Текст книги "Синопское сражение. Звездный час адмирала Нахимова"

Просыпаясь на корабле ночью, обыкновенно стараешься прислушиваться к тому, что делается наверху и кругом. Подчас сквозь раскрытый люк слышишь голос вахтенного начальника: “Куда влево пошел? Держи хорошенько на румбы”, или же, если корабль плывет вблизи берегов, где много бывает встречных судов, вдруг раздастся команда: “Вперед смотреть хорошенько!” – и вслед за тем с бака отвечают сиплым, сдавленным голосом, будто из-под воды: “Есть, смотрят!” Все это старые, слишком знакомые картины, и всюду oни повторяются.

Что касается укачивания матросов, то они, в силу необходимости, гораздо легче привыкают к качке, чем изнеженные воспитанием офицеры. Брезгливые не так скоро приспособляются, потому что они часто в это время не переносят никакого запаха – будь то духи или прогорклое постное масло; все это сильно действует тогда на нервную систему и легко вызывает тошноту. Есть во флоте много таких, которые всю жизнь проводят в море, а к качке все-таки не могут привыкнуть».

Минуло еще три штормовых дня. Корабли все так же швыряло на пенных валах, свистел в вантах ветер да надрывно гудели над головой штормовые стакселя. После очередной бессонной ночи Нахимов утром спустился было к себе в каюту, как в дверь лихорадочно постучали.

– Слушаю-с! – крикнул еще не успевший снять шинели вице-адмирал.

В проеме двери появилась голова адъютанта лейтенанта

– Ваше превосходительство, наверху слышны выстрелы пушек!

Через минуту Нахимов был уже на шканцах. Капитан 2-го ранга Барановский торопливо доложился:

– Только что с веста слышалась прерывистая орудийная пальба!

Нахимов прислушался. Кроме воя ветра, ничего слышно не было. Вопросительно глянул на Барановского. Тот пожал плечами:

– Только что стихла!

Офицеры и матросы с тревогой вглядывались в туманный горизонт. Что же там сейчас происходит? Особенно сильно выстрелы встревожили Нахимова.

– Думаю-с, что это Корнилов встретил турецкий флот и завязал с ним дело! – говорил он, нервно расхаживая по шканцам.

Было 11 часов утра 5 ноября 1853 года, и доносившиеся выстрелы были отзвуками боя «Владимира» с «Перваз-Бахри».

Как это часто бывает в море, в самый нужный момент погода резко переменилась, причем не в лучшую сторону. Теперь, когда сильный попутный ветер был бы как раз кстати, шторм внезапно стих и нахимовская эскадра попала почти в полный штиль.

– Эко нам царь морской удружил! – сокрушались на корабельных шканцах вахтенные начальники. – То кувыркал с ног на голову, будто очумелый, а тут некстати смилостивился вдруг!

– Ни дать ни взять царь Черномор нынче у турок в услужении! – отвечали им раздосадованные командиры.

На шканцах «Императрицы Марии» нервно расхаживал Нахимов. Время от времени он поглядывал на растянувшуюся эскадру и молча качал головой.

Нахимов сигналом подозвал к себе «Бессарабия» и взятый ею призовой пароход, который еще не успели увести в Николаев. Хоть в этом повезло!

«Бессарабии» Нахимов приказал взять на буксир «Императрицу Марию», а призовому – «Чесму» и идти по направлению выстрелов.

Колеса обоих пароходов молотили воду на пределе возможного, из труб летели искры, но буксировка шла все равно очень медленно.

К часу дня, когда ценой неимоверных усилий два линейных корабля одолели семь миль, стрельба стихла. Тащиться дальше было уже бесполезно.

– Отставить буксировку! – махнул рукой Нахимов. – Будем опять собираться до кучи! Все одно, куда спешили – туда опоздали!

Как оказалось позднее, услышанные выстрелы были боем «Владимира» с «Перваз-Бахри».

Лишь задувший к вечеру ветер дал возможность наполнить ветром паруса. Уже в сумерках с марсов внезапно закричали сразу несколько впередсмотрящих:

– Прямо по курсу многочисленные огни!

– Отдраить орудийные порты и изготовиться к ведению огня! – отреагировал Нахимов.

Лейтенант Остено подал ему зрительную трубу. Облокотившись на планширь, вице-адмирал стал разглядывать обнаруженные огни.

Немного позже вдали обозначились корабельные мачты.

– Это Новосильский! – выдохнул Нахимов и резко сложил тубус зрительной трубы.

Еще четверть часа, и уже невооруженным взглядом стали различимы корабли эскадры контр-адмирал Новосильского.

Получив от Корнилова указания, где найти Нахимова, Новосильский рассчитывал соединиться с ним через несколько часов. Осман-паша к этому времени давно ушел к Пендераклии. Тем временем наступила ночь. И вот везение – именно ночью Новосильский чисто случайно вывел свою эскадру прямо на корабли Нахимова. Причем там, где совсем не ожидал его обнаружить. Радость от ночного рандеву на обеих эскадрах была большая.

Сам Новосильский немедленно прибыл для доклада Нахимову на борт «Императрицы Марии». Командующие, поприветствовав друг друга, обменялись новостями.

В нескольких фразах Новосильский сообщил, что прошел вдоль всего побережья Румелии, но турок нигде не обнаружил – судя по всему, их флот успел скрыться в Босфоре.

– С остановленного валахского судна мне сообщили, что пять дней тому назад три больших турецких парохода пошли с войсками в Трапезунд!

– Кто же тогда палил? – осведомился Нахимов.

– Палил Корнилов! – улыбнулся Новосильский и вкратце рассказал Нахимову о бое «Владимира» с «Перваз-Бахри».

В свою очередь Новосильский впервые узнал от Нахимова, что объявлена война с Турцией, и сразу же зачитал манифест на кораблях своей эскадры. В 9 часов утра, оставив Нахимову линейные корабли «Ростислав», «Святослав» и бриг «Эней» и присоединив к своей эскадре потрепанный в штормах «Ягудиил» и бриг «Язон», Новосильский направился к Севастополю. Для починки и пополнения угля туда же подымила и «Бессарабия».

Павел Степанович вновь остался один неизменным стражем Черного моря с эскадрой из пяти 84-пушечных кораблей, двух фрегатов, одного брига и одного парохода, беспрерывно несших второй месяц тяжелую крейсерскую службу в бурное время года и при несомненной наличности вблизи турецкого флота.

Из воспоминаний о Нахимове: «В это время, несмотря на бурные погоды и на то, что корабли ломались от постоянной сильной качки, он (Нахимов. – В.Ш.) упорно крейсировал 40 дней, выжидая неприятеля, и снял с себя теплую рубашку, чтобы иметь право требовать исполнения обязанностей от команды своей эскадры, которая почти не знала под конец, что значит сухая одежда, дрожала от холода, но не роптала, видя пример в начальнике, который писал в интендантство: “Я снял с себя теплую рубашку и не надену ее, пока вы не оденете мою команду”».

Расставшись с Новосильским, Нахимов решил направиться к Синопу.

– Надо удостовериться, действительно ли там стоят два турецких фрегата и два корвета, о которых сообщили пленные с парохода, а также разведать, не собралась ли там уже турецкая эскадра! – Так сформулировал он свои мысли командиру «Марии» Барановскому.

Для крейсирования на старой позиции был оставлен фрегат «Кагул». Приближаться в свежую погоду к берегу было весьма опасно, но выяснить присутствие турецкой эскадры все равно было необходимо.

После полудня 6 ноября эскадра Нахимова, состоящая из линейных кораблей «Императрица Мария», «Чесма», «Храбрый», «Ростислав», «Святослав», фрегата «Коварна», брига «Эней» и парохода «Бессарабия», взяла курс на восток. К вечеру она вышла на траверз мыса Керемпе.

На следующий день, когда эскадра проходила около порта Ниополи, прямо по курсу показалось трехмачтовое турецкое купеческое судно. «Коварна» с «Энеем» быстро догнали его, и судно было осмотрено. Оказалось, что оно нагружено английским углем и следует в Синоп. Нахимов решил купца не захватывать, но уголь использовать для «Бессарабии». «Имея при отряде только один пароход и крайнюю надобность в угле, я приказал командиру парохода “Бессарабия” взять судно к борту, нагрузиться и потом отпустить его, вместе с тем дать ему квитанцию в получении угля», – так написал он позднее в своем отчете. Впервые в истории русские моряки осуществили погрузку угля в открытом море.

* * *

В 70 милях к западу от Синопской бухты на траверзе Амастро отчаянно боролся со штормом оставленный в дозоре фрегат «Кагул», прикрывавший эскадру с вестовых румбов. Уже в самом начале шторма фрегат «Кагул» попал в весьма неприятную передрягу, из которой едва выпутался.

Начавшая штормовка далась фрегату нелегко – дело в том, что еще в прошлый шторм помимо повреждений в такелаже ударами волн практически выбило из степсов руль, и теперь фрегат едва управлялся. Несмотря на столь серьезные повреждения, капитан-лейтенант Спицын не счел возможным оставить свой пост и продолжал нести дозорную службу.

Командир «Кагула» был на Черноморском флоте личностью легендарной. При всех своих выдающихся качествах моряка Александр Спицын отличался и большим гражданским мужеством. В 1830 году, будучи мичманом, Спицын служил на брандвахтенной бригантине в Сухумском порту. В один из дней командир послал его проверить документы и фактический груз пришедшего в порт турецкого судна. Спицын не ограничился формальным отношением к заданию, а «вывернул турок наизнанку». В результате в трюмах судна были обнаружены три черкесских эмиссара, пробиравшихся к Шамилю, и контрабандный груз для имама: сталь, сера, оружие. За проявленную бдительность и ревность к службе Спицын был поощрен и переведен на брандвахту в Николаев.

И тут-то разразился скандал. Когда в порт пришло очередное иностранное судно, Спицын отправился его досматривать и обнаружил груды контрабанды. На судно немедленно примчался таможенный аудитор, некто Михайлов, который вначале пытался уговорить Спицына закрыть глаза на контрабанду, а затем стал угрожать расправой. Спицын в долгу не остался и, отлупив аудитора, выбросил его за борт. После этого тогдашний командующий флотом адмирал Грейг с подачи своей сожительницы Юлии (Лейки Сталинской из Бердичева), прозванной одноплеменниками «Николаевской Эсфирью», немедленно арестовал не в меру ретивого мичмана. Следствие длилось полтора года, и в конце концов Спицын был осужден на два месяца содержания в крепости. Спицыну просто повезло, так как именно в это время на Черноморском флоте произошла смена руководства, и ставший во главе флота адмирал Лазарев буквально вытащил мичмана из тюрьмы. После всего с ним происшедшего Спицын служил истово. И вот теперь ему предстояло доказать, что доверие, оказанное ему много лет назад адмиралом Лазаревым, было не напрасным.

…Тем временем помимо начинавшегося шторма море заволокло еще и туманом, видимость стала практически нулевая. По воспоминаниям участников событий, уже в пяти саженях ничего нельзя было различить. К полудню туман начал несколько подниматься, и вскоре невдалеке на горизонте удалось различить четыре неясных контура судов.

– Кто такие, наши или турки? – до боли в глазах крутил окуляр зрительной трубы капитан-лейтенант Спицын. – Как нельзя некстати этот чертов туман!

Первоначально командир фрегата капитан-лейтенант Спицын принял турецкие фрегаты за вернувшуюся из-под Синопа эскадру Нахимова. По этой причине «Кагул» продолжал штормовать под теми же парусами. Но каково было удивление экипажа, когда туман внезапно рассеялся и буквально в 400 саженях от «Кагула» обнаружились четыре турецких фрегата, идущих на него полным ветром. Минута промедления, и наш фрегат должен был очутиться между турок, шедших двумя колоннами. Попасть же в два огня – это самое худшее, что только может случиться в бою!

Медлить было нельзя ни секунды, требовалось сделать все, чтобы уйти от преследования и сообщить в Севастополь об обнаружении турецких военных судов. Противники опознали друг друга почти одновременно.

– О, черт! Попробуем выкрутиться! Хотя бы я не дал за нас сейчас и стертого пятака! – глянув на командира, передернул плечами вахтенный начальник лейтенант Забудский.

– Турки явно идут на прорыв в Синоп! – констатировал Спицын. – Соотношение один к пяти, значит, в недостатке мужества нас упрекнуть никто не посмеет. Ворочаем на ост! Будем отходить к своим! Орудийные порты отдраить, пушки к пальбе изготовить!

На «Кагуле» тотчас же сыграли боевую тревогу и, несмотря на штормовой ветер, мгновенно поставили все паруса. «Любо было смотреть на молодцов матросов, понимающих всю серьезность положения, быстро и отчетливо, без суеты и в строгом молчании исполнявших каждый свое дело», – вспоминал впоследствии об этих минутах Спицын.

– Каким курсом отходим? – озабоченно спросил вахтенный лейтенант.

Командир «Кагула» глянул вверх на развевающийся вымпел:

– Ветер зюйд-вестовый. На сей румб и ложиться! Пойдем чистым фордевиндом. Играть постановку всех возможных парусов! Ну а если не повезет, будем драться не хуже старика «Меркурия»!

– Рулевые! Ложиться на курс чистый зюйд-вест! – скомандовал Забудский.

– Есть чистый зюйд-вест! – отрепетовали рулевые и что есть силы завертели штурвальное колесо.

Фрегат накренился, затем на развороте его бросило из стороны в сторону. Штурвал неожиданно для рулевых крутнулся без всяких усилий вправо, затем влево. Матросы с ужасом глядели на вертевшееся во все стороны колесо. От резкого маневра окончательно сломался баллер руля.

– Дело дрянь! – почесал голову Спицын. – Надо ж, как угораздило: в самый неподходящий момент лишились руля!

– Что будем делать, Александр Петрович? – с тревогой в голосе обратился к нему Гриша Забудский.

– Будем управляться одними парусами! – отозвался командир. – Что же еще нам остается!

– Мыслимое ли это дело при такой-то погоне?

– Разумеется, немыслимое, но мы же русские! Да и другого выхода у нас просто нет!

– К постановке парусов! – голос вахтенного начальника был особенно звонок и взволнован.

Залились трелью боцманские дудки. Палуба содрогнулась от топота матросских ног.

В одну минуту на фрегате закипела молодецкая авральная работа. «Любо было смотреть, – пишет очевидец, – на молодцов матросов, понимавших всю серьезность положения, быстро и отчетливо, без суеты и в строгом молчании исполнявших каждый свое дело». На руку нашим сыграло и то, что турки, внезапно обнаружив в разводьях тумана неизвестный фрегат, сами пребывали в полном недоумении. Пока на неприятельских судах ждали сигналы с флагмана, «Кагул» успел поднять все паруса и, глубоко зарываясь носом в пенистые волны, помчался мимо так ничего и не успевших понять турок. Только тогда турки поняли, что случилось. На их судах поднялся страшный гвалт. Полоская парусами, фрегаты ложились в разворот, чтобы начать преследование. Но это удалось только флагману. Остальные потеряли ветер, а вместе с ним и ход. Впрочем, и преследование флагманом продолжалось недолго. Спустя каких-то полчаса, заметив, что турецкие фрегаты не отстают, Спицын рискнул: он решительно подвернул фрегат до полного фордевинда, и теперь все только молились, чтобы мачты и паруса выдержали неистовый напор ветра. Теперь «Кагул» не мчался, а буквально летел над волнами.

В открытые порты выдвинулись пушки. Во главе артиллеристов – лейтенант Вася Рыков.

– Веселее, ребята, веселее! – подбадривали офицеры матросов, да те и сами понимали, что сейчас от расторопности зависит их жизнь.

– Будем прорываться! – уже принял решение Спицын, выглядев в круговерти волн еще остававшийся свободный проход.

У «Кагула» оставался весьма призрачный шанс выйти из-под удара, но он был использован!

В свою очередь Осман-паша, обнаружив русский фрегат, обрадовался несказанно:

– Воистину Аллах любит храбрецов! Если бы мы не вышли в штормовое море, Небо не наградило бы нас этим даром! Падишах будет счастлив пополнить свой флот столь ценным трофеем!

Он обернулся к стоящему рядом капитану «Ауни-Аллаха»:

– Поставить все паруса и начать погоню! Надеюсь, что удача нас не оставит!

– Еще солнце не сядет в море, как ты одержишь свою новую победу, о досточтимый Осман-паша! – поддакнул командующему его любимец капитан «Ауни-Аллаха» Енычер-ага.

С четырьмя наиболее быстроходными фрегатами турецкий адмирал устремился за русским дозорным судном. Остальным судам было велено держаться под анатолийским берегом и дожидаться возвращения флагмана. Так началась знаменитая погоня Осман-паши за «Кагулом».

Судьбы кораблей порой не менее таинственны, чем судьбы людей. В этой знаменитой погоне за нашим фрегатом по воле случая участвовал турецкий фрегат «Фазли-Аллах» («Аллахом данный»), наш бывший «Рафаил». Сам некогда захваченный турками, он теперь сам стремился пленить новый фрегат. Есть ренегаты-люди, увы, есть ренегаты-корабли, хотя делают их таковыми все те же люди…

Пока наш фрегат совершал разворот и ловил попутный ветер, туркам удалось несколько сократить дистанцию. Однако затем фрегат пошел в отрыв. «Кагул» в Черноморском флоте считался далеко не худшим ходоком, а здесь капитан-лейтенант Спицын превзошел сам себя. Неся все возможные паруса, «Кагул» отходил общим направлением на Севастополь. Турки следовали неотступно. Дистанция между противниками то уменьшалась до такой степени, что слышны были радостно-возбужденные вопли турецких матросов, то снова увеличивалась.

Турецкие фрегаты преследовали дружно и умело. «Кагул», зарываясь в волны, какое-то время достаточно удачно уходил от преследования, увеличивая дистанцию, но вскоре ход пришлось убавить, так как усилился шторм. Но худа без добра не бывает, и наступившая темнота надежно скрыла наш фрегат от преследователей. Выдержав шторм в открытом море, «Кагул» взял курс на Севастополь, чтобы сообщить об обнаружении неприятельских судов. Однако турки и не думали прекращать погоню. Едва рассвело, как стали видны мачты турецких фрегатов. Осман-паша был настойчив.

Всю ночь и весь последующий день длилась эта беспримерная бешенная гонка, в которой главным выигрышем была жизнь. Поистине невероятно, но Спицыну удавалось, не имея руля, на одних только парусах оставлять за кормой четыре лучших ходока турецкого флота!

Наконец в вечерних сумерках показались крымские берега. Дальнейшая погоня становилась для турок слишком опасным делом. Это быстро понял турецкий командующий. Сохраняя лицо, он картинно, якобы от злости, затопал каблуками своих туфель по палубным доскам:

– Проклятый гяур слишком хитер! Он хочет заманить нас поближе к своему берегу, где ждут 100-пушечные корабли, но не на того напал! Осман-пашу не обманешь! Поднять сигнал прекращения погони! Мы возвращаемся к транспортам!

Стоявшие рядом турецкие офицеры с уважением склонили головы перед своим предводителем.

– Воистину слова твои – это сок мудрости, достигший наших ушей! – выразил общее мнение капитан Еничер-ага.

Неудачной погоней Осман-паша, впрочем, особо не печалился:

– Московиты поистине безумцы! Неужели они не понимают, что тот, кто поднимает в такую бурю все паруса, обрекает себя на смерть! Хорошо, что мы из-за тумана и темноты не видели их смерть, она была очень страшна!

Похоронив таким образом «Кагул», Осман-паша от дальнейшего преследования отказался. Да и задача перед ним сейчас стояла другая: прорваться в Синоп.

Относительно судьбы нашего фрегата турецкий флагман ошибся – русские моряки сумели победить смерть, но отчаянная форсировка парусами досталась «Кагулу» недешево. Во время прорыва фрегат бросало как щепку, волны захлестывали верхнюю палубу так, что на ней невозможно было стоять. Пару раз сильными порывами ветра «Кагул» вовсе клало набок. И тогда все с замиранием сердца ждали, встанет он из волны или нет.

– Вставай, батюшко, вставай! Рано еще помирать-то! – кричали матросы, обращаясь к судну, как к живому существу.

И «Кагул» вставал. С шумом переливалась на батарейной палубе и на кубрике с борта на борт вода, а в трюме ее набралось до 35 дюймов, посему матросы туда не спускались, а ныряли. Гремели цепными передачами помпы, не успевая выкачивать льющийся поток. Выбившиеся из сил матросы каждые четверть часа меняли друг друга, но вода почти не убывала.

Наступивший вскоре туман, а за ним и сумерки скрыли «Кагул» от неприятеля, но ему еще в течение двенадцати часов пришлось выдерживать разразившийся с новой силой шторм.

Находясь в таком незавидном положении, Спицын решил идти в Севастополь, чтобы дать знать о погоне турецкого флота. 10 ноября он встретил подходившую к севастопольскому рейду эскадру Новосильского. Капитан-лейтенант передал об обнаружении турецкого отряда, после чего, несмотря на все повреждения и большую течь, Спицын развернулся на обратный курс к месту крейсерства на траверз Керемпе.

– Предлагаю, господа, отныне ежегодно праздновать день нашего чудесного спасения как второй день рождения! – предложил сослуживцам лейтенант Вася Рыков.

– Подожди пока, война только начинается, и кто знает, сколько еще таких дней у нас впереди! – провидчески заметил лейтенант Забудский. – Лиха беда начало!

Когда «Кагул» бросил якорь в Севастопольской бухте, прибывшие на его борт начальники были поражены тем, что фрегат ушел от погони со сломанным рулем.

– Это невероятно! Как же вы оторвались от турок?

– Мы управлялись парусами, как учил нас незабвенный Михаил Петрович! – скромно отвечал капитан-лейтенант Спицын.

– Ну и ну! – удивлялись ветераны. – Вот что значит школа – Лазаревская!

– Что у вас? – спросил в свою очередь командир «Кагула».

– Вернулись побитые штормом корабли Павла Степановича. Вместо них отправлен на усиление отряд Новосильского!

На исправление руля Спицын запросил сутки, но управился быстрее. Не став даже пополнять запасы воды, «Кагул» сразу вышел в море и на всех парусах помчался к штормующей в море эскадре, чтобы предупредить о появлении турецкого отряда.

Тем временем Осман-паша, оставив надежду догнать «Кагул», соединился с оставленными судами и вновь взял курс на Синоп. Но быстро добраться туда туркам не удалось. Свежая погода сменилась на штилевую, и фрегаты Османа-паши оказались лишенными хода в каких-то пятидесяти милях от так же неподвижно стоявшего отряда вице-адмирала Новосильского.

День был на редкость ясный и солнечный, но противники друг друга не наблюдали. Наконец задул слабый ветер. И наши, и турки почти одновременно взяли ход. И снова противники разминулись, на этот раз буквально перед носом друг друга. Новосильский в самый последний момент взял севернее. Осман-паша, наоборот, приказал править на южные румбы, прижимаясь к берегу, чтобы незаметно проскочить в порт. Расчет старого моряка полностью оправдался, и он, буквально на несколько часов опередив Нахимова, проскочил в Синоп.

Известие об успехе Османа-паши вызвало бурю восторгов в Константинополе. Все радовались так, словно уже одержана невиданная дотоле победа. По городу поползли слухи, что султан обещал наградить Османа-пашу титулом «крокодила морских сражений» – почетнейшим из морских титулов Высокой Порты.

* * *

Между тем Нахимов также подходил к Синопу. После полудня 7 ноября его эскадра уже находилась недалеко от Синопского полуострова. «7 ноября в 4 часа пополудни, – записано в шканечном журнале корабля “Императрица Мария”, – велено сигналом раскликать людей по боевому расписанию и вслед за сим было велено зарядить орудия ядрами».

8 ноября русские корабли прошли мимо бухты Ак-Лиман, оставили позади себя мысы Инджебурну и Пахиос и приблизились к Синопу. В предвечерней мгле Нахимов с севера подошел к перешейку и через него осмотрел бухту. С русских кораблей ясно различили мачты турецких судов – в Синопе действительно стояла неприятельская эскадра. Затем, воспользовавшись свежим восточным ветром, подошел к порту на две мили и обнаружил там турецкую эскадру в семь фрегатов, три корвета и два пароходо-фрегата. К чести Османа-паши, он очень умело ускользнул в море как от Корнилова, так и от Новосильского и Нахимова. Не менее умело под прикрытием шторма Осман-паша прорвался и в Синопскую бухту буквально перед самым подходом туда Нахимова. Что и говорить, противник он был весьма достойный!

– Так вот же она наконец! – радовались офицеры обнаруженному противнику, чуть ли не целуясь друг с другом. – Теперь-то уж не упустим!

– А уж насчет Кавказа, – смеялись матросы, – так отложи попечение, не видать тебе его как своих ушей!

В зрительную трубу командующий самолично осмотрел подходы к порту. На внешнем рейде качались на якорях несколько фрегатов. При подходе наших кораблей они незамедлительно ретировались в порт. В самой же Синопской бухте угадывался густой частокол мачт.

– Пленный турок не врал-с! – кивнул удовлетворенно Нахимов. – Действительно Осман-паша собрал в кучу все, что только возможно! А потому мы начинаем блокаду порта. Думаю-с, что порт Синопский станет могилой Османа-паши, ибо отсюда мы его уже не выпустим!

Природа уготовила в Синопской бухте все условия для удобной и спокойной стоянки кораблей: обширные размеры бухты, хороший грунт и глубину. От жестоких северных ветров бухту надежно закрывали холмы полуострова, простирающегося к востоку от материка и соединенного с ним узким, невысоким перешейком.

К началу Крымской войны в Синопе проживало около 12 тысяч жителей, преимущественно турок и греков. Турецкая часть города находилась на перешейке, соединяющем Синопский полуостров с материком, и была обнесена массивной каменной стеной, над которой возвышалась крепость. К востоку от города, вне крепостной стены, располагались греческое предместье и дома европейских консулов. Непосредственно у берега бухты было выстроено синопское адмиралтейство с хорошими верфями. Здесь же помещались портовые сооружения, склады, казармы. В казармах уже квартировали байраки константинопольской гвардии, назначенные в кавказский десант. Перед Крымской войной Синоп был превращен англичанами и турками в перевалочную базу для доставки оружия и боеприпасов отрядам Шамиля. На синопском базаре торговали рабынями-черкешенками для гаремов и пленными русскими солдатами, порохом и свинцом, кавказскими саблями и английскими штуцерами.

Чуть раньше эскадры Осман-паши в Синоп пришел и битый «Флорой» пароходо-фрегат «Таиф». Флагман Слэйда дотащили на буксире два других парохода. Оставив его чиниться в синопском адмиралтействе, пароходы сразу же, не испытывая судьбу, ушли в Босфор. Сейчас «Таиф» спешно чинили, понимая, что дорог каждый час.

И английский советник Слэйд, и командующий эскадрой Осман-паша, и его младший флагман Гуссейн-паша не предполагали долго задерживаться в Синопе. Все понимали, что их прибытия давно ждут сосредоточенные против приморского фланга русской Кавказской армии турецкие войска и отряды горцев, уведомленные о предстоящих турецких десантах. Заметим, русскому командованию на Кавказе также было известно, что помимо большой флотилии десантных судов в 250 одномачтовых лайб-кочерм и нескольких пароходо-фрегатов, находящихся в Батуме, «ожидается прибытие двух пароходов и двенадцати других военных судов для одновременного… вторжения сухопутно в Гурию и со стороны моря в Поти, Редут и Сухум-Кале». Ставки в предстоящей игре были очень велики, и никто не хотел зря рисковать, как, впрочем, и пропустить своего хода.

На турецких судах также заметили появление русских кораблей подле бухты. В растерянности турки сигналами запрашивали флагмана, что делать.

– Готовиться к бою! – лаконично отсигналил Осман-паша.

– Клянемся Аллахом, но гяуры найдут здесь свою могилу! – заверяли друг друга капитаны султана.

– Надеюсь, что у Нахимова хватит ума не соваться драться в бухту. А каждый день работает на нас. Посмотрим, сколько хватит у русских духу штормовать в зимнем море! – оставался внешне невозмутимым Артур Слэйд.

Опытный англичанин знал, что говорил. Буквально через день Нахимову пришлось на время забыть об обнаруженной им эскадре. Внезапно резко упал барометр и начался жесточайший шторм, продолжавшийся двое суток. Кораблям пришлось отойти от берега и держаться мористее каждый сам по себе. К утру в море творилось нечто невообразимое.

Казалось, вот он, предел бешенству стихии, но оказалось, что это был еще далеко не предел. Утром шторм еще более усилился. На море творилось нечто невообразимое. Такого жуткого шторма не помнили даже ветераны. Нахимов не покидал шканцев «Императрицы Марии». Огромные волны сталкивались в диком хаосе между собой. Корабли разбросало в разные стороны, так что только изредка в пене волн были видны их стеньги. Каждый был теперь предоставлен сам себе и мог надеяться только на свои силы, опыт, и везение. К счастью, обошлось без трагедий, хотя повреждения были, и немалые.

Вице-адмирал нервничал. Накануне Нахимов составил уже план атаки неприятельской эскадры, и вот теперь новый шторм перепутал все карты. О самих кораблях Нахимов особо не беспокоился: командиры опытны и команды вышколены, но для него было очевидно, что после окончания шторма часть кораблей придется все же отсылать на ремонт в Севастополь. Без повреждений в такой круговерти не обойдется, а это рушило все его планы. Оставалось одно – писать Меншикову просьбу о присылке исправных кораблей и продолжать крейсирование.

Лишь к вечеру 9 ноября ветер стал понемногу стихать. Эскадра постепенно собралась вокруг своего флагмана. Доклады командиров, как и предполагал Нахимов, были неутешительны. На всех без исключения кораблях были потеряны грот-марсели. На «Коварне» треснула, грозя ежеминутным падением, грот-мачта. На пароходе «Бессарабия» затопило трюм и кончался уголь. На «Храбром» и «Святославе» тек корпус, а рангоут был настолько поврежден, что оба линейных корабля могли нести только вспомогательные паруса.

– Если Спицын получил повреждения, то должен был уже вернуться к эскадре, ежели нет, то остался нести дозор! – рассудил вице-адмирал.

Не удовлетворившись рапортами, Нахимов самолично обошел на шлюпке поврежденные корабли. Увиденная картина была удручающей: ломанные реи и рваная паутина снастей, удрученные офицеры и в конец измотанные команды.

– Запасного леса нет! – как один рапортовали командиры. – Да, честно говоря, и ни к чему, так как такие повреждения в море не починить!

Нахимов молчал, ему было все это и так ясно. Ситуация оказалась многим хуже, чем он ожидал. В другое время после такого штормового погрома следовало как можно скорее уходить в Севастополь. Но уход эскадры означал открытие дороги к кавказским берегам туркам.

В более-менее удовлетворительном состоянии оказались лишь три корабля: «Чесма», «Ростислав» и флагманская «Мария». С такими силами было безумием не то что бросать вызов линейному турецкому флоту, но даже атаковать вспомогательную эскадру Осман-паши. Шторм 8 ноября обескровил эскадру Нахимова как раз в тот момент, когда он намеревался следовать на перехват турок.

– Все поврежденные корабли немедленно следуют в Севастополь! – объявил Нахимов после некоторого раздумья. – Я же с оставшимися продолжаю блокаду Синопа. Ежели турки решатся на прорыв – будем драться!