Текст книги "Рождество в Москве. Московский роман"

– Простите меня, – несмело начал Альберт, – но я не берусь даже обсуждать эту тему и мне нечего предложить вам. Если в моих работах будет подобный раздел о сохранении сознания, я вам сообщу.

После этих слов Пётр Владимирович понял, разговор закончен. Он был явно разочарован. С трудом выжав из себя благодарность, попрощался, даже не оглянувшись на маму Альберта, что сказала ему «до свидания».

Уже в лифте Пётр Владимирович подумал о том, что придёт домой, включит Марио Ланцо и чувственная страсть в неаполитанских песнях, что странным образом ложилась трепетно на душу, приведёт его в состояние покоя. И он был в почти судорожном восторге непередаваемого счастья. Душа просто воспаряла в слезах блаженства. «Так бы навечно, моё сознание и эти чудные мелодии, как бальзам, как бесконечность космоса». Неосознанное, необъяснимое, непостижимое, бессмертное сознание и музыка, питающие его, гармония мироздания, звезда безмерной любви и света. Возможен ли этот сладостный сон наяву? И вдруг он поймал взгляд в маленьком водительском зеркальце. Шофёр РАН, что постоянно возил его, улыбался. «Может быть, забывшись, я попытался воспроизвести Марио, забавно вышло».

Пётр Владимирович был поклонником и собирателем старины, его коллекция, собранная на протяжении жизни, продолжение родительской традиции, что были не последними людьми в науке. Генная цепочка поколений от создания до мироздания, где только звёзды в гармонии вечности. Родной кабинет, где каждый предмет ждёт прикосновение хозяина. Взглянув на любимые пейзажи, он проникся умиротворяющими сюжетами природы и встретился с портретами неизвестных забытых русских художников. Простые лица в самых разных народных костюмах. Кокошники, сарафаны, мужчины в косоворотках, бородатые, похожи на старообрядцев, что чинно смотрят из другого мира, проникая в сознание неизвестной озабоченности. Он казался им странным в шёлковом халате, в удобном кресле с мечтательной полуулыбкой о вечном сознании.

Альберт перед приемом у Оргиева

В новой квартире, выделенной РАН, разбирались вещи, их было немного, о переезде не думали, но что-то мать взяла специально. Бережно доставая каждую вещь, держала её в руках и вспоминала, что с ней связано.

– Альберт, может, наденешь отцовские запонки? Я храню эту память в шкатулке. Он надевал их по торжественным случаям, на выпускные и на вручение звания. – Потянулась за шкатулкой, заметила, как умело сын завязал галстук, не зря учил отец.

Мать стояла перед Альбертом в надежде, что он обернётся и хотя бы взглянет, но вместо этого услышала: «А стоит ли мама? Я же не красоваться иду…» Костюм работы Ларисы, она сшила его за несколько дней, с тщательностью подбирая пуговицы. «Куколка знала каждый сантиметр моего тела».

– Для этого тоже, может, там будет интересная девушка. Кстати, к запонкам у меня есть в комплекте булавка для галстука. – При этом хотела посетовать по поводу зимней обуви. Надо бы посмотреть в Москве новую пару.

– Ой, мама, не смеши меня. И о каких ещё девушках ведёшь ты речь?

«Кроме Куколки, мне никто не нужен», – подумал он при этом. Мать вдохнула, присев на край постели, и, глядя в шкатулку, решила надеть бусы из янтаря. Отдыхая в Калининграде, ходили с мужем по песчаному берегу и собирали застывшую смолу. Из необработанных камушков снизали украшение.

– Не исключено. Люди непростые, интересные, элита Академии.

– Я предпочел бы просто интеллигентных, талантливых.

– Интеллигент в современном мире не востребован. Но сокрушаться по этому поводу не будем, реалии сегодняшнего времени примем, хоть и скрепя сердце. Что с нами ничего общего не имеет. Пальцем показывать не будем, главное, самим так не поступать.

– Как и нравственность в науке. Причастность к академическому кругу много значит. У приближённых Оргиева сложилась о нём забавная мифология. Чувствую, он далеко не такой, как о нём говорят. Но у меня нет желания рыться в чужом белье, как говорят: «Мне с ним детей не крестить».

– Притворится интеллигентным невозможно, – настаивала мама, сама не уверенная в том, что говорит, не хотелось, чтоб сын видел всё в чёрном.

– А не хочешь интеллигентный образ жизни напоказ? Я вспоминаю блестящие отполированные ручки массивных дверей главного входа РАН. Мраморный пол, колонны, зеркала своим холодным величием давали понять каждому сюда входящему: «Оставь надежду». Да и лица, что здесь носили, притворство, лицемерие, ханжество, а то и неприкрытое пренебрежение, равнодушие и презрение. Склочный мирок, вроде закулисья, где на алтарь науки в самый жар бросают неопытные искренние сердца, здесь только одно и спасёт – стать волком и оскалиться. Меня каждый раз посещало чувство, что там вроде сплошной сюрреализм. В мраморных колоннах отражались колыхающиеся в спешке люди, их тела казались размытыми и бесформенными и напоминали то огромных монстров-инопланетян, то лилипутов из цирка, что изображали умопомрачительные вытянутые лица, фантастически искажённые жуткими гримасами безумия.

– Сын, не слишком ли мрачно пред приёмом твоего патрона?

Габриэль. Фуршет по случаю

Приём у Оргиевых по случаю отъезда Павла в Америку был более чем в тесном кругу. Приглашённые – только семья Петра Владимировича и Альберт с мамой.

Габи только вернулась из Италии проводить сына за океан. Перелёт с пересадкой через Берлин. Там состоялась встреча с другом. Он передал подтверждение, НАТО расположило вдоль границы с Россией минипроизводство бактериологического оружия. Подготовка к Третьей мировой идёт семимильными шагами.

В Москве удалось привести себя в порядок. Переступив порог квартиры, первым делом душ, потом салон красоты, что располагался рядом, и пару часов полежать в постели в раздумьях, о сне даже и мысли не было.

Главное – Павел, потом разговор с Оргиевым. Усталость от дороги постепенно сходила на нет, и уже не стояли перед глазами аэропорты и свойственная им суета и шумовой фон. Немецкая речь и надписи на немецком тронули её, и она, грустно улыбнувшись, подумала: «Информационная война, порочащая Россию, метеовойна, разрушающая природу. Гибельное воздействие на сознание, разлагающая, деморализующая, ползучая дебилизация. Самое отвратительное, мерзкое возводится в добродетель. Человеконенавистнические пророки извлекаются из небытия в ореоле вселенских героев, проповедующих расовое и иное превосходство».

* * *

Как-то само собой Габриэль вернулась к мысли о Павле. Интересовалась, кто составит ему компанию, когда Оргиев стал показывать сервировку стола.

– Хорошо, что ты пригласил его. Обязательно познакомь и, пожалуйста, дай посмотреть меню и гостевой лист. Как ты рассадишь их?

Она бросила взгляд на великолепный стол, уставленный немецким фарфором.

Габи хотела проявить себя хозяйкой, её любимый единственный сын будет стажироваться в Силиконовой долине.

– Обслуживают двое, – пояснил Оргиев, – Вэл и официант, приглашённый из ресторана «Галактика», заказ сделан там же.

Габи вчитывалась в меню, делая вид, что это её занимает. Выглядела она прекрасно, озабоченность, что не удавалось скрыть, проявлялась на лице печальными складками вокруг рта. Почти не улыбалась, а если и делала это, то только из вежливости. Связано это не расставанием с сыном. Предстоял нелицеприятный разговор с мужем о звонке, о котором Оргиев не подозревал.

– Как бы не обидеть его этими смотринами, он всё же не невеста. Какое всё-таки интересное имя – Альберт…

– Не беспокойся, ты же знаешь, у меня всё получится. Я не могу позволить бестактность.

«Разве он обнял меня, как прежде?» – вспомнила Габриэль встречу в аэропорту.

Букет был изумительный, напоминал цветы, что благоухали в Тоскане. Теперь этот мужчина принадлежит не ей. «Грустно, – размышляла она, – но не трагично. Надо решиться, – сказала Габи себе, – объясниться с ним».

– Ты знаешь, – начала Габриэль, – она позвонила мне.

Это не точка, всего лишь запятая

Произнеся это, она отвернулась к окну, словно что-то там разглядывая, как бы ненароком, мимоходом, словно бы не хотела начинать этот тягостный разговор.

Отпираться бесполезно, когда-то это должно было случиться. Оргиев был абсолютно спокоен.

– Как она осмелилась?

Он хотел возмутиться, но к чему это. И просто продолжил:

– И как ей удалось узнать телефон? – Словно он был озадачен. Хотя при этом думал, какая разница. Теперь эта история предана огласке.

– Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Ты посмотри, милый, по-моему, это Альберт с мамой. Я именно с ним хочу познакомиться.

Габи приблизила лицо к стеклу, пытаясь получше разглядеть гостей. Дыхание отразилось туманным пятном, что стало стремительно исчезать, как только она отклонила голову.

И продолжила как бы между прочим, без всякого сожаления в голосе, что давалось ей нелегко:

– Ты думаешь, я зла? Не по мне опускаться до такой низости. Ни осуждений, ни сожалений. Радость – вот что во мне. Не изумляйся, милый, ты ещё не осознал своего счастья или боишься им поделиться.

«Неужели я так думаю? – сомневалась про себя Габриэль. – Иначе ситуацию не изменить».

Габи повернулась к нему лицом, на нём невозможно было что-либо прочитать, оно было непроницаемым, этот взгляд когда-то переняла, бывая на великосветских приёмах. Коронованные особы всё прячут за милыми улыбками.

– Не буду говорить, что понимаю и безоговорочно принимаю твоих детей в нашу семью и твою любовь. Но они имеют право. Было бы смешно клясть тебя за неверность. У моего сына есть братья, никакого духа соперничества, здравый смысл диктует поздравить и сказать, что ты молодец.

Габриэль подошла к Оргиеву так близко, что все черты лица его до мельчайших морщин можно было изучать. Она внимательно и пристально посмотрела в его холодные глаза и поняла, что всё ещё любит этого человека. Мужественность в лице, смелый взгляд, в котором явственно читались твёрдость, уверенность, сила. Аристократ духа.

– Думаешь, буду уличать в чём-то постыдном? Измена, как её можно обозначить иначе. Милый, даже не скажу, как коварно воспользовались моим отсутствием. Не верю, что это была минута слабости, ты не из тех. Тебе было нужно, это произошло и не требует объяснений. Надо принять как должное, абсолютно спокойно. Сложнее будет с Павлом, но он поймёт. Твой сын, ты хотел мальчика, говорил, воспитаю в своём духе. Внушал ему чувство превосходства.

Габи пыталась вспомнить, когда они стали отдаляться друг от друга. Было ли это до её частых отъездов в Тоскану, где любила проводить зимы, или раньше. Судя по возрасту мальчиков – раньше. Она смотрела на него и чувствовала, что он ещё мужчина, совсем не постарел, напротив, помолодел. «И что же за женщина? По телефону показалось, что она моложе меня не меньше чем на два десятка лет».

* * *

В памяти Оргиева всегда присутствовала Стелла и дети. Вначале всё казалось игрой. Думал, развлечение, не более. «Внутренне я не мог предать Габи. Сознание говорило, это смешно, кто может с ней сравниться. Габриэлла как звезда, без неё будет мрак. Пока она в Италии, просто проведу время. Но с каждой встречей со Стеллой в сознание проникала мысль, как с ней хорошо. Мысль укреплялась, отвоёвывала в сознании всё больше места. Стелла родила, я был не против, рад. Потом второй ребёнок. Два парня. Это уже серьёзно, и обратный ход был исключён. Ни развода с Габриэль, ни нового брака со Стеллой не будет. На таких условиях строились отношения с самого начала. «Это твой выбор, так ты решила сама, – сказал я. – Содержать буду. На случай, если со мной что-то случится, куплю бизнес. Подумай, чем бы ты хотела заниматься. Ты окончила физико-математический. Хочешь работать в Сколково? Сейчас как раз стоит вопрос о создании частной фирмы по подбору специалистов со всего мира разных профилей. Пожалуй, это выход, окончишь курсы, подберём людей». Так всё и получилось, она согласилась и дело пошло. Когда подросли дети, перед школой было решено, учиться они будут в Швейцарии, и компания по подбору персонала откроет там филиал». Всё было прекрасно. Оргиев ликовал, никому не удавалось узнать его тайную параллельную жизнь.

* * *

– Пусть кто-то не поверит в это, – продолжала Габи, – но ты не сомневаешься, не ставишь под сомнение мою искренность? – Она пристально взглянула на него тем особенным взглядом, который требовал логического согласия с её словами и не подразумевал другого ответа. Иначе шаткая конструкция внутреннего согласия на мирную дорожную карту отношений могла рухнуть, что грозило неопределённостью.

– Габи, то, что ты сама мудрость, говорить лишнее, вижу, что не отчаяние в тебе говорит, а любовь. Это нисколько не отдаёт завуалированной тихой истерией. Ты не изображаешь жертву. Но то, что ты так просто и легко приняла, наводит на грустные мысли. – Этим он дал понять, что сейчас только это возможно и что-либо возражать не то что глупо и что он готов склонить покаянную голову.

– Ты знаешь, дорогой, с плюсованием лет самолюбие минусуется и сходит на нет. – Страшная усталость коснулась её головы. Она сделала движение рукой, словно бы прогоняя её, не давая возможности проникнуть боли. Поправив серёжку в мочке уха, что вроде перевернулась, невзначай нажала на нужную точку, предотвращая приступ мигрени.

Габи была так близко, что почувствовала его дыхание, когда-то это дыхание согревало её, давало уверенность.

– Ты не разочаровал меня, ты смог стать отцом ещё дважды.

– Ты очень хочешь убедить меня, что рада этому, но лишь сомнение вызывает во мне твоя рассудочность. – С Габи Оргиев был предельно искренен. О Стелле он рассказал бы раньше, но она не интересовалась.

– Отбрось сомнения, мой друг, так должно было быть. Нередко я думала, как тебе не просто быть одному. Ты молчал об этом, не хотел меня оскорбить. Ты ещё любишь меня. – В это мгновение он потянулся к ней, хотел обнять и поцеловать. Она, увернувшись, избежала этого, остановив фразой: «Я думаю, та женщина достойна, иначе ты не выбрал бы её».

В лице её была усталость. Где прежняя живость, стремительность, отражение в зеркале – удручало.

Габи молча положила голову ему на грудь. В этом было столько трогательного. Она по-прежнему любит его.

– Искренне завидую тебе. Мне не удалось стать матерью ещё раз.

Этот жест наклонённой головы говорил о том: несмотря ни на что, они вместе и навсегда. Тяжкая мысль, воспроизведённая памятью об аборте, кольнула её мозг. Тогда она была беременна двойней. Врач уверил, что есть угроза её жизни из-за тяжёлого заболевания почек. После этого Габриэль не могла рожать. Сейчас судьба напомнила об этом. Другая родила ему двух сыновей. «Хватит терзаться», – сказала она себе, уже по-немецки. Когда она хотела взбодрить себя, вспоминала родной язык. Она стряхнула с себя напряжение от этих мыслей, понимая, что сейчас не до сантиментов, момент требует собранности.

– А сейчас хочу видеть человека, с которым мой сын едет в Америку. С Ирочкой я уже общалась и поняла, у них с Павлом всё серьёзно. Да, и ещё, – и здесь она словно споткнулась, как бы вспомнила, – думаю, в Тоскану вернуться с твоей второй семьёй. Проведём зиму вместе.

– Право, не знаю, – отозвался Оргиев. – Сейчас они постоянно живут в Швейцарии, но всё же, наверно, не откажутся съездить в Тоскану. После того, как мы проводим Пола, мы встретимся и всё обговорим. Мы станем одной большой семьёй, – заулыбался Оргиев.

* * *

Габриэль недолго размышляла над поступком Оргиева, решила не мучиться обидой, забыть о его предательстве, видя в его обретении другой семьи закономерность, вытекающую из его характера, из желания брать высоты, из постоянного стремления чувствовать себя на вершине мифической горы воображения, откуда приятно лицезреть весь мир у своих ног. Этим, собственно, взял её, при первой встречи на симпозиуме полюбила за стремление быть непременно первым. «Он таков», без лаврового венка на голове не представляла. «Был хорош, как я была влюблена, прежде даже не подозревала о таких чувствах. Брал меня за руку, и я даже не спрашивала, куда идём и зачем. Уверенный, жёсткий взгляд волевого человека, вначале приняла за британца, какие красивые мужчины живут на острове, считала их несносными высокомерными занудами, ставившими выше всего этикет, манеры и безукоризненное произношение, что не давался мне, плохо знаю английский. Какого же было моё удивление, когда на бейджике, прикреплённом к лацкану пиджака, прочла «Рашен», Россия. Русский знаю лучше, учила в университете, не удержалась и заговорила. Показалось странным, он ни разу не улыбнулся, не проявил интереса ко мне. На мою корявую русскую речь ответил по-немецки, да так, что можно было принять за немца. Потом ресторан, гостиница, приглашение в Москву и предложение руки. Чему не удивлялась, принимала как должное, давно предопределённое. Помню, в детстве читала в какой-то книжке о немецких принцессах, выходивших замуж за русских князей, что становились императорами. Почему-то казалось, со мной произойдёт то же самое, не случайно интересовалась всем русским, учила язык, ездила на экскурсию в Москву, Петербург и была очарована Россией.

Мелодии, трогающие душу

Первыми на пороге появилась вся семья Петра Владимировича, Софья Фёдоровна и Ира. Габи при первом беглом взгляде отметила про себя безукоризненный крой и качество ткани гардероба всей семьи. Изысканная простота покорила её. Хвалить было не принято то, в чём появлялись гости в доме Оргиевых, но по удовлетворённому взгляду Габи Софья Фёдоровна поняла: её не подводит вкус.

– А у меня сувенир для Павла, – сразу же заявила Ира, – чтобы не забывал меня, часы «Космос».

Она поправила на голове шляпу с небольшими полями сиреневого цвета в тон лёгкого пальто. Жест означал, что на неё следует обратить внимание. Она ожидала Павла на пороге. Молодость, неуёмная и импульсивная, изменяла её великосветскому воспитанию, она протянула коробочку Павлу, и на лице её явно было прописано: «Ты мой избранник».

– Девочка моя, у него их дюжина, – Габи пожалела об этой фразе.

– Но носить он будет мои.

Павел, утвердительно кивнув головой, поцеловав руку Софье Фёдоровне, повёл Иру в гостиную.

Габи, окинув взглядом Иру, отметила про себя, как она повзрослела и сколько в ней обаяния, молодости. Ей понравилась её уверенность в том, что Павел предпочтёт именно её хронометр. Он был польщён вниманием и в ответ пообещал Ире не менее достойный подарок.

– Габи, чем ты сегодня будешь удивлять? Опять какой-нибудь голос, неаполитанские песни, – Софья Фёдоровна спросила это с улыбкой, а Габриэль подумала: «Ба, да она же цветёт и в таком прекрасном расположении духа, с чего бы это?!»

Они обнялись и поцеловались уже не как лучшие подруги, не скрывающие симпатии друг к другу, а как будущие родственники.

– На этот раз скрипач, – пояснила Габи. – Но не думай, что тебя будут терзать истошные звуки. Очень милый, лёгкий, щемящий репертуар популярной классики. Должна тебе заметить, Соня, в тебе появилось что-то новенькое, на личике так и играет довольство от какой-то сладостной мысли.

«Всего лишь новая обслуга, а с ней и новые воздыхания. Молодой парень, весь из себя, ну как тут чего-то не вообразить», – хотел съязвить Пётр Владимирович, помогая раздеться жене, но был остановлен более чем выразительным взглядом жены. Софья Фёдоровна, почувствовав, что он готов разлиться желчью, заметив его кривую усмешку, предупредительно сделала тот жест рукой, знакомый Петру Владимировичу, означающий: «Будьте милосердны, не язвите, иначе вы откроете ящик Пандоры».

– Пётр Владимирович, можно вас на два слова?

Оргиев многозначительно кивнул, это означало: разговор конфиденциальный. Пройдя гостиную и две проходные комнаты, в кабинете Оргиев, приблизился к Петру Владимировичу так, что их лица почти слились в одно, так и в жизни они были неразделимы, это уже не дружба, доверительность на уровне жизненного союза, словно два сиамских близнеца, думающих и дышащих в унисон.

– Альберт, похоже, ведёт двойную игру, мне звонили, ты понимаешь, откуда; пришлось поручиться за него своим авторитетом. Намекнули, что им интересуются определённые люди другого государства.

– Он не первый раз едет за границу, думаю, у него была возможность остаться там, на время или навсегда. Почему сейчас обеспокоились?

Пётр Владимирович очень ценил доверие, которое ему оказывал Оргиев, сейчас это подкреплялось союзом их детей, Павла и Иры.

– Мне кажется, Альберта переоценивают, – продолжил Пётр Владимирович, наблюдая за выражением лица Оргиева, пытаясь уловить по самым мельчайшим проявлениям мышц на лице, движения глаз, действительно ли всё так серьёзно.

– Ты ошибаешься, не знаю, как прежде, но сейчас он действительно обладает тем, что интересует не только фармкомпании. Он представил мне не все расчёты, сказав, что остальному ещё не время. Попытайся с ним поговорить. Не думаю, что он будет вести речь об исследованиях, может, ненароком обронит фразу, раскрывающую его намерения. Ты строй разговор на том, что в его планах. Каждое слово анализируй. Это всё. Идём в гостиную, а то это покажется подозрительным.

* * *

Когда Альберт с мамой появились в гостиной, Габи дала знак скрипачу сделать паузу. Мать Альберта была удивлена просторной залой. «Да здесь хоть танцуй», – подумала она про себя.

Альберту же гостиная показалась словно бы продолжением главного здания РАН, где всё блестит, слепит и тем раздражает.

– Берти, – сказала мать, – обрати внимание на картины, какая живопись, хотя бы ради приличия восхитись чем-нибудь.

Альберт на это усмехнулся про себя. Как всё забавно, мило, умеют же люди преуспеть, казалось, во всём, но не в главном.

Оргиев представил их Габи, Софье Фёдоровне и Ире. Альберт просто сказал: «Это – моя мама».

– В кого же он такой высокий? Наверное, в отца, – смеясь, предположила Софья Фёдоровна, обращаясь к матери Альберта.

– Глядя на мой рост, – засмеялась та в ответ, – логично, что в отца. Хотя и его заметно перегнал. В классе, на курсе в институте, в строю стоял первым, все остальные шли за ним. И на всех олимпиадах, конкурсах, даже международных, в которых участвовал, всегда Альберт – первый.

«Она словоохотливая, – подумала Габриэль, рассматривая мать Альберта, – прямодушная, не постеснялась похвалиться, не считая это бестактностью, а это уже простодушие. – При этом Габриэль заметила про себя: – Как хорошо я знаю русский».

– Может быть, вы присядете, – предложила она, указав на кресло с подушками. Сама присев на краешек, дала понять, что она словно бы на ходу, на бегу спешит оказать знаки внимания всем гостям.

– Мы с вами обе мамы, что должно предполагать взаимопонимание. Наши сыновья летят далеко, я волнуюсь, получится у них там?

– Я тоже переживаю, – с тревогой в голосе заговорила мать Альберта. – Почему-то сердце ноет от какого-то недоброго предчувствия.

После этих слов она опустила лицо, взгляд потускнел.

«Боже, – подумала Габриэль, – она вся седая и такая, видимо, правильная, такая душой не покривит».

– Вы меня пугаете, ничего подобного не испытываю. Просто волнение, не более, обычное перед отъездом. Может быть, напрасно расстраиваетесь».

– Меня никогда не подводила интуиция, – тихо заметила мать Альберта, – расстраиваться не в моём характере. Во сне ворон цокал клювом и истошно каркал. Ну да ладно об этом, чему быть, того не миновать. Извините, что омрачаю ваш вечер.

Мать Альберта меньше всего была склонна изливать душу незнакомым людям. Она хранила про себя всю боль утрат. «Все невзгоды и удары судьбы – только мои», – говорила она себе.

– Ну что вы, посидите, я отлучусь дать кое-какие распоряжения. Сейчас будет хорошая музыка, – и она махнула скрипачу. Отойдя, Габи с ужасом подумала о какой-то скрытой угрозе Палу и Альберту и поспешила поделиться тревогой с Оргиевым, пересказав разговор, несколько сбивчиво и торопливо, что совершенно было ей несвойственно, что, естественно, смутило Оргиева.

Его она застала с Петром Владимировичем, что вполголоса рассказывал о странных назначениях в РАН новым президентом. Оргиев, как всегда скептически, воспринял догадки, предчувствия, а уж про ворона он сказал одно – забавно.

Чтобы как-то успокоить Габи, Оргиев подвел её к окну и, как бы любуясь видом, небольшим декоративным палисадом во дворе, продолжил чуть слышно, пытаясь при этом не быть явным конспирологом, иначе может создаться впечатление о каком-то заговоре.

– Предвидеть всё невозможно, – серьёзно заметил он, – но реально какой-то опасности не вижу. А мать можно понять, кто не переживает о своих детях. – Невозмутимость и спокойствие Оргиева передалась Габриэль, она всегда ему верила. – Он горы свернёт за семью, за сына, не человек – скала Эверест. Говорят, попасть к нему так же трудно, как на вершину знаменитой горы.

– Какие роскошные розы, – любуясь, произнесла Габи.

– Они напомнили мне Германию. В Италии они совершенно другие, там всё другое. Как я хочу в тепло, – мечтала она. – Милая Тоскана, там всегда солнце, а в Германии сейчас дожди, в Москве снег. Какое странное Рождество в дороге. Только в памяти о детстве рождественские открытки, имбирные домики, Санта на оленях, колокольчик.

* * *

В это время Пётр Владимирович, остановив Альберта, завёл с ним разговор, как бы случайно, невзначай. Пётр Владимирович пожал руку и улыбнулся как старому другу.

– Говорят, что швейцарская фармкомпания предложила вам сотрудничество.

Сказав это, Пётр Владимирович очень внимательно следил за выражением лица Альберта, что явно почувствовал холодность и отстранённость этого общества.

– Кто говорит, откуда вам это известно? – возмутился Альберт.

– Это секрет? Вы растеряны?

– Несколько, только об этом известно мне и маме. Значит, мой телефон прослушивается.

Альберт был явно раздосадован.

– А вы не допускаете мысли, что сама фармкомпания могла известить кое-кого?

«Ну, дружок, – подумал при этом Пётр Владимирович, – твоё волнение с головой выдаёт тебя. Как говорится, на воре и шапка горит».

– Зачем это ей? Мне известно другое, что вы совладелец одной фармкомпании с китайцами.

– В свою очередь, аналогичный вопрос. Как вам стало об этом известно?

Пётр Владимирович насторожился, уж не последует какой подвох после этого.

– Короче, вас тоже интересуют эти разработки? – прямо спросил Альберт, не скрывая своего раздражения.

– Не скрою, очень, – признался Пётр Владимирович, при этом думая про себя: «С чего я буду вилять хвостом? Скажу как есть».

– Должен вас разочаровать, пока я не готов вести переговоры ни с кем до отъезда в Америку. А там будет видно. Прошу прощения – звонок. – И с этим достав телефон, стал читать СМС от Ларисы, сопровождаемое фотками.

– Вы, дружок, не разочаровали меня, огорчили до крайней степени. – Теперь Пётр Владимирович уже не скрывал, что было явно видно по выражению лица. Всё своё разочарование и душевную неустроенность, что образовалась в угрожающую форму от непонимания близких и знакомых, посчитавших курьёзом его озабоченность угасающим сознанием.

Альберту это не понравилось и, потеряв всякий интерес к разговору, решил прервать его, что случалось крайне редко.

– Ну, уж извините. – И, повернувшись спиной, попытался удалиться. В это время Пётр Владимирович бросил ему вдогонку срывающимся голосом:

– Будьте осторожны, Альберт, вы идёте по скользким ступенькам.

Альберт, делая вид, что не слышит, даже не обернулся.

Наконец-то и Софья Фёдоровна улучила момент и подошла к Альберту, при этом она была поражена раздосадованностью Петра Владимировича, что исказила его лицо, казалось, он был вне себя.

– Что тебя так расстроило? – спросила она как бы мимоходом, так, что это мог слышать только Пётр Владимирович, уже приближаясь к Альберту. Но муж увернулся и сделал вид, что не понял её вопроса, и быстро пошёл прочь, словно не заметив её. Из мимолётного взгляда на мужа она заключила, что между ним и Альбертом что-то произошло, не столь приятное.

Софья Фёдоровна завела разговор о долголетии, при этом не упуская из вида происходящее вокруг, она заметила, как вскинула голову мать Альберта, услышав скрипача, взявшего первые ноты какой-то грустной мелодии.

– Ген долголетия, сколько же о нём разговоров. Это спекуляция?

В нём что-то есть, в этом долговязом парне, помимо резкой линии лица, что он тщательно скрывает. Своим внутренним миром он не поделится.

– Вы ещё в этом сомневаетесь? Даже не стоит приводить аргументы. Наследственность играет роль, но не решающую. Всё остальное сам человек, его выбор.

Уверенность в себе превалирует в нём. Это отталкивает. Неужели никто не догадался сказать ему об этом.

Сверху глядя на Софью Фёдоровну, заметил промелькнувшую в её взгляде жалость к нему. Это не могло его не покоробить, но он ничем не выдал своих негативных эмоций. Только руки, что странным образом скрестил он ниже пояса, сведя пальцы, сплетение выдавали настороженность.

– Вы отрицаете ген исключительности? Посмотрите на нас, наше избранное общество. Мне кажется, мы преуспели в интеллекте, что может быть подтверждением гена исключительности. – При этом она вспомнила, как перед тем, как появиться в гостиной, посмотрелась в зеркало и нашла отражение замечательным.

При этом Софья Фёдоровна вспомнила афоризм: «Настоящий мужчина всегда немного похож на обезьяну». Это верно про Альберта. Высоколобый, и черепушка впечатляет, но на оракула не тянет, как и на пророка. Хотя пыжится произвести именно такое впечатление. Боже мой, как скучно с таким человеком, абсолютно к нему не тянет.

– Конечно, в этом есть какая-то логика. Лауреаты Нобеля и других наград, это ли не признание таланта или даже гениальности?! Связано ли это с каким-то геном, вопрос. Вы претендуете на исключительность? А повод к этому есть? Кроме этих внешних атрибутов материального преуспевания? Вы сделали открытие? Есть международные награды? Эта тема об аристократах духа так подыстаскалась, обветшала и никому не интересна.

Софья Фёдоровна сконфузилась, но решила всё свести к примирению. Премило улыбнувшись и не решившись на что-то большее, вроде кокетства.

– Вы слишком требовательны. И всё же, по образу мысли, жизни, наличию знаний, мы – элита науки. – Добавив немного обаяния, Софья Фёдоровна рассчитывала на вежливое согласие.

Но, видимо, Альберт был непреклонен в своём мнении, его трудно было расположить улыбкой.

– Позвольте усомниться в этом, не хочу вас задеть, но то, что вы перечислили, ни о чём ещё не говорит.

– Молодой человек, я не сочла это за грубость, но на этот счёт мы расходимся с вами во мнениях. Да, у нас не золотые мозги, но всё-таки они наличествуют. Вы намекаете на заурядность, этим вы меня не уколете, мы знаем себе цену, и наше самоуважение останется при нас. Мы немало сделали в науке, пусть это мнение спорное. У вас всё ещё впереди.