Текст книги "Синопское сражение. Звездный час адмирала Нахимова"

– Мы просим забрать нас в Россию. Дело в том, что турецкий квартал сгорел, а наш – нет! Когда вернутся с гор турки, то могут быть погромы!

– Увы, – с сожалением развел руками Нахимов. – К сожалению, я лишен полномочий решать такие вопросы. Единственное, что могу посоветовать, так это тоже удалиться в горы. Тогда у турок не будет повода к мести!

Старшины переглянулись.

– Что ж, мы, наверное, так и поступим!

По свозу раненых и пленных все еще горящие фрегаты «Ауни-Аллах» и «Несими-Зефер», а также корвет «Фейзи-Меабуд», оказавшиеся совершенно разбитыми, были отбуксированы ближе к берегу и окончательно сожжены.

Шлюпки, катера, баркасы, отправленные с наших кораблей к не охваченным пока еще огнем турецким судам, бороздили бухту.

– Вот ведь тишина какая, а еще час назад гремело, как в преисподней!

– Благодать, да и только! – делились впечатлением наши матросы.

На остатках «Ауни-Аллаха» был найден избитый Осман-паша. Нашел его мичман Панютин с «Императрицы Марии». С перебитой ногой, избитый в кровь, он сидел по пояс в воде, держась руками за пушечный канат-брюк, был уже почти в бессознательном состоянии. Пришлось Косте Панютину самому прыгать в воду, чтобы вытащить полумертвого старика. Командующий турецкой эскадрой неминуемо бы погиб, если бы его не сняла с горящего фрегата наша шлюпка. В числе других пленных находились еще два капитана, также ограбленные и брошенные на горящих судах своими командами – тяжело раненный командир фрегата «Фазли-Аллах» и капитан одного из корветов.

Позднее капитан «Фазли-Аллаха» на допросе расскажет, что лично видел, как русское ядро попало в шлюпку, на которой переправлялся на берег с тонущего «Низамие» младший флагман Гуссейн-паша. От удара ядра шлюпка перевернулась кверху килем, и Гуссейн-паша, побарахтавшись в воде, утонул.

По прибытии на «Марию» Осман-паша был сразу доставлен в лазарет, где его ногой занялся лекарь.

– Сорок лет на службе и десять лет адмиралом, но такого позора я еще не испытывал! – скрежетал зубами старый морской волк.

Спустя некоторое время в лазарет спустился Нахимов, и Осман-паша, склонив голову, отдал ему свою саблю. Пожелав своему недавнему противнику быстрее выздороветь и попросив обращаться по всем возникающим вопросам, Нахимов оставил турецкого вице-адмирала наедине с его невеселыми мыслями.

К вечеру Синопская бухта представляла печальное зрелище. Фрегат «Ауни-Аллах» и корвет «Фейзи-Меабуд» приткнулись к отмели у батареи № 6, восточнее к мели приткнулись фрегаты «Низамие», «Дамиад», «Каиди-Зефер», далее виднелся пароход «Эрекли» и вблизи него мачты двух затонувших торговых судов. Под батареей № 5 лежал на боку корвет «Неджми-Фешан», у турецкого предместья виднелись останки «Фазли-Аллаха», а у греческого – «Несими-Зефера».

Отметим, что турки бежали с разбитых судов так быстро, что даже не удосужились спустить свои флаги, что спасло бы их от дальнейшего обстрела. Впрочем, видя бедственное состояние горящих и полузатопленных судов, наши и так прекратили огонь. Только на «Несими-Зефере» турки все же спустили флаг по требованию проходившего мимо к берегу мичмана Манто.

Турецкие корабли лежали на мели и горели. Когда огонь добирался до крюйт-камер, они взлетали на воздух. Вдоль берега валялись десятки и сотни убитых турок. Отовсюду раздавались стоны раненых, едва успевших выбраться с погибших кораблей. «Мы видели у берега остатки и раскиданные обломки взорванных на воздух судов и среди них массу трупов. По мере нашего приближения живые турки, занятые разграблением убитых товарищей, покидают свою добычу и уползают с награбленным имуществом», – писал очевидец. В беспорядочном нагромождении лежали груды ядер, разбитые пушки, всюду царила смерть и разрушение.

От горящих обломков, взрывавшихся в близости от берега судов, пожары в городе увеличивались с каждой минутой. Восточный ветер разносил головешки в город, и языки пламени быстро пожирали дома, местное адмиралтейство, склады и казармы. «Взрыв фрегата “Фазли-Аллах” покрыл горящими обломками турецкий город, обнесенный древней зубчатой стеной; это произвело сильный пожар, который еще увеличился от взрыва корвета “Неджми-Фешан”: пожар продолжался во все время пребывания нашего в Синопе, никто не приходил тушить его, и ветер свободно переносил пламя от одного дома к другому», – писал очевидец событий.

В исходе 5-го часа на «Марии» взвился сигнал: адмирал приказывал осмотреть уцелевшие неприятельские суда, перевезти пленных и озаботиться о раненых. Шлюпки с вооруженными матросами немедленно направились к турецким фрегатам и корветам, приткнувшимся к берегу, чтобы попытаться спасти то, что еще можно было спасти.

Между тем начало смеркаться. Над Синопской бухтой вздымались пожары. От них было светло, как днем. В ту ночь на русской эскадре, так же, как и на берегу, никто не спал. Всю ночь наши пароходы были заняты отводом на буксире пылавших турецких судов, чтобы с переменой ветра их не нанесло на эскадру.

Корнилов, отправляясь навстречу Нахимову, вызвал к себе старшего офицера «Одессы» лейтенанта Кузьмина-Короваева.

– Давай-ка, Николаша, шлюпкой на вон тот турецкий фрегат. Приготовь судно к буксировке, чтобы не загорелось от летевших головешек с соседнего погорельца, да не подожгло нашего «Трех святителей».

– Шлюпку на воду! – тут же скомандовал Кузьмин-Короваев.

Один за другим в шлюпку спрыгнули десять матросов-охотников. Последним – лейтенант.

– Отваливай! Весла на воду!

– Ружья то хоть кто-то взял? – поинтересовался Кузьмин-Короваев, когда половина дистанции до турецкого фрегата была уже пройдена.

– Не-а, – почесали затылки матросы, – Только ножи парусные и имеются! Счас турки нас ятаганами и порубают в капусту!

– А и ладно! – махнул рукой лейтенант. – У меня кортик и пистолет.

Кузьмин-Короваев молча взвел курок игольчатого пистолета Дризе. Внушительный вид пистолета успокоил матросов:

– С такой мортирой не пропадем!

Наконец подошли к борту фрегата. Это был «Несими-Зефер».

– Эй, земляки, принимай конец! – кричали матросы, но никто им не отвечал.

– Передохли, что ли? Или разбежались! – обменялись мнением матросы.

Кто-то взобрался на борт, принял бросательный. Поднялись на борт и остальные. Впереди всех – лейтенант Кузьмин-Короваев с кортиком и пистолетом.

– Есть тут кто? Отзовись, гололобые!

Палуба была пуста, зато в трюме сидели на корточках и бились лбами в днище две сотни турок.

– Никак Алаху своему молятся! – посочувствовали им наши. – Что-то сегодня он о них, бедолагах, забыл!

У дверей каюты валялся труп богатого турка с разбитым черепом.

– А это кто? – спросил Кузьмин-Короваев.

– Капитан был! – последовал ответ.

Лейтенант с жалостью обозрел тело убитого. То ли нашей бомбой его задело, то ли свои полголовы снесли. Был человек, и нет человека, как все просто и как все ужасно…

Турки сидели на мешках с пожитками, да бог с ним, с багажом! Короваева потрясло иное: по всей палубе кучами был разбросан порох, крют-камера была отворена и там, сложив ноги кренделем, сидели и курили сразу несколько турок.

– А ну, ребята, научите их уставу корабельному! – рявкнул старший офицер «Одессы», такое безобразие видя.

Матросы немедленно выдали курильщикам пару оплеух, затушили трубки и пинками выгнали на верхнюю палубу.

Свидетель событий пишет: «Взойдя на фрегат всего с десятью матросами, лейтенант нашел на судне около 200 турок, человек 20 раненых и столько же убитых. Труп капитана лежал у дверей его каюты. Беспорядок и паника невольно приковывали к себе внимание: турки сидели при своем багаже, разбросанном на батарейной палубе, порох был рассыпан по полу, крюйт-камера была отворена, а турки между тем курили…» Короваев тотчас же приказал прекратить курение, закрыть крюйт-камеру и полить водой всю палубу. Одновременно с этим пленных перевозили на русские корабли, а раненых турок лейтенант решил отправить на берег под наблюдением доктора.

– Крют-камеру запереть, палубу смочить водой, а весь порох смыть за борт! – распорядился лейтенант. – И как еще до сих пор к своему Аллаху не взлетели, только ему, наверное, сие и ведомо!

Затем хотели было расклепать якорную цепь. Но это дело оказалось невозможным, так как болты оказались настолько заржавленымим, что их, видимо, отродясь не выколачивали и не смазывали. Пришлось рубить. Пока возились с цепью, пленных, по приказанию Короваева, перевезли партиями на берег. Теперь на борту остались только раненые, которые никому не были нужны.

– Давайте, ребята, грузите и этих! – велел Кузьмин-Короваев.

Раненых погрузили и также перевезли в Синоп.

Очевидец пишет: «Приняв это дело на свою личную ответственность, Короваев приказал катеру прибуксировать турецкую баржу, стоявшую между фрегатом и берегом, а затем на баржу были положены все раненые и 20 здоровых пленных; туда же поместили запас сухарей… и весь багаж, принадлежавший этим людям. Вместе с пленными был посажен и турецкий доктор из армян. Отправляя людей, Короваев, через переводчика, объявил им, что здоровые, под начальством доктора, должны озаботиться помещением своих раненых товарищей в городской госпиталь. Восторгу турок не было предела. Все кинулись целовать руки русского лейтенанта».

Ночью на фрегат прибыл капитан-лейтенант Бутаков.

– Я по поручению Владимира Алексеевича! – пожав руку встретившему его Кузьмину-Короваеву, сообщил он. – Адмирал спрашивает, почему задерживается дело.

– Делаю что могу! – развел руками уставший лейтенант. – Сами видите, что здесь творится.

– Вижу! – вздохнул Бутаков, осмотрел полуразрушенное судно и отправился обратно на «Одессу».

Вскоре после Бутакова на фрегат прибыл лейтенант Жандр.

– Ну как ты тут, Коля?

– Жарко, Саша! Но здорово, ведь победа!

Друзья обнялись. Жандр забрал спущенный турецкий флаг и отвез его Нахимову. Этот флаг турецкого фрегата в настоящее время находится в Морском корпусе.

С рассветом цепь разрубили, и, когда фрегат был отбуксирован к берегу, лейтенант Кузьмин-Короваев получил приказание зажечь судно. Исполнив приказ, он возвратился на «Одессу».

Разбитые и полуразрушенные неприятельские суда, оставшиеся после сражения у берега Синопской бухты, продолжали гореть. В предвечерней мгле четко выделялись остовы горящих фрегатов и корветов, и отблески пламени отражались на гладкой поверхности бухты. Неразряженные орудия, раскалившись от страшной жары и пламени, палили ядрами по рейду, а по мере того, как огонь достигал крюйт-камер, неприятельские суда взрывались одно за другим.

Вечером 18 ноября один за другим взлетели на воздух фрегаты «Фазли-Аллах», «Низамие», «Каиди-Зефер», пароход «Эрекли» и корвет «Неджми-Фешан». Горящие обломки разлетались по всей бухте и прибрежным кварталам.

Уже после первого взрыва на эскадре все были начеку.

Нахимов несколько забеспокоился:

– Как бы ветер не поменялся в сторону наших кораблей. От взрывающихся турок всего каких-то полторы сотни саженей!

Кроме того, следовало учитывать опасность, грозившую со стороны берега. Свыше тысячи турок, бежавших с эскадры во время сражения, могли ночью открыть огонь с берега по русской эскадре, подготовив предварительно часть уцелевших береговых орудий.

Вице-адмирал тут же распорядился эскадре сменить позицию и отойти на полторы мили от берега. В 8 часов вечера пароходам «Крым» и «Херсонес» было поручено «отбуксировать корабли из-под выстрелов береговых батарей на случай, если бы неприятель вздумал возобновить ночью стрельбу».

К этому времени на горевших турецких судах начали самопроизвольно разряжаться пушки, когда до них доходило пламя. Шальные ядра носились по всему рейду. Около 22 часов одно такое ядро попало в капитанскую каюту фрегата «Кулевчи», лишь по счастливой случайности никого не задев.

Что касается «Одессы», то, войдя в Синопскую бухту, Бутаков успел еще пленить фрегат «Несими-Зефер». Тот был прижат к берегу, но еще иногда отстреливался. Бутаков ювелирно подвел «Одессу» к турецкому фрегату, высадил на него призовую партию. Полторы сотни еще остававшихся на фрегате турок безропотно сдались победителям. «Одесса» с большим трудом стащила «Несими-Зефер» с песчаной отмели и, взяв пленника на буксир, вывела на рейд. Однако фрегат оказался настолько разбит, что его пришлось там же и сжечь.

Всю ночь наши пароходы отводили корабли от берега. По приказанию Нахимова корабли переменили свои позиции, отойдя от берега на полторы мили и бросив там якоря. Ночь прошла, к удивлению всех, спокойно. Несмотря на дождь, на берегу продолжались пожары, и лишь изредка над бухтой раздавались выстрелы турецких орудий. К утру 19 ноября на синопском рейде осталось только три турецких судна: фрегаты «Ауни-Аллах», «Дамиад» и корвет «Фейзи-Меабуд». Матросы с фрегата «Кагул» утром подошли на шлюпках к «Ауни-Аллаху» и «Фейзи-Меабуду», стоявшим рядом у мыса Киой-Хисар, взобрались на палубы неприятельских судов, и перед ними открылась картина полного развала: турецкий адмиральский корабль был весь изрешечен русскими снарядами и медленно погружался в воду, кренясь на правый борт.

Когда Осману-паше стало несколько лучше, Нахимов распорядился переправить его на «Кагул». На «Императрице Марии» хватало раненых и без него, и лекари не могли уделять важному пленнику должного внимания. Прибыв на «Кагул», Осман-паша снова поведал нашим офицерам, что свои же матросы обокрали его, сняли с него шубу, вытащили ключ от каюты, а напоследок еще и избили. Наши посочувствовали.

Спустя некоторое время, придя в себя, Осман-паша сообщил и некоторые подробности сражения и предшествующих событий и, в частности, очень интересовался русским фрегатом «Кагул». Он обратился к капитан-лейтенанту Спицыну с вопросом:

– Какой русский фрегат был у мыса Керемпе 8 ноября и едва не попался нам, когда я считал его уже в своих руках?

Спицын улыбнулся:

– Вы находитесь как раз на этом фрегате!

– Какая грустная судьба! – печально вздохнул Осман-паша. – Еще недавно я мечтал видеть вас своим пленником, и вот уже сам пребываю в плену на вашем судне!

– На войне, как на войне! – пожал плечами командир «Кагула».

Вечером матросы на баке фрегата уже распевали только что сочиненную песню о знаменитой погоне:

 
А наш фрегат «Кагул» под ветер валит,
Фор-марсель полощет, бизань не стоит…
 

Вскоре на эскадру доставили пленных с корвета «Фейзи-Меабуд» и других неприятельских судов. На корабле «Чесма» были размещены пленные матросы, а на «Одессе» – турецкие офицеры. «Матросы наши отдавали пленным даже куртки свои», – писал очевидец.

Наиболее пострадавшим оказался брошенной турками 56-пушечный фрегат «Дамиад». «Одессе» сигналом с «Императрицы Марии» было приказано отвести его от берега, осмотреть и принять меры к исправлению, чтобы попытаться доставить в Севастополь, как трофей. Около полуночи пароход «Крым» вывел фрегат на глубокую воду, но буксирный трос оборвался, и фрегат навалился на корабль «Три святителя», сцепившись с ним бушпритами. Потребовалось выслать баркас, чтобы расцепить корабли. Затем «при внимательном осмотре оказалось, что фрегат “Дамиад” имел 17 подводных пробоин, вся подводная часть, рангоут и снасти до того повреждены, что без значительных исправлений, потребовавших бы много времени, его невозможно было бы привести до Севастополя…» Поэтому Бутакову было приказано его сжечь. За этим дело не стало, и последнее судно Осман-паши было уничтожено.

Незавидной оказалась судьба единственного нейтрального судна, оказавшегося на момент сражения в Синопской бухте. Это была небольшая ионическая шхуна, привезшая в Синоп уголь. И хотя специально по ней никто не целил, но от разлетающихся горящих головешек на шхуне то и дело вспыхивали пожары. При этом вконец растерявшаяся команда никак не могла выбрать якорь, чтобы уйти с линии огня. Затем на шхуну навалило один из дрейфующих и горящих фрегатов. Едва шхуна и фрегат сошлись бортами, как на палубу шхуны перескочило до сотни турок. Одни – для того, чтобы спастись (большинство), другие – чтобы перерубить якорные канаты и дрейфовать дальше (меньшинство). Однако ни обрубить якорь на шхуне, ни спастись на ней не удалось. Пожар с фрегата быстро перекинулся и на нее. Раздался вопль: «Спасайся, кто может!» И турки, и ионийцы начали бросаться в воду. Спустя несколько минут пламя на фрегате дошло до крюйт-камеры, раздался оглушительный взрыв. И фрегат, и несчастную шхуну разнесло в щепки. Как стало известно позднее, шкипер шхуны добрался вплавь до берега и там сразу же был ограблен местными жителями. Из команды шхуны погибли двое, остальные же во главе со шкипером отдались под покровительство австрийского консула.

К 9 часам утра 19 ноября лишь обломки турецких кораблей, плавающие по рейду, да торчавшие над водой перебитые мачты напоминали о минувшем сражении.

Всего в результате сражения турки потеряли десять боевых судов, пароход, два транспорта; были потоплены также два торговых судна и нейтральная шхуна. По сведениям неприятеля, турок погибло в день сражения до четырех тысяч человек. В воспоминаниях Осман-паши отмечены и полторы тысячи бежавших. Кроме самого вице-адмирала в плен попали еще три капитана фрегатов и около двух сотен матросов. Больше просто не брали, так как их некуда было размещать. Прибывшие несколько дней спустя в Синоп англо-французские пароходы нашли в городе и его окрестностях еще более двух сотен тяжелораненых турок.

С нашей стороны были убиты: корпуса штурманов прапорщик Высота и 37 нижних чинов; ранены: командир корабля «Императрица Мария» капитан 2-го ранга Барановский, мичманы Зубов, Костырев и Варницкий, корпуса штурманов штабс-капитан Родионов, прапорщик Плонский, морской артиллерии поручик Антипенко и 233 нижних чина. Более всего поредели команды кораблей «Императрица Мария» и «Ростислав», потери которых ранеными и убитыми составили 185 человек. На кораблях были подбиты 13 орудий и десяток станков.

«Ведомости о числе убитых и раненых в Синопском сражении» от 29 ноября 1853 года показывают, что на первый подвергшийся обстрелу корабль «Императрица Мария» приходится 16 убитых (42 %) и 59 раненых (40 %) из числа потерь эскадры. Второе место по потерям занимает «Ростислав» с 5 убитыми (12 %) и 105 ранеными (45 %); однако половина раненых появилась от разрывов собственных орудий, а другие могли явиться следствием стрельбы высоко расположенной батареи. На корабле «Великий князь Константин», вторым попавшем под огонь, насчитывалось 8 убитых (20 %) и 24 раненых (24 %); потери прочих экипажей были меньше. Если учесть, что в числе раненых насчитывалось немало легко пострадавших, оставшихся в строю, потери оказываются еще меньше. В частности, при сравнении ведомости состава моряков на эскадре 18 и 25 ноября 1853 года видна разница всего в 80 человек. Так как вряд ли за неделю, включавшую переход в Севастополь, поступили значительные пополнения, следует полагать, что число убитых, умерших от ран и определенных в госпиталь не превышало сотни.

Позднее специалисты определят, что эффект от действия бомб мог оказаться больше, если бы Нахимов перед боем не рекомендовал по возможности не наносить ущерб консульским домам. Увы, но иного выхода у командующего эскадрой просто не было. Вице-адмирал пытался сделать все возможное для сбережения города, прекрасно понимая, что это может стать поводом к конфликту с Лондоном и Парижем. В письме австрийскому консулу Нахимов писал, что искренне сожалеет о невольном разрушение города, и только необходимость подавить батареи заставила его стрелять бомбами. В подтверждение этих слов следует вспомнить, что с «Императрицы Марии» выпустили всего лишь пять бомб. Другие командиры не были столь щепетильны, ибо в любом случае город страдал от перелетов и взрывов турецких судов. Впрочем, итог сражения был и так более чем впечатляющ!

Глава четырнадцатая
Возвращение победителей

Когда эйфория первых победных часов прошла, флагманы и офицеры занялись делами насущными, и прежде всего подсчетом повреждений и их устранением. Исправление повреждений на эскадре началось вечером 18 ноября. Фрегаты «Кагул» и «Кулевчи», как и прежде, наблюдали за входом в бухту, а на остальных кораблях закипела горячая работа. Не имея даже кратковременного отдыха после сражения, моряки принялись готовить корабли к переходу в Севастополь.

Утром 19 ноября корабли эскадры объехал вице-адмирал Корнилов. Он осмотрел повреждения, справился о ходе ремонтных работ, говорил с командами, поздравлял их с победой. На каждом корабле Корнилов осмотрел раненых. «После битвы, – писал он, – я осматривал раненых – и ни одного выражения ропота или уныния…»

Для такого опытного моряка, как Корнилов, было понятно, что обратный переход эскадры в Севастополь в штормовом море представляет весьма сложную задачу.

«Рангоут и такелаж, – писал Корнилов, – до такой степени были изранены и порваны, что нельзя не удивляться, как на некоторых (кораблях) устояли мачты». Турки не прекращали обстрела русских кораблей даже тогда, когда для всех был ясен исход сражения: они ждали англо-французских кораблей с минуты на минуту. «Ожидание турками помощи от их западных доброжелателей… возбуждало в них желание сделать наши корабли не способными к движению».

Наиболее разбитой турецкими ядрами оказалась, разумеется, «Императрица Мария», принявшая на себя в начале боя всю ярость вражеского огня. Флагман Нахимова только на уровне нижнего дека 53 ядра, еще 25 – на уровне опер-дека. В верхнюю палубу попало два десятка ядер, сильно разбита была и корма. Еще большими оказались повреждения рангоута и такелажа. Фок-мачта получила 17, грот-мачта – 28, а бизань-мачта – 10 повреждений, в основном ниже уровня марсов. Приблизительно до этого уровня распределялись и пробоины в парусах. Это говорит о том, что в начале сражения турки стреляли очень даже неплохо.

Очень сильно пострадал «Три святителя», который к концу сражения находился в бедственном положении, и Нахимову пришлось принять срочные меры для его спасения. Ведомость отмечает 48 пробоин в обшивке, повреждения кормы, галерей, палубы и других деталей, что требовало не менее двух месяцев ремонта. Серьезные потери были и на «Ростиславе».

«Чесма» получила восемь несквозных пробоин по левому борту, из них два ниже опер-дека, одно попадание в грот-мачту и грота-рей, повреждение грот-салинга, да два попадания в крюйс-стеньгу и крюйс-брам-рей.

На «Париже» одно турецкое ядро пробило волнорез. Еще одиннадцать ядер попали в нижний дек, четыре – по оконечностям верхнего дека и четыре – выше. Еще четыре снаряда поразили корму. Серьезно повреждены были и паруса. «Париж» оказался одним из двух кораблей, который был способен дойти до Севастополя самостоятельно.

Всю ночь при свете горящих турецких судов, освещавших Синопскую бухту кровавыми отблесками пожаров, на наших кораблях шли работы. Все понимали важность и неотложность ответственного дела.

Записи в шканечных журналах кратко, буднично говорят о тех часах: «До 11 часов спускали побитый рангоут; сплеснивали и клали стопора на стоячий такелаж, закладывали сей-тали в помощь штагам и вантам; поднимали шкалы на мачты и клали на них найтовы…»

Утром 19 ноября сигналом по эскадре был сделан короткий перерыв. После отслуженного благодарственного молебна за дарованную победу и заупокойной службы по убиенным.

Тела погибших завернуты в их же парусиновые койки и тщательно зашнурованы. Кто-то перед этим успел сунуть в руки павшим товарищам иконки. В ногах у каждого – по ядру. Последний стежок парусной иголкой делается усопшему через нос – такова старинная морская традиция!

Наконец все погибшие уложены в ряд на откидных досках. В знак траура об умершем реи на корабле поставлены «козлом»: на одной мачте их отопили правым ноком, на другой левым. Корабельный флаг наполовину приспущен. Напротив погибших выстроилась команда с обнаженными головами с офицерами во главе. Вышел командир. Корабельный батюшка отслужил последний молебен. Командир сказал несколько прощальных слов. По команде отряженные матросы поднимают доски, и тела в саванах один за другим навсегда уходят в стылую черную воду. Грохочут холостыми залпами пушки верхнего дека – прощальный салют, как последнее «прости». Минута – и все уже кончено.

Старший офицер командует:

– Накройсь! Корабельные работы продолжить!

Вахтенный лейтенант кричит сигнальщикам:

– Флаг до места!

И вновь продолжалась работа. Перво-наперво убрали обломки, выбросили за борт разбитые части рангоута, расчистили палубы, насколько можно восстановили рангоут и такелаж, поменяли паруса. «Только неутомимая ревность к службе и знание морского дела офицеров и нижних чинов, – писал Нахимов, – могли в полтора суток поставить эскадру, потерпевшую капитальные повреждения в корпусе, рангоуте, такелаже и парусах, в состояние предпринять плавание в глубокую осень через все Черное море».

В адмиральском салоне «Императрицы Марии» адмиралы вечеряли за чаем.

– Увы, но с разгромом турок ситуация, дорогой, Павел Степанович, не улучшилась! – делился своими мыслями, размешивая сахар в стакане, Корнилов. – Из донесений наших крейсеров, стоявших в дозоре у Босфора, доподлинно известно, что англо-французская эскадра уже несколько раз выбиралась из пролива в Черное море, якобы на «практические» стрельбы. Кроме этого несколько фрегатов под предлогом поддержания связи со своими консулами уже доплывали до болгарских портов!

– Да-с, положение хуже губернаторского-с, – кивнул Нахимов, бросив в чай ломтик лимона. – Думаю, что сбежавший «Таиф» наверняка уже на подходе к Константинополю, а после его известия о синопском разгроме вполне можно ожидать появления у наших берегов и союзников. Можно только представить, каким лакомым куском представляется сейчас для них наша избитая эскадра. Помимо этого, я не исключаю и возможного нападения «Таифа» с другими пароходами. Наконец, пока ноябрьская погода не ухудшилась окончательно, нам надо выбираться из Синопа!

– Покинуть в Синоп следует в ближайшее время, пока в Константинополе не определились по дальнейшим действиям! – Корнилов отхлебнул обжигающего чаю. – Удивляюсь, какой у вас всегда на «Марии» вкусный чай!

– А мы заварки не жалеем-с, оттого и вкусен! – улыбнулся Нахимов.

Историк пишет: «С истреблением неприятеля еще не была кончена задача русской эскадры. Нахимов основательно предвидел, что известие о синопском погроме вызовет со стороны союзников Порты какое-нибудь решительное действие: наступление их флотов в Черное море, а может быть, и объявление войны. На этот случай необходимо было озаботиться немедленным возвращением эскадры в Севастополь, чтобы сосредоточить все средства для ведения оборонительной войны против двух могущественных морских держав. В Черном море в то время продолжал неистово свирепствовать порывистый восточный ветер; под могучим дуновением его ходил огромный, разрушительный вал, а состояние эскадры было такое, что без значительных исправлений многие суда не могли выдерживать волнения, а другие были лишены такелажа. На корабле “Императрица Мария”, например, было 60 пробоин, из коих многие в подводной части; на корабле “Три святителя” было 48 пробоин и повреждены все мачты; на корабле “Ростислав” было убито и ранено 104 человека… Исполнить вовремя последнюю задачу – привести победоносную русскую эскадру в Севастополь до прибытия в Синоп союзного флота – едва ли было не труднее, чем истребить турецкую эскадру; возможно же было это исполнение только при самой напряженной деятельности всех чинов. Еще не умолкли последние выстрелы страшной кровавой драмы, как – при необъятном зареве пожара в городе и на затопающих неприятельских судах, при потрясающих, оглушительных взрывах – все без исключения чины русской эскадры принялись за исправление повреждений. Несмотря на физическую и духовную усталость, работы неустанно продолжались всю ночь».

По настоянию Корнилова Павел Степанович Нахимов перенес свой флаг на «Константин». Поначалу командир эскадры долго отнекивался

– На «Марии» я пришел в Синоп, на «Марии» я дрался, на ней хочу и вернуться обратно!

– Все это так! – кивал, слушая друга, Корнилов. – Однако, дорогой Павел Степанович, есть и еще одна правда, и состоит она в том, что флагман обязан держать свой флаг на наименее поврежденном корабле, чтобы быть в готовности оказать помощь любому, в ней нуждающемуся. А что вы сможете сделать, сидя на разбитой «Марии»?

Приведенный аргумент на Нахимова подействовал, и он перебрался на «Великий князь Константин».

«Я уговорил начальника эскадры, – писал Корнилов, – пересесть на корабль “В. к. Константин”, который хотя и пострадал, но не в такой степени, как корабль “Императрица Мария”».

Спустя пару часов с «Константина» были сделаны следующие распоряжения по эскадре: «Кораблям “В. к. Константин”, “Париж”, “Три святителя”, “Ростислав” и “Чесма”, имея при себе пароходы “Одесса” и “Херсонес”, составить передовой отряд; корабли “Париж” и “Чесма”, как совершенно сохранившиеся, будут служить конвоем другим, отправляющимся не под полным вооружением; корабль “Императрица Мария”, требовавший особенных исправлений, поручен контр-адмиралу Панфилову; он на пароходе “Крым” с фрегатами будет конвоировать корабль».

После полудня с кораблей эскадры стали поступать доклады о готовности сняться с якоря. В исходе 4-го часа в Синопскую бухту вошел пароход «Громоносец», прибывший из Севастополя. К утру 20 ноября вся эскадра в составе шести линейных кораблей, четырех пароходов и двух фрегатов была изготовлена к выходу в море.

Перед выходом Нахимов послал на «Громоносце» письмо, адресованное австрийскому консулу, ибо турецкие власти еще не появились. Вице-адмирал писал, что его действия были вызваны необходимостью уничтожить корабли, направлявшиеся для возбуждения подданных России, и утверждал, что город пострадал главным образом от обломков турецких судов. Письмо Нахимов завершил словами: «…Теперь я покидаю этот порт и обращаюсь к Вам, как к представителю дружественной нации, рассчитывая на Ваши услуги, чтобы объяснить городским властям, что императорская эскадра не имела никакого враждебного намерения ни против города, ни против порта Синоп».

В 8 утра по сигналу с флагмана корабли начали поочередно сниматься с якоря.

Наиболее избитую «Императрицу Марию» надлежало буксировать пароходом «Крым» под флагом контр-адмирала Панфилова, при конвое фрегатов «Кулевчи» и «Кагул», прямо в Севастополь.

«Великий князь Константин», на который к этому времени уже перебрался Нахимов, вышел на буксире парохода «Одесса».

«Три святителя», в не менее бедственном виде, чем «Мария», шел на буксире парохода «Херсонес», а «Ростислав» – на буксире парохода «Громоносец».