Текст книги "Синопское сражение. Звездный час адмирала Нахимова"

Глава семнадцатая
Судьбы синопцев

По-разному сложились судьбы героев Синопа. Однако большинство из них прошли севастопольскую страду, и многие нашли свой конец на бастионах чести. Выжило меньшинство, но до последних дней эти немногие выжившие были верны своему синопскому и севастопольскому братству.

В октябре 1854 года началась небывалая по драматизму и героизму оборона Севастополя. Из обращения вице-адмирала Корнилова к морякам-черноморцам: «Войска наши после кровавой битвы с превосходным неприятелем отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его. Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах? Он привел двойное количество таких, чтобы наступать с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли – разбить врага на воде. К тому же мы нужны для защиты города, где наши дома и у многих семейства. Главнокомандующий решил затопить несколько старых кораблей на фарватере. Они временно преградят вход на рейд и вместе с тем усилят войска».

Из донесения генерала Тотлебена: «Наше положение критическое, ежеминутно готовимся мы встретить штурм вдесятеро сильнейшего неприятеля и, по крайней мере, умереть с честью. Начертание укреплений и расположение войск определил мне генерал-адмирал Корнилов вместе с храбрейшим адмиралом Нахимовым, но случаются дни, когда мы все теряем даже малейшую надежду».

Когда неприятельские авангарды подошли к внешнему обводу города, они были поражены. Впереди ощетинившись сотнями стволов, их ждали только что воздвигнутые укрепления. Пораженные увиденным, командующий французской армией генерал Конробер и английский лорд Роглан от немедленного штурма отказались. Не менее удручающая картина ожидала союзников у Севастополя и со стороны моря. Вход в Севастопольскую гавань был надежно перекрыт.

Так что же происходило в эти дни в Севастополе? Брошенный князем Меншиковым город был оставлен даже без руководителя-единоначальника. Все руководство по собственной инициативе взяли на себя Корнилов и Нахимов, взяли фактически самовольно и властно. Первый отвечал за оборону Северной стороны города, а второй – Южной.

На второй день после Альминского сражения Корнилов собрал на совещание командиров кораблей. Вице-адмирал предложил выйти в море и атаковать неприятеля. Гибель Черноморского флота была бы при этом почти неизбежной, но Корнилов рассчитывал нанести немалый урон и союзникам, заставив их отказаться от действий в Крыму. Меншиков выходить в море флоту не разрешил, приказав затопить часть кораблей на входе в бухту, а Корнилову велел отправляться в Николаев. История донесла до нас ответ Корнилова:

– Остановитесь! Это самоубийство… К чему вы меня принуждаете! Но чтобы я оставил Севастополь, окруженный неприятелем, – невозможно!

Утром следующего дня на входе в бухту, преграждая путь возможному прорыву неприятельского флота, легли на дно семь судов. Обходя на катере обреченные суда, Корнилов говорил плачущим матросам:

– Грустно уничтожать свой труд!.. Но надобно покориться необходимости! Москва горела, а Русь от этого не погибла!

Экипажи затопленных кораблей с пушками и абордажным оружием были сразу направлены на создаваемые бастионы. Там уже вовсю трудились солдаты гарнизона и местные жители. На бастионах неотлучно находились и Корнилов с Нахимовым. Они же назначили своего младшего товарища контр-адмирала Истомина командиром важнейшей оборонительной позиции города – Малахова кургана.

Душой обороны Севастополя стал Корнилов. Его, как и Нахимова, видели всюду. Скромный Нахимов, не раздумывая, признал старшинство своего младшего товарища и помогал ему во всем, не зная ни сна, ни отдыха.

В чем же главная заслуга вице-адмирала Корнилова? Да прежде всего в том, что именно он вдохнул веру в защитников брошенного на произвол судьбы города, именно он сумел задать столь высокий дух патриотизма и мужества, что его с лихвой хватило до конца обороны. Сошедшие по его приказу на берег моряки привнесли на бастионы то особое отношение к выполнению своего долга, каким во все времена славился наш флот. Бастион воспринимался ими не иначе, как корабль, ведь командовали там их же командиры кораблей, а служба правилась согласно морскому уставу по боцманским свисткам. А потому дрались моряки за бастионы, как за свои корабли, на которых ни при каких обстоятельствах нельзя спускать Андреевского стяга. Впоследствии с каждым днем обороны количество матросов на бастионах из-за больших потерь уменьшалось, но их боевой дух и морские традиции оставались неизменными.

Подойдя к городу, союзники начали окапываться и устанавливать осадные батареи. И вот грянуло 5 октября – день первой генеральной бомбардировки Севастополя. Едва началась пальба, Корнилов и Нахимов были уже на линии огня. Объезжая под выстрелами линию обороны, они встретились на Пятом бастионе. Затем Корнилов поспешил на Малахов курган. Мог ли кто тогда знать, что адмиралы видятся последний раз?

Буквально через час только что прибывший на курган Корнилов будет смертельно ранен ядром в пах. Упав наземь, он успеет еще прошептать подбежавшим к нему офицерами:

– Отстаивайте же Севастополь!

Буквально на следующий день матросы выложили из ядер на месте гибели адмирала памятный крест. Позднее же здесь будет поставлен памятник: умирающий Корнилов, показывающий рукой на раскинувшийся у подножия кургана город, а ниже его слова, обращенные потомкам: «Отстаивайте же Севастополь!» А сам Малахов курган матросы станут теперь называть не иначе, как Корниловским бастионом.

Они были очень разными людьми – Нахимов и Корнилов. И если первый был матросским любимцем, то второй отличался аристократизмом и романтичностью. Ранний портрет Корнилова. Он капитан брига «Фемистокл». Элегантно расслабленная поза, «байроновский» платок, небрежно обвязанный вокруг шеи. Нахимова представить таким просто невозможно. Карьера Корнилова была столь стремительна, что он обошел многих, в том числе и старшего возрастом Нахимова. После смерти Лазарева Корнилов – номинальный начальник штаба Черноморского флота, но фактический его командующий. Еще год-два, и он поднимет на грот-мачте полный адмиральский флаг. Отношения двух великих флотоводцев не были, увы, столь идеальными, как их пытаются представить некоторые историки. Корнилов, признавая талант Нахимова и по-человечески любя его, в то же время ревновал Нахимова к славе.

Еще когда они вдвоем планировали десантную операцию на Босфор, Корнилов предлагает Меншикову убрать Нахимова с эскадры, назначив его командиром Севастопольского порта. Эскадру на Босфор Корнилов хотел вести сам. Начальник штаба флота мечтал о личной победе. Именно поэтому он, бросив все на пароходо-фрегате, мчится к Синопу, чтобы успеть вступить в командование эскадрой до начала сражения. Но опаздывает. Нахимов уже победитель. И его имя, а не Корнилова, отныне занесено в скрижали истории. Но Корнилов не успокаивается. Всю жизнь он мечтал о подвиге, а потому вновь хочет выйти во главе флота, теперь уже на бой с англичанами и французами. И лишь «холодный душ» Меншикова возвращает его к реальности. Именно затопление кораблей на входе в бухту меняет Корнилова. От былого байроновского романтизма не остается и следа. Все мелкое, наносное как-то сразу отступает в нем прочь, оставляя место лишь самому главному – желанию во что бы то ни стало отстоять Севастополь, защитить от врага эту малую, но святую для него пядь отеческой земли.

Именно в Севастополе Корнилов обретет свою славу, уже совершенно не заботясь о ней. Здесь он примет смерть и станет бессмертным. «…Будем держаться до последнего. Отступать нам некуда – сзади нас море. Всем начальникам я запрещаю бить отбой; барабанщики должны забыть этот бой. Если кто из начальников прикажет бить отбой, заколите такого начальника, заколите барабанщика, который осмелится ударить позорный бой. Товарищи, если бы я приказал ударить отбой, не слушайте, и тот подлец будет из вас, кто не убьет меня…» Из обращения В.А. Корнилова к гарнизону Севастополя.

Роковую весть о смерти друга Нахимов узнал, когда неприятельский огонь уже начал слабеть. Вечером его видели у гроба Корнилова. Не стесняясь своих слез, Нахимов плакал и целовал павшего товарища.

Из рассказов капитан-лейтенанта Асланбекова: «Нахимов, узнав о гибели Корнилова, поехал проститься с ним и, войдя в зал, где лежало его тело, стал целовать мертвого Корнилова и горько плакать».

По распоряжению Нахимова останки Корнилова погребли во Владимирском соборе подле могилы Лазарева. Глядя, как опускают гроб, Нахимов сказал:

– Здесь хватит места еще на одного. Этим третьим буду я!

Как отмечают современники, вице-адмирал не желал пережить обороны Севастополя, твердо решив погибнуть здесь, но не отступить…

* * *

С первых дней обороны контр-адмирал Истомин на передовой линии. Ему был доверен главный пункт обороны – Малахов курган.

Из воспоминаний участника обороны: «Постоянная, необыкновенная деятельность Истомина достойна удивления самих врагов. И день, и ночь он в работе, и день, и ночь он готов к смерти. В какое отличное состояние Истомин привел Малахов курган! Какие всюду проведены работы, какие траверзы нагромождены! Чистота, порядок, осторожность, дисциплина царствуют на кургане, и всюду там видна готовность к борьбе и смерти. Курган – это корабль Истомина!»

Еще одно воспоминание: «Много видал я людей храбрых в разных кампаниях, но такая фантастическая храбрость, как в Истомине, есть явление редкое и достойное подражания».

7 марта защитников города постиг тяжелый удар: бессменный комендант Малахова кургана контр-адмирал Владимир Иванович Истомин погиб от попадания ядра в голову. Нахимов тяжело переживает смерть еще одного своего верного соратника. В письме к его брату Константину он пишет: «Общий наш друг Владимир Истомин убит неприятельским ядром; Вы знали наши дружеские с ним отношения, и потому я не стану говорить о своих чувствах, о своей глубокой скорби при вести о его смерти. Спешу Вам только передать об общем участии, которое возбудила во всех потеря товарища и начальника, всеми любимого. Оборона Севастополя потеряла в нем одного из своих главных деятелей, воодушевленного постоянно благородною энергиею и геройской решимостью… Даже враги наши удивляются грозным корниловским бастионам. Посылаю Вам кусок георгиевской ленты, бывшей на шее у покойного в день его смерти, сам же крест разбит вдребезги.

По единодушному желанию всех нас, бывших его сослуживцев, мы погребли тело его в почетной и священной могиле для черноморских моряков в том склепе, где лежит прах незабвенного адмирала Михаила Петровича и первая высокая жертва защиты Севастополя – покойный Владимир Алексеевич. Я берег это место для себя, но решил уступить ему…»

* * *

27 марта 1855 года Нахимов был произведен в полные адмиралы. В своем приказе по Севастопольскому порту он пишет: «Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. Мы сдружились давно, я горжусь вами с детства…»

Из рассказов адмирала Асланбекова: «Как сейчас вижу Нахимова, его незабвенный тип, верхом на казацкой лошади, в адмиральских эполетах, в фуражке, надетой на затылок, в панталонах, сбившихся от верховой езды чуть ли не до колен, так, что было видно даже исподнее белье. “Здравия желаю, Павел Степанович!” – “Не надобно нам поклонов, нагайку лучше подайте, милостивый государь, у нас здесь порядок должен быть иного рода!” – “Вы ранены?” “Неправда-с, – отвечал Нахимов, но, заметив на своем лице кровь, прибавил: – Чепуха, слишком мало-с”. “Поцелуй и поклон Вам от императора”, – выкрикнул тогда флигель-адъютант. – “Благодарю Вас покорно, но я и от первого поклона был целый день болен-с”. Затем он сделал себе папироску и стал ее курить буквально под пулями, чтобы придать своим матросам куражу и доказать им, что противник плохо стреляет. А потом и вовсе вышел из завала и прошел мимо всех неприятельских траншей с левого на правый фланг».

Из воспоминаний пехотного офицера: «На пятом бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который распоряжался на батареях, как на корабле, и ядра свистели около, обдавая нас землей и кровью убитых».

Из записей адмирала Нахимова: «В последние дни, после заката солнца, когда в Севастополе наступает совершенная тишина в воздухе, неприятель бросает к нам конгревовы ракеты; вчера выпустили шестьдесят. Ракеты, бросаемые неприятелем, разрывные и с сильным зажигательным составом».

Из воспоминаний артиллерийского офицера: «Каждый из защитников после жаркого дела осведомлялся, прежде всего: жив ли Нахимов, и многие из нижних чинов не забывали своего отца-начальника даже и в предсмертных муках. Так, во время одного из штурмов рядовой полка графа Дибича-Забалканского лежал на земле близ Малахова кургана. “Ваше благородие! А, ваше благородие!” – кричал он офицеру, скакавшему в город. Офицер не остановился. “Постойте, ваше благородие! – кричал тот же раненый в предсмертных муках. – Я не помощи хочу просить, а важное дело есть!” Тогда офицер возвратился к раненому. “Скажите, ваше благородие, адмирал Нахимов не убит?” “Нет”, – отвечал офицер. “Ну, слава Богу! Я могу теперь умереть спокойно…” Это были последние слова умирающего».

Оборона Севастополя продолжается: бомбардировки сменяются атаками, а атаки – новыми бомбардировками. Огромна убыль в людях, в тылу процветают воровство и спекуляция, но бастионы по-прежнему держатся. Достается и союзникам. Болезни, холод и русские ядра наносят и им немалый урон.

Кровопролитные бои идут постоянно за передовой Камчатский люнет. В один из дней, когда люнет был почти захвачен внезапной атакой французов, туда прибыл Нахимов. Присутствие любимого начальника удесятеряло силы. Всюду кипела рукопашная. Нахимов каким-то чудом оставался еще жив. Французы тем временем обошли люнет с тыла. Теперь адмирал с горсткой матросов оказался в полном окружении. В этот критический момент на выручку Нахимову устремляется генерал Хрулев. С криком: «За мной, благодетели!» – он увлекает случайно оказавшихся рядом солдат. Камчатский люнет переходит несколько раз из рук в руки. Наконец французам удается его окончательно захватить. Но адмирал в окружении верных матросов все же «с уцелевшей частью солдат и матросов пробился штыками из окружения» на Малахов курган, где немедленно организует обстрел захваченного люнета. В бою за Камчатский люнет Нахимов был сильно контужен, но, зная, какое гнетущее впечатление произведет это известие на подчиненных, старательно скрывает свою контузию.

Затем началась генеральная бомбардировка города. Главный удар союзники на этот раз решили нанести по Селенгинскому, Волынскому редутам и Камчатскому люнету, прикрывавшим Малахов курган. По этим маленьким укреплениям била почти вся артиллерия союзников. А затем начался штурм. В атаку на бастионы бросилось более сорока тысяч человек. На редутах и люнете после жестокой бомбардировки оставалось не более шестисот защитников… Бой был отчаянный. Матросы дрались штыками и банниками. Французский командующий генерал Пелисье еще пять раз поднимает войска на приступ, но каждый раз они отбрасываются с огромными потерями. Нахимов лично руководил обороной Малахова кургана и… «бросив в штыковую атаку против ворвавшихся французов оставшихся защитников кургана, очистил его от противника».

Союзников громили пушки с бастионов, их накрывали бомбические орудия с маневрирующих по бухте кораблей и пароходов. Штурм буквально захлебнулся кровью. Первыми, не выдержав, откатились англичане, за ними французы. Севастополь одержал еще одну победу!

Буквально через несколько дней из Петербурга следует указ о новом награждении адмирала. Нахимова награждают… денежной арендой. Узнав об этом, адмирал был искренне раздосадован:

– Да на что мне аренда? – бросил он в сердцах. – Лучше бы они мне бомб прислали!

Жить Нахимову оставалось совсем немного. Смерть, которой он каждодневно бросал вызов за вызовом, уже стояла за его спиной…

И вот он наступил роковой день 28 июня 1855 года. Утром Нахимов с адъютантами верхом отправился осматривать бастионы. Давая указания, он доехал до Малахова кургана. Поговорив с матросами, взял подзорную трубу и поднялся на банкет. Его высокая фигура в адмиральских эполетах была прекрасной мишенью для стрелков неприятеля. Бывшие рядом офицеры попросили его поберечься. Нахимов им не ответил, продолжая молча рассматривать в трубу позиции неприятеля. Рядом с ним просвистела пуля.

– Они сегодня довольно метко стреляют! – заметил Нахимов.

В этот момент грянул новый выстрел, и адмирал без единого стона упал на землю.

Из воспоминаний казачьего офицера: «28 июня 1855 года, на Малаховом кургане, Нахимов отдал приказания начальнику батареи и пошел прямо на вершину бастиона. Его догнали офицеры и стали всячески удерживать, зная, как он в последнее время ведет себя под огнем. Но Нахимов отстранил их и взял подзорную трубу. Его высокая сутулая фигура в золотых эполетах была бросающейся в глаза мишенью прямо перед французской батареей. Офицеры и адъютант сделали еще последнюю попытку предупредить несчастье и стали убеждать Нахимова хотя бы пониже нагнуться или зайти за мешки, чтобы смотреть оттуда. Нахимов не отвечал, и все смотрел в трубу в сторону французов. Просвистела пуля, уже явно прицельная, и ударилась около самого локтя Нахимова в мешок с землей. “Они сегодня довольно метко стреляют”, – сказал Нахимов. И в этот момент грянул новый выстрел. Адмирал упал на землю как подкошенный и без единого стона. Штуцерная пуля ударила прямо в голову, пробила череп и вышла у затылка». В сознание Нахимов уже не приходил. Его перенесли на квартиру. Прошел день, ночь, снова наступил день. Нахимов лишь изредка открывал глаза, смотрел неподвижно и молчал. Утром 30 июня его не стало. Вокруг дома в молчании стояла толпа моряков и горожан. Вдали грохотали пушки.

А затем были похороны. Адмирала погребли там, где он и желал, – в ногах у своих боевых товарищей: Лазарева, Корнилова и Истомина. Гроб с его телом был покрыт простреленным и изорванным флагом «Императрицы Марии», под которым он вел эскадру в день Синопа…

Верил ли Нахимов, что можно отстоять Севастополь? Те, кто близко знал адмирала в те дни, говорят однозначно: нет, не верил. В узком кругу с Корниловым Нахимов не раз и не два говорил, что удержать город невозможно, но невозможно и отдать его. Есть ли еще выход? Оказывается, есть – это смерть. Сомнения в возможности защиты ни на минуту не оставляют Нахимова. Но вот гибнет самый близкий из соратников – Корнилов, и Нахимов преображается. Теперь больше никто никогда не услышит от него и намека о невозможности защиты Севастополя. Вдохновляя и одобряя, адмирал уже сделал свой страшный выбор. Теперь он спокоен душой. Он знает, что непременно, рано или поздно, ляжет подле своих товарищей. Теперь ему остается лишь до конца исполнить свой долг перед живыми и павшими.

Смерть Нахимова потрясла всю Россию. «Нахимов получил тяжелую рану! Нахимов скончался! Боже мой, какое несчастье!» – эти роковые слова не сходили с уст в Петербурге и Москве, Смоленске и Оренбурге…

Лишенный своего вождя Севастополь будет держаться еще несколько месяцев, а затем его защитники перейдут на Северную сторону бухты, куда союзники сунуться уже не решатся. Так завершится многомесячная героическая оборона города русской славы. Лев Толстой, одним из первых понявший все величие битвы за Севастополь, напишет: «Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, героем которой был русский народ».

Прошло почти сто лет, и в 1944 году учреждены орден и медаль Нахимова. В статуте ордена Нахимова было записано: «Орденом Нахимова награждаются офицеры военно-морского флота за выдающиеся успехи в разработке, проведении и обеспечении морских операций, в результате которых была отражена наступательная операция противника или обеспечены активные операции флота, нанесен противнику значительный урон и сохранены свои основные силы».

Академик Е.В. Тарле о Нахимове и Севастопольской битве: «С самого начала Нахимов не верил в возможность спасти Севастополь. Но с самого начала он принял для себя единственное решение: он, Нахимов, не желает пережить Севастополь. И даже окружающие как-то чутьем понимали, что-либо Нахимов и Севастополь погибнут в один день, либо Нахимов погибнет перед гибелью Севастополя. Следовательно, делая все зависящее, чтобы отсрочить падение крепости, он тем самым боролся за продление своего существования. Твердыня, за которую Нахимов отдал жизнь, не только стоила врагам непредвиденных ими ужасающих жертв, но и своим, почти год длившимся, отчаянным сопротивлением, которого решительно никто не ожидал ни в Европе, ни у нас, полностью изменила былое умонастроение Запада, заставив его немедленно после войны искать дружбы с Россией, и принудила этот Запад, к величайшему для него раздражению и разочарованию, отказаться от самых существенных требований и претензий, фактически сведя к ничтожному минимуму русские потери при заключении мира».

Когда приходишь поклониться праху адмиралов к Владимирскому собору, то невольно останавливаешь взгляд на мраморных досках с их именами в стенах храма. Все они буквально иссечены осколками. То память уже об ином времени и о другой войне. Эти доски хранят память уже о другой войне.

Не так давно на раскопках в Херсонесе была найдена икона, сделавшая настоящую сенсацию в научном мире. Редкостная по качеству исполнения и сохранности, она вот уже на протяжении целого ряда лет служит эмблемой многих международных археолого-исторических выставок в Европе и Америке. Изготовленная из камня-стеатита, она именуется специалистами «Коронование Христом святых воинов мученическими венцами». На иконе изображена знаменитая триада драконоборцев. Вот слева Федор Стратилат с его узнаваемой канонической бородой, рядом посредине Георгий Победоносец в шапке густых, зачесанных в два ряда волос. Справа от них – демоноборец Дмитрий Солунский, с традиционно несколько оттянутыми мочками ушей. Все трое держат в руках миндалевидные щиты и длинные копья, все трое напряженно всматриваются вдаль, ожидая врага.

Когда я в первый раз увидел икону, мне сразу же невольно вспомнились «Богатыри» Васнецова. Как много общего в сюжете между иконой и картиной! Как много общего между людьми, изображенными на них! Но ведь была и еще одна тройка героев-мучеников, павших за православие и обретших бессмертие на севастопольской земле!

Минут многие десятилетия, но имена Корнилова, Нахимова и Истомина, тех, кто первыми легли под плиты Владимирского собора, станут легендой. В России будет еще немало иных прекрасных адмиралов и флотоводцев, немало сделавших как для ее флота, так и для ее города славы, но такой плеяды великих мужей моря у нее уже не будет никогда.

И пусть не упрекнет меня читатель, но думается мне, что в неповторимости великого гения легендарных черноморских флотоводцев присутствовал еще один элемент, без которого этот гений бы не состоялся. И имя ему – Севастополь. Именно этот город смог раскрыть талант флотоводцев Синопа, именно во имя его и за него они отдали они свои жизни. Судьба была щедра ко всем трем павшим на бастионах синопским героям: Корнилову, Истомину, Нахимову. Она даровала им вечное упокоение в священной севастопольской земле, в стенах самого главного из ее мавзолеев.

* * *

Младший флагман Нахимова контр-адмирал Новосильский был пожалован за Синоп вице-адмиральскими эполетами со старшинством. В представлении на чин говорилось: «За деятельное участие при исполнении плана атаки, примерное хладнокровие, распорядительность и мужество во время боя. Вел 2-ю колонну, поставив ее на позиции с примерной точностью, и во время боя корабль “Париж”, бывший под его флагом, действовал отлично». Одновременно его утвердили начальником 4-й флотской дивизии. Помимо этого Новосильский был удостоен Георгиевского креста 3-й степени. Новосильский проведет всю оборону Севастополя на бастионах и каким-то чудом останется жив. Думается, что погибни он тогда в Севастополе, и имя его было бы так же известно всем, как имена погибших там адмиралов. Но Новосильскому была уготована иная судьба. После смерти Нахимова он стал командиром Севастопольского порта. После войны Новосильский – главный командир Кронштадтского порта и губернатор Кронштадта. Службу он закончил членом Государственного совета и полным адмиралом, был удостоен всех орденов империи. Адмирал Новосильский в отличие от своих соратников проживет долгую жизнь и умрет в 1892 году в Петербурге, когда уже на смену парусному флоту пришли огромные океанские броненосцы.

Не были обойдены наградами и командиры кораблей. Непросто выглядело награждение командира «Императрицы Марии» капитана 2-го ранга Барановского, которого Нахимов представил к следующему чину. В представлении на него Нахимов написал: «За быстрое приведение нового корабля в боевой порядок и за отличную храбрость, мужество и распорядительность во время боя. Контужен в обе ноги и грудь». Так как раны Барановского требовали серьезного лечения, Нахимов обратился к Меншикову с просьбой о выделении денег для раненого моряка: «Капитан 1-го ранга Барановский контужен в обе ноги и в грудь, болезнь от этой контузии ныне увеличивается и требует издержек свыше тех средств, которые он имеет». Но дело с выделением денег двигалось туго. Нахимов пишет письма снова и снова. К просьбе о деньгах для Баранова он теперь присовокупляет просьбу о деньгах и для командира «Константина» Ергомышева, который тоже, будучи произведен в капитаны 1-го ранга, заболел и нуждался в лечении.

– Если нельзя наградить арендой или пенсиями, то дайте хотя бы по паре тысяч серебром каждому! – наседал он на Меншикова.

– Да я лично совершенно не против, Павел Степанович, командиры они храбрые и всего заслужили! Финансисты, как всегда, кочевряжатся!

Лишь в январе 1854 года указом Николая I Барановскому и Ергомышему была дадена «аренда по чину».

– Ну вот, Петя, – сказал командир «Константина» командиру «Марии», – наверное, что-то в лесу издохло, коль наши чиновники столь к нам расщедрились!

Бывший командир «Императрицы Марии» Петр Иванович Барановский будет сражаться в Севастополе. Впоследствии станет вице-адмиралом и скоропостижно умрет в декабре 1885 года там же, в Севастополе, успев увидеть возрождение Черноморского флота.

Командир «Великого князя Константина» Лев Андреевич Ергомышев тоже пройдет севастопольские бастионы, будет ранен и вскоре после окончания войны умрет от ран.

Командир «Ростислава» Александр Дмитриевич Кузнецов «за примерную храбрость, мужество и распорядительность во время боя, в котором корабль этот при значительном числе раненых продолжал действовать так же хорошо, как и при начале боя» был награжден Владимирским крестом 3-й степени и контр-адмиральским чином. Кроме этого с Кузнецова сняли все былые штрафы за его дерзкое поведение с начальством. В 1854 году он был назначен командующим Дунайской флотилией и отличился при штурме крепости Чатал. После войны Кузнецов вышел в отставку. Жил весьма уединенно в Петербурге и умер там же в 1890 году.

Командир «Трех святителей» Константин Синадинович Кутров за Синоп получил Владимира 3-й степени с мечами и годовой оклад. За оборону Севастополя был удостоен золотого оружия. Вышел в отставку вице-адмиралом и в 1869 году умер в Симферополе.

Командир «Чесмы» Виктор Матвеевич Микрюков за «отличную храбрость и мужество» был произведен в чин капитана 1-го ранга. Во время обороны Севастополя дрался на 1-м и 2-м бастионах, был ранен осколком бомбы в плечо. Одним из последних перешел в конце обороны на Северную сторону, взорвав пороховые погреба. Затем плавал на Каспии, дослуживал снова на Черном море. Стал вице-адмиралом и умер в 1875 году.

Командир фрегата «Кулевчи» забияка и весельчак Лев Иванович Будищев погибнет капитаном 1-го ранга бою в мае 1855 года на севастопольских бастионах. Сегодня его имя носит одна из улиц города.

Командир фрегата «Кагул» Александр Петрович Спицын за Синоп был произведен в капитаны 2-го ранга. Всю оборону Севастополя сражался на бастионах. Несколько раз был ранен и контужен. Интересно, что раненному в голову Спицыну особым императорским указом было разрешено носить вместо тяжелой парадной шляпы легкую фуражку. Впоследствии многие годы будет градоначальником Керчи, дослужится до полного адмирала и умрет в 1888 году.

Еще в Синопе, при посещении Нахимова на «Марии», Корнилов попросил его не исключать из списка представляемых к наградам офицеров пароходов. Разумеется, Корнилов понимал, что пароходы, по существу, в сражении не участвовали, не справились они и с погоней за «Таифом». Однако пароходы все же формально успели к концу турецкого погрома и оказали эскадре определенные услуги в дальнейшем. Так как пароходным отрядом фактически командовал сам Корнилов, то от того, «пробьет» или нет он награды своим подчиненным, в определенной мере зависел его авторитет. Нахимов был человеком добрым и ничего против награждения пароходных офицеров не имел. Помимо всего прочего, он выразил им и свою отдельную благодарность: «Пароходы, пришедшие во время самого сражения с генерал-адъютантом Корниловым и начальником пароходного отряда контр-адмиралом Панфиловым, содействовали весьма много к последнему истреблению турецкого флота. Окончательно еже действие пароходов – вывод флота из Синопа с поврежденным рангоутом при огромной зыби и ввод его в Севастополь, выказали как глубокие сведения флагмана, командиров пароходов, так и готовность их на всякий высокий подвиг. Изъявляю им глубокую мою признательность за действие их и прошу представить мне офицеров, которые более им содействовали».

Весьма высоко были оценены ратные труды командира пароходо-фрегата «Владимир» капитан-лейтенанта Бутакова. За захват в бою «Перваз-Бахри» он получил Георгия 4-й степени. Все офицеры – следующие чины, а матросы – по 5 рублей. Помимо этого вся команда «Владимира» получила еще 38 тысяч рублей «призовых денег» за свой трофей. Теперь офицеры могли поправить свои домашние дела, а матросы стали самыми завидными женихами в Севастополе. За Синоп Бутаков стал капитаном 2-го ранга, как указано в представлении, «за отличное исполнение возлагаемых на него обязанностей, примерные присутствия духа и храбрость. Он был весьма полезен при завладении турецким фрегатом и отводе его от города по своему знанию пароходного дела и турецкого языка».