Текст книги "Комментарии к «Государю» Макиавелли"

Обратим также внимание на точку зрения, что в двух своих центральных книгах (в «Государе» и в «Рассуждениях») Макиавелли употреблял это понятие в целом в двух основных значениях. Первое может быть переведено как гражданская доблесть. В этом значении оно обычно использовалось при характеристике древнеримского народа в «Рассуждениях». В целом же оно может быть охарактеризовано как готовность выполнить свой гражданский долг. Во втором случае имелось в виду героическое virtù и относилось оно к выдающимся индивидуумам[151]151
  Plamenatz J. In search of Machiavellian virtù // The political calculus: Essays on Machiavelli’s philosophy. Toronto: University of Toronto press, 1972. P. 158, 161–162, 167-168


[Закрыть]. Возможна также интерпретация, при которой virtù – это набор качеств, позволяющих государю успешно управлять своей страной.

Как видим, сколько-нибудь серьезного единства среди исследователей в отношении употребления virtù у Макиавелли нет, как не было и в случае с анализом stato. Такова же будет ситуация и в отношении большинства других ключевых терминов.

Глава II
О наследственном единовластии

Это единственная глава, полностью посвященная наследственному правлению. Впоследствии станет ясно, что Макиавелли считал более интересной для себя в данной книге тему новых государств и новых государей. Вообще следует обратить внимание, что, за исключением самого начала своей книги, Макиавелли постоянно ведет речь о новом государе. Последний был порождением века безграничных амбиций, быстрой трансформации институтов и мгновенных изменений в соотношении сил между группами элиты. Если коротко, то он символизировал постоянную смену и движение политики, ее изменчивость и ее бесконечную тенденцию к продолжению. А вот наследный государь волею своего положения выступал за противоположные принципы[152]152
  Wolin Sh.S. Politics and vision. Р. 180


[Закрыть].

Я не стану касаться республик, ибо подробно говорю о них в другом месте.

Марк Юсим переводит это предложение несколько по-иному: «Я оставляю размышления о республиках, потому что много занимался этим в другом месте» и, вслед за многими своими предшественниками в исследовании работы Макиавелли, видит в нем явную ссылку на «Рассуждения»[153]153
  Юсим М.А. Этика Макиавелли. С. 35.


[Закрыть]. Это самая цитируемая фраза в «Государе». Количество ссылок на нее безмерно.

Итак, возможно, находившийся в ссылке флорентийец начал писать комментарии к труду Тита Ливия, затем ему показалось, что он может вернуться в политику уже в ближайшее время, если привлечет внимание победившего в борьбе за Флоренцию клана Медичи. Так, вероятно, возникла идея «Государя». Принципиально важно было написать его быстро. Макиавелли так и сделал, однако его надежды на скорую поддержку Медичи тогда не сбылись. Поэтому он продолжил работу над «Рассуждениями». Как бы то ни было, принято считать, что в 1513 г. эта книга уже была начата, поскольку данное предложение является, как считают ученые, явной ссылкой на нее[154]154
  Gilbert F. The composition and structure of Machiavelli’s Discorsi // Journal of the history of ideas. 1953. Vol. XIV. P. 138


[Закрыть].

Впрочем, есть и другие версии. Ханс Бэрон, например, высказал мнение, что весь «Государь», за исключением только что приведенного предложения и, естественно, посвящения, был создан с августа по декабрь 1513 г., большая часть «Рассуждений» – в 1515 и 1516 гг., данное предложение и Посвящение в «Государе» – в 1516 г. Последние изменения в «Рассуждениях» были сделаны в 1517 г.[155]155
  Baron H. The Principe and the puzzle of the date of the Discorsi. P. 405–428. См. также предшествующую работу по структуре и хронологии создания «Рассуждений» Феликса Гилберта: Gilbert F. The composition and structure of Machiavelli’s Discorsi // Journal of the history of ideas. 1953. Vol. XIV. P. 136–156, а также Sasso G. Intorno alla composizione dei Discorsi di Niccolò Machiavelli // Giornale storico della letteratura italiana. 1957. N 134. P. 482–534. Между выводами этих трех авторов есть определенные разногласия в отношении хронологии создания «Рассуждений», однако едва ли стоит касаться здесь этой специфической темы.


[Закрыть] Он же, правда, не отрицает и теоретическую возможность, что данное предложение было написано между концом 1515 г. и началом 1518 г., причем наиболее вероятно, что это было сделано в середине 1516 г., а не в 1513 г.[156]156
  Baron H. Machiavelli: The republican citizen and the author of The Prince. Р. 240


[Закрыть]

Как уже указывалось выше, есть также точка зрения, что «Государь» подвергался дополнениям и во время написания «Рассуждений». К сожалению, уточнить у автора, какая из возможных трактовок верна, давно уже невозможно.

Мне представляется, что из-за нехватки информации определить даже приблизительно справедливость одной из версий попросту невозможно. Однако, как мне кажется, одной гипотезы тут все же не хватает. Суть ее состоит в том, что в 1513 г. Макиавелли начал писать вовсе не «Рассуждения», а совсем другую книгу, части которой, возможно, впоследствии были инкорпорированы в упомянутую работу[157]157
  Gilbert F. The composition and structure of Machiavelli’s Discorsi. P. 150


[Закрыть].

Словом, еще одна загадка Макиавелли. Причем такая, которая никогда не будет решена.

Здесь я прямо перейду к единовластному правлению и, держась намеченного выше порядка, разберу, какими способами государи могут управлять государствами и удерживать над ними власть.

В переводе Марка Юсима эта часть выглядит следующим образом: «Обращусь единственно к принципату и, следуя вышеизложенному плану, рассмотрю, каким образом можно поддерживать и сохранять единоличную власть».

Уже давно приверженность Макиавелли республиканским принципам не подвергается серьезному сомнению[158]158
  См., например, Sasso G. Problemi di critica Machievelliana // Cultura. 1963. Vol. 2. P. 336–403


[Закрыть]. Это общее признание не означает, разумеется, что исследователи не обращают внимания, например, на откровенный скепсис и критику автора «Государя» в адрес все еще существовавших тогда надежд флорентийцев на воссоздание своей республики[159]159
  Hulling M. Citizen Machiavelli. Princeton, N.J.: Princeton university press, 1983. P. 61–98


[Закрыть]. В этом труде он выступал с позиции, что в современной ему Италии единовластие необходимо. Иными словами, еще одна загадка, которая, возможно, может быть решена следующим образом: тогдашние республики в Италии не демонстрировали, с его точки зрения, необходимой жизнеспособности и, тем более, были не в состоянии ответить на вызов времени, включавший в себя жесточайший кризис итальянской политической системы, иностранную оккупацию, необходимость срочного и эффективного объединения страны. Больше того, Макиавелли считал современных ему граждан итальянских государств политически больными. «Я утверждаю, – писал флорентийец, – что никакими жестокими и насильственными мерами не укоренить свободу в Милане или Неаполе, ибо их жители целиком развращены. В этом можно было убедиться после смерти Филиппо Висконти*, когда миланцы хотели вернуть городу свободу, но не сумели сохранить ее»[160]160
  Макиавелли Н. Рассуждения. С. 56


[Закрыть].

А дальше Макиавелли обосновывает свою точку зрения: «Вывод можно сделать такой: там, где человеческая материя здорова, волнения и смуты безвредны; если же она затронута разложением, не помогут никакие хорошие законы, разве что какой-нибудь единоличный правитель, прибегнув к чрезвычайному насилию, заставит их соблюдать и сделает упомянутую материю пригодной. Но я не слышал о подобных случаях и не знаю, возможно ли это, потому что … город, пришедший в упадок из-за испорченной людской материи, может воспрянуть только благодаря доблести одного лица, действующей на протяжении его жизни, а вовсе не из-за благонравия граждан, поддерживающих добрые порядки; и после его смерти все возвращается на круги своя… Дело в том, что одному человеку не дано столько прожить, чтобы перевоспитать город, привычный к дурным нравам, и если какой-нибудь долгожитель или два доблестных правителя подряд не дадут ему правильного устройства, то, лишившись их, он тотчас же, как было сказано выше, погибнет, либо его спасение будет сопровождаться многими бедами и кровопролитиями. Ведь испорченность и непригодность к свободной жизни вытекают из неравенства, существовавшего в подобном городе, а для восстановления равенства необходимо произвести великий переворот, на который редко кто захочет и сумеет пойти…»[161]161
  Там же. С. 56–57


[Закрыть]

Из этой пространной цитаты мы можем сделать следующий вывод: Макиавелли считал, что больную Италию (или, во всяком случае, Италию, в которой были больны ее значительные части) может возродить к жизни только единовластное правление очень способного человека. Если у него будут хорошие преемники, то возрождение не прервется после смерти этого государя. Они тоже будут периодически прибегать к крайним мерам, что даст возможность затем восстановить равенство, т. е. республиканские порядки.[162]162
  У Лосева это выглядит по-другому: «… Свои демократические и республиканские взгляды Макиавелли проповедовал только для будущих времен. Что же касается тогдашнего фактического положения Италии, то ввиду ее раздробленности и хаотического состояния Макиавелли требовал установления жесточайшей государственной власти и беспощаднейшего правления этого деспотического государства для приведения Италии в упорядоченное состояние». – Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 556


[Закрыть]

Чрезвычайно пессимистический вывод, ставший следствием политического реализма Макиавелли и его тогдашнего умонастроения. Ему, идейному республиканцу, было понятно, что при его жизни подлинной республики во Флоренции, скорее всего, не будет[163]163
  Ирония судьбы состоит в том, что Макиавелли ошибался. В 1527 г. Медичи бежали из Флоренции, отдав на время власть своим республиканским оппонентам. Макиавелли пытался баллотироваться на свой прежний пост, однако неудачно. Очередной удар судьбы, после которого он умер. Вскоре после его смерти Медичи снова восстановили свое владычество над Флоренцией


[Закрыть]. Отсюда, возможно, интерес к единовластному правлению и даже оправдание его в особых ситуациях. Хотя, повторюсь, главной причиной появления «Государя» я считаю желание Макиавелли продолжить политическую карьеру и оказать влияние на умонастроения итальянской элиты.

Впрочем, даже понимание вышеуказанных фактов не делало автора «Государя» монархистом. Скорее, он был незаурядным аналитиком и циничным политиком, вынужденным приноравливаться к существующим обстоятельствам.

Из всех этих факторов и образовался авторитаризм «Государя».

Обратим также внимание на замечание о том, что первый параграф второй главы «Государя» является в действительности продолжением начальной главы. Тогда как вторая глава в действительности начинается тематически со второго параграфа. (Косвенным подтверждением этому служат аналогичные начала четырнадцатой и шестнадцатого глав)[164]164
  Baron H. The Principe and the puzzle of the date of the Discorsi. P. 410


[Закрыть]. Как бы то ни было, существует версия, согласно которой не только одна фраза, но и весь первый параграф второй главы является позднейшей вставкой, которая была сделана одновременно с Посвящением.

Начну с того, что наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и впоследствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам.

В переводе Марка Юсима: «Прежде всего скажу, что наследственные владения, привычные к государям, происходящим из одного рода, гораздо легче удержать, чем новые, ибо достаточно не нарушить обычаев своих предшественников и следовать за ходом событий».

Макиавелли очерчивает условия, при которых наследственный правитель может удержать власть. Может показаться, что флорентийец в данном случае выступает как консерватор, скептически относящийся к ценности реформ. Однако это не так: в дальнейшем автор «Государя» продемонстрирует, что он является человеком куда более широких политических взглядов. И, безусловно, признает в определенных случаях необходимость даже не просто перемен, но радикальных изменений.

На мой взгляд, данная максима продиктована в первую очередь особенностью подхода Макиавелли. Он в данном случае выступает как типичный политический эксперт, делающий свои предложения в рамках поставленной задачи. Речь идет не о том, как сделать государство богаче, народ – свободнее и прочее. Цель тут на деле одна: как проще всего удержать власть наследному государю. И не более того. Ответ: в данном случае отказаться от радикальных изменений. Перемены возможны только в том случае, если они навязаны «ходом событий».

Еще одно замечание должно сводиться к тому, что Макиавелли был, безусловно, прав: действительно, наследственная династия обладает куда большей устойчивостью, нежели новый государь. Автор тут выступает как типичный прагматик[165]165
  О прагматизме Макиавелли см., например, Conde F. El Saber politico en Maquiavélo. Madrid: Gráficas González, 1948. P. 23. Временами прагматизм автора «Государя» называли даже «аморальным» (Murrey A.R.M. Machiavelli on the science of government // An introduction to political philosophy. New York: Philosophical library, 1966. P. 83


[Закрыть].

В отмеченном отрывке впервые упоминается один из центральных терминов Макиавелли – ordini, который в обоих случаях переводчиками здесь трактуется как обычай. На деле значение этого понятия у автора значительно выходит за рамки данного перевода, о чем речь пойдет ниже.

В российской истории, на первый взгляд, классическое доказательство правоты Макиавелли в вопросе о том, что новому государю намного труднее удержать власть, нежели «старому» – история вроде бы неудачного царствования Бориса Годунова. Но не все здесь так просто. Следует уточнить, что против Годунова играл такой мощнейший фактор, как трехлетний голод[166]166
  Причем сам Годунов и его правительство предпринимали активные усилия для помощи населению. Однако трехлетний неурожай привел к катастрофе.


[Закрыть] и разруха в России плюс резкое ухудшение собственного здоровья (он и к власти-то пришел тяжело больным), что закончилось его смертью[167]167
  Скрынников Р.Г. Борис Годунов. С. 176, 179. В отношении раздачи денег населению и продаже хлеба из царских житниц по заниженным ценам см. Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Новосибирск: Наука, 1987. С. 47


[Закрыть]. А вот история правления его сына Федора Годунова – наглядное доказательство того, что Макиавелли в данном вопросе был прав. Еще больше убеждает в этом царствование Василия Шуйского.

При таком образе действий даже посредственный правитель не утратит власти, если только не будет свергнут особо могущественной и грозной силой, но и в этом случае он отвоюет власть при первой же неудаче завоевателя.

Обратим здесь внимание на термин «даже посредственный правитель» (в переводе Марка Юсима: «государь средних способностей»). Возможно, эта уничижительная характеристика отчасти отражает отношение Макиавелли к рассматриваемой проблеме. Создается впечатление, что ему эта тема не очень интересна. Если удержать власть относительно легко, тогда власть имущие не нуждаются в советах флорентийского политконсультанта. С вытекающими отсюда для него последствиями. Кроме того, он наверняка уже предвкушал удовольствие от интеллектуального вызова, который поставят перед ним куда более сложные проблемы. Тем не менее, следует отметить, что Макиавелли довольно четко обозначил рамочные условия, при которых наследственный государь сохранит власть:

– не проводить сколько-нибудь серьезных политических изменений по собственной инициативе;

– внимательно наблюдать и соответствующим образом реагировать на развитие политической ситуации, что предполагает готовность к осторожным реформам по мере необходимости;

– не терять духа и надежды даже будучи свергнутым «особо могущественной и грозной силой», поскольку остаются хорошие шансы восстановить свою власть при первой неудаче завоевателя.

У нас в Италии примером тому может служить герцог Феррарский, который удержался у власти после поражения, нанесенного ему венецианцами в 1484 году[168]168
  В данном случае подразумевается Эрколе д’Эсте, герцог Феррарский. Эсте – крупный феодальный род на севере Италии.


[Закрыть]и папой Юлием в 1510-м[169]169
  Здесь уже речь идет о сыне Эрколе, которого звали Альфонсо д'Эсте, также герцоге Феррарском после смерти отца.


[Закрыть], только потому, что род его исстари правил в Ферраре.

Макиавелли использует в данном случае один из своих любимых приемов убеждения читателя: ссылается на исторический пример, который должен подтвердить его предыдущий тезис. Нельзя, разумеется, сказать, что данный подход является изобретением флорентийца, у него были в этом и предшественники, которые использовали историю как пример, который иллюстрирует тот или иной тезис[170]170
  Gilbert F. The composition and structure of Machiavelli’s Discorsi. P. 154


[Закрыть].

Здесь есть определенная особенность, состоящая в том, что Макиавелли в своих работах, как уже говорилось выше, не ссылался на труды предшествующих мыслителей, даже древнеримских. Он не делал этого ни в отношении Аристотеля, ни Цицерона. Для него, подчеркнем еще раз, главным подтверждением его максим являлись личный политический анализ и исторические примеры. Последние, правда, зачастую подвергались определенной «подгонке» под мысль автора, но этот вопрос стоит детальнее рассмотреть в дальнейшем при более подходящем случае.

Что касается сути примера, то следует упомянуть, что после победы в 1240 г. гвельфской[171]171
  Гвельфы и гибеллины – враждующие в течение нескольких столетий политические направления в Италии. Первые (Guelfi) получили название от Вельфов (Welf), герцогов Баварии и Саксонии, которые объединяли противников Империи и ориентировались на римских пап. Вторые (Ghibellini), видимо, своим именем были связаны с Вайблингеном, родовым замком Штауфенов и ориентировались на императоров. В большинстве случаев гвельфы представляли собой богатых торговцев и ремесленников, а вторые – дворян. Впрочем, по мере течения времени, социальный состав группировок менялся. Гвельфы были соперниками германской династии Штауфенов Империи и союзниками римского папы. Гибеллины – прямо наоборот.


[Закрыть] коалиции в составе маркиза д’Эсте, римского папы, а также гвельфов североитальянских городов и Венеции политическую власть в Ферраре захватил род д’Эсте, позднее оформивший ее в виде синьории. Затем последовало довольно длительное существование Феррарского герцогства, что может быть объяснено преимущественно геополитическими выгодами буферного нахождения (вспомним здесь хотя бы Швейцарию) между Венецией и Ломбардией. К тому же Феррара не была экономическим соперником мощнейшей Венеции и не представляла особого интереса для других соседей. К этому надо добавить воинственный нрав местных жителей. Ходили слухи, что в то время ни одному из них не удалось избежать по крайней мере одного удара ножом. Наконец, данное общество действительно объединяла преданность правящей династии.

Ибо у государя, унаследовавшего власть, меньше причин и меньше необходимости притеснять подданных, почему они и платят ему большей любовью, и если он не обнаруживает чрезмерных пороков, вызывающих ненависть, то закономерно пользуется благорасположением граждан.

Идея Макиавелли в этом случае, видимо, заключается в том, что захвативший власть правитель часто сталкивается с системной оппозицией на всех уровнях общества, а потому вынужден прибегать к репрессиям. Зато наследующий власть государь с этой проблемой может быть незнаком, если только «не обнаруживает чрезмерных пороков». Кроме того, следует обратить внимание на мысль, которую Макиавелли будет постоянно проводить в дальнейшем: государю нужны любовь и расположение своих подданных.

Давнее и преемственное правление заставляет забыть о бывших некогда переворотах и вызвавших их причинах, тогда как всякая перемена прокладывает путь другим переменам.

Очередной яркий афоризм, который придает блеск максиме. Особенно в переводе Муравьевой. По Юсиму это предложение в переводе на русский звучит так: «В древности и непрерывности властвования гаснут все помыслы и поползновения к новшествам, ведь один переворот всегда оставляет зацепку для совершения другого». Здесь налицо явное сопоставление с пассажем относительно того, что «наследному государю, чьи подданные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему достаточно не преступать обычая предков и впоследствии без поспешности применяться к новым обстоятельствам».

Глава III
О смешанных государствах

Третья глава книги чрезвычайно многозначна и начинает рассмотрение целого комплекса проблем. Первая вынесена в само заглавие. Смешанными государствами Макиавелли называет те, которые насчитывают в своих владениях земли исконные для данного правителя («наследственные») и присоединенные им.

Кроме того, в данной главе Макиавелли продолжает тему предпочтительности наследственного правления с точки зрения обеспечения власти государя. Глава также посвящена проблемам политического предвидения или, точнее, политического расчета. В этом плане стоит обратить внимание на характеристику в другой книге автора одного из образцовых, на взгляд Макиавелли, правителей Флоренции Козимо (Старшего) Медичи*: «Ни в одном государстве, управляемом монархом или же самим народом, не было в его время человека более выдающегося своим разумом; вот почему среди стольких превратностей судьбы, в городе столь неспокойном, с населением столь переменчивого нрава сумел он в течение тридцати лет оставаться у кормила власти. Величайшая предусмотрительность позволила ему заранее предвидеть опасности и либо не дать им разрастись, либо так подготовиться к ним, что, даже и разрастаясь, они ему не вредили»[172]172
  Макиавелли Н. История Флоренции. М.: Наука, 1987. С. 274


[Закрыть].

Данное замечание желательно иметь в виду при анализе дальнейших рассуждений Макиавелли об умении предвидеть или предусмотреть (либо рассчитать будущее) как одном из важнейших качеств государя.

Перечисленными направлениями данная глава не ограничивается. Она вообще оказалась одной из самых многогранных в «Государе». Чтобы не перегружать текст, ограничусь тем, что именно здесь Макиавелли начинает группу глав, посвященных новому государю[173]173
  Одно из самых остроумных замечаний в этой связи состоит в том, что своими дальнейшими максимами в данной книге Макиавелли позиционирует самого себя как своеобразного нового государя, открывающего новую истину. Strauss L. “Machiavelli’s intention: The Prince”// American political science review. 1957. Vol. LI. N 1. P. 39. Впрочем, Лео Штраус относился к Макиавелли довольно скептично


[Закрыть], человеку, оказавшемуся у власти в результате устранения прежнего правителя или же присоединившего новое государство к тому, которое он возглавлял прежде.

Здесь следует, однако, обратить особое внимание на то, почему автор уделял такое значение проблематике нового государя. Суть вопроса, на мой взгляд, состоит в нескольких моментах:

– успешное освобождение Италии, о котором мечтал Макиавелли, неизбежно означало приход к власти лидера, который по этой классификации должен был бы считаться новым;

– как уже отмечалось, Джулиано Медичи, которому первоначально планировалось посвятить книгу, рассматривался в момент написания книги в политическом сообществе Флоренции, да и всей Италии, как человек, которому, возможно, предстоит повторить путь Чезаре Борджиа в создании нового государства при покровительстве папы Льва Х;

– Лоренцо Медичи, которому в конце концов была посвящена книга, только что стал герцогом Урбинским, т. е. новым государем;

– самому Макиавелли проблематика нового государя казалась более интересной с интеллектуальной точки зрения по сравнению с тематикой наследственного правителя;

– новому государю требовались новые советники и новые советы, в чем лично был заинтересован Макиавелли.

Трудно удержать власть новому государю. И даже наследному государю, присоединившему новое владение – так что государство становится как бы смешанным, – трудно удержать над ним власть прежде всего вследствие той же естественной причины, какая вызывает перевороты во всех новых государствах.

Марк Юсим переводит этот отрывок следующим образом: «Новый государь, напротив, сталкивается с трудностями. Прежде всего, если он присоединил новые владения к старым и тем самым образовал некое смешение, его положению угрожает первый естественный недостаток, присущий всем новым государствам…»

В начале главы – короткое введение в предстоящий длинный анализ ситуации о смешанных государствах. Основная посылка – новому государю власть в них удержать трудно. Видно, что эта тема интеллектуально прельщает автора куда больше, чем предыдущая, где сохранить позиции государю было относительно легко. Похоже, что флорентийец с некоторым скрытым удовольствием даже был готов преувеличить сложность поставленной здесь задачи, и, возможно, заранее предвкушал, какие способы он найдет для того, чтобы преодолеть трудности, стоящие перед его гипотетическим государем.

Обратим также внимание, что автор в данном отрывке начинает рассматривать идею присоединения нового владения к старому. Обычно это случалось путем вооруженного захвата. Характерно для того времени, что Джон Уиклиф, живший за два столетия до Макиавелли, был крайне осторожен в отношении присоединения новых владений. Он полагал, что решиться на захват государю следует только для того, чтобы отстаивать Дело Божье перед лицом Его оппонентов. Для автора «Государя» таких категорий не существует. Он просто подходит к часто имевшей место проблеме как к данности и начинает анализ возникающей в связи с ней ситуации. Он действует, с одной стороны, как современник реально имевших место событий, а также как политический аналитик и советник. Не более, но и не менее того.

Наконец, если говорить по поводу данного отрывка, то следует обратить внимание на определенное противоречие между одним из тезисов первой главы («Новым может быть либо государство в целом – таков Милан для Франческо Сфорца; либо его часть, присоединенная к унаследованному государству вследствие завоевания – таково неаполитанское королевство для короля Испании») и утверждением, что присоединенное государство является «как бы смешанным». Насколько я знаю, никто прежде на это внимание не обращал. Впрочем, проблемы с понятийным аппаратом Макиавелли будут иметь место и далее в его книге.

А именно: люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого. Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода повинности и обременяет их постоями войска, как это неизбежно бывает при завоевании. И таким образом наживает врагов в тех, кого притеснил, и теряет дружбу тех, кто способствовал завоеванию, ибо не может вознаградить их в той степени, в какой они ожидали, но не может и применить к ним крутые меры, будучи им обязан – ведь без их помощи он не мог бы войти в страну, как бы ни было сильно его войско.

Здесь следует, вероятно, первым делом обратить внимание на подчеркивание Макиавелли неприкрытой зависимости нового государя[174]174
  О новом государе у Макиавелли см., например, Sasso G. Machiavelli у Cesare Borgia: storia de un giudizio. Rome: Ateneo, 1966. P. 115–125; Pocock J.G.A. Custom and grace, form and matter: An approach to Machiavelli’s concept of innovation //Machiavelli and the nature of political thought. Ed. Fleisher M. New York: Atheneum, 1972. P. 160–163


[Закрыть] от активного политического сообщества, с мнением и интересами которого требовалось считаться. Это один из любимейших тезисов автора[175]175
  Макиавелли отстаивал абсолютную моральную ценность активного участия граждан в политической системе. – Kateb G. The discussion of the ends in political theory // Political theory: Its nature and uses. New York: St. Martin’s press, 1968. P. 18–21


[Закрыть], который впоследствии будет встречаться несколько раз на страницах этой книги.

Необходимость для правителя считаться с активным политическим сообществом соответствовала итальянским реалиям и существенно отличала эту страну от Московского княжества, где власть государя считалась Богом данной. Это не означало, что русский князь не должен был считаться с интересами знати, особенно во время междоусобиц. Однако искренняя вера русских государей в свои Господом данные права очень серьезно отличала их политику от итальянской (характерным примером является, например, отношение Ивана III к покоренному Новгороду). Необходимо, впрочем, подчеркнуть, что настойчивое повторение Макиавелли как будто само собой разумеющегося тезиса о необходимости считаться с общественным мнением, косвенным образом все же показывает его актуальность для Италии его лет, поскольку некоторые правители (в частности, в Неаполитанском королевстве до его раздела между испанцами и французами) им явно пренебрегали.

Наверное, стоит также выделить однозначность вывода, будто люди, веря, что новый государь окажется лучше старого, сначала охотно выступают против последнего, а затем на своем опыте убеждаются в своей ошибке, ибо «новый правитель всегда оказывается хуже старого». Совершенно очевидно, что это бывало далеко не всегда, и что Макиавелли не мог не понимать этого. Отметим в этой связи, что Макиавелли временами упрекали в том, что зачастую он обращается к ненаучному сверхупрощению политической ситуации[176]176
  Ebenstein W. Machiavelli // Great political thinkers: Plato to the present. New York: Holt, Rinehart and Winston, 1963. P. 282


[Закрыть]. Однако автор уже вывел максиму, что только представитель правящей династии имеет «роскошь» не притеснять чрезмерно население. У нового государя такой возможности нет – и Макиавелли сразу демонстрирует причины этого.

В истории России характерен пример политики Александра I, которая была в этом вопросе парадоксальной. При нем было два масштабных присоединения прежде зарубежных территорий: Финляндии и Польши. В обоих случаях поведение и местного общества, и России резко отличалось от того, которое описывает флорентийец. Финляндия впервые в своей истории получила государственность (пусть и урезанную), причем из Санкт-Петербурга. Плюс к этому многочисленные льготы и автономию. Польша первоначально вообще не была присоединена к Российской империи. Она сохранила формальную независимость. Больше того, она обрела права, которых не имела в составе Российской империи ни одна другая территория. Царство Польское получило Конституцию. Больше того, Польша сохранила не только государственность, но и прежние границы. Император России становился еще и Королем Польши. Стране гарантировались национальные права и свободы, католическая религия стала «предметом особого попечения», в стране была объявлена свобода печати, польский язык был языком администрации, суда и армии, государственные должности могли занимать только поляки[177]177
  Мархлевский Ю. Сочинения. Очерки истории Польши. М.-Л. «Госсоцэкиздот», 1931; Аскенази Ш. Царство Польское в 1815–1830 гг. М., 1915. 18. Погодин А. История польского народа в XIX в. М., 1915; Писаревский Г.Г. К истории польской революции 1830 года. Баку, 1930


[Закрыть].

Александр I даже как-то выразил желание «вернуть» в ее состав принадлежавшие ей раньше украинские и белорусские земли.[178]178
  «В присутствии нескольких лиц и, между прочим, дам, с которыми Государь любил беседовать, Император объявил о своём твёрдом решении отделить от Империи прежние польские провинции и соединить их с только что восстановленным Царством Польским. Одна из его собеседниц слезами протестовала против такого раздробления Империи. «Да, да, – с ударением подтвердил Александр, сопровождая свои слова значительным жестом. – Я не оставлю их России; что за великое зло», прибавил Он, «отделить от России несколько провинций. Разве она не будет ещё достаточно велика?» – Бородкин М.М. История Финляндии. Время императора Александра I. СПб., 1909. С. 382


[Закрыть] Правда, желание свое император в этом случае так и не исполнил. Вмешался Карамзин, срочно написавший записку «Мнение русского гражданина»[179]179
  Карамзин Н.М. О древней и новой России. М.: Жизнь и мысль, 2002. С. 436–438


[Закрыть] и даже лично прочитавший ее императору 17 октября 1819 года. В работе были изложены аргументы против восстановления польского государства в прежних пределах. Александр был крайне недоволен, однако признал правоту автора. Остается только пожалеть, что при Никите Хрущеве не было такого уважаемого им человека, когда первый секретарь ЦК КПСС задумал передать Крым Украине.

В результате Польша восстала при первом удобном случае. Причем добро бы это восстание имело целью только восстановление независимости; нет, поляки хотели перехода к ним исконных украинских, белорусских и литовских земель и даже нарушили границы империи для решения этой задачи. Что, кстати говоря, привело в бешенство Петербург.

Именно по этим причинам Людовик XII, король Франции, быстро занял Милан и так же быстро его лишился. И герцогу Лодовико[180]180
  Имеется в виду Лодовико Моро Сфорца, герцог Миланский


[Закрыть]потому же удалось в тот раз отбить Милан собственными силами. Ибо народ, который сам растворил перед королем ворота, скоро понял, что обманулся в своих упованиях и расчетах, и отказался терпеть гнет нового государя.

Обратим здесь внимание на очередное подчеркивание Макиавелли политической значимости поддержки обществом своего государя. Общий смысл этого и других высказываний: государь должен помнить, что его правление основывается на согласии и поддержке народа. В приведенном выше отрывке это видно предельно ясно, поскольку именно народ, если судить по сказанному Макиавелли, сначала сверг Лодовико Моро, а затем вернул его к власти. Неважно, что все было сложнее, о чем прекрасно знал автор «Государя». Принципиально здесь то, что именно в этом тезисе он пытается убедить своих читателей, среди которых должны были быть, по его мысли, и государи.

Что касается сути сказанного Макиавелли, то, справедливости и объективности ради, здесь следует еще раз напомнить, что для Людовика XII Милан был вотчиной его предков Висконти (сам он был внуком Валентины Висконти, представительницы династии могущественных правителей Милана до Сфорца)[181]181
  Франция вообще давно имела «особые отношения» с Италией. Достаточно вспомнить в этой связи не только претензии герцогов Орлеанских на Милан, но и герцогов Анжуйских на Неаполь. Иногда она осуществляла протекторат над некоторыми итальянскими территориями, например, Генуей (1396–1409), причем, как видно по датам, это было задолго до времени Макиавелли. Одно время французы владели Сицилией, и итальянцы с трудом от них избавились (См, например, Рансимен С. Сицилийская вечерня. История Средиземноморья в XIII веке. М.: Евразия, 2007)


[Закрыть]. Взятие Милана (1499 г.) действительно оказалось для короля довольно легким делом. Однако таковым оно стало благодаря военному превосходству французов, союзу, который их король заключил с кланом Борджиа и, во многом, действительно из-за восстания горожан против Лодовико. Последний был вынужден спасаться бегством. Вскоре вся Ломбардия оказалась под властью французов.

После завоевания Милана французами Ломбардия была присоединена к королевскому домену. Налоги были снижены на треть (подчеркнем это обстоятельство), однако ломбардцы все равно были недовольны, считая, что заслуживают вообще избавления от них, поскольку сдали город без боя. Это недовольство подогревало возмущение горожан политикой королевского наместника кондотьера Джан-Джакомо Тривольцио, известного своей жестокостью. Его действия вызвали новое восстание в Милане, так что 5 февраля 1500 г. Лодовико (в другой русской транскрипции – Людовико) Сфорцо, по прозвищу Моро, вернулся в город, опираясь на войска, которые смог набрать в Швейцарии. (Очень яркая характеристика Моро принадлежит Якову Буркгардту[182]182
  «Лодовико Моро – «одно из характернейших явлений того времени и настолько естественный продукт известных общих условий происхождения власти, что его даже нельзя слишком строго судить. Он с изумительной наивностью прибегает к самым безнравственным средствам, по-видимому даже не отдавая отчета в своих действиях. По всей вероятности, он был бы очень удивлен, если бы кто-нибудь вздумал дать ему понять, что существует нравственная ответственность не только за цели, но и за ведущие к ним средства. По всей вероятности, также он способен был поставить себе в особую редкую заслугу и добродетель уменьшение числа смертных приговоров. Полумифическое преклонение итальянцев перед его политическим влиянием он принимал как должное и находил естественным, что в стихотворениях его называли «настоящим властелином Италии». Он утверждал, что держит в одной руке мир, в другой – войну, и на монетах, и картинах по его приказанию изображались эмблематически его всемогущество и унижение противников. После 1406 года он хвалился своей значимостью, говоря, что папа не более как его духовник, император Максимилиан – его кондотьер, Венеция – его казначей, а французский король – его курьер, обязанный отправляться всюду по его воле». – Буркгардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения. Смоленск: Русич, 2003. С. 46–47


[Закрыть], куда более сдержанная – некоторым другим авторам).

Отдельно следует упомянуть о проблеме персональной ответственности Лодовико Моро за судьбу Неаполитанского государства и, косвенным образом, судьбу всей Италии. Подавляющее большинство итальянских авторов издавна считают его виновником бед, обрушившихся на их страну, человеком, который прямо попустительствовал французскому захвату королевства.[183]183
  См., например, Verri P. Storia di Milano. Firenze, 1851


[Закрыть] Впрочем, у этой точки зрения были влиятельные противники, в том числе Франческо Гвиччардини, который считал, что основная причина успешного вторжения французов и последующего завоевания Неаполя не предательство или личные качества Моро, а общая слабость существовавшей государственной и политической системы в Италии.

Правда, если мятежная страна завоевана повторно, то государю легче утвердить в ней свою власть, так как мятеж дает ему повод с меньшей оглядкой карать виновных, уличать подозреваемых, принимать защитные меры в наиболее уязвимых местах.

Макиавелли переходит тут к очень важному для него пласту, связанному с необходимостью насилия со стороны государя. Литература того времени касалась этого вопроса редко и с ощутимой неохотой. Обратим, внимание, что автор «Государя» в полном соответствии со своей концепцией взаимоотношения единовластного правителя и общества считает, что обоснованные репрессивные меры могут быть приняты только при наличии соответствующего повода. Между тем, в современной Макиавелли Европе это правило соблюдалось далеко не всегда. Скажем, после начала военных действий Людовика XII против Моро французы вели себя очень жестоко. Наступая из Асти, они попросту вырезали гарнизон Анноны, чем повергли западную Ломбардию в крайний ужас, облегчивший им дальнейшее продвижение.