Текст книги "Приговор. Об экспертизе душевнобольных и преступников"

Та же самая мысль выражена и в следующем решении: «в случае возбуждения на судебном следствии вопроса о ненормальном состоянии умственных способностей подсудимого во время совершения преступления выслушивание по этому предмету заключения экспертов составляет столь важное требование закона, что неисполнение его, т. е. постановка вопроса о невменяемости единственно на основании показаний свидетелей и подсудимого, влечет за собою, при утвердительном разрешении его, отмену приговора» (реш. касс. д-та, 1868, № 499).

Приведенные решения указывают, какое важное значение Сенат придает экспертизе при возбуждении вопроса о ненормальном состоянии умственных способностей обвиняемого; суд не вправе предлагать присяжным вопрос о невменяемости по причине душевного расстройства, не выслушав заключения экспертов, постановка вопроса о невменяемости единственно на основании показаний свидетелей и подсудимого влечет за собою отмену решения присяжных. Совершенно, однако, непонятны основания, почему эта отмена приговора должна следовать только при утвердительном решении, т. е. при признании невменяемости со стороны присяжных. Казалось бы, скорее должно быть установлено обратное отношение: если присяжные, не опираясь на врачебное мнение, признают подсудимого невменяемым вследствие душевного расстройства, то, значит, оно выражается уже очень резкими признаками. Гораздо больше сомнения внушает отрицательный приговор, так как присяжные, не выслушав заключения врачей, легко могут просмотреть душевное расстройство и признать вменяемым человека, несомненно, душевнобольного и невменяемого.

4

В чем же состоит задача врача-эксперта и какое значение для суда должно иметь его заключение?

«В тех случаях, когда для точного уразумения встречающегося в деле обстоятельства необходимы специальные сведения или опытность в науке… приглашаются сведущие люди», – говорит ст. 112 Уст. уг. суд. К числу таких сведущих людей относятся и врачи, в частности врачи-психиатры. Суд приглашает их потому, что при разборе дела встречает вопросы, на которые он при всем своем желании ответить не может, так как не обладает ни специальными сведениями, ни опытностью; поэтому он и обращается к лицам, которые могут разъяснить эти вопросы и дать на них ответы, необходимые для судебного вывода. Из этого следует, что вопросы, которые передаются на обсуждение врача-эксперта, могут относиться только к его специальности, это могут быть только медицинские вопросы, для уразумения которых судьи не обладают нужными сведениями, но с которыми зато врачу постоянно приходится иметь дело. Действительно, эксперт-психиатр не встречается на суде с какими-либо новыми для него вопросами. В самом деле, то, что называется экспертизою,

«может быть производимо и производится врачом во всякое время без малейшего повода со стороны суда, как только врач, почему бы то ни было, ставит себе те же самые вопросы, которые иногда задает ему суд. Так, например, он определяет причину смерти, исследует отравление, распознает душевное расстройство и т. д. Какое-нибудь научное исследование, предпринятое врачом с целью уяснить себе данный вопрос, и научное исследование, сделанное по приглашению суда, по сущности своей, нисколько не разнятся между собою. Это воззрение, очевидно, принимает и Миттермайер, утверждая, что наилучшим образцом для способа действий эксперта, занимающегося испытанием умственных способностей подсудимого, может служить способ действий, которого держится опытный врач дома умалишенных при исследовании душевного состояния больного во время приема его в это заведение. Единственное различие действий врача в том и другом случае заключается в том, что добытые в первом случае результаты остаются в распоряжении врача, а во втором отдаются на распоряжение суда для применения их к известным судебным вопросам»[22]22
  Фрезе. 1. С. 178.


[Закрыть].

Первая задача врача-психиатра на суде состоит в том, чтобы убедиться, существует ли (или существовало) душевное расстройство или нет. Очевидно, что приемы и способы исследования для определения душевной болезни остаются совершенно одинаковыми независимо от того, ставится ли этот вопрос как чисто медицинский или как судебно-медицинский. Но этим одним еще не исчерпывается задача врача-эксперта. Выше было уже указано, что не всякое душевное расстройство должно освобождать от уголовной ответственности. Если эксперт определит существование неврастении, истерии или слабоумия, то для суда это будут ничего не выражающие названия, которые для него ни к чему не нужны. Для суда важно не то, как называется то или иное болезненное состояние, если оно существует, для него единственно важно знать, исключает ли данное состояние способность понимания и руководства своими поступками или нет. Поэтому эксперт не может ограничиться только доказательством существования душевного расстройства, он должен определить, во многих, по крайней мере, случаях, еще и степень его, должен указать, исключает ли данное состояние способность ко вменению или нет. Следовательно, в задачу эксперта неизбежно входит и определение способности ко вменению. Это положение расходится с широко распространенным воззрением, будто бы вопрос о способности ко вменению есть вопрос чисто юридический и, как таковой, не должен предлагаться на разрешение врачей-экспертов; если же он все-таки ставится, то врач имеет полное право уклониться от ответа. Я, со своей стороны, всецело примыкаю к тому взгляду, что врач не должен и не может входить в обсуждение юридических вопросов: его сфера деятельности вполне определенна и отграничена от деятельности судьи. Тем не менее определение способности ко вменению я считаю актом, принадлежащим всецело к области ведения медицины, а не юриспруденции. Правда, способность ко вменению – термин юридический, а не медицинский, но ведь и безумие и сумасшествие суть также юридические термины, и однако врачи не уклоняются от обсуждения тех состояний, которые юристы называют этими терминами. Если же мы обратимся к содержанию этого юридического термина – способности ко вменению, то убедимся, что за юридическою оболочкою скрывается психологическое понятие об известном душевном состоянии, обсуждение которого доступно только врачу, а не судье. Считая, что способность ко вменению есть вопрос чисто юридический, обыкновенно смешивают способность ко вменению с самим вменением, между тем эти понятия совершенно различные.

Если же способность ко вменению означает не что иное, как известное душевное состояние обвиняемого во время совершения преступления, то обсуждение и анализ этого состояния – при возникновении сомнения в его нормальности – может принадлежать исключительно врачу-эксперту. По 36-й ст. проекта нового Улож. о нак. необходимыми условиями способности ко вменению являются, как мы видели, 1) понимание свойства и значения совершаемого и 2) способность руководить своими поступками. Определение этих двух условий и будет заключать определение способности ко вменению. Таким образом, определить способность ко вменению значит не что иное, как произвести психологический анализ данного душевного состояния, анализ, имеющий своей конечной целью разрешение вопроса, какое влияние оказывают имеющиеся налицо болезненные моменты на интеллектуальную и волевую сферу деятельности, можно ли допустить, что существующее душевное расстройство уничтожает способность понимания и руководства своими поступками, или же эти условия способности ко вменению остались ненарушенными, несмотря на присутствие болезни. Это вопросы не юридические, а медицинские; и заключение врачей по этим вопросам не только желательно, но и необходимо. Устав австрийского уг. судопр. вменяет это даже в обязанность судебному врачу; в § 134 говорится:

«Судебные врачи должны представить доклад о результатах их наблюдения, сопоставить все факты, служащие к объяснению умственного и душевного состояния обвиняемого, оценив их значение как порознь, так и в совокупности, и, если они признают присутствие душевного расстройства, то должны определить свойство болезни, вид ее и степень развития и на основании актов и собственного наблюдения высказать, какое влияние обнаружила и еще обнаруживает болезнь на представления, влечения и действия обвиняемого и в какой мере это помраченное душевное состояние существовало во время совершенного действия»[23]23
  Гофман. Учебн. суд. мед. С. 804.


[Закрыть].

А в объяснении проекта австрийского уложения говорится, что врач должен объяснить, находился ли обвиняемый в состоянии, что не мог свободно определить свою волю или сознавать преступность своих действий. Я должен опять напомнить, что вопрос о свободном волеопределении или о способности руководить своими поступками не имеет ничего общего с метафизикой. Предоставляя разрешение этого вопроса врачам, мы бесконечно далеки от утверждения Канта, что решение вопроса о свободном волеопределении должно быть предоставлено исключительно философскому факультету.

5

Исходной точкой нашего рассуждения было то положение, что вопросы, которые врачу-эксперту приходится разрешать на суде, суть те же самые вопросы, с которыми ему постоянно приходится иметь дело и помимо суда. Может, однако, показаться, что обсуждение способности ко вменению не принадлежит к числу таких вопросов, что это вопрос совершенно новый, который никогда не возникает у врача по собственному побуждению и который ему приходится разрешать только по предложению суда. Это мнение, однако же, совершенно ошибочно. Определить способность ко вменению – значит произвести психологический анализ того влияния, какое оказывают болезненные изменения на область интеллектуальной и волевой деятельности подсудимого. Такой же точно психологический анализ – но еще гораздо более тонкий и детальный, чем на суде, потому что он имеет целью решение не одного только определенного, но всех имеющих возникнуть вопросов, – производит врач-психиатр при исследовании каждого больного. Никогда врач, стоящий, по крайней мере, на высоте своего призвания, не довольствуется определением того, болен ли человек или здоров, не довольствуется даже определением формы болезни, но в каждом случае определяет то вменение, какое оказала болезнь как на сферу умственную, так и на область волевой деятельности. И только на основании всестороннего психологического анализа, который охватывает, между прочим, и способность понимания, и способность руководить своими поступками, врач-психиатр разрешает целый ряд практически важных вопросов: представляет ли больной опасность для других или для себя, может ли он находиться в семье или должен быть удален из нее, требует ли его состояние помещения в больницу или какой-либо иной обстановки, должен ли он быть помещен в то или другое отделение, в насколько строгом надзоре нуждается больной, какая может быть ему предоставлена степень свободы и т. д. Вся масса возникающих вопросов разрешается исключительно на основании психологического анализа сознания, представлений, чувства и воли. Хотя, говорят Тике и Бакнилл, в уголовных делах свойству самого преступления и способу его совершения должно приписать немаловажное влияние на составление мнения, но тем не менее по существу дела обстоятельства эти суть не что иное, как часть поведения больного, а поведение его должно быть исследовано самым тщательным образом и тогда, когда поставлен вопрос чисто медицинский.

Итак, на суде врач-психиатр не встречается с какими-либо новыми, незнакомыми для него вопросами. Его задача на суде, по существу, ничем не отличается от тех задач, которые ему ставит повседневная практическая деятельность. Последняя же сводится к производству научного исследования; по отношению к больному врач является естествоиспытателем, который применяет при помощи выработанных наукой методов приобретенные им специальные сведения к исследованию человеческого организма, как в физическом, так и в психическом отношении. Такое же точно научное исследование, требующее специальных сведений, представляет собой и экспертиза. Этим определяется как положение эксперта относительно судей, так определяются и те требования, который эксперт вправе предъявить суду. При производстве научного исследования врач должен быть самостоятельным, он не может быть в зависимости от судьи; руководить врачом при таком исследовании могло бы только лицо, обладающее большею опытностью и большими специальными сведениями, а так как судья, по неимению соответствующих сведений, не в состоянии дать врачу наставления относительно производства экспертизы, то врач и не может быть в зависимости от судьи. Эксперт не исполнитель только отдельных действий, предписываемых ему судьей, а самостоятельный исследователь медицинских вопросов. Подтверждение этому взгляду дает и 333-я ст. Уст. уг. суд.:

«Сведущие люди, производя освидетельствование, не должны упускать из виду и таких признаков, на которые следователь не обращал внимания, но исследование коих может привести к открытию истины».

Эта статья не оставляет сомнения в том, что эксперт не должен руководиться вопросами судьи, а производить и направлять исследование самостоятельно, согласно с способами, выработанными наукою. Из этого, однако, не следует, что при производстве экспертизы присутствие судьи становится совсем излишним, хотя оно сводится исключительно на формальную сторону дела и необходимо для усиления судебной достоверности экспертизы. Однако, по разъяснению Сената, присутствие судей при освидетельствовали не обязательно:

«По смыслу 692-й ст. Уст. уг. суд. распоряжение о том, каким образом должно быть произведено освидетельствование подсудимого, предоставлено законом усмотрение суда; оно может быть произведено как в зале заседания, если это будет признано возможным; в противном же случае оно может быть поручено одним экспертам и вне судебного заседания и даже в отсутствии лиц, входящих в состав судебного заседания, с тем только, чтобы эксперты представили суду обстоятельный отчет об оказавшемся по испытании» (реш. Уг. кас. д-та, 1876, № 179 и 245)[24]24
  Точно так же по уставу уголовного судопроизводства не считается безусловною необходимостью присутствие следователя при медицинских осмотрах. По ст. 331 освидетельствование через сведущих людей, когда к тому не встретится особых препятствий, производится в присутствии следователя и понятых. Ср. также ст. 351 об освидетельствовании женщин.


[Закрыть].

Являясь самостоятельным исследователем медицинских вопросов, врач имеет вполне естественное право требовать, чтобы в его распоряжение были предоставлены все данные, необходимые для его исследования. Врачу должны быть сообщены все собранные по делу сведения, он должен присутствовать в течение всего судебного следствия, он должен принимать в нем деятельное участие, т. е. ему должно быть предоставлено право предлагать вопросы свидетелям. В этом отношении различные округи руководятся различными взглядами; в некоторых из них и до сих пор не считают необходимостью, чтобы врач присутствовал при судебном следствии, не говоря уже о прямом вмешательстве. Разрешение делать вопросы свидетелям зависит всецело от усмотрения председателя, он может дать его, но может и не дать. Первоначально Сенат совсем не признавал за экспертами права предлагать вопросы свидетелям даже через председателя, мотивируя свое мнение тем, что, не выслушав еще заключения экспертов, председатель в большинстве случаев не будет иметь возможности оценить необходимость предложения того или другого вопроса и что установленный законом порядок допроса экспертов таков, что они должны излагать свое мнение, и если при этом встретят какое-либо недоразумение в отношении какого-либо обстоятельства, вследствие чего они не могут дать правильного заключения, то должны об этом заявить суду, и затем встретившееся затруднение должно быть разъяснено не по их инициативе, а по инициативе председателя и сторон (реш. Уг. касс. д-та, 1868, № 944). Впоследствии, однако, Сенат изменил свое мнение и, не опасаясь упрека в противоречии с приведенным разъяснением, признал возможным и даже необходимым делать допрос свидетелей и по заявлению экспертов, когда допрос этот окажется нужным для разъяснения обстоятельств, подлежащих их разъяснению. И в этом случае допрос свидетелей, по мнению Сената, должен совершаться через председателя, исключая те случаи, когда допрос свидетелей будет касаться предмета специального и когда председатель найдет более удобным предложить самим экспертам формулировать вопросы и предлагать их свидетелям (реш. Уг. касс. д-та, 1871, № 1399). Благодаря этому сенатскому решению и существенно важной оговорке, на основании которой эксперты могут сами предлагать вопросы свидетелям, очень многие, по крайней мере, судебные установления не стесняют экспертов в допросе свидетелей. Но нельзя сказать, чтобы убеждение в необходимости такого положения дела стало прочным достоянием всех наших юристов; многие из них считают возможным требовать от эксперта заключения, лишая его возможности пользоваться необходимыми для этого заключения сведениями и произвести полное и всестороннее исследование. Врач, однако, имеет полное право требовать и присутствия на судебном следствии, и допроса свидетелей, и именно требовать, а не просить, так как не он нуждается в судье, а, наоборот, судья нуждается в нем. Правосудие обращается к нему за решением и потому обязано предоставить в его распоряжение все средства, чтобы это разъяснение было основано на точных данных и представляло бы научное мнение, предполагающее критическое отношение к тому материалу, на основании которого оно построено. При неисполнении же этого естественного и законного требования врач не только может, но и обязан отказаться от дачи своего заключения, опираясь на бесхитростные слова нашего врачебного устава, которые хотя и относятся к осмотру мертвых тел, тем не менее могут быть распространены и на все виды экспертизы: «поелику открытие истины составляет главный предмет стараний судебного врача, то при составлении осмотра обязан он различать то, что никакому сомнению не подлежит, от того, что только вероятно. Посему он должен в сомнительных случаях, где обстоятельства дела не совершенно открыты, лучше признаться в невозможности произвести решительное заключение, нежели затмевать и запутывать дело неосновательным мнением (ст. 1754)».

Точно так же по Уставу уголовного судопроизводства не считается безусловною необходимостью присутствие следователя при медицинских осмотрах. По ст. 331 освидетельствование через сведущих людей, когда к тому не встретится особых препятствий, производится в присутствии следователя и понятых. Ср. также ст. 351 об освидетельствовании женщин.

6

В прежнее время врача-эксперта отождествляли со свидетелем. Этот взгляд является очень заманчивым с внешней стороны: эксперт, как и свидетель, обязан явиться в суд в определенный срок, так же как и свидетель, он штрафуется за неявку; эксперты могут допрашиваться отдельно друг от друга и пр. Этого взгляда придерживается и в настоящее время Brouardel – декан парижского медицинского факультета. Точно так же английская судебная практика крепко держится начала, что экспертиза относится к свидетельским показаниям. У нас смешение врача-эксперта со свидетелем продолжалось до тех пор, пока Сенат не разъяснил различия между ними в своем решении по делу студента Данилова (реш. Уг. касс. деп. 1867, № 178).

Однако и позднее кассационный департамент должен был указывать, что значение эксперта на суде существенно разнится от значения свидетеля тем, что свидетели не могут быть заменяемы, тогда как заключения по предмету, требующему специальных сведений, может дать всякое сведущее по этому предмету лицо (реш. Уг. касс. деп. 1874, № 439).

Действительно, свидетелей, по словам одного французского юриста (Эли) создает само преступление, они призываются в суд не по чьей-либо воле, а самими обстоятельствами, приведшими их туда, где было совершено преступление, или поставившими их в какие-либо отношения с подсудимыми. Напротив, эксперты выбираются судом; призвание того или другого эксперта – дело произвольное, не обусловленное обстоятельствами дела.

Это чисто внешнее различие вытекает, однако, из того более глубокого внутреннего основания, что свидетель излагает только факты, а эксперт – мнение; первый сообщает только то, что он видел или слышал, тогда как второй на основании собранных фактов представляет заключение, требующее научного развития и специальных сведений.

Не более состоятельно и другое воззрение, по которому экспертиза есть только простое орудие судьи, дополнение его личного осмотра, эксперт же – не что иное, как его помощник[25]25
  Подробный критический разбор различных взглядов на экспертизу см. в: Л. Владимиров. О значении врачей-экспертов в уголовном судопроизводстве. Харьков, 1870.


[Закрыть]. «Судья, – говорит Миттермайер, – призывает экспертов не для того, чтобы они сделали возможным для него личный осмотр, ибо только опытный глаз эксперта способен оценить значение наблюдаемых фактов. Осмотр представляет только средство, главная же цель эксперта – составить себе известное мнение, вывести заключение». С другой стороны, экспертиза может иметь место и без личного осмотра, так как во многих случаях эксперты дают свое заключение только на основании свидетельских показаний. Наконец, им часто предлагают вопросы о какой-нибудь возможности или вероятности для проверки показания подсудимого или свидетеля. Присутствие судьи при экспертизе имеет исключительно формальное значение; его задача – указать в общих чертах пункты для экспертизы, охранять предписания закона о медицинских исследованиях, а также по возможности ознакомиться как с явлениями, открытыми экспертом, так и с результатами медицинского исследования вообще. Да и самое присутствие судьи при производстве экспертизы (следователя при медицинском осмотре, судей – при освидетельствовании обвиняемого) не является, по нашему закону, безусловною необходимостью. Помощником судьи можно назвать и свидетеля, потому что и он помогает судье в деле открытия истины. Ничего не выясняя, это воззрение может, однако, дать повод к неверным выводам об отношениях судей и экспертов, а именно, что судье при разногласии мнений экспертов принадлежит решение, какое из них важнее в научном отношении.

Остается третий взгляд на эксперта как «на судью научных фактов, определяющего на основании специальных сведений анатомические изменения, вызванные преступлением, физиологические его последствия или сопровождающие его психологические данные». Этот взгляд, и ранее обоснованный у нас проф. Владимировым, в недавнее время был подробно развит и в блестящей речи сенатора А. Ф. Кони на последнем съезде русских врачей в память П. И. Пирогова.

Итак, врач-эксперт – не свидетель и не другие судьи; он включительно сведущее лицо, т. е. самостоятельный исследователь медицинских вопросов, независимый в своих действиях от судьи. Его задача – быть «судьею научных фактов». В частности, задача врача-психиатра состоит в научном исследовании душевного состояния подсудимого, имеющем целью выяснить, допускает ли оно возможность вменения или нет. Таково решение первого постановленного нами вопроса относительно значения экспертизы: в чем заключается задача врача-эксперта на суде.

7

Второй, не менее важный вопрос состоит в том, какое должно быть отношение судьи к заключению эксперта, должно ли считаться это заключение обязательным для суда или нет? Закон не дает на это прямого ответа. Только в Уставе гражд. судопр. говорится, что «суд не обязан подчиняться мнению сведущих людей, не согласному с достоверными обстоятельствами дела» (ст. 533). Из этого можно было бы вывести заключение, что в общем закон считает мнение сведущих людей обязательным, так как условие необязательности ограничивается только несогласием с фактами, т. е. таким обстоятельством, которое само собою уничтожает научное достоинство экспертизы. Отчасти подтверждение этому взгляду можно было бы видеть и в одном из сенатских разъяснении, в котором указывается:

«Хотя по Уст. уг. суд. экспертиза, как и всякое другое доказательство, не имеет никакой предустановленной силы, но однако не подлежит сомнению, что в делах, по коим встречаются специальные научные и технические вопросы, экспертиза должна быть отнесена к числу важных доказательств, сила и значение которых может быть поколеблена лишь в исключительных случаях, когда, напр., исследование произведено не специалистами по данному вопросу или когда оно сопровождалось отступлениями от предписанных в известных случаях правил» (реш. Уг. касс. д-та, 1875, № 199).

Однако в целом ряде других решений кассационный департамент относится к этому делу иначе и категорически подтверждает, что заключение экспертов как вообще, так и в частности по вопросу о состоянии умственных способностей обвиняемого не обязательно для суда.

«Протокол об освидетельствовании умственных способностей обвиняемого не имеет предустановленной силы доказательства, а оценка достоверности его представлена убеждению суда, решающего дело в существе» (реш. Уг. касс. д-та, 1867, № 453).

«Мнения экспертов о болезненном состоянии умственных способностей обвиняемого во время совершения преступления не обязательны для суда, который и в этом случае основывает приговор на обстоятельствах дела и внутреннем убеждении» (реш. 1867 г. 571, 1869, 821).

«По вопросу о состоянии умственных способностей подсудимого во время совершения преступления эксперты дают только свое заключение, но окончательная оценка его предоставлена присяжным или суду, решающему все вопросы факта» (1868 г. 86).

«Заключение врачей по вопросу о состоянии умственных способностей обвиняемого не обязательно для суда и оценивается им по внутреннему убеждению, не подлежащему поверке в кассационном порядке» (1869, 727).

«Заключения сведущих людей по такому предмету, для уразумения которого необходимы специальные познания, не имеют силы безусловного доказательства, которые вообще не допускаются У. У. С.; поэтому приговор не может иметь силы судебного решения, если он основан на экспертизе, которую суд не проверял, считая ее неопровержимым доказательством» (1871 г. 671).

Во всех приведенных решениях Сенат предписывает суду «проверять» экспертизу, производить «окончательную оценку» заключения экспертов, иначе говоря, предписывает невыполнимое. Проверять и оценивать мнение эксперта, признавать его правильным или неправильным может только тот, кто лучше эксперта знает его дело. Если судьи настолько сильны в познании медицинских вопросов, что могут проверять заключения специалистов, то совершенно непонятно, почему законодатель заставляет их обращаться к экспертам и спрашивать у них то, что должно быть хорошо известно им самим. Если же судьи в этих вопросах несведущи, то каким же путем они могут обсуждать и критиковать мнение сведущих людей? Возможно более чем сомневаться в достаточности внутреннего убеждения для решения научных вопросов. Было бы странно и неразумно, замечает доктор Джендрит, пригласив эксперта, отвергать его мнение и без призвания к его специальности поставить на его место самого себя. Это настолько же странно и неразумно, прибавлю я, как было бы странно и неразумно поручать судьям поверку и оценку на основании их внутреннего убеждения микроскопических исследований ботаников или астрономических наблюдений математиков. Критика или оценка мнения эксперта по существу не доступна судьям, потому что она предполагает такие специальные сведения и такую опытность в решении научных вопросов, которыми судьи не обладают. Единственная поверка, доступная суду, это поверка формальная. Несогласие с достоверными обстоятельствами дела (по 533-й ст. Гр. суд.), применение ложных свидетельских показаний, явное противоречие в заключении эксперта и другие формальные недостатки мнения, конечно, вполне подрывают его значение и уничтожают всякую достоверность экспертизы. Поверка этой стороны не только доступна суду, но и необходима. И я охотно допускаю, что, предписывая производить поверку и оценку заключения экспертов, Сенат имел в виду лишь такую формальную поверку, другими словами, только подтверждал то, что говорит 533-я ст. Гр. суд.: суд не обязан подчиняться мнению сведущих людей, несогласному с достоверными обстоятельствами дела.

Вопрос о том, должно ли быть обязательным для суда заключение экспертов, вполне покрывается более общим вопросом об обязательности знания вообще. Очевидно, что экспертиза, как научное мнение, требующее специальных сведений, должна считаться настолько же обязательною, насколько в данную эпоху и при данном уровне культуры признается обязательным всякое знание. Конечно, эта обязательность логическая, а не полицейская; в выводах науки нет и не должно быть ничего принудительного. Как астроном, утверждающий на основании точных наблюдений, что солнечное затмение зависит не от чего иного, как от прохождения Луны между Землею и Солнцем, не обращается к помощи какой-либо внешней силы, чтоб заставить принять его мнение, точно так же не обращается к этой помощи и врач, чтобы убедить кого-либо в том, что у данного лица прогрессивный паралич и что поэтому его нельзя считать способным ко вменению. И астроном, и врач знают, что их выводы основаны на точных данных, не допускающих какого-либо сомнения, и поэтому считают свои выводы обязательными, но в то же время они складывают с себя всякую заботу о том, чтобы принудить каким бы то ни было путем и всех окружающих принять их выводы. Обязательность знания обусловливается умственным развитием, а не внешним принуждением. Поэтому и обязательность экспертизы должна быть предоставлена совести и внутреннему убеждению судей; последнее здесь окажется гораздо более полезным, чем при оценке заключений эксперта. Во всяком случае, не будем следовать примеру Сената и подчеркивать, что знание необязательно. Иначе мы очень легко можем очутиться в положении тех, которые при наступлении солнечного затмения, не доверяя знанию и опровергая его на основании внутреннего убеждения, начинают готовиться к светопреставлению.

Из русских юристов на обязательности мнения экспертов для суда особенно настаивает Д. А. Дриль. «Суд, призывая экспертов, тем самым сам расписывается в своей некомпетентности решить подлежащий вопрос по недостатку необходимых для того знаний. Как же может после этого суд оценивать и проверять мнение экспертов, принимать или отвергать его? Если у него прежде не было необходимых знании, то у него нет их и теперь. Мнение экспертов должно быть обязательно для суда»…. «Обязательность для суда заключения коллегии экспертов, обставленного известными гарантиями, вовсе не равнозначащая решению экспертами и юридического понятия о вменяемости. В случаях психиатрических этот вопрос решается самим законом. Закон говорит, что если существует душевное расстройство, с которым в прямой связи стоит преступное деяние, тогда нет места вменению. Очевидно поэтому, что экспертам будет предстоять вовсе не решение юридического, а чисто фактического медицинского вопроса, существовало ли в данном случае душевное расстройство и находится ли оно в прямой связи с преступною деятельностью. Раз этот фактически медицинский вопрос будет решен утвердительно, остальная часть сложного вопроса об уголовной виновности будет решена уже законом, который скажет, что здесь нет места уголовному вменению. Суду же после этого, очевидно, будет делать нечего. Ему остается только постановить о передаче обвинявшегося в ведение медицины». Мнение Д. А. Дриля служит вместе с тем и ответом на обычный довод, приводимый как в прежних сенатских решениях, так и в новейшее время поддерживаемый А. Ф. Кони, что экспертиза потому не должна иметь предустановленной силы, что «она лишь входит наряду с другими доказательствами в материал, подлежащий обсуждению судей по внутреннему убеждению» (А. Ф. Кони). Этот довод совершенно, однако, не приложим к психиатрической экспертизе. Прежде чем решать сложные юридическое вопросы, прежде чем вменять по той или другой статье закона, суд ведь должен убедиться, подлежит ли еще данное лицо его ведению, т. е. можно ли еще считать его способным ко вменению или нет. Этот коренной вопрос и разрешает психиатрическая экспертиза, и при решении его в отрицательном смысле нет места никаким другим доказательствам, которые могли бы составить предмет для обсуждения судей по внутреннему убежденно. «Суду после этого, очевидно, будет делать нечего», как ему нечего делать и после удостоверения о смерти обвиняемого. Если же бы судьи и после подобного удостоверения продолжали свое торжественное заседание и собирали бы другие доказательства для материала, подлежащего их обсуждению по внутреннему убеждению, то это была бы крайне комичная церемония, хотя и совершенно безвредная по отношению к обвиняемому. Комичность положения, совершенно такая же по существу, не так резко бросается в глаза, когда объектом правосудия являются душевнобольные, но зато, к сожалению, она часто ведет к самым неправильным и печальным результатам.