Текст книги "Синопское сражение. Звездный час адмирала Нахимова"

– Без счета и на каждом по сто огромных пушек!

– Тогда передайте русскому послу, что я отвергаю его наглый ультиматум! – вскинул голову султан. – Властителю османлисов не пристало выслушивать оскорбления нечестивцев!

Глава пятая
Эскалация войны

Прибыв в Одессу, Меншиков остался на «Громоносце», бросившем якорь на рейде города. Туда к нему везли депеши и свежие европейские газеты. Озабоченный ситуацией фельдмаршал Паскевич слал князю тревожные письма. Тот успокаивал старого фельдмаршала: «У Порты нет ни денег, ни хорошо организованных войск, ее солдаты… дезертируют целыми бандами, ее вооружения истощаются, и если это положение еще немного продлится, она будет доведена до печальной крайности. Как бы то ни было, лица, вообще хорошо осведомленные, предполагают, что количество войск, которые Порта могла бы выставить в поле, считая тут и гарнизоны крепостей, не превысит цифры в 84 тысячи человек. А, кроме того, мусульманское население, сначала фанатизированное, мало-помалу падает духом…»

Читая послания Меншикова, Паскевич только вздыхал:

– Не туда лезем, ой, не туда! При чем тут Константинополь, когда все будет зависеть от Лондона, Парижа и Вены!

К итогам миссии Меншикова в Петербурге отнеслись по-разному. Большинство (менее посвященное) были в восторге от его решительности и непримиримости, меньшинство (более сведущие) были менее оптимистичны. Граф Алексей Орлов (из сведущих), не стесняясь, говорил:

– Князь наделал в Константинополе массу гибельных глупостей, которые всем нам скоро аукнутся!

Самого императора Николая интересовали укрепления Константинополя, и, ознакомившись с ними по присланным картам, он с горечью говорил:

– Пока об этом нечего и помышлять. Надо ждать какого-нибудь благоприятного случая!

Едва получив известие о провале миссии Меншикова, Николай I отдал приказ о занятии русской армией Валахии и Молдавии. По плану канцлера Нессельроде этот шаг должен был побудить турок к возобновлению переговоров и уступкам России.

По приезде в Николаев Корнилов обнаружил, к своему изумлению, что всем как в Николаеве, так и в Одессе заправляли армейские офицеры. Они решали, как грузить войска на суда, вовсю использовали для своих нужд самовольно занятые флотские помещения. Командир 5-го корпуса Лидерс полностью подмял под себя слабохарактерного адмирала Берха и уже сам вооружал (как он это понимал!) флот, готовясь к войне. Корнилову пришлось, пользуясь именем Меншикова, навести порядок. Не обошлось и без выяснения отношений с талантливым и решительным Лидерсом. Не без труда, но в конце концов вице-адмирал и генерал пришли к пониманию.

А Корнилов уже мечтал о завтрашнем дне Черноморского флота:

– Новых двухдечных кораблей более строить уже не будем, а на имеющиеся вставим паровые машины. Зато трехдечные отныне будем строить только винтовыми, как и иные мелкие суда. Все машины будем заказывать в России, чтобы ни от кого не зависеть!

Николай I повелел первоначально построить шесть трехдечных винтовых кораблей, по одному на бригаду Черноморского флота. В Николаеве сразу же спешно заложили сразу три винтовых корабля. Но, увы, время было уже безвозвратно потеряно…

26 июня последовал высочайший манифест о предстоящем занятии русскими войсками дунайских княжеств: «По получении окончательного отказа Порты в принятии наших условий переправить через Прут войска, на молдавской границе собираемые, и занять дунайские княжества, не объявляя войны, но объяснив, что войска наши займут эти области в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливых требований России». Жребий был брошен!

В циркуляре российского Министерства иностранных дел ко всем дворам было объявлено, что занятие дунайских княжеств нашими войсками будет прекращено, как только Оттоманская Порта удовлетворит наши требования, что мы сами не требуем ничьей земли, и что мы не откроем военных действий, пока нас к тому не принудят. Наши послы в европейских столицах пытались разъяснять, что акция не направлена ни против кого, а предпринята единственно с целью устрашения турок.

Для занятия дунайских княжеств и южной границы Бессарабии, по Нижнему Дунаю, был определен стоявший в Киевской, Подольской и Волынской губерниях 4-й пехотный корпус генерала Данненберга в полном его составе, а также 15-я пехотная и 5-я легкая кавалерийская дивизии и три казачьих полка. Во главе армии был поставлен князь Горчаков.

Горчаков имел хорошее боевое прошлое, участвовал в Персидской и Отечественной войнах, отличился при Бородино и при Бауцене. Полководческая же карьера князя началась с отличий в прошлой турецкой войне. Хорошо показал себя Горчаков и в 1831 году в Польше. 64-летний князь был лично храбр, честен, заботлив о солдатах, но с годами стал рассеянным, забывчивым, суетливым и, что самое плохое, начал бояться ответственности и ничего не любил решать сам и всегда оглядывался на Петербург.

При штабе Дунайской армии уже давно отирался австрийский военный агент майор Тома, который, прекрасно владея русским языком, всюду совал свой нос и не только сообщал в Вену обо всем, что происходило в нашей армии, но и вошел в контакт с молдавскими и валахскими боярами, побуждая их переметнуться на сторону Австрии. Но когда о проделках шпиона докладывали Горчакову, князь только отмахивался:

– Что вы, что вы! Пусть себе ходит и смотрит! Вы представляете, какой будет скандал, если мы его вышлем с главной квартиры!

30 июня князь Горчаков предписал начальнику авангарда вверенной ему армии графу Анрепу-Эльмпту идти в голове наших войск, стараясь предупредить вторжение турок в Валахию и Молдавию стремительным движением наших войск на левом берегу Дуная. 8 июля авангард без всяких сложностей переправился через Прут и двинулся форсированным маршем на Бухарест.

Главные же силы, перейдя через Прут, двинулись тремя колоннами: правая генерал-лейтенанта Липранди – к Фокшанам, средняя генерала от инфантерии Данненберга – через Берлад к Текучу, и, наконец, левая колонна, под начальством графа Нирода – также к Текучу. Для продовольствия русской армии, направленной в дунайские княжества, был заготовлен двадцатидневный запас сухарей, круп, вина, перца, уксусу и порционного скота, сверх того, свезено в Кишинев еще двухмесячный запас.

По соглашению с молдавским и валахским господарями местная полиция должна была оказывать содействие нашей армии. На самом деле положиться на молдавских полицейских-дарабанцев и местных пограничников-граничар было никак нельзя. Кроме как воровать все, что плохо лежит, пить вино, да трескать мамалыгу, они ничего не умели. Но к этому относились с пониманием: не пакостят, и то ладно!

В Константинополе тем временем вовсю мутил столичный плебс зять султана Мехмед-Али, известный как поборник древних устоев ислама. Мехмед-Али был давно помешан на священной войне с неверными. В этом у вельможи был свой расчет. По праву османлисов султанский престол зятю не светил при любом раскладе, зато стать владетелем какой-нибудь отвоеванной у неверных провинции, да еще с правами шейха, – это было возможно.

– Вначале мы с помощью англов и франков свернем шею московитам, а потом разделаемся и с этими гордецами! – откровенничал Мехмед-Али в кругу своих приспешников. – Что касается меня, то не успокоюсь до тех пор, пока не водружу над всем миром зеленое знамя пророка! Русские осквернили своими пятками наш Дунай, пусть же за это они наполнят его воды своей собачьей кровью!

От таких речей бросало в дрожь не только великого визиря и Ресми-эфенди, но и самого султана – уж больно воинственен был его зятек! Сам Мехмед-Али воевать, впрочем, не собирался и от предложенной ему должности трехбунчужного паши в Дунайской армии отказался, сославшись на недомогания. Несмотря на это, с Мехмедом-Али надо было считаться. Зять султана был популярен среди улемов и софтов, а также в толпах черни.

Мехмед-Али был человеком дела, и вскоре уже его люди собирали в подворотнях нищих и бродяг, щедро сыпали им карманы звонкое серебро:

– Кричите по улицам и площадям смерть московитам и славу воинам Аллаха! Собирайте людей и ведите их ко дворцу. Султан должен услышать ваш глас!

Бродяги пробовали гнилыми зубами серебряные монеты, деловито спрашивали:

– А смерть султану кричать?

– Пока рано! – объяснили им.

Спустя какой-то час Константинополь огласился истошными воплями поборников войны.

– Вот он, великий глас твоего народа, мой всемогущий отец! – показал рукой на беснующиеся под окнами дворца толпы прибывший к султану Мехмед-Али.

– Закройте окна! – велел султан и, шаркая ногами, удалился в покои с видом на Босфор.

Мехмед-Али во дворце не задержался. Вечером ему предстояла встреча с британским послом, который должен был передать еще несколько мешков серебра на подкуп толпы.

Устало возлежа на софе, Абдул-Меджид слушал вызванного на беседу визиря.

– Русские настроены решительно и пойдут до стен Стамбула, как в прошлую войну! – советовал султану великий визирь. – Напишем слезницу государям Европы, пусть они нас и защищают?

Султан с сомнением смотрел в открытое окно, там, слава Аллаху, не было видно беснующийся черни. Посреди пролива стояли на якорях несколько фрегатов. Было видно, как на мачтах копошатся маленькие фигурки.

– Но решатся ли англы и франки на открытую вражду с Петербургом? – спросил султан.

– Все уже для этого подготовлено, мой повелитель! Гнев и ненависть неверных друг к другу так велика, что они готовы вцепиться друг другу в глотки не хуже бродячих собак! – склонил голову визирь.

– Тогда пиши, что считаешь нужным! – милостиво махнул рукой Абдул-Меджид.

14 июля Порта ответила на занятие русскими войсками дунайских княжеств протестом, обращенным к европейским державам, готовым ратовать за неприкосновенность турецких владений. Следствием этого стала конференция в Вене, собранная уполномоченными Англии, Франции, Австрии и Пруссии, на которой после многих совещаний был принят проект ноты, составленной французским кабинетом, с незначительными изменениями, сделанными австрийским министром.

1 августа венская нота была отправлена в Петербург и принята Николаем I. Вместе с тем император изъявил согласие и на приезд в Петербург турецкого посланника. Казалось, кризис конфликта уже преодолен и ситуация начинает выправляться. Россия демонстрировала явное миролюбие и готова была пойти на уступки.

Но такой расклад никак не устраивал ни Лондон, ни Париж! Семена раздора, посеянные Редклифом, принесли пагубную жатву. На совете министров Порты в середине августа было решено отвергнуть венскую ноту. Диван предложил сделать в ней такие изменения, каких Россия не могла допустить, не унизив своего достоинства.

Получив отзыв турок, венская конференция сообщила в Петербург изменения в ноте, сделанные в Константинополе, причем выразила мнение, что они неважны и не изменяют существа дела. Но не на того напали! Император Николай был раздражен:

– Я без всяких оговорок принял ноту, составленную министрами четырех держав, но не могу допустить, чтобы Порта позволила себе делать произвольные поправки в документе, утвержденном великими державами! – выговаривал он Нессельроде.

Тот близоруко щурил глаза:

– Легкость, с которой Лондон пошел на принятие первичной венской ноты, вселяет в меня подозрение в том, что турки действуют по английскому сценарию!

– Как это ни грустно признать, но, кажется, нас загоняют в угол! – еще больше помрачнел Николай I. – Вместо продекларированного посредничества четырех великих держав, якобы стремящихся замирить нас с турками, на наших глазах формируется союз Великобритании с Францией в защиту турок и против нас!

21 сентября император Наполеон, получив телеграфическую депешу о беспорядках и погромах в Константинополе, попробовал перехватить инициативу и предложил британскому правительству перевести в Босфор англо-французский флот, стоявший в заливе Бешик. Лондон и Париж ответили молчанием.

– Царь Николай желает приравнять приход наших кораблей в Стамбул к своему занятию дунайских княжеств! – посмеялся, получив это предложение, Наполеон III. – Мы ему такой возможности не дадим!

А пять дней спустя, 26 сентября, на чрезвычайном совете дивана решено было объявить войну России. Главнокомандующий турецкой армией Омер-паша, собирающий войска в Болгарии, получил повеление – потребовать от русского главнокомандующего, чтобы тот очистил княжества в продолжение двух недель, и в случае отказа в том начинать воевать.

Что касается Николая I, то он, в надежде противопоставить союзу западных держав свой многолетний союз с германскими державами, помчался в Ольмюц, надеясь там договориться с императором Францем-Иосифом. Николая на встрече сопровождал граф Нессельроде, Франца-Иосифа – министр иностранных дел граф Буоль.

Молодой австрийский император, обязанный своим троном русской армии, спасшей его от венгерской революции, благодарностью не отличался никогда. Наоборот, былое унижение взывало в нем об отмщении. При этом Франц-Иосиф откровенно боялся прямого и решительного Николая.

Встретившись, вначале императоры поговорили о приятном.

– Как, мой брат, складываются твои отношения с баварской принцессой? На мой взгляд, принцесса Елизавета прекрасна и является для тебя лучшей из партий!

– О да, моя Сисси – просто чудо! – расплылся в улыбке Франц-Иосиф.

– Ты по-прежнему принципиальный «жаворонок» и просыпаешься с первыми петухами?

– О да, мой брат Николай! Я рано ложусь и рано встаю, много молюсь, и все это ради моей любимой Австрии!

– Молиться никогда не помешает, – кивнул ему Николай I. – Я ради моей России готов пойти и не на такие тяготы. Но давай поговорим о делах скорбных, делах политических!

Лицо австрийского императора сразу потускнело, так как от этого разговора он не ожидал для себя ничего хорошего.

Так оно и случилось. Николай I, памятуя о неоплаченном долге австрийской короны перед российской, буквально брал своего венценосного собрата за грудки. Франц-Иосиф вяло отбивался и старался отделаться общими фразами, ничего конкретного не обещая.

– Да, я помню о том, кому обязан своей короной, но я не желал ради вашей ссоры с турками ввязываться в неприятности с Наполеоном. С Вены хватало не слишком приятных воспоминаний о временах его дядюшки! – заявил он, когда Николай уже припер его к стенке. – Что касается не менее воинственного племянника, то он уже примеряется откусить от нас кусок Италии, и я опасаюсь лишний раз его задирать!

– Но дружественный нейтралитет ты мне гарантируешь? – не отставал Николай.

– Гарантирую! – жалобно выдавил Франц-Иосиф. – Только не дружественный, а строгий!

– Перо и бумагу! – крикнул Николай I. – Да позовите наших министров, будем составлять бумаги!

Последствием совещаний императоров и их министров была сообщенная австрийским правительством Франции, Англии и Пруссии нота, на основании которой иностранные резиденты в Константинополе должны были сообщить Порте, что дворы их убедились личным уверением российского императора в том, что принятие без изменений венской ноты не оскорбляет достоинства Порты.

– С поганой овцы хоть шерсти клок! – подвел итог своим переговорам с австрийским императором император российский.

Но Франц-Иосиф рано радовался, что Николай от него отстал. Уезжая из Ольмюца, царь пригласил своего собрата к себе в Варшаву, причем в таком тоне, что отказаться Франц-Иосиф не посмел.

Министру иностранных дел Буолю-Шауенштейну австрийский император с горечью признавался:

– Милый Карл, русский царь выкручивает мне руки, как заправский палач. Прямо не знаю, сколько еще выдержу его пытки!

– О, ваше величество! – сочувствовал ему министр. – Уповаю только на вашу стойкость и мужество, за вами империя Габсбургов!

После поездки в Ольмюц Николай пригласил Франца-Иосифа и прусского короля Фридрих-Вильгельма IV к себе в Варшаву. Там уже пришлось несладко королю прусскому. Покровитель искусств, набожный и тихий Фридрих-Вильгельм вызвал подозрение у собеседников своими странными ответами и неадекватным поведением.

– Король Пруссии явно не в себе! – отметил австийский император.

– Боюсь быть пророком, но, как мне кажется, у бедного Фридриха явная шизофрения! – делился своими впечатлениями с Нессельроде Николай I.

Как бы то ни было, но и здравый император Австрии, и не очень здравый король Пруссии заверили Николая в своем дружеском нейтралитете и личной братской любви, но не больше. Чтобы дожать прусского короля, Николай несколько дней спустя поехал к нему в Сан-Суси. Увы, сколько ни старался Николай, за Фридриха-Вильгельма все решали его министры, а те были не только в здравом уме, но и вели собственные политические игры. В результате, несмотря на все наши потуги, берлинский кабинет уклонился от подписания ольмюцской ноты.

20 октября французский и английский резиденты в Константинополе на основании полученных ими инструкций предписали стоявшему в заливе Бешик флоту прибыть в Босфор, что и было исполнено 8 ноября. Это была не только демонстрация силы, это был вызов.

В Париже и Лондоне известие о движении русских войск вызвало очень сильное раздражение.

– Это посягательство на целость владений Оттоманской Порты! – кричали в те дни европейские газеты.

При этом все сразу напрочь забыли то, что подобные меры неоднократно были принимаемы в прежние времена другими державами. Так, например, в войну за независимость Греции французы заняли Морею, а союзный флот трех держав истребил морские силы Турции, хотя ни одна из них не была в войне с Портой. В 1830 году Франция и Англия приструнили голландского короля и отделили от него Бельгию. Тут же поднялся шум вселенский! Ах, Россия, ах, агрессор! Что касается Наполеона III, мечтавшего заставить парижан забыть расстрелы мирных демонстраций, то он буквально бредил разжечь маленькую и победоносную войну.

Несмотря на это, министерство лорда Эбердина старалось сохранить мир с Россией, так как особых противоречий у Петербурга и Лондона на тот момент не было. Однако Наполеон рассчитывал на известного русофоба английского посла в Константинополе Стратфорда-Рэдклифа. И он не просчитался, Страдфорд оправдал его самые смелые надежды.

– Занятием княжеств царь Николай желает разрушить Османскую империю!

Министр иностранных дел Великобритании лорд Кларендон немедленно вызвал к себе российского посла Бруннова.

– Я не буду скрывать от вас нашу озабоченность происходящим. Однако королева Виктория рада, что ее дружеские отношения с русским двором становятся все теснее!

И Бруннов поддался на эту наивную уловку. В Петербург он тут же отписал, что хотя англичане и возмущены нашим вступлением в Валахию, никаких конкретных шагов они предпринимать не будут, доказательством тому – отсутствие английского флота у Дарданелл!

Лондон действительно медлил подогнать свои корабли к теснинам Геллеспонта, но это был только очередной тактический ход, еще больше запутывающий политическую интригу. В бухте Безик, что у входа в Дарданеллы, стояла пока только французская эскадра. Английское Адмиралтейство лишь передвинуло фигуры на шахматной доске большой политики – английский флот, базировавшийся на Портсмут, покинул базу и перешел в Гибралтар. Так опытный мастер скрытой от посторонних глаз рокировкой готовит решающую атаку. Доверчивый Бруннов не знал, что к этому времени уже было подписано секретное англо-французское соглашение об их совместном действии в восточном вопросе. Премьер-министр Эбердин уже объявил свое решение:

– Если только русские посмеют войти в придунайские княжества, мы немедленно переместим наш флот к Дарданеллам!

В те дни в банках лондонского Сити не без основания говорили:

– Мы примирились бы с завоеванием русскими Турции, если бы не русский тариф и изгнание наших товаров с левантийских рынков! Мы боимся не русских солдат, а русских таможенников!

Тем временем император Наполеон III вызвал к себе фельдмаршала Сент-Арно.

Первому он велел готовиться принять командование армией в предполагаемой русской кампании:

– Настала пора посчитаться за 1812 год и унижения моего великого дядюшки! Вас я избираю главным мстителем!

Наш посол в Париже генерал Киселев встретился с министром иностранных дел Друэном де Люисом. Тот пригласил Киселева на дружеское и сердечное собеседование. Он полностью переигрывает старого генерала. Николай Дмитриевич выходит из дворца Министерства иностранных дел в самом радужном настроении духа и немедленно пишет в Петербург о счастливой перемене в настроениях французского правительства. Он пишет в Петербург: «В свидании, которое я имел вчера с Друэном, он держал речи самые мягкие, самые мирные, самые примирительные, какие только возможно. Друэн сообщил, что сам император Наполеон III жаждет горячо, даже пылко, сохранения мира и сделает все от него зависящее, чтобы добиться этой цели. Ни за что по своей инициативе он не вмешается в русско-турецкую распрю, а сделает это разве только, если сам султан призовет его и Англию на помощь в случае прямой угрозы целостности Турции. Правда, английский и французский флоты получили приказ приблизиться к Дарданеллам, но это ничего не значит. Просто это предосторожность на всякий случай…» Французы буквально заманивают наших в дунайские княжества. Как это можно не видеть? Два огромных флота собираются для прорыва в Черное море, и это «ничего не значит»!

Впрочем, Киселев быстро опомнился и уже 9 июня отписал царю, что Наполеон давит на Австрию, грозя восстанием в Ломбардии, вооружая ее против России. Мало кто знает, что в этом деле сыграл свою гнусную роль старый подлец и развратник голландский посол Геккерн. Да, да, тот самый Геккерн, который в 1937 году спровоцировал убийство Пушкина! Изгнанный из России, он стал послом в Вене и теперь вовсю интриговал против Петербурга, мстя за старые обиды. Из Парижа ему активно помогал «приемный сын» убийца Пушкина Дантес, уже влиятельный сенатор! Не все у Геккерна получалось. Франц-Иосиф был недоверчив, но свою каплю яда Геккерн все же влил.

В те дни старый лис Меттерних, пребывающий уже не у дел, но все еще влиятельный, говорил министру иностранных дел графу Буолю:

– Я не верю в то, что царь Николай хочет большой войны, речь идет лишь о запугивании! Политика России относительно Порты носит характер минной системы – обрушить здание и превратить его обломки, из которых забрать себе все лучшее!

– А как вы оцениваете демарш Меншикова? – спрашивал Буоль.

– Скажу честно, я ни черта не понял ни в приезде, ни в отъезде Меншикова из Константинополя. Я ненавижу ребусы, загадки и шарады! Если для ведения войны назначают опытных генералов, то почему царь назначил Меншикова – дилетанта в дипломатии? Если царь стремился к разрыву с Портой, зачем было вообще начинать переговоры?

Стараясь заручиться поддержкой Австрии, Николай обещал ей шесть армейских корпусов, если на нее посмеет напасть Италия, и половину Балкан, если рухнет Турция. Посулы были очень заманчивы, но Вена боялась Парижа.

Петр Мейендорф, русский посол в Вене, «человек, звезд с неба не хватавший, но неглупый и порой не лишенный проницательности» (выражение академика Е. Тарле), давно уже понимал, что Меншиков играет с огнем.

В узком кругу он сетовал:

– Меншиков, конечно, самый остроумный человек в России, но ум отрицательный, а характер сомнительный! Как плохо обслуживаются государи! Когда они дают мало обдуманный приказ, всегда находится кто-нибудь, чтобы его исполнить, но когда нужно угадать их намерения и взять на себя ответственность – никто не хочет действовать!

Мейендорф получает аудиенцию у Франца-Иосифа, затем беседует с Буолем. Впечатление у него самые неутешительное. В итальянских провинциях Австрии неспокойно, в Пьемонте, который может отнять эти провинции у Австрии, тоже не все ладно. Сепаратистов поддерживает Наполеон III, и Вена его откровенно боится. О какой солидарности с Россией здесь можно говорить!

В самом конце июня в Лондон прибыл брат короля Пруссии Фридриха-Вильгельма IV принц прусский Вильгельм. Если король к России лоялен, то принц – известный русофоб. Нашему послу Бруннову он обещает прусский нейтралитет, но будет ли этот нейтралитет дружественным?

Что касается императора Николая I, то он требовал от Константинополя немедленного нового мирного договора с Россией и признания независимости Валахии, Молдавии и Сербии.

– Образ предстоящей войны будет особый! – говорил император графу Орлову. – Ежели мы объявим независимость дунайских княжеств, то тем дадим знак к постепенному отпадению христианских провинций Оттоманской Порты. Но это пока только моя мысль, а не решимость!

О святых местах и ключах от храма уже давно никто и не вспоминал…

* * *

Внешней политикой России в ту пору правил канцлер Карл Роберт Нессельроде. Канцлер разводил цветы, коллекционировал камелии и знал толк в еде. Будучи маленького роста, он ненавидел высоких и презирал тех, кто был лишен аппетита, зато обожал дамское общество и любил дремать в театре под звуки музыки. Это о нем писал великий Тютчев:

 
Нет, карлик мой! Трус беспримерный!..
Ты, как ни жмися, как ни трусь,
Своей душою маловерной
Не соблазнишь Святую Русь…
 

Никто из историков никогда не говорил ничего хорошего об этом человеке. И это справедливо, ибо Нессельроде почти никогда не имел своего голоса. Канцлер был лишь тенью императора Николая. Но почему «почти»? Дело в том, что один раз Нессельроде все же сказал свое слово. Канцлер был категорически против столкновения с Европой и не побоялся отстаивать свою позицию перед императором, хотя и не слишком успешно.

Едва стали известны результаты поездки Меншикова, Нессельроде решил воздействовать на Николая другим путем. В первый же вечер он приехал прямо домой к любимцу императора генерал-адъютанту Орлову. Тот был несказанно удивлен появлению у себя канцлера, с которым никогда не были близок.

– Сейчас не время личных симпатий! – заявил Нессельроде, войдя в кабинет хозяина. – Нам следует с вами поговорить!

Запершись в кабинете, они пробеседовали более двух часов. Все это время Орлов непрерывно курил. А Нессельроде, отмахиваясь от клубов дыма, убеждал всесильного генерал-адъютанта воздействовать своим авторитетом на императора и немедленно убрать армию с Дуная.

– Мы, несомненно, одолеем Турцию, но мы, столь же несомненно, потерпим крах в столкновении со всей Европой. Как человек военный, вы это должны понимать лучше меня. Исходя из этого, лучше сейчас пойти на некоторые ничего не значащие уступки, чем потом платить за ошибки землей и кровью! Союз Парижа и Лондона не может длиться долго, и, когда он треснет, мы спокойно, без всяких осложнений свое получим!

Наконец Орлов отложил в сторону трубку и сказал:

– Вы меня полностью убедили. Теперь и мне совершенно очевидно, что война с Англией и Францией – заведомое поражение! Даю вам слово, что сделаю все от меня зависящее, чтобы уговорить его величество смягчить наши условия туркам!

Проводив канцлера, Орлов вызвал карету и отправился в Мариинку, где император Николай в тот вечер слушал оперу. В антракте генерал-адъютант завел с Николаем разговор о Турции и, пустив в ход все аргументы Нессельроде, в четверть часа убедил собеседника в своей правоте.

– И ты, и канцлер говорите одно и то же! – в раздумье покрутил ус Николай. – И это приводит меня к мысли о необходимости некоторых уступок.

Император обернулся к дежурному адъютанту:

– Отправляйся к Нессельроде и передай ему: пусть подготовит свои предложения и завтра поутру прибудет на доклад!

После этого Николай I отправился дослушивать оперу, а Орлов с чувством исполненного долга поехал к себе домой.

В ту ночь жены чиновников Министерства иностранных дел так и не дождались своих мужей дома. Всю ночь в окнах МИДа на Певческом мосту горел свет. Там сочиняли бумаги, круто менявшие политический курс России.

Утром канцлер с пачкой документов уже сидел в приемной Николая I, когда из императорского кабинета вышел Орлов. Лицо генерал-адъютанта было белее полотна, а рот перекошен.

– Что такое, Александр Федорович, уж не плохо ли вам? – взволновался Нессельроде.

– Скоро будет плохо нам всем! – желчно скривился тот. – Государь снова переменил мнение и решил воевать Константинополь!

– Майн Гот! – только и всхлипнул «глава партии мира». – Это крушение всех моих планов!

Оставалась, впрочем, еще иллюзорная надежда на то, что турки не осмелятся бросить вызов России, а англичане с французами ограничатся лишь политическими декларациями. Впрочем, в то и другое никто уже особо не верил, слишком уж все далеко зашло к этому времени.

Уже в сентябре 1853 года граф Адлерберг писал князю Меншикову: «По всем известиям, разрыв с Турцией неизбежен, и можно даже ожидать скорого открытия военных действий. Посему необходимо ныне же решить вопрос: как в таком случае употребить Черноморский флот в нынешнюю осень и наступающую зиму?»

Граф сообщал, что Николай хочет знать мнение по этому поводу начальника Главного морского штаба, добавляя от себя, что «со своей стороны государь император полагает, что более всего пользы можно извлечь из нашего флота учреждением крейсерства перед устьем Босфора и вдоль тех берегов Черного моря, где преимущественно турки могли бы пользоваться выгодами морского сообщения во вред нам».

Целью действий определялось прекращение подвоза запасов, оружия и войск из Константинополя в Варну, Батум и другие порты Турции, а также усиление крейсерства около нашего берега. Однако при этом граф Адлерберг писал об особой оговорке императора, гласящей, что данный вариант действий допускался «лишь в том предположении, что флоты других морских держав ограничатся наблюдением входа в Босфор около Константинополя и не войдут сами в Черное море».

Письмо графа Адлерберга заканчивалось уведомлением, что «Его Величество не дозволяет себе положительного мнения в деле морском, недостаточно ему знакомом», и что поэтому государь желает, чтобы князь Меншиков представил «свое мнение с полной откровенностью, нисколько не стесняясь изложенными здесь высочайшими указаниями».

Увы, бывший кавалерист Меншиков тоже не мог похвастать, что морское дело ему знакомо в совершенстве. Впрочем, князь поступил вполне разумно, велев составить ответ вице-адмиралу Корнилову.

Начальник штаба Черноморского флота долго себя ждать не заставил. Все было им выстрадано и обдумано уже давным-давно. Через несколько дней он отдал Меншикову свою записку. В ней Корнилов признавал, что осеннее и зимнее крейсерство в Черном море – дело достаточно затруднительное, а около Босфора даже опасное и при всем этом еще и малоэффективное, так как парусные суда в ненастье попросту не смогут, в отличие от пароходов, держаться возле берега. Поэтому Корнилов предполагал избрать другой путь пресечь выходы в море турецкого флота – занять на европейском и азиатском берегу несколько портов, как наблюдательные посты и пункты перехвата, расположив там корабельные отряды. Наиболее подходящими для этого портами Корнилов считал на западном берегу моря – Сизополь, а на южном – Синоп. Князю Меншикову он обосновывал это так: