельдштейна: «Если обдумать, как трудно удержать вновь приобретенное государство, можно было бы удивляться тому, что случилось после смерти Александра Великого, ставшего в несколько лет властелином Азии и скончавшегося почти сейчас же после ее завоевания; казалось естественным, что все это государство восстанет; тем не менее преемники Александра удержались там, не встретив при этом иных трудностей, кроме тех, которые из-за собственного их властолюбия создались в их же среде». Различия в переводах понятны и, надеюсь, не требуют разъяснений.

Как бы ни относиться к разночтениям, Макиавелли начинает главу не столько риторическим, сколько драматургическим приемом. Он сам формулирует интеллектуальную загадку для читателя, чем делает дальнейшее чтение интереснее и напряженнее. Возможно, он уже с самого начала знает, каким образом ее решить.

В объяснение этого нужно сказать, что все единовластно управляемые государства, сколько их было на памяти людей, разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять государством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвующих не милостью государя, но в силу древности рода.

А вот здесь государства это уже principati, а государь – principe. У Марка Юсима этот отрывок звучит следующим образом: «На это я отвечу, что все известные доныне принципаты были управляемы одним из двух способов: либо в них был один государь, а все прочие подневольные слуги, содействующие ему в управлении по его милости и соизволению, либо государь правил вместе с баронами, которые обладали своим саном не по прихоти властителя, но благодаря древности происхождения». Тут, на мой взгляд, нет вроде бы неожиданной смены терминологии. В данном отрывке речь идет исключительно о способе правления. Кроме того, Макиавелли при всем его пристрастии к универсальности политических максим и исторических примеров, все же ориентируется главным образом на итальянские реалии его времени. Отсюда подсознательные (а может быть, и нет) principati, в то время как дальше в главе предполагается рассмотреть опыт не только Франции, но и Турции, ведущего мусульманского государства той эпохи, весьма далекого в плане правления от европейского принципата.

Бароны эти имеют наследные государства и подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним естественную привязанность. Там, где государь правит посредством слуг, он обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь одного властелина; если же повинуются его слугам, то лишь как чиновникам и должностным лицам, не питая к ним никакой особой привязанности. Примеры разного образа правления являют в наше время турецкий султан и французский король. Турецкая монархия повинуется одному властелину; все прочие в государстве – его слуги; страна поделена на округи – санджаки, куда султан назначает наместников, которых меняет и переставляет, как ему вздумается. Король Франции, напротив, окружен многочисленной родовой знатью, признанной и любимой своими подданными и, сверх того, наделенной привилегиями, на которые король не может безнаказанно посягнуть.

В принципе, автор уже сейчас довольно четко показывает, каким будет его ответ на политическую загадку, которую он задал читателю в начале главы в отношении устойчивости завоеванной власти в двух типах государств. Это ясно как раз из характера выбранного им противопоставления. В отношении точности описания систем управления могут быть разные точки зрения[240]240
  В отношении этого отрывка комментарий Доминика Кола выглядит следующим образом: «Как видно, Макиавелли выделяет тот факт, что в Турции все знатные люди являются «рабами» султана и «обязаны ему», но что народ не чувствует к ним «никакого особого расположения». Несмотря на скудость информации, которой обладает Макиавелли, ему удается выявить основные моменты: общий политический контроль в империи осуществляется с помощью централизованной бюрократии, непосредственно зависящей от султана. На местном уровне представляется важным не то, что чиновники султана не пользуются расположением со стороны людей, коими они управляют; в расчет берется лишь их собственная лояльность к своему государю и те налоги (особенно денежные), которые они собирают для него, используя при необходимости самоорганизацию опекаемого ими сообщества». – Кола Д. Политическая социология. М.: Издательство «Весь Мир», «ИНФРА-М», 2001, с. 386–387


[Закрыть], однако для флорентийца в данном случае существенное значение имеет, возможно, прежде всего демонстрация своих интеллектуальных ресурсов, способности оперировать информацией и идеями, а не буквальное соответствие сказанного действительности. В дальнейшем он не раз будет идти по такому же пути.

Если мы сравним эти государства, то увидим, что монархию султана трудно завоевать, но по завоевании легко удержать; и напротив, такое государство, как Франция, в известном смысле проще завоевать, но зато удержать куда сложнее. Державой султана нелегко овладеть потому, что завоеватель не может рассчитывать на то, что его призовет какой-нибудь местный властитель, или на то, что мятеж среди приближенных султана облегчит ему захват власти.

Сравнивая взгляды Макиавелли и Алексиса де Токвиля, изучавшего проблемы колонизации Алжира, Эрнест Геллнер обращал внимание на то, что знаменитый француз пришел к противоположным выводам, чем те, которые были сделаны знаменитым итальянцем.[241]241
  С одной стороны, одного решающего сражения действительно было достаточно, чтобы положить конец господству османов над алжирцами. Здесь мнения двух мыслителей полностью совпадают. С другой стороны, в Алжире XIX века «в борьбе с Абдель Кадером, который возглавил все племена, проявившие враждебность к французам, (хотя, например, кабилы отказались его поддержать), было бесполезно искать решающего сражения или штурмовать какой-то стратегический важный центр, в надежде достигнуть перелома в войне. Французы вели военные действия против общества, которое в случае поражения в буквальном смысле рассыпалось в песок, но мгновенно восстанавливалось, как только складывались благоприятные условия». – Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. М.: Ad Marginem, 1995. С. 90


[Закрыть] Добавлю, что более поздний исследователь был все же, видимо, прав. Впрочем, флорентийец никогда не занимался изучением Востока. Он не пытается анализировать и французские порядки, с которыми был знаком лучше, чем с турецкими. Он в данном случае конструирует резко отличающиеся друг от друга политические системы для их сравнения. Фактически названия Турция и Франция – литературного порядка, как впоследствии имя Чезаре Борджиа.

Отметим также, что автор «Государя» в целом весьма одобрительно относился к порядкам современной ему Франции[242]242
  Чаще всего позитивные отзывы о Франции встречаются в «Рассуждениях». См., например, «Рассуждения». С. 54, 61 и др. В этих случаях Макиавелли показал себя «меньшим реалистом, чем люди хотели бы думать». – Whitfield J.H. On Machiavelli’s use of ordini. P. 27. Довольно-таки желчное высказывание, не учитывающее особенности инструментального аппарата флорентийца.


[Закрыть]. Причина этого заключается, скорее всего, в том, что данной стране, в отличие от Италии, удалось избежать воздействия губительной раздробленности на общую политику страны и ограничить политическое и военное влияние иностранцев. А также и самой оказывать влияние на окружающие государства.

Как сказано выше, приближенные султана – его рабы, и так как они всем обязаны его милостям, то подкупить их труднее, но и от подкупленных от них было бы мало толку, ибо по указанной причине они не могут увлечь за собой народ. Следовательно, тот, кто нападает на султана, должен быть готов к тому, что встретит единодушный отпор, и рассчитывать более на свои силы, чем на чужие раздоры. Но если победа над султаном одержана, и войско его наголову разбито в открытом бою, завоевателю некого более опасаться, кроме разве кровной родни султана. Если же и эта истреблена, то можно никого не бояться, так как никто другой не сможет увлечь за собой подданных; и как до победы не следовало надеяться на поддержку народа, так после победы не следует его опасаться.

Заранее иллюстрируя свой пока еще невысказанный тезис в отношении древней Персии, Макиавелли обращается к примеру современной ему Турции как державы, основанной, по его мнению, на тех же принципах управления, что и государство Дария.

Одновременно Макиавелли представляет что-то вроде прообраза политического сценария, в более развитом виде возникшего как метод исследования в середине XX века. Впрочем, едва ли автору «Государя» приходило в голову усовершенствовать возможности политического советника абстрактного правителя. Здесь, предположительно, на первом месте по значимости для него была игра ума, от которой, подчеркну еще раз, по моему мнению он получал интеллектуальное наслаждение, плюс желание показать вельможному читателю и собратьям по политическому классу свои аналитические возможности, т. е. свой потенциал политического советника.

Обратим внимание также на поднятую Макиавелли проблему желательности истребления близких родственников бывшего государя. Впоследствии он вернется к ней несколько раз, причем будет ясно, что каждый раз устранение потенциальных претендентов на власть будет мотивировано именно политически. Характерно также, что желательность уничтожения возможных законных претендентов на власть дальше в книге будет распространена и на современную автору «Государя» Италию. В этой связи следует напомнить, что «Государь» не был сосредоточен на морали, религии или научном методе; цель книги – показать, как можно обеспечить благосостояние государства[243]243
  Crossman R. The absolute monarch: Machiavelli // The government and the governed: A history of political ideas and political practice. London: Chatto and Windus Ltd., 1964. P. 20–27


[Закрыть].

Что касается данного метода укрепления свой персональной власти, то он был действительно принят на Востоке и даже в Европе. Встречался этот прием и в Московском княжестве. Уже при царях можно выделить Лжедмитрия I, после свержения Федора Годунова повелевшего прибывшим к нему делегатам из Москвы расправиться с родом двух предшествовавших ему царей. Бояре действовали с особой жестокостью, желая не только получить милость самозванца, но и отомстить своим бывшим конкурентам из рода Годуновых.

Иначе дело обстоит в государствах, подобных Франции: туда не трудно проникнуть, вступив в сговор с кем-нибудь из баронов, среди которых всегда найдутся недовольные и охотники до перемен. По указанным причинам они могут открыть завоевателю доступ в страну и облегчить победу. Но удержать такую страну трудно, ибо опасность угрожает как со стороны тех, кто тебе помог, так со стороны тех, кого ты покорил силой. И тут уж недостаточно искоренить род государя, ибо всегда останутся бароны, готовые возглавить новую смуту; а так как ни удовлетворить их притязания, ни истребить их самих ты не сможешь, то они при первой же возможности лишат тебя власти.

Макиавелли продолжает обозначенную прежде схему сравнения двух систем государственного управления. Обратим внимание на категоричность утверждения, что страну, подобную Франции, надолго покорить невозможно. Впрочем, интересней здесь другое. То, что Макиавелли строил в данном случае что-то вроде приукрашенной модели соседней страны, совершенно очевидно[244]244
  Отношение Макиавелли к современной ему Франции было сложным. С одной стороны, он сформулировал позитивный миф о французских реалиях как модели современной монархии. С другой стороны, он неоднократно критиковал эту страну и французов, возлагая на них прямую ответственность за бедствия Флоренции и Италии (см., например, «Рассуждения… С. 134). В различных произведениях он обрушивался на французскую гордыню и двуличность, однако позитивно оценивал французскую экономику и французские государственные институты. – Bec Ch. Les Florentins et la France ou la rupture d’un mythe // Pensiero politico.1981.Vol. XIV. P. 375–394


[Закрыть]. Фактически, выражаясь современным языком, речь идет о модели «феодального федерализма».

Тут есть существенные расхождения с российской моделью феодального времени. Страна, где в ту пору хватало своих «баронов», несколько столетий находилась под властью татаро-монголов. Надо сказать, что последние не пользовались принципами Макиавелли, однако успешно владычествовали над Русью очень долгое время. «Род государя» не уничтожался даже в случае восстания против монгольского владычества, как это было несколько раз в различных княжествах. Характерен в этом отношении пример с подавлением тверского восстания против монголов. Карательную экспедицию возглавил Иван Александрович Калита, князь московский. Жгли и грабили все, что могли. Однако после окончания бойни княжеский стол получил представитель правящей тверской династии, да еще с помощью того же Калиты[245]245
  Бордзаковский В.С. Указ. соч. С. 138


[Закрыть].

Если мы теперь обратимся к государству Дария, то увидим, что оно сродни державе султана, почему Александр и должен был сокрушить его одним ударом, наголову разбив войско Дария в открытом бою. Но после такой победы и гибели Дария он, по указанной причине, мог не опасаться за прочность своей власти. И преемники его могли бы править, не зная забот, если бы жили во взаимном согласии: никогда в их государстве не возникало других смут, кроме тех, что сеяли они сами.

Фактически, здесь мы видим аргумент против достоинств абсолютной сверхцентрализованной власти. Однако историческая правда говорит о том, что Александр Македонский вовсе не разбивал войско Дария в одном-единственном сражении. И не было единого государства преемников Александра – во всяком случае, спустя несколько десятилетий после его смерти. Между тем, идея Макиавелли понятна и оправдана. Сверхцентрализованное государство уязвимо по определению. Как только начинает рушиться власть «наверху», так дезинтеграционные процессы приобретают самодовлеющий характер.

Тогда как в государствах, устроенных наподобие Франции, государь не может править столь беззаботно. В Испании, Франции, Греции, где было много мелких властителей, то и дело вспыхивали восстания против римлян. И пока живо помнилось прежнее устройство, власть Рима оставалась непрочной; но по мере того, как оно забывалось, римляне, благодаря своей мощи и продолжительности господства, все сильнее утверждали свою власть в этих странах. Так что позднее, когда римляне воевали между собой, каждый из соперников вовлекал в борьбу те провинции, где был более прочно укоренен. И местные жители, чьи исконные властители были истреблены, не признавали над собой других правителей, кроме римлян.

Так, собственно говоря, вроде бы и было и на Руси в начальный период развития феодализма – там было множестве относительно мелких княжеств и там периодически были восстания против захватчиков – монголов. Их было не очень много. Больше того, изгнание захватчиков из городов Северно-Восточной Руси в 1262 году проходило практически бескровно и было организовано, возможно, Александром Невским по согласованию с ханом Золотой Орды Берке. Последний в этом случае желал избавиться от монгольской администрации, присланной от великого хана Хубилая.[246]246
  Борисов Н. Иван Калита. М.: Молодая гвардия, 2005. С. 154


[Закрыть]

Если мы примем все это во внимание, то сообразим, почему Александр с легкостью удержал азиатскую державу, тогда как Пирру и многим другим стоило огромного труда удержать завоеванные ими страны. Причина тут не в большей или меньшей доблести победителя, а в различном устройстве завоеванных государств.

Итак, загадка, загаданная автором в начале главы, вроде бы им решена. Зато возникает новая, уже для читателя: в чем политический смысл сравнения моделей государственного управления Турции и Франции. Можно, конечно, допустить, что доминирующее значение имели игра ума и желание привлечь читателя широтой познания и постановкой вопроса, что флорентийец имел в виду прежде всего советы государю, какие типы государства легче удержать в своей власти и проч. Что-то из сказанного может оказаться верным, но это технологические аспекты проблемы, не имеющие отношения к политике.

Обратим еще раз внимание в этой связи, что Макиавелли отчасти идеализировал современный ему политический строй Франции. Добавим к этому нескрываемую мечту автора об освобождении и даже, возможно, объединении Италии. Дополним сказанное тем фактом, что он был патриотом Флоренции. Объединив эти три момента, приходим к предположению: сознательно или невольно Макиавелли описал здесь ту модель государства, которую он считал пригодной для будущей единой Италии: «феодальный федерализм», государство, в котором составные части обладали бы существенной автономией и собственным руководством.

Напомню, что при наличии в стране одного языка, обычаев и порядков в «коренной» части и завоеванной, Макиавелли рекомендовал после искоренения рода прежнего государя «сохранить прежние законы и подати». В самом начале следующей главы будет сказано, что есть три способа удержать завоеванное государство: разрушить его, переселиться государю туда на жительство и «предоставить гражданам жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность города государю». Вполне можно предположить, что мысль Макиавелли состояла в сохранении автономии республиканской Флоренции в едином итальянском государстве. Впрочем, здесь мы удаляемся на слишком уж зыбкую почву догадок.

Глава V
Как управлять городами или государствами, которые, до того, как были завоеваны, жили по своим законам

Эта глава, на мой взгляд, должна быть рассмотрена преимущественно в контексте основной политической идеи Макиавелли в этой книге – освобождения Италии, причем это должен сделать один государь. Чтобы выполнить эту задачу, новый политический лидер страны должен будет подчинять себе самые различные итальянские государственные образования – от наследственных королевств до республик. Управление ими неизбежно станет труднейшей задачей. Причем на данном историческом этапе преимущество получают государства с единовластным правлением, поскольку только они могут с ней справиться. Проще говоря, речь идет о временных преимуществах авторитаризма, что вообще близко нашей стране на современном этапе.

Что касается приведенных ниже рецептов сохранения власти новым государем, то было бы, как мне кажется, интересно предварить их соответствующими рекомендациями из «Рассуждений»: «Для нового правителя, который возглавил город или государство, лучшее средство удержать власть – это полное обновление, особенно если эта власть непрочна и не служит для перехода к гражданскому общежитию в виде монархии или республики. Обновление состоит в том, чтобы изменить правительственные учреждения вплоть до названия, ввести новые должности, назначить новых людей; сделать богатых бедными, а бедных богатыми… Кроме того, новый государь должен основывать города и низвергать существующие, переводить жителей с места на место и вообще все переиначить в своей стране, чтобы в ней не оставалось никого, кто не был бы обязан ему своим титулом, чином, званием и состоянием».[247]247
  Макиавелли Н. Рассуждения. С. 69–70


[Закрыть]

Обратим также внимание, что в заголовке главы Макиавелли фактически ставит знак равенства между городом и государством (в переводе Марка Юсима городом и принципатом). Это легко объяснимо, исходя из тогдашней ситуации в Италии.

Если, как сказано, завоеванное государство с незапамятных времен живет свободно и имеет свои законы, то есть три способа его удержать. Первый – разрушить; второй – переселиться туда на жительство; третий – предоставить гражданам право жить по своим законам, при этом обложив их данью и вверив правление небольшому числу лиц, которые ручались бы за дружественность города государю. Эти доверенные лица будут всячески поддерживать государя, зная, что им поставлены у власти и сильны только его дружбой и мощью. Кроме того, если не хочешь подвергать разрушению город, привыкший жить свободно, то легче всего удержать его при посредстве его же граждан, чем каким-либо другим способом.

У Юсима: «… первый – разорить их; второй – самому там поселиться; третий – оставить там прежние законы, получая оттуда определенный доход и назначив там правительство из немногих лиц, которые сохраняли бы преданность тебе». Во втором печатном переводе «Государя» на русский[248]248
  Здесь следует учитывать в нумерации переводов, что в библиотеке петровского сподвижника князя Дмитрия Голицына, возможно, был рукописный перевод «Государя» на русский язык. – Юсим М.А. Макиавелли в России. С. 88. Поэтому важно уточнение, что в данном случае речь идет о печатном переводе


[Закрыть] сходная трактовка: «Первый способ – разорить и обессилеть их, второй – лично в них поселиться и третий – оставить неприкосновенными существующие в них учреждения, обложив только жителей данью и учредив у них управление, с ограниченным личным составом, для удержания жителей в верности и повиновении».

В принципе rumarle едва ли здесь разорить их, однако признаю, что, во-первых, такая трактовка вполне возможна, и, во-вторых, она более современна. При этом разорение должно обязательно трактоваться в средневековом смысле, с физическим насилием, уничтожением имущества и прочими последствиями завоевательных войн. Вместе с тем, надо считаться и с контекстом того, что хотел сказать сам Макиавелли. В последующих примерах (Капуя, Нуманция, Карфаген) он больше склоняется к разрушению.

Здесь следует особо подчеркнуть, что все свои способы Макиавелли рассматривает с той точки зрения, что они будут реализованы режимом единоличного правления. Подтверждается это и соответствующим пассажем из «Рассуждений», когда автор настаивает на том, что «почти невозможно заложить хорошие основы республики или монархии либо целиком преобразовать государственное устройство, действуя не в одиночку; только один человек может замыслить и осуществить подобное предприятие. Благоразумный основатель республики, помышляющий не о себе, а об общественном благе, не о наследственной власти, но об отечестве, должен добиться безраздельного господства; и никогда мудрый человек не подвергнет его осуждению за те чрезвычайные меры, к которым он прибегнет при заложении основ республики или монархии».[249]249
  Макиавелли Н. Рассуждения. С. 35


[Закрыть]

Стоит еще раз выделить прагматичность Макиавелли. В его постулатах речь совершенно не идет об этике или нравственности. Как и прежде, они выводятся «за скобки». Автор сам формулирует себе задачу и дает ответы, каким может быть решение или решения поставленной проблемы.

Обратимся к примеру Спарты и Рима. Спартанцы удерживали Афины и Фивы, создав там олигархию, однако впоследствии потеряли оба города.

Речь наверняка идет о строе, созданном в Афинах после поражения в Пелопонесской войне – так называемой тирании Тридцати. Фактически данный тезис подразумевает, что завоеватель создает что-то вроде протектората или вассального государства, причем делает это путем смены не узкой правящей группки, а типа правления в целом. Макиавелли обращает внимание на несовершенство режима «доверенных лиц» с точки зрения удержания власти. Действительно, спартанское влияние в Афинах закончилось с реставрацией демократического строя.

Обратим внимание, что здесь Макиавелли не начинает, как может показаться, противоречить своему же собственному тезису о предпочтительном способе удержания власти в завоеванной стране. В переводе Марка Юсима приведенный выше соответствующий отрывок звучит следующим образом: «Самый лучший способ удержать город, привыкший к вольности, если ты хочешь сохранить его в целости, это использовать его собственных граждан». Однако нить рассуждений автора «Государя» неожиданно начала вести в другую сторону и в течение некоторого последующего времени он будет настойчиво доказывать, что для сохранения власти в завоеванном городе лучше все-таки его разрушить.

Римляне, чтобы удержать Капую, Карфаген и Нуманцию, разрушили их и сохранили в своей власти. Грецию они попытались удержать почти тем же способом, что спартанцы, то есть установили там олигархию и не отняли свободу и право жить по своим законам, однако же потерпели неудачу и, чтобы не потерять всю Грецию, вынуждены были разрушить в ней многие города.

С точки зрения современной историографии сравнения Макиавелли, очевидно, будут признаны рискованными. Вообще для данного автора было свойственно подкрепление максим последующими историческими примерами или логическими рассуждениями (впоследствии мы с этим многократно столкнемся). Роберто Ридольфи писал, что у Макиавелли обращение к прошлому оборачивается попыткой привлечь историю в качестве «наставницы жизни».[250]250
  Ridolfi R. Vita di Niccolò Machiavelli. Florence: Sansony, 1969. Р.102


[Закрыть] Сделаем здесь, правда, в очередной раз ремарку: в своих исторических примерах флорентийец далеко не всегда был точен. (Об этом писал еще Гвиччардини). Скорее, он подгонял эти примеры под свои тезисы. Правда, подобный метод давно уже распространен в политической науке.

Как бы то ни было, далеко не все случаи доказательств были точны. Автора это ничуть не смущало. Создается ощущение, что он временами сознательно шел на некоторые искажения, поскольку был убежден, что его основная мысль является правильной. Иными словами, речь идет об осознанном приеме, направленном на то, чтобы убедить аудиторию.

Впрочем, о его подходе к историческим событиям для подтверждения своих политических постулатов уже говорилось немало. А так следует заметить, что только Капуя, ставшая на сторону Ганнибала во время второй Пунической войны, пережила разрушение и впоследствии была восстановлена, а вот Карфаген и Нуманция – нет. Правда, при императоре Августе Нуманция была возрождена, однако это был уже не тот город и не то население.

Как бы то ни было, в этом отрывке Макиавелли доказывает, что для удержания власти в завоеванном государстве желательно тотальное разрушение существовавшей государственной системы, не говоря уже о репрессиях против потенциальной оппозиции.

Ибо в действительности нет способа надежно овладеть городом иначе, как подвергнув его разрушению.

Исследователи неоднократно обращали внимание на склонность Макиавелли к откровенным преувеличениям, даже гротеску, специфическому юмору. Макиавелли вообще был склонен к гиперболичности. В этом плане стоит вспомнить мнение о том. что мир его политики в сущности ироничен, а наиболее эффективный способ действий в таком мире театрален и гиперболичен[251]251
  Kahn V. Op. cit. P. 67


[Закрыть]. Об иронии автора «Государя» в этом и подобных вопросах писали многие[252]252
  Gilbert F. Machiavelli and Guicciardini. P. 165–166


[Закрыть].

Кто захватит город, с давних пор пользующийся свободой, и пощадит его, того город не пощадит. Там всегда отыщется повод для мятежа во имя свободы и старых порядков, которых не заставят забыть ни время, ни благодеяния новой власти. Что ни делай, как ни старайся, но если не разъединить и не рассеять жителей города, они никогда не забудут ни прежней свободы, ни прежних порядков и при первом удобном случае попытаются их возродить, как сделала Пиза через сто лет после того, как подпала под владычество флорентийцев.

У Юсима: «Тот, кому достается город, привыкший к свободной жизни, и он не разваливает его до основания, тот будет сам погребен его жителями…»

Довольно жесткая констатация необходимых для завоевателя выводов, связанных с приверженностью приобретенных граждан к республиканскому правлению. Причем, чем дальше Макиавелли развивает свою аргументацию, тем более она становится жесткой. Если в начале главы автор указывает на наличие второго варианта действий («если не хочешь разрушать город, привыкший жить свободно…), то затем он начинает откровенно склоняться к «силовому» варианту. Едва ли флорентийец кривит душой. Скорее всего, он искренне видел политические преимущества свободной жизни. Однако в настоящий момент он действовал как аналитик и консультант. Перед ним стояла задача предложить модель, каким образом наиболее эффективно сломить сопротивление привыкших к республике граждан. Он ее и предложил.

В российской истории едва ли не лучше всех эту максиму понял Иван III, разгромивший Новгород,[253]253
  Вот характеристика ситуации Николая Борисова: «Ликвидацией вечевого строя и переходом к наместничьему управлению был переломлен хребет новгородской государственности; резкое ослабление могущества церковных институтов и установление над ними политического контроля повлекли за собой деструктуризацию всего новгородского общества. Из стройной, веками складывавшейся системы оно превратилось в простую совокупность разнородных элементов, которые Иван III мог тасовать по своему усмотрению». – Борисов Н. Иван III. М.: Молодая гвардия, 2003. С. 301


[Закрыть] что произошло за 35 лет до написания «Государя». Здесь, правда, требуется уточнить, что царь действовал не так, как позднее предлагал Макиавелли, настаивавший (это будет рассмотрено ниже), что лучший способ репрессий – разом покончить со всеми врагами. Иван действовал «осторожнее» и вместе с тем болезненнее, проведя несколько «волн» «разорения»[254]254
  См. Соловьев С.М. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М.: Издательство АСТ; Харьков: Фолшио, 2001. Кн. III. С. 40


[Закрыть]. Однако город он действительно почти разрушил. Правда, отмеченная Макиавелли привычка к свободной жизни позволила Новгороду снова восстановиться, так что его понадобилось крушить заново, уже Ивану IV.

Но если город или страна привыкли состоять под властью государя, а род его истреблен, то жители города не так-то легко возьмутся за оружие, ибо, с одной стороны, привыкнув повиноваться, с другой – не имея старого государя, они не сумеют ни договориться об избрании нового, ни жить свободно. Так что у завоевателя будет достаточно времени, чтобы расположить их к себе и тем обеспечить себе безопасность. Тогда как в республиках больше жизни, больше ненависти, больше жажды мести; в них никогда не умирает и не может умереть память о былой свободе. Поэтому самое верное средство удержать их в своей власти – разрушить их или же в них поселиться.

Рассмотрев трудности сохранения власти в завоеванной республике, Макиавелли возвращается к поверженному авторитарному государству, а затем сравнивает два типа правления. По-прежнему он держит себя в рамках беспристрастного консультанта, дающего советы государям. Логика схемы ведет к однозначным выводам.

Макиавелли начинает главу с утверждения, что существуют три способа удержать завоеванное государство, жители которого привыкли жить свободно: разорить его, переселиться в него или сохранить в нем прежние законы, но поставить у власти зависимое олигархическое правительство. Затем автор делает все возможное для того, чтобы доказать, что третий вариант неизбежно окажется недолговечным, если речь идет о республиках. Соответственно, завоеванная монархия может с успехом управляться ставленниками «нового» государя, а республика – нет. В отношении нее надежнее либо прибегнуть к разорению и уничтожению прежних государственных институтов, либо переселиться туда на жительство.

Известно, что Макиавелли действительно считал своего «Государя» книгой, которая может пригодиться власть имущим[255]255
  В письме Веттори он писал: «И если Вам когда-либо нравились мои фантазии, Вы и эту примете не без удовольствия, а государю, особенно новому, она может пригодиться, и я адресую ее Его Светлости Джулиано» (Макиавелли Н. Письма. С. 704).


[Закрыть]. Встает вопрос, считал ли автор, что Флоренция, недавно попавшая под власть своих прежних синьоров, должна быть разорена и разрушена, чтобы с гарантией сохраниться как их владение. Логика представленной здесь схемы говорит: да, должна. Как ни странно, именно такой совет автор «Государя» фактически и дает Медичи в своем труде. Ему удалось убедиться в ценности данной рекомендации еще при жизни: в 1527 г. после падения Рима и бегства из него папы Климента VII Медичи республика во Флоренции была восстановлена, а представители правящей династии отправились в ссылку. Ирония судьбы состояла в том, что к тому времени Макиавелли уже связал себя с Медичи, так что работы в новом правительстве для него не нашлось. К тому же он был стар (по тем временам). Правда, еще через несколько лет клан восстановил свое господство над городом, но тогда автор «Государя» уже был мертв.