Текст книги "Синопское сражение. Звездный час адмирала Нахимова"

Пристально наблюдая за действиями «Парижа», Нахимов повернулся к Барановскому:

– Не правда ли, отлично-с действует сегодня Владимир Иванович! Один фрегат-с к берегу лихо отбросил, а теперь и второй расстреливает всем бортом? Поднимите ему мою благодарность.

Барановский, скользнув взглядом по оборванным вантам и фалам, покачал головой:

– Сами видите, ваше превосходительство, что пока никаких флагов поднять не можем!

Нахимов кивнул головой:

– Что ж, на войне, как на войне!

Подозвав к себе Острено, он велел ему, не откладывая времени, идти шлюпкой и передать Истомину благодарность флагмана.

– Может быть, отложить сие до окончания боя? – робко заикнулся старший адъютант.

– Никак невозможно-с, – покачал головой Нахимов. – Все должно делаться в свое время, не раньше и не позже!

Спустившись по мусингам в стоявшую под бортом шлюпку, Острено скомандовал:

– На весла!

– Куда хоть идем, ваше благородие? – спросили гребцы.

– На «Париж»!

Матросы дружно перекрестились.

– Весла на воду! И ра-а-аз!

Буквально через несколько минут после убытия Острено пролетевшим совсем рядом ядром контузило в грудь стоявшего на верхней палубе капитана 2-го ранга Барановского. Из последних сил Барановский оперся на планширь, его шатало.

– Петр Иванович! Ступайте в лазарет! – кричал ему на ухо Нахимов. – Без вас справимся!

Барановский отрицательно помотал головой. Было видно, что ему очень плохо, но он держался. Спустя несколько минут обломок мачты на излете ударило ему в ноги, переломав их. Барановский молча упал на палубные доски.

– Санитаров! – крикнул Нахимов.

Подбежали санитары Федор Жемари и Иван Дмитриев. Оба в чужой крови и в собственном поту. Санитарам тоже достается – и раненых в лазарет носят, и ядра из трюма к орудиям, причем все «с особым рвением и смелостью». Подхватив под руки командира линейного корабля, санитары потащили его в корабельный лазарет.

В командование «Императрицей Марией» вступил старший офицер капитан-лейтенант Коцебу.

Почти одновременно одному из флаг-офицеров Нахимова мичману Костыреву оторвало осколком гранаты два пальца на левой руке; кроме него, ранено было еще два молодых офицера и человек шестьдесят матросов. Шестнадцать матросов оказалось убито.

Нахимов подозвал к себе старшего из своих адъютантов Острено.

– Вот что, Феофан Христофорович, Барановский ранен, и в случае моей смерти или ранения заканчивать сражение придется тебе! С замыслами моими ты знаком, потому и карты в руки!

«Я передал ему, – писал впоследствии Нахимов, – мой план сражения, и он бы довел его до конца, если б меня не стало».

Помимо Острено рядом с Нахимовым неотлучно флаг-штурман эскадры капитан корпуса флотских штурманов Иван Некрасов и старший артиллерийский офицер эскадры капитан корпуса корабельной артиллерии Яков Морозов – они глаза и уши командующего. Относительно капитана Некрасова Нахимов напишет в представлении на награду следующее: «Во время боя оказал примерную храбрость и мужество и под сильными неприятельскими выстрелами – завез верп как нельзя было лучше желать».

А раненых и убитых становилось все больше. Вот потащили в лазарет находившегося у флага прапорщика Павла Полонского, которому ядром оторвало руку. Из окровавленной культи ручьем лилась кровь. В аффекте Полонский пытался вырваться из рук санитаров и куда-то бежать.

– Быстрее тащите в лазарет! – кричали санитарам матросы. – А то кровью изойдет!

Нахимов со зрительной трубой под мышкой прохаживался по шканцам, наблюдая, как работают артиллеристы. Многих из них, те, кто были старослужащими, Нахимов давно знал. Вот распоряжаются у своих пушек неразлучные друзья Григорий Савин и Алексей Самотаев. У них дома и семьи в матросской слободке Бомборы, что на Корабельной стороне. Вот Артемий Попов, пьяница и матерщинник, но канонир от бога. На нижних деках сейчас наводят орудия и палят бывшие сослуживцы еще по «Силистрии» Иван Кондратьев, Петр Верещагин и Василий Стрельников.

Свой бой «Императрица Мария» завершила в 14 часов пополудни, когда перед ней больше не было достойных целей.

Матросы лили на обжигающе-горячие орудийные стволы воду с уксусом. Стволы шипели, как гигантские змеи. Здесь же, прямо у пушек, садились на палубу и вытирали черные от гари лбы:

– Хосподи, неужели уже все кончено!

* * *

С первых минут боя шедший за «Марией» «Великий князь Константин» под командованием капитана 2-го ранга Ергомышева открыл огонь правым бортом по батарее № 4 и по двум 60-пушечным фрегатам – «Навек-Бахри» и «Несими-Зефер». На батарейных палубах распоряжались лейтенанты Николай Гавришев и Николай Беклешев. На «Константине», так же как и на флагмане «Императрица Мария», нижняя батарея вооружена 68-фунтовыми бомбическими пушками.

Понимая, как важно с первых же минут боя захватить инициативу. Ергомышев послал в нижний дек лейтенанта Чайковского:

– Передай Гавришеву, пусть максимально ускорит пальбу бомбами!

На переданные слова Чайковского Гавришев только рукой махнул. Пытаясь пересилить орудийный грохот, он с надрывом прокричал на ухо Чайковскому:

– Сам видишь, Митрий, что артиллеристы, что черти в аду! Палим, как можем!

Махнув рукой, Гавришев пошел вдоль пушек, крича уже матросам:

– Навались, братцы! Командир просит палить со всею быстротой, как только умеем! Турок уже пятки салом смазывает!

– Ужо мы ему счас смажем! – кричали в ответ в азарте артиллеристы, накатывая тяжеленные орудия. – Пущай нашим бомбам возрадуется!

Основной удар «Константина» в начале сражения Ергомышев направил против сильнейшего турецкого фрегата «Навек-Бахри». Командир «Константина» решил не распаляться, а вначале уничтожить один фрегат, чтобы только потом взяться за второй. Поддержанный огнем «Чесмы», замыкавшей первую колонну русской эскадры, «Константин» бил и бил по «Навек-Бахри», и с каждым новым залпом там взлетали в воздух снасти, реи и человеческие тела. Видя «Константин» окруженным врагами, следовавший за ним корабль «Чесма», пренебрегая направленным против него частым огнем береговой батареи № 3, открыла огонь свой против фрегата «Навек-Бахри».

С «Константина» сквозь густой дым удавалось все же рассмотреть множащиеся разрушения на неприятельском фрегате. Было очевидно, что долго он не продержится. И точно, вскоре «Навек-Бахри» превратился в сплошной костер. На турецком фрегате началась паника. Турки десятками бросались за борт и плыли к берегу, многие тут же тонули. Попытки капитана фрегата Али-бея остановить свою команду никакого успеха не имели. Впрочем, ему повезло все же больше, чем Осман-паше. Али-бея не избили, не ограбили. Спасающимся было просто не до него. Спустя 20 минут после открытия огня огромный столб дыма поднялся над Синопской бухтой и сильный взрыв заглушил артиллерийскую канонаду.

Если вам, уважаемый читатель, случится побывать в турецком морском музее в Стамбуле, то там вам непременно расскажут историю про храброго капитана «Навек-Бахри» Али-бея, который, дескать, сам взорвал фрегат вместе со всей командой. Но не верьте экскурсоводу, так как правды в его рассказе нет ни на грош! Зачем вообще было Али-бею и его команде просто так, без всякой причины взрываться в начале боя, причем без всякого вреда неприятелю! Не лучше ли было показать свое геройство, продолжая борьбу, как иные? Увы, но истинной причиной страшной смерти всей команды и его капитана стала русская бомба…

Взрыв «Навек-Бахри» был настолько силен, что грудами обломков и человеческих тел, выкинутыми этим взрывом на берег, была полностью завалена батарея № 4. На артиллеристов с неба падали оторванные головы, руки и ноги, человеческие внутренности. Кого-то на месте убивало обломком орудийного лафета, кого-то – куском рангоута. Огромные жертвы и главное – ужас от падающих с неба мертвых тел был так силен, что батарея прекратила огонь. Большая часть артиллеристов была убита обломками «Навек-Бахри», те же, кто остался в живых, пребывали в ужасе. Они просто разбежались. Но разве можно их за это винить!

– Аллах явил нам конец света! Он не желает нашей победы над неверными и так жестоко карает своих рабов! – кричали бегущие по улицам Стамбула обгоревшие артиллеристы. – Спасайтесь, правоверные!

Тем временем, развернувшись на шпринге, «Константин» уже открыл огонь по второму 60-пушечному неприятельскому фрегату – «Несими-Зефер». В час пополудни якорная цепь «Несими-Зефера» была перебита, и его прижимным ветром понесло к берегу. С перебитыми стеньгами и реями, с поврежденным рулем и разбитыми орудиями фрегат выбросился на остатки мола возле греческого предместья.

Вскоре за тем был полностью разбит и корвет, который выбросился на берег у батареи № 5.

Из хроники сражения: «После того как фрегат “Навек-Бахри” был взорван и фрегат “Несими-Зефер” выбросился на мель, левый фланг турецкой боевой линии замыкался корветом “Неджми-Фешан”. Этот корвет не спускал флага и продолжал непрерывно обстреливать русские корабли, что вынудило Ергомышева избрать его главной мишенью для орудий правого борта “Константина”. Сразу же после выхода из строя “Несими-Зефера” корабль “Константин” перенес весь огонь на “Неджми-Фешан”, и с каждым выстрелом русского корабля на неприятельском судне увеличивались разрушения. Несколько бомб, пронизав борт турецкого корвета, разорвались во внутренних помещениях и вызвали пожар. Еще через несколько минут снаряд, пущенный с “Константина”, продырявил наружную обшивку корвета, и через пробоину хлынули потоки воды. Вскоре корвет “Неджми-Фешан” также был отброшен на берег к батарее № 5, и на корабле “В. к. Константин” заиграли отбой».

* * *

84-пушечная «Чесма» замыкала правую колонну линейных кораблей. Командовал кораблем капитан 2-го ранга Микрюков. Молодым мичманом прошел он Варну и Анапу, дрался в боях при Пендераклии, Ачкесаре и при Геленджике, крейсировал у абхазских берегов, ходил в десанты.

Что касается «Чесмы», то в начале боя она сосредоточила свой огонь на фрегате «Навек-Бахри». Когда же тот совместными усилиями был уничтожен, «Чесма» развернулась на шринге к батареям № 4 и № 3.

– Ну теперь, червяки земляные, и ваш черед настал!

«Подойдя к своему месту против турецкого фрегата и двух береговых батарей сажень на 50, – вспоминал позднее мичман Обезьянинов, – мы бросили якорь и стали на шпринг, и тотчас же начали действовать: начали залпом из всех орудий, но в это время турецким ядром перебило у нас шпринг, и корабль стало поворачивать по ветру носом к неприятелю под его продольные выстрелы; положение критическое, но старший лейтенант Купреянов не зевал, тотчас распорядился завозом нового верпа, который на всякий случай был готов на баркасе, достаточно было нескольких минут, чтобы все дело исправить. Новый верп был заведен, и корабль завернул бортом к неприятелю, тотчас открыли успешный огонь с другого, уже противоположного, борта».

В ответ на выстрелы крепостных пушек комендоры «Чесмы» мощным огнем сметали береговые укрепления, которые теряли одно орудие за другим. В этой дуэли особо отличились лейтенанты Михаил Белкин и Михаил Шемякин, командовавшие орудийными деками. Ни один выстрел линейного корабля не пропадал даром, и огонь турецкой батареи становился все слабее. Разрушенные укрепления, подбитые и исковерканные пушки, множество убитых и раненых – такова была жуткая картина на берегу. Турки пытались было отстреливаться, но затем просто разбежались.

Подавив сопротивление батареи № 4, «Чесма» перенесла огонь всех орудий на батарею № 3. Хотя эта батарея находилась на значительном отдалении от центра сражения, тем не менее ее каленые ядра достигали русских кораблей первой колонны.

– Весь огонь сосредоточить на неприятельской батарее! – распорядился командир «Чесмы» Микрюков. – И ни на что более не отвлекаться!

Описывая в воздухе огненный след, к берегу полетели десятки бомб и ядер. Своим огнем «Чесма» надежно прикрыла «Императрицу Марию» и «Константин», которые в это время заканчивали разгром левого фланга турецкой эскадры. От меткого и непрерывного бомбардирования ответный огонь турок с берега быстро слабел. С «Чесмы» было видно, как осыпаются амбразуры, заваливаются траверзы на батарее. Наконец с берега раздался одинокий выстрел. Вслед за этим остатки батареи накрыл полновесный бортовой залп, и батарея № 3 замолчала навеки.

Уничтожение батареи № 3 имело свои неожиданные последствия. Дело в том, что на ней с самого начал боя находился губернатор Синопа Гуссейн-ганзи-паша. Когда дело стало принимать нешуточный оборот, губернатор не стал испытывать судьбу и бежал из города. Вместе с ним бежал и начальник батареи. За начальниками, как это обычно бывает, бросились в разные стороны и остальные. Что касается губернатора, то его бегство видел весь город.

– Гуссейн бежал! Гуссейн бежал! – кричали турчанки и, хватая детей, мчались по улицам.

Началась всеобщая паника, и вот уже толпы турок бросились в близлежащие горы. Вслед за ними устремились и турецкие солдаты, обслуживавшие батареи.

Из рапорта П.С. Нахимова: «Корабль “Чесма” до взрыва неприятельского фрегата “Навек-Бахри” действовал также по нему и по батареям № 4 и № 3, потом, поворотясь к батареям, срыл обе».

Ветер развеивал густые клубы порохового дыма. Время от времени корпуса русских линкоров сотрясались от мощных взрывов – то уходили в небытие последние суда Осман-паши.

Глава двенадцатая
В колонне контр-адмирала Новосильского

Левую колонну вел за собой в бой «Париж» под флагом младшего флагмана. Контр-адмирал Новосильский был личностью на флоте Черноморском известной и всеми почитаемой. Когда-то старшим офицером под началом Казарского он дрался на героическом бриге «Меркурий», за что получил орден, чин и пистолет в фамильный герб, затем спустя несколько лет тем же бригом и командовал. Водил эскадры, командовал дивизией, и вот теперь он ведет за собой колонну боевых кораблей в главное морское сражение своей жизни.

Рядом с высоким и худым Новосильским – командир «Парижа», крепко сбитый и курносый Истомин. Командир «Парижа» еще мичманом прошел Наварин, а затем всю жизнь считался одним из любимейших учеников адмирала Лазарева. «Парижем» он командует уже четыре года с момента спуска корабля на воду, а потому и корабль и команду знает, да и в себе уверен.

Уверенность командира передается и остальным. На шканцах «Парижа» царит полная тишина, а если кто и говорит, то только вполголоса. Громко подаются лишь общекорабельные команды. Так заведено на «Париже» с первого дня, так происходит и сейчас в бою.

Старший офицер «Парижа» Павел Перелешин время от времени поглядывал на окутанный уже первыми пороховыми клубами «Великий князь Константин». Где-то там, среди вспышек орудий, сейчас сражался его старший брат Михаил, в такой же должности старшего офицера и в таком же чине капитан-лейтенанта. Братья – представители старого морского рода. Шутка ли, но одновременно на флоте в ту пору служило России сразу пять офицеров Перелешиных! Мало этого, на «Париже» при Павле еще и племянник Николай – 16-летний юнкер, пусть обвыкает!

За «Парижем» грузно ворочал в бухту «Три святителя».

Корабли второй колонны нашей эскадры противостояли правому флангу турецкой боевой линии. Едва головной «Париж» вышел на дистанцию огня, Новосильский повернулся к Истомину:

– Владимир Иванович, пора!

– По местам! – кричали, срывая голоса, батарейные офицеры.

Заряжающие ловко засовывали в разгоряченные стволы пороховые картузы, быстро принимают от подавальщиков ядра. Секунда, и черные шары тоже исчезли в пушечных жерлах, затем туда же досылаются в два удара прибойниками и пыжи. Пушки разом накатываются в порты.

– Готово! – кричит прислуга.

– Пальба по порядку номеров! – несется откуда-то сверху сквозь клубы пороховой гари.

– Пали! – кричат батарейные офицеры, и линейный корабль сотрясается от одновременного залпа десятков орудий.

«Париж» открыл огонь сразу же после «Марии», поражая турецкий корвет «Гюли-Сефид», фрегат «Дамиад» и центральную береговую батарею № 5. Первый залп был самым сокрушительным и страшным. Матрос Антон Майстренко вспоминал: «Он (“Париж”) как подтянулся, залпом как дал (60 орудий сразу), так батарею и разбил – только пыль пошла. Она, батарея, стояла как бы над самой водой, а тут в море и повалилась со всем запасом».

Одновременно «Париж» встал и на шпринг, на что ему потребовалось всего 4,5 минуты – результат, недоступный большинству даже на учениях!

На первый взгляд правое крыло турецкой эскадры, состоящее из трех фрегатов и корвета под общим началом Гуссейна-паши, выглядело несколько слабее левого, но его поддерживали весьма мощные батареи № 5 и № 6. В то время как «Париж» вел перестрелку с корветом «Гюли-Сефид» и отражал яростный огонь фрегатов «Дамиада» и «Низамие», его задний мателот корабль «Три святителя» сошелся в поединке с фрегатом «Каиди-Зефер». На долю же «Ростислава» помимо корвета «Фейзи-Меабуд» пришлась и батарея № 6.

Орудия правого борта «Парижа» работали безостановочно. Позднее будет подсчитано, что «Париж» выбросил бомб больше, чем любой другой корабль, – 7011. Немудрено, что через полчаса после начала сражения турецкий корвет «Гюли-Сефид», стоявший рядом с фрегатом Османа-паши и оказывавший ему огневую поддержку против флагманского корабля Нахимова, был уже сильно избит русскими снарядами, потерял фок-мачту и несколько орудий. Командир корвета Сали-бей оставил свой корабль и предпочел спастись бегством. Вскоре на корвете возник пожар, и огонь стал постепенно добираться до крюйт-камеры. Наконец в 1 час 15 минут пополудни раздался сильный взрыв, и «Гюли-Сефид» взлетел на воздух. Уничтожив неприятельский корвет, Истомин оказал непосредственную поддержку своему флагманскому кораблю.

Историк пишет: «Капитан 1-го ранга Истомин, увидев, что флагманский корабль Нахимова находится под жестоким огнем нескольких турецких судов, избрал основной мишенью для орудий “Парижа” не правый фланг турецкой боевой линии, против которого он должен был действовать по диспозиции, а корвет “Гюли-Сефид”, стоявший против “Императрицы Марии”. Только после того, как положение русского флагманского корабля улучшилось в результате уничтожения и выхода из строя трех неприятельских судов (“Навек-Бахри”, “Гюли-Сефид”, “Ауни-Аллах”), Истомин перенес огонь на правый фланг противника».

Пренебрегая опасностью, под градом неприятельских ядер, книпелей и картечи, матросы во главе со шкипером Иваном Яковлевым исправляли такелаж и заделывали пробоины. Раненые отказывались уходить с боевых постов.

Мичман Коля Ребиндер с верхней батареи никак не мог из-за плотного дыма разглядеть цель. Увидев на юте штурмана Родионова, закричал ему:

– Укажите направление батарее!

Из-за пушечных выстрелов Родионов Ребиндера скорее понял, чем расслышал. С юта ему действительно было лучше видно, так как дыма в корме было значительно меньше.

– Сейчас! – крикнул Родионов и начал высматривать цель для Ребиндера, но тут вдруг очередное ядро попало в стоящий около него катер. Летящая от него во все стороны щепа вонзилась сразу в нескольких местах в лицо штурмана. Родионов левой рукой обтер кровь с лица, а правую протянул, чтобы показать направление мичману. В этот момент следующее ядро ударило в руку, оторвав ее. Родионов молча рухнул на шканцы.

Покончив с неприятельским корветом, «Париж» мимоходом обстрелял продольным огнем дрейфовавший мимо «Ауни-Аллах», а затем сосредоточил огонь по фрегату «Дамиад» и береговой батарее № 5. Бомбические снаряды русского корабля производили сильные разрушения на батарее и на неприятельском фрегате. Лейтенант Никитин, руководивший огнем бомбических орудий, проявил «отличное мужество и превосходные распоряжения при действиях бомбической батареи». Вскоре фрегат «Дамиад», не выдержав меткой прицельной стрельбы русских комендоров, обрубил цепь и вышел из боевой линии турецкой эскадры. Течением и ветром его отбросило к юго-западному берегу полуострова. Турецкая эскадра лишилась еще одного фрегата.

Турки ожесточенно сопротивлялись. Поворотившись на шпринге, «Париж» обратил свой левый борт против наиболее мощного турецкого фрегата на этом фланге «Низамие», над которым трепетал флаг Гуссейна-паши. Младший флагман турецкого флота дрался отчаянно и яростно. Уже второй час оба дека фрегата «Низамие» озарялись вспышками выстрелов, и корпус судна содрогался от непрерывной стрельбы. Некоторые орудия «Низамие» были исковерканы еще в результате обстрела «Ростиславом», но младший флагман Гуссейн-паша (человек неробкого десятка!) решил сражаться до последней возможности. Конец «Низамие» пришел от «Парижа». К 2 часам пополудни несколько залпов «Парижа» разворотили турецкий фрегат окончательно. С треском рухнула и полетела в воду фок-мачта, вслед за ней фрегат лишился и бизани. Для флагмана Гуссейн-паши все было кончено. На «Низамие» творилось что-то невообразимое: смерть была всюду, ядра и бомбы разносили в щепы верхнюю палубу и галереи, крушили переборки, взламывали наружную обшивку. В начале третьего часа пополудни горящий «Низамие» бросился к берегу. Ни о каком сопротивлении речи уже не шло. Сотни турок кинулись к выходным трапам, прыгая за борт. Гуссейн-паша, тоже старый наваринец, как и его старший флагман, до последнего не покидал шканцев и сошел в шлюпку, когда пожар подобрался к нему уже вплотную. Спустя несколько минут горящий остов «Низамие» ветром вынесло на берег и навалило на еще огрызающийся фрегат «Дамиад», который к этому времени также испытал на себе силу орудий «Парижа».

Моряки «Парижа» посылали последние снаряды по турецким судам, и командующий эскадрой, наблюдая за ходом боя, высоко оценивал умелые действия капитана 1-го ранга Истомина. «Нельзя было налюбоваться, – доносил впоследствии П.С. Нахимов, – прекрасными и хладнокровно рассчитанными действиями корабля “Париж”; я приказал изъявить ему свою благодарность во время самого сражения, но не на чем было поднять сигнал: все фалы были перебиты». Адъютант Феофан Острено, подойдя на шлюпке к борту «Парижа» под непрерывным обстрелом противника, передал морякам Истомина благодарность командующего, которая была воспринята криками «ура».

Расправившись с фрегатами, «Париж» сосредоточил внимание на батарее № 5, после чего судьба ее была также предрешена.

Из воспоминаний очевидца: «…Картина была восхитительная. Посредине рейда, как громадные кресты над могилами, торчали мачты потопленного фрегата с реями поперек. На отмели горел турецкий пароход. Город пылал в нескольких местах… Русские корабли в дыму, как в облаках, извергали смерть и огонь. Турки не могли более бороться, они начали садиться на гребные суда, спасаясь на берег; другие, расклепывая цепи, бросались на отмели и оттуда спасались вплавь. В 4-м часу все было кончено; только два фрегата, свалившись с мели… продолжали бой, наконец, и их турки начали оставлять, лишь несколько фанатиков отстреливались из трех орудий… Федор Михайлович Новосильский рассердился. “Париж” дал залп и Синопский бой отошел в историю».

* * *

С начала сражения головной корабль левой колонны «Париж» энергично поддерживал огнем следовавший за ним в кильватере «Три святителя». «Три святителя» открыл огонь через две минуты после «Императрицы Марии». Первые два залпа он сделал левым бортом по батарее, фрегатам «Каиди-Зефер» и «Низамие».

Помимо судов, по которым «Три святителя» палил вместе с «Парижем», линейному кораблю пришлось одновременно отстреливаться и от 54-пушечного «Каиди-Зефера».

«Команда вела себя выше всякой хвалы. Что за молодецкая отвага, что за дивная хладнокровная храбрость! – вспоминал участник боя мичман Сатин. – Как теперь вижу: стоит красавец-комендор знаменосец 32-го экипажа, Иван Дехта, и держит большим пальцем правой руки запал у только что выстрелившего орудия. Вырвало ядром рядом с ним двух человек, он бровью не пошевельнул, только скомандовал, когда орудие было готово: “К борту!” И этот же самый Дехта, бледный, как полотно, через две недели дрожащей рукой вынимал жребий на Георгиевский крест. Достойных было слишком много!»

Прошло всего несколько минут после постановки на якорь, как турецкое ядро перебило канат шпринга, и «Три святителя» стало быстро разворачивать кормой к туркам, относя ветром к северо-западу, прямо к батарее № 6. Турки, конечно же, воспользовались столь уникальной ситуацией.

«Мы могли отстреливаться только половинным числом орудий, – вспоминал участник событий, – а передние орудия нашего корабля приходятся против корабля “Париж”.

Кутров мгновенно оценил изменившуюся ситуацию:

– Прекратить огонь из батарей левого борта!

Десятки орудий “Трех святителей” разом замолчали.

Разворот корабля не укрылся от турок, те, разумеется, поняли, что на “Святителях” перебит шпринг, и сразу усилили обстрел. Батарея № 6 стала поражать корабль продольными залпами. Вместе с ней усилили свой огонь фрегаты “Низамие” и “Каиди-Зефер”. В клочья летел такелаж и рангоут. У младшего флагмана Гуссейн-паши появился реальный шанс на успех.

Одно из каленых ядер попало в кубрик, и только благодаря действиям трюмных матросов удалось ликвидировать пожар. Так же быстро был ликвидирован пожар на юте, где умело действовал боцман Кузьма Пернов.

На помощь “Трем святителям” немедленно пришел “Ростислав”. Плюнув на огонь турецких фрегатов, капитан 1-го ранга Кузнецов подвернул свой корабль и обрушил артиллерию всего борта на батарею № 6.

Тем временем, в баркас с “Трех святителей” прыгнул мичман Варницкий, чтобы завести якорь-верп и снова поставить линейный корабль на шпринг. Однако едва баркас отвалил от “Трех святителей”, сразу несколько ядер разнесло его в щепки. Матросы попрыгали в воду, удерживая на плаву раненного щепою мичмана. К тонущим подошел второй баркас. Мичмана и матросов затащили туда.

– У нас есть еще дополнительный верп, потому вперед! – распорядился Варницкий.

Матросы дружно налегли на весла. Под обстрелом десятков орудий моряки не только завезли верп, но и невредимыми вернулись на корабль. Уже после сражения мичман рассказывал:

– До сих пор не пойму, как остался в живых! Ядра пролетали так близко, что едва не задевали волос на голове!

“Три святителя”, подтянувшись на новом шпринге, развернулся левым бортом против неприятеля и наконец-то обрушил на него огонь своих орудий. Наши артиллеристы были злы и палили особо истово. Через какую-то четверть часа противостоявший “Трем святителям” фрегат “Каиди-Зефер” запылал.

– Подворачиваем и переносим огонь на ближайший корвет! – распорядился капитан 1-го ранга Кутров. – Наводить и палить самостоятельно!

Тем временем “Каиди-Зефер” с разбитым рангоутом и множеством бортовых пробоин вышел из боевой линии, прошел между берегом и фрегатом “Низамие” и стал на мель невдалеке от береговой батареи № 6. Команда фрегата во главе с капитаном вплавь бросилась на берег».

Из хроники сражения: «“Три святителя” продолжил бой с тремя фрегатами и заставил “Каиди-Зефер” встать на мель у берега. Во время сражения на корабле вспыхивали пожары от своих выстрелов и попадания каленого ядра, последнее оказалось слабо нагрето, и его удалось загасить. После 14.30 только “Дамиад”, прикрытый корпусом “Низамие”, продолжал стрелять по кораблям “Три святителя” и “Париж”, пока последний не подавил его сопротивление. Для корабля “Три святителя” бой закончился в 15.30. Потери: 8 убитых и 18 раненых».

* * *

84-пушечный «Ростислав» замыкал левую колонну. На шканцах «Ростислава» невозмутимо под ядрами расхаживал капитан 1-го ранга Александр Дмитриевич Кузнецов. Из всех нахимовских командиров Кузнецов был самым старшим по возрасту. Морской корпус он заканчивал вместе с Нахимовым, за штурм Варны в 1829 году был произведен в капитан-лейтенанты «за отличие», но, несмотря на несомненные боевые заслуги, опыт и прекрасные морские качества, к началу войны все еще ходил в капитанах 1-го ранга. Причиной тому был невероятно независимый и взрывной характер командира «Ростислава». Кузнецов ничего и никого не боялся, а потому имел немало врагов среди начальства. Да и поднимать свои флаги на «Ростиславе», зная неуживчивый характер командира, адмиралы не любили. Широкоплечий и кряжистый, Кузнецов, казалось, никогда не улыбался, будучи суровым с подчиненными, нелюдимым по жизни и не слишком почтительным с начальниками.

– Люблю риск! – не раз признавался сослуживцам командир «Ростислава». – Бояться нам, смертным, особенно нечего, все равно рано или поздно помрем, так лучше уж, чтобы красиво!

В свое время, будучи еще капитаном 2-го ранга, послал матерно повысившего было на него голос контр-адмирала Мельникова, за что был отдан под суд, и, хотя отделался лишь штрафом в формуляре, который являлся существенным препятствием при продвижении по службе и награждениях. В силу этого Кузнецов 11 лет отбарабанил в ожидании эполет капитана 1-го ранга и получил их лишь после неоднократных ходатайств своего друга и однокашника Нахимова. Из всех командиров линейных кораблей Кузнецов был и самым опытным – только линейными кораблями он к началу войны откомандовал уже четырнадцать лет.

«Ростислав» встал на шпринг последним. Двигаясь к своему месту, он яростно палил по неприятельским судам и батареям. Первоначально корабль стрелял по «Низамие», корвету «Фейзи-Меабуд» и батарее № 6, а затем сосредоточил усилия на двух последних целях. При этом по приказу Кузнецова артиллеристы палили двумя ядрами. Эффект от такой стрельбы был большой, но риск немалый. Матросы с опаской заряжали орудия двумя ядрами: а вдруг сейчас именно у них разорвет ствол и тогда порвет всех в клочья. Успокаивая артиллеристов, Кузнецов сам подходил и становился у очередной стреляющей пушки. Пушка пальнет, он переходит к следующей. Присутствие командира разом успокаивало людей.

– Александр Дмитриевич, вы словно в рулетку играете! – поинтересовался у командира вахтенный лейтенант Павел Гусев.

– В азартные игры никогда не играл, а судьба наша от нас не зависит! – усмехнулся седой капитан 1-го ранга. – Каждому свое предопределено, можно помереть, упав с кровати, а можно уцелеть в десятке сражений! Тут не угадаешь!

От перенапряжения стволов на «Ростиславе» все же в клочья разорвало несколько пушек, но и урон турок от ростиславовских пушек был огромен.

Во время артиллерийской дуэли с «Фейзи-Меабудом» одна из турецких гранат попала прямо в орудие «Ростислава», разорвав его, пробила палубу и подожгла пороховой кокор.

– На гондеке пожар! – закричал вахтенный начальник лейтенант Гусев.

К горящему кокору кинулись матросы во главе с мичманом Сашей Житковым. Ведрами залили горящий кокор. Вокруг разбитой пушки вповалку десятки людей, обожженных и раненых. Стоны, крики, мат.