Текст книги "Приговор. Об экспертизе душевнобольных и преступников"

4

Не менее важным является вопрос об освобождении из больницы душевнобольных, заключенных по постановлению суда.

Первоначально безумные и сумасшедшие, учинившие смертоубийство или зажигательство, заключались в дома умалишенных без определения срока; затем срок заключения был ограничен пятью годами после выздоровления, в настоящее же время этот срок сокращен до двух лет после выздоровления.

«Прил. IV к ст. 95. Когда по такому свидетельству они будут признаны действительно безумными или сумасшедшими, то отсылаются для содержания и лечения в дом умалишенных, с тем чтобы ни в каком случае не были из того дома исключаемы и водворяемы в общество без разрешения высшего начальства.

Если ж время покажет, что сумасшествие их совершенно прошло, и в выздоровлении от оного в течении двух лет сряду не будет замечено никаких сего рода припадков, тогда по точным удостоверениям в состоянии их здоровья они освобождаются из дома умалишенных, а имения их от опеки на основании законов гражданских.

Для выздоровевших от сумасшествия двухлетний срок наблюдения может быть сокращен, и в случае особых к сему побуждений и достаточного удостоверения, что от того не может быть никакой опасности, выздоровевший сумасшедший может быть отдан родственникам его на поручительство с обязанностью тщательно наблюдать за ним и в случае малейших признаков возврата сумасшествия брать надлежащие меры предосторожности или препровождать его снова в дом умалишенных.

По указу Общ. собр. I и касс. департаментов „освобождение из дома умалишенных лиц, признанных совершившими указанные в прил. к ст. 15 Улож. о нак. изд. 1876 г. преступления в состоянии сумасшествия, и сокращение установленного законом 2-летнего срока наблюдения за теми лицами, по их выздоровлении, зависит на основании 355-й и 356-й ст. Уст. уг. суд. от окружных судов и судебн. палат по принадлежности“ (1879 г. № 67), при чем производится новое освидетельствование в присутствии суда».

Таким образом, освобождены из дома умалишенных могут быть только вполне выздоровевшие, и то лишь через два года после выздоровления. Назначение двухлетнего срока пребывания в доме умалишенных не оправдывается никакими соображениями и лишено какого-либо действительного основания. Единственная цель назначения этого срока состоит в предотвращении опасности повторения болезни, но возможность возврата болезни не устраняется и по истечении двух лет, так же как после какого бы то ни было срока. Руководствуясь только возможностью рецидива, закон, чтобы быть последовательным, должен был бы заключать больных на всю жизнь, как это и делалось раньше, и ни в коем случае не освобождать их от этого заключения. Определенный же законом срок не достигает никакой цели, а между тем пребывание в доме умалишенных для выздоровевшего больного в течение двух лет является обыкновенно тяжелым наказанием. Правда, в случае особых к сему побуждений и достаточного удостоверения, что от того не может быть никакой опасности, «двухлетний срок наблюдения может быть сокращен, при чем выздоровевший может быть отдан на поручительство родственникам с обязанностью тщательно наблюдать за ним и в случае малейших признаков возврата сумасшествия принимать надлежащие меры предосторожности или препровождать его снова в дом умалишенных». Это добавление очень существенно, и можно лишь пожалеть, что оно только добавление, а не общее правило для освобождения выздоровевших больных. Не совсем понятно только, какие закон подразумевает «особые побуждения», так как единственным побуждением для выхода выздоровевшего больного из больницы может быть только его выздоровление. Указываемая этим добавлением условность выхода, при чем в случае малейших признаков возврата сумасшествия больной может быть снова препровожден в больницу, приближается к системе условных отпусков, практикуемых с полным успехом с 1871 года в Шотландии, отчасти в Англии, которую предполагает ввести и новый проект французского закона. Шотландский закон, позволяя освобождать больных, которые выздоровели, но возбуждают еще сомнение в возможности повторения болезни, обставляет их пробный отпуск, который всегда может быть отменен, известными условиями, которые изменяются сообразно с обстоятельствами каждого случая. Общее требование состоит в том, чтобы лицо, отпущенное на свободу, имело попечителя, который принимает на себя ответственность за его наблюдение и обязан ежемесячно доставлять о нем сведения. Кроме того, эти лица посещаются периодически врачом, который, в свою очередь, представляет отчет об их состоянии. Если предписанные условия не исполняются или является опасность возврата болезни, отпущенное лицо немедленно водворяется обратно в больницу. Система условных отпусков, дающая в Шотландии очень хорошие результаты, требует, однако, общей организация призрения душевнобольных, установления со стороны государства надлежащего наблюдения и контроля за всеми душевнобольными, о чем в России пока еще нет и помину.

Таким образом, по нашему закону могут быть освобождены только лица вполне выздоровевшие: как общее правило – через два года после выздоровления, в виде исключения – через более короткий срок. Все остальные больные, раз они неизлечимы, присуждаются на пожизненное заключение. Закон предполагает, что все не вполне выздоровевшие продолжают быть опасными, но это предположение совершенно неверно. Многие больные поправляются только относительно, наступает так называемое выздоровление с дефектом, который может варьироваться от едва уловимого до более или менее значительного. С научной точки зрения они не вполне выздоровевшие и по закону не должны быть освобождаемы, между тем их состояние настолько изменилось, что они не представляют уже какой-либо опасности, и многие из них могут снова с успехом продолжать прежние занятия. Далее, даже при отсутствии улучшения с течением времени в состоянии душевнобольных могут наступить очень резкие изменения. Больной, бывший опасным в течение острого периода болезни, перестает быть им при переходе в хроническое состояние. Прогрессивный паралитик, который может внушать опасения в начальных периодах болезни, делается не только безопасным, но и вполне беспомощным в ее конечном периоде. Нет никакого основания задерживать подобного рода больных, если родственники желают взять их под ответственный надзор. Единственная ведь цель заключения, налагаемого по определению суда, – это предохранить общество или самого больного от представляемой им опасности; раз эта опасность миновала – безразлично от того, выздоровел ли больной или нет, – минует и основание для принудительного заключения. Следовательно, как при заключении в дом умалишенных, так и при освобождении из него, главный вопрос состоит в том, представляет ли больной опасность для себя или для общества. Решение этого вопроса не может быть дано в какой-либо общей форме, оно может быть только индивидуальным, сообразно с особенностями каждого случая, и должно неизбежно быть основано на заключении врачей. Мы приходим опять к основному положению, что решение вопроса о том, следует ли больному находиться в больнице или дома, может принадлежать исключительно врачу.

5

Действующие в настоящее время постановления о заключении в доме умалишенных и освобождении из него (т. е. 95, 96 и 97-я статьи Улож. о нак.) заменены во второй половине 36-й статьи нового проекта Уложения о наказаниях следующим образом:

«В тех случаях, т. е. при невменении деяния в вину, суд может или отдать такое лицо под ответственный надзор родственников или других лиц, пожелавших принять его на свое попечение, или же поместить его во врачебное заведение впредь до выздоровления, удостоверенного установленным порядком».

Эта статья имеет неоспоримые преимущества в сравнении с действующими постановлениями. Она относится ко всем без исключения больным, признанным невменяемыми, и не устанавливает никакого подразделения ни по роду совершенного деяния (смертоубийство и поджигательство с одной стороны и все остальные преступления с другой), ни по категории совершивших это деяние больных (безумие и сумасшествие и припадки болезни старого Уложения). Несмотря, однако, на это преимущество – бесспорно, очень крупное, – нельзя признать редакцию новой статьи вполне удовлетворительной. Именно, она предоставляет суду право или отдать больного родственникам, или поместить его в специальное заведение, и в то же время не дает никакого указания, чем должен руководствоваться суд в применении этого права, как бы предоставляя этот крайне важный вопрос произволу суда. Между тем (на основании изложенных выше соображений) определение суда (о помещении в специальное заведение или об отдаче под надзор родственников) должно быть основано на заключении экспертов, которые в свою очередь – насколько речь идет о принудительном помещении – должны иметь в виду исключительно вопрос о том, представляет ли больной в каком-либо отношении опасность для себя или для общества. При этом принудительное задержание в специальном заведении должно иметь место не «впредь до выздоровления», а только до тех пор, пока существует опасность. Сделав соответствующие поправки, мы получим следующую редакцию второй половины 36-й статьи.

«В сих случаях суд на основании заключения экспертов может или отдать такое лицо под ответственный надзор родственников или других лиц, пожелавших принять его на свое попечение, или же поместить его, в случае, когда его психическое состояние угрожает общественной безопасности, приличию или спокойствию или собственной безопасности, в специальное врачебное заведение, откуда оно может быть освобождено по представлению надлежащего врачебного начальства, согласно заключению экспертов и по утверждении судом».

1

Закрытое заседание суда постановляет окончательное решение только в том случае, когда суд по доказанному расстройству умственных способностей подсудимого прекращает дело и освобождает его от уголовного преследования. Если же эксперты не признают подсудимого на предварительном следствии больным или если даже эксперты признают его таковым, но судьи не найдут возможным принять это заключение, то делу дается дальнейший ход и обвиняемый предается суду. Но, кроме того, судебный следователь может не обратить внимания на психическое состояние подсудимого, вопрос о состоянии его умственных способностей мог совсем не возникнуть при производстве предварительного следствия, вследствие чего сомнение о ненормальном состоянии подсудимого может быть возбуждено уже на самом судебном следствии. Таким образом, суду присяжных – этому атавистическому учреждению, как его называет Ломброзо, – может быть представлено дело, где или уже на предварительном следствии возбуждено сомнение в здравости умственных способностей, или же это сомнение может возникнуть на самом суде, как совершенно новое обстоятельство. И в том и в другом случае обвиняемый не лишается возможности доказывать свое болезненное состояние на самом судебном следствии. По отношению к подсудимым, возбудившим сомнение в нормальности их психического состояния уже на предварительном следствии:

«Устав угол. суд. устанавливает два порядка освидетельствования умственных способностей. Первый по ст. 333–356 относится к предварительному следствию и имеет целью удостовериться в расстройстве умственных способностей для определения того, подлежит ли подсудимый уголовному преследованию, или дальнейшее исследование его преступления следует прекратить в порядке, установленном 356-й ст. Второй, ст. 687–692, установлен для судебного следствия и состоит в том, что суду предоставлено право производить поверку освидетельствований, производимых на предварительном следствии, или назначить новое испытание чрез сведущих людей, при чем он не стеснен ни в выборе приемов, ни в означении числа сведущих людей, ни в определении срока для наблюдения; заключения его в этом отношении могут подлежать поверке или отмене только в том случае, если при установлении их нарушены те условия, которые точно определены в законе, или когда не улажены основанные на этих законах заявления сторон, предъявленные своевременно в заседании суда» (реш. Уг. касс. д-та, 1867)».

Итак, если сомнения в нормальности психического состояния возникли уже на предварительном следствии, суд производит поверку данных, добытых этим следствием, и может назначить новое испытание, как это прямо указывает ст. 692 Уст. уг. суд.

«Ст. 692. По замечанию сторон или присяжных заседателей или по собственному усмотрению суд может назначить новое освидетельствование или испытание через избранных им или указанных сторонами сведущих людей, с тем чтобы они производили свои действия в заседании суда, если это возможно, или по крайней мере представили в судебном заседании обстоятельный отчет об оказавшемся при освидетельствовании или испытании».

По вопросу о том, обязательно ли для суда производить в судебном заседании вновь освидетельствование подсудимого для разрешения вопроса о состоянии, в котором он находился при совершении преступления, когда таковое освидетельствование было уже произведено согласно 355-й ст. Уст. уг. суд., Сенат признал, что суд обязан произвести новое освидетельствование лишь тогда, если находит произведенное уже экспертами освидетельствование и заключение их о состоянии подсудимого во время совершения им преступления недостаточными (реш. Уг. касс. д-та, 1874, № 283).

2

Несравненно большей неопределенностью отличается положение в тех случаях, если вопрос о ненормальном психическом состоянии возникает на самом судебном следствии, как новое обстоятельство, не усмотренное при производстве следствия предварительного.

Сам закон не дает в этом отношении никаких указаний, и мы имеем лишь сенатские разъяснения, относящиеся к этому вопросу.

«Если на судебном следствии подсудимый в первый раз возбуждает сомнение о ненормальном состоянии умственных способностей во время совершения преступления и суд находит, что судебное следствие представляет достаточные данные для возбуждения вопроса о невменяемости подсудимому его вины вследствие болезненного состояния, в котором он находился во время совершения преступления, то на обязанности суда лежит вызов врачей для выслушивания их мнения по этому предмету» (реш. Уг. кас. д-та 1868 г. 135).

«Если обвиняемый доказывает ненормальное состояние умственных способностей во время совершения преступления и суд по имеющимся в виду его обстоятельствам находит нужным разрешить вопрос об этом, то обязан прежде постановления приговора выслушать заключение экспертов» (реш. Уг. касс. д-та, 1867, № 566).

Позднейшее решение касс. д-та, однако, указывает, что заявление подсудимого или его защитника, сделанное на суде, о том, что преступление совершено подсудимым в ненормальном состоянии умственных способностей, само по себе не составляет еще такого обстоятельства, по поводу которого суд был бы обязан безусловно приступить к освидетельствованию подсудимого или к вызову экспертов для выслушивания их заключений, или даже к поверке всех тех доказательств, которые впервые представлены на суде в подтверждение такого объяснения. Постановления суда, состоявшиеся по заявлениям этого рода, как связанным неразрывно с существом дела, не могут подлежать поверке в кассационном порядке (реш. Уг. касс. д-та, 1876, № 329).

Полное отсутствие в самом законе каких-либо указаний относительно тех случаев, где вопрос о душевном расстройстве возникает впервые на самом судебном следствии, заслуживает особенного внимания. Законодатель как бы не допускает подобной возможности, справедливо полагая, что такое важное обстоятельство, как душевное заболевание, не может ускользнуть и не обратить на себя внимания при производстве предварительного следствия. К сожалению, действительность не оправдывает этого вполне естественного предположения, и далеко не редки случаи, где заведомые душевнобольные предаются суду, не возбудив никакого сомнения в судебном следователе относительно своего здоровья. Благодаря этому на долю суда выпадает чрезвычайно трудная и нередко даже совершенно неразрешимая задача – составить заключение, не имея для этого достаточных данных, об умственном состоянии обвиняемого в течение одного только заседания. При подобных условиях такая задача может представить непреодолимые трудности и для лиц специально подготовленных и наиболее опытных в деле распознавания, поэтому даже приглашение врачей-экспертов не всегда может вывести суд из затруднительного положения, так как и эксперты могут основывать свои заключения только на совокупности всех данных, которые, очевидно, будут отсутствовать в деле, если предварительное следствие не обратило на них внимания. Упомянутые выше предложения Московского юридического общества: посещение тюрем предварительного заключения врачами-психиатрами, допущение защиты на предварительном следствии и необходимое участие в нем врачей-экспертов – в значительной степени устранили бы возможность подобного ненормального положения, а предварительное испытание в специальной больнице, если бы оно было признано обязательным, дало бы весь необходимый для правильного вывода материал.

Допустимо, однако, что и при этих условиях вопрос о состоянии умственных способностей может возникнуть в первый раз только на самом судебном следствии. Нет надобности доказывать, что раз этот вопрос поставлен, он является наиболее капитальным вопросом всего следствия: если возникает сомнение в умственном здоровье обвиняемого, то вместе с этим возникает и сомнение в существовании преступления, так как невменяемый человек может совершить тот или иной поступок, представляющий большую или меньшую опасность для общества, но не преступление, в понятие которого неизбежно входит способность ко вменению учинившего деяние[20]20
  Ср. определение преступления, даваемое Каррара, как «нарушение закона, объявленного государством ради охраны безопасности граждан, проистекающее из внешнего действия человека, деяния или опущения, нравственно вменяемого». Деяние, невменяемое нравственно, не может быть названо преступлением.


[Закрыть]: где нет способности ко вменению, там нет и преступления. Уже в силу логической необходимости суд обязан принять все меры для правильного решения этого наиболее существенного вопроса о способности ко вменению, с разрешением которого в отрицательном смысле устраняется и необходимость самого судебного следствия. Поэтому суд при всяком сомнении обязан пригласить сведущих врачей; требование сторон о вызове в суд эксперта-врача должно быть признано обязательным для суда. Вопрос о способности ко вменению, однако, настолько важен, что при его возникновении нельзя ограничиться только приглашением врачей-экспертов. Исследование душевнобольного нередко бывает настолько сложным, что не может быть вполне исчерпано на судебном заседании. В большинстве случаев для подробного клинического исследования – а только таковое и может лежать в основе заключения экспертов – требуется и много времени, и специальные условия для наблюдения, иначе говоря, для такого исследования необходимо испытание в специальных больницах, в которых только и существуют все нужные условия для правильного наблюдения и изучения больного. Отсюда вытекает общее положение: во всех случаях, где возникает вопрос об умственном состоянии обвиняемого – безразлично на судебном или предварительном следствии, – он не может быть передан на рассмотрение врачей-экспертов – а тем более предложен на разрешение присяжным – без предварительного испытания в специальной больнице. Правда, иногда распознавание душевной болезни может быть сделано очень скоро; при резко выраженных признаках прогрессивного паралича или при полном идиотизме оно может быть сделано чуть не с первого взгляда (хотя, конечно, это не исключает возможности ошибки). В большинстве же случаев лишь испытание в больнице – при том необходимом условии, чтобы наблюдающему врачу была дана возможность путем личного расспроса родных и свидетелей собрать все нужные для него сведения, – лишь такое испытание может дать достаточно полный фактический материал, на основании которого можно составить научное заключение. Вместе с тем обязательное испытание всех подсудимых, относительно которых возникает сомнение в их психическом здоровье, внесло бы то однообразие в делопроизводстве, которое так желательно при обсуждении вопроса о невменяемости и которое только одно может дать прочную уверенность, что правосудие употребляет все находящиеся в его распоряжении средства для возможно точного раскрытия истины. Теперь этой гарантии нет: если судебный следователь не обратит надлежащего внимания на психическое состояние подсудимого, если вопрос о невменяемости не возникнет на предварительном следствии, то суд, согласно сенатскому разъяснению, несмотря на указания защитника, может отказать даже в вызове экспертов, т. е. может лишить обвиняемого возможности доказывать свое болезненное состояние. При обязательном же испытании в специальной больнице всем обвиняемым в одинаковой степени – независимо от того, где возникает вопрос об их способности ко вменению – на предварительном или судебном следствии, – дается возможность воспользоваться всеми выработанными наукой средствами, на основании которых только и может быть составлено правильное заключение об их психическом состоянии, а вместе с тем решена и вся их дальнейшая участь. Нужно прибавить, что для лиц, относительно которых вопрос о нормальности их психического состояния возникает только на самом судебном следствии, испытание в больнице представляется даже более необходимым, чем для других подсудимых. Если их состояние не обратило на себя внимания раньше, то, значит, оно не представляло резких аномалий; их душевное расстройство, если оно действительно существовало, выражалось трудноуловимыми для поверхностного наблюдателя признаками. Такие лица и дают обыкновенно наибольший процент тех сомнительных душевных состояний, которые требуют особенно тщательного и внимательного исследования, невыполнимого на заседании суда. То возражение, которое можно было бы сделать, что при таком условии очень многие лица стали бы заявлять о своем ненормальном состоянии, не имеет значения, так как самое большее, что из этого могло бы последовать, – это отложенные разбирательства на ½–2 месяца.

3

Возникает ли вопрос о состоянии умственных способностей уже на предварительном следствии или же на самом суде, – и в том и в другом случае дальнейшая участь подсудимого если не исключительно, то в значительной степени зависит от заключения экспертов. Поэтому единственный вопрос, который остается нам рассмотреть, состоит в оценке значения экспертизы и положения врачей-экспертов на суде. Ввиду отсутствия точных законоположений вопрос об экспертизе подвергался и продолжает подвергаться всестороннему обсуждению как в отдельных статьях и монографиях, так и в различных обществах и на съездах. Литература по этому предмету составилась довольно объемистая. Не имея возможности исчерпать с полной подробностью все содержание этого крайне важного предмета, я ограничусь только изложением наиболее существенных пунктов, постоянно при этом помня, что нас здесь интересует вопрос собственно о психиатрической экспертизе.

Прежде всего, возникает сомнение, нужна ли вообще экспертиза, в частности экспертиза психиатрическая. Что этот вопрос должен был поставлен открыто и определенно, явствует из того мнения многих, в особенности английских и американских юристов и судей, которое они не стесняются высказывать и которое сводится к тому, что определение существования помешательства не должно составлять исключительной принадлежности врачей. «В этом отношении, – говорят они, – мнение опытного судьи или свидетельство, например, проницательного лица, могущего сравнить настоящее умственное состояние подсудимого с его прежним состоянием, действием и характером, достовернее свидетельства врача, который видит больного в первый раз»[21]21
  Вислоцкий. О достоинстве судебно-медицинской экспертизы в уголовном судопроизводстве. Варшава, 1872. Цит. по: Фрезе. Оч. суд. псих. С. 171.


[Закрыть]. Большая ошибка предполагать, говорит сэр Вельямин Броди, что вопрос о душевной болезни может быть решен единственно медицинским экспертом. Всякий, продолжает он, пользующийся здравым смыслом и знающий поэтому хорошо человеческую природу, рассматривающий этот предмет с надлежащим вниманием, имеет право составить себе мнение о нем: и это более дело тех, назначение которых применять закон, чем врачей. А Жюис Дето дополняет этот взгляд, утверждая, что и в сомнительных случаях свидетельство должно быть представлено тем лицом, которое знало сумасшедшего в состоянии полного здоровья, которое замечало изменения в его умственном состоянии, происходившие в нем с тех пор, и обстоятельства, доказывающие состояние его памяти и рассудка и домашней жизни, – подробности, которые забыты свидетелем, но впечатления которых остались, однако же, в его душе.

Нельзя сказать, чтобы приведенные мнения были исключительною принадлежностью одних только английских и американских юристов и что русские судьи очень далеки от них. Они, может быть, не высказывают их так открыто и решительно, но их отношение и поступки нередко указывают на полную солидарность с воззрениями английских собратьев. И это вполне естественно: в истории развития медицины следует искать объяснение того факта, что каждый из нас считает себя более или менее опытным в обсуждении различных медицинских вопросов. В области же душевных болезней не считается нужным даже и опытность; каждый уверен, что, пользуясь здравым смыслом, он всегда в состоянии отличить сумасшедшего от здравомыслящего. Эта же уверенность сквозит и в решениях наших высших судебных установлений. Разве предписание, чтобы смешанное присутствие (из врачей, судей и офицеров) принимало прямое участие в освидетельствовании душевнобольных (реш. касс. деп., 1874), или предписание судьям оценивать заключение врачей по вопросу о состоянии умственных способностей обвиняемого по внутреннему убеждению (реш. касс. деп., 1869) не исходят из того же основания, как и мнение сэра Вельямина Броди, что для определения душевной болезни достаточно здравого смысла и что всякий пользующийся таковым знает поэтому хорошо человеческую природу и благодаря одному этому обладает уже всеми необходимыми качествами для правильного суждения о болезни.

Такое ошибочное воззрение могло составиться только благодаря полному незнакомству с учением о душевных болезнях; его очевидная несостоятельность избавляет от необходимости входить в его подробное обсуждение. Не подлежит сомнению, что определение душевной болезни должно основываться на научном распознавании и предполагает специальные научные сведения.

«В том-то именно и дело, – говорит проф. Фрезе, – что не врачи не в состоянии определить сумасшествие потому, собственно, что распознавание помешательства есть чисто научный акт, требующий известных теоретических и практических познаний, не доступных не врачу». Источник распространенного в обществе заблуждения коренится главным образом в том, что и до сих пор с понятием душевнобольного связывается нечто «совершенно не похожее на то, что люди видят ежедневно». Идеальный сумасшедший, созданный общественным мнением, представляет совершенно особое существо, резко уклоняющееся от общего человеческого типа, существо, которому, по словам Моудсли, приписываются поступки или без всяких мотивов, или с такими, которые не могут прийти на ум здоровому человеку. Такое понятие, составившееся и продолжающее держаться даже у образованных лиц, оказалось, однако, в резком противоречии с выводами и наблюдениями современной психиатрии. Даже в специальной больнице, говорит Моудсли, наблюдатель не найдет ни нового мира, ни новых существ: он найдет человека измененного, но не преобразованного. Он встретится здесь, по замечанию Эскироля, «с теми же самыми идеями, с теми же заблуждениями, страстями и страданиями: это тот же мир, но только все черты здесь резче, краски ярче, тени сильнее и действия поразительнее, потому что человек является здесь во всей наготе, не скрывая своих помыслов и недостатков, не прикрывая страстей прельщающим нас покровом и не маскируя пороков обманчивой внешностью».

Заслуживает внимания, что наш Сенат, признавая за судьями полную компетентность в распознавании душевных болезней, тем не менее не в состоянии был провести вполне последовательно своего убеждения, что для определения сумасшествия достаточно одного здравого смысла. Это далеко не единичный факт, доказывающий, как вообще мало последовательности и стройности в наших законоположениях, сенатских толкованиях и разъяснениях, касающихся вопроса о душевных болезнях. Так, Сенат неоднократно разъяснял, что если на суде возбужден вопрос о ненормальном состоянии умственных способностей подсудимого во время совершения преступления, то для собрания точных сведений по этому предмету недостаточен допрос свидетелей, но необходимо выслушать мнение экспертов.

«Преступление, учиненное больным, тогда только не вменяется ему в вину, когда точно доказано, что болезнь его в то время сопровождалась припадками умоисступления или совершенного беспамятства; для собрания же точных доказательств по этому предмету недостаточно допросить свидетелей, видевших обвиняемого во время более или менее близкое к совершению им преступления, но необходимо еще выслушать мнение экспертов о том, считают ли они засвидетельствованные факты достаточным доказательством, что обвиняемый во время совершения преступления находился в припадке умоисступления или совершенного беспамятства, так как разрешение этого вопроса требует специальных медицинских сведений, и во всех подобных случаях решению этого дела должно предшествовать выслушание экспертов (Уст. уг. суд. ст. 112, 325, 326, 336 и 692). Поэтому, если окружный суд находит, что судебное следствие представляет достаточные данные к возбуждению вопроса о невменяемости подсудимому его вины вследствие болезненного состояния, в котором он находился во время совершения преступления, то на обязанности суда лежит вызвать экспертов-врачей для выслушания их мнения по этому предмету; предложение же такого вопроса присяжным без надлежащего предварительного освидетельствования через сведущих людей есть нарушение коренного правила судопроизводства, лишающее приговор суда силы судебного решения (мн. Уг. касс. д-та № 135, 1869)».

В другом решении говорится, что предложение присяжным вопроса о невменяемости на основании показаний обвиняемого и свидетелей есть прямое отступление от 325, 326, 336 и 692-й ст. Уст. уг. суд, влекущее за собою, в случае признания невменяемости вследствие ненормального состояния умственных способностей, отмену решения присяжных (реш. касс. Д-та, 1868).