Текст книги "Рождество в Москве. Московский роман"

Мать Альберта, женщина лет шестидесяти, худая и маленькая, не проронив ни слова, поставив бокал шампанского, едва пригубив, посмотрела на сына, и сердце её сжалось от боли. Она знала, что пришлось преодолеть сыну. Немало выпало испытаний до признания. Стали печатать его статьи, на кафедре читает лекции. Москва приняла. Его имя прозвучало в научном мире. Жаль, нет семьи. Девушка осталась в Новосибирске. Спросить сына о Ларисе она не решалась. Сын наложил табу на разговор о ней.

– С Оргиевым как дела, всё решено? – Мать беспокоилась, как бы сын, разомлев от внимания академика, не стал бы игрушкой в его руках.

– Я дал понять Оргиеву, благодаря за квартиру и приглашение в институт с предоставлением лаборатории, что против имени его сына на моей работе. Он внял моим доводам, согласился, что в Академии расценят это как более чем неприглядное и компрометирующее, прежде всего, его. В конечном счёте сошлись на том, что проектом руковожу я. Павел – способный парень, с характером, мой помощник, будет заведовать технической частью.

В искренность Оргиева не верил, всегда вызывает сомнение человек, который вначале был противником, пусть не явным, а потом вдруг стал сторонником. Доброжелательность его была явно продиктована заинтересованностью. Помогая Альберту, он, прежде всего, думал о своём сыне. Жизнь состоит из компромиссов. «Своего не уступил», – думал Альберт. Всё стало достаточно прозрачно и происходило на виду научного сообщества. Работа Альберта не ставилась под сомнение, ясно, что будет востребована.

* * *

Альберт казался человеком заурядным, незаметным, ничем не выделяющимся. Ничто в нём не бросалось в глаза, не обращал на себя внимания окружающих. О чём думал, на чём сосредоточены мысли – не догадаешься. Не придававший значения, в чём одет, как выглядит и что будет есть. Может, этот стиль обусловлен тем, что рядом мама, опекавшая сына, или черта характера, свойственная учёным. Нередко никого не замечал, погрузившись в свои, только ему ведомые мысли, опыты и эксперименты. Много времени проводил в интернете, стремился читать новые научные статьи, не только по своей теме. Переписывался с друзьями из Швейцарии и Голландии, ездил к ним почти каждый отпуск. У него много корреспондентов из разных стран, благо Альберт знал кроме английского французский и немецкий. Внешность его не привлекала противоположный пол, хотя черты лица просты, без изъяна. Не было того заинтересованного взгляда, каким обычно смотрят парни на девушек. «Весь в работе, – говорили в институте, – никого и ничего не замечает».

– Там в Америке не соблазнишься заморскими прелестями? Встретишь свою судьбу… Оставишь Родину и мать.

– Насчёт судьбы не знаю, сейчас нет понятия уехать, покинуть Родину. Много раз бывая в разных странах, не думал остаться там. Зачем, сейчас в России много возможностей. К тому же что мешает совмещать работу здесь и там на благо Родины. К счастью, сейчас нет вождей и генсеков. Многие ребята работают за границей. Кто-то даже получил Нобеля. Знаю, ты возразишь, скажешь, это неправильно. Но смогли бы сделать открытие они здесь?

В конечном итоге выигрывает наука. Награды, признание второстепенны. Чиновники от науки должны понять: мне нужна возможность работать и какой-то минимум для жизни. Я рад, что мне дали лабораторию, сколько о ней мечтал. А в Штатах попытаюсь вникнуть в методологию их опытов по этой теме, а если эта командировка не оправдает моих надежд, уеду. Чего ради тратить время?

– Тебе обидно, сын? Это неприятно слышать. Я-то знаю научный мир, зависть портит его.

– Мама, я свободный человек, обстоятельства многое меняют. Кто знает, что ожидает за океаном? Даже не думал об этом, у меня в голове работа, а там, как знать? Ты мне дорога, – и с этими словами он обнял её и поцеловал влажные от слёз глаза. – Да ещё Куколка, о ней не забываю.

– Неужели так и останешься один? – сетовала мать. – Как же Лариса?

– Может быть… а может, и нет… Стану знаменитым, и тогда она будет со мной, – отшучивался Альберт. – Но вот вопрос, смогу ли сделать её счастливой?

С мамой было тепло. Редко были вместе. «У одиночества свои преимущества, – объяснял он. – Иногда оно необходимо, меня оно не тяготит, голова всегда занята мыслями об экспериментах. Видимо, в моей книге жизни Наука ревнует к другим женщинам. Наука, истина как абсолют. Наука выведет человека из мрака и хаоса в ионосферы, где всё будет во благо мироздания бесконечных галактик и где обыкновенные мухи помогут нам разобраться в очень сложных проблемах биологии, генетики. Ионосферы человеческого сознания, о которых никто ещё не подозревает. Это долгий кропотливый труд, мы только в начале пути, блуждаем в поисках этого пути. На свете многое, «что и не снилось нашим мудрецам». Альберт не стал говорить это. Мама понимает без слов.

– Ну вот, мама, у тебя опять слёзы.

Мать с тоской смотрела на часть своей души. Ныло её сердце в тревоге. Беззвучно, в слезах протянула к нему руки. Он тихо и послушно опустился перед ней и покорно положил голову на колени. Продолжая плакать, гладила по голове, Альберт закрыл глаза в какой-то беззвучной истоме покоя.

И было так тихо, что слышно, как крадётся рассвет на смену ночи.

Альберт по дороге в аэропорт в метро

В вагоне метро было душно и клонило ко сну. Альберт, казалось, задремал и вдруг встрепенулся, тем напугав рядом сидящую мать. Она вопросительно посмотрела на него и увидела, что сын изменился в лице, которое в мгновение стало лицом другого человека, растерянного, жалкого, скованного страхом. Таким она его никогда не видела. И это, в свою очередь, испугало её, она вдруг вспомнила страшный сон и вновь содрогнулась от тревожного предчувствия.

– Что с тобой, сын? – спросила она таким жалобным голосом, что сама испугалась его.

Он ничего не ответил, лишь внимательно стал разглядывать пассажиров вагона. В салоне не так много было людей, кто-то дремал, как он перед этим, читал, был занят игрой в мобильнике. Взгляд Альберта блуждал по салону, ловя всякое подозрительное проявление сидящих напротив, справа и слева.

– Кто-то из этих людей надел маску, а под ней – озлобленное лицо Петра Владимировича и слова, что он процедил сквозь зубы: «Будь осторожен, Альберт, ты идёшь по скользким ступенькам».

Мама, если бы я мог тебе объяснить, я понял свою ошибку, поспешив пойти на контакт с Эй-би-фамр, предложив им запатентовать своё открытие. Надо было это сделать по прибытии в Америку. – Альберт, прокрутив в памяти прошедшее этих дней, понял, что за ним следили во время встречи в кафе с представителями Эй-би-фарм.

– Сынок, давай вернёмся домой, в квартиру, если ты чувствуешь какую-то опасность. Объясним это недомоганием, отложим отлёт. – Мать засуетилась в полной растерянности, почувствовав, что они обречены.

Половину слов матери Альберт не расслышал от шума в метро. Может, это всё от напряжения, от волнения перед дорогой, нелепицы, произошедшей накануне во время приёма у Оргиевых. Все эти мысли Альберт хотел смахнуть вместе с вдруг проступившей испариной на лбу.

Мать ловила каждое слово сына, пытаясь всё расслышать, но звуки смешивались с грохотом бегущего поезда, и она досадовала, что не всё может понять, но по лицу сына видела и чувствовала, что должно произойти что-то ужасное. Что делать? Что придумать? Ну как быть, как? Мать решила защитить сына, чем только сможет.

– Да, конечно, сынок, пригрезилось что-то, когда ты дремал, я тоже почувствовала.

«Боже, – подумала она с отчаянием, – рассудок изменяет мне, все мысли разбегаются, растекаются и не поддаются логике».

Продолжать она не стала, потому что беспокойство только нарастало. «Я буду возле него, – с решимостью и настойчивостью думала она. – Не отойду от него!»

Выйдя из вагона, Альберт интуитивно чувствовал на себе чей-то взгляд, этот некто неотступно преследовал его. «Это уже что-то навязчивое, – подумал он, – не надо придавать ощущениям такого значения». Ему хотелось расслабиться, но не получалось, какое-то шестое чувство говорило: «Будь начеку, ты на краю».

На эскалаторе, лишь только Альберт встал на ступеньки, за ним следом, изловчившись, встал мужчина. Как ему удалось проскользнуть меж ним и матерью, непонятно. Альберт, обернувшись, отметил про себя манёвр незнакомца. Мать, забеспокоившись, стала теснить мужчину, давая понять, что здесь тесно и ему лучше пройти вперёд. Она даже хотела что-то сказать, мол, вы мешаете, пройдите вперёд. Стала теребить мужчину за одежду.

Мужчина моментально достал из кармана предмет, похожий на мобильный телефон. Какие-то манипуляции пальцами – и в мгновение, уже на излёте эскалатора, когда ступеньки стали складываться на стыке с полом вестибюля, что-то произошло. Альберт неожиданно, словно ноги его заплелись, потерял равновесие и упал, роняя из рук портфель. Мужчина, лица которого мать не смогла разглядеть, на лету поймал его, в считанные доли секунды был таков. Альберт лежал ничком у ступенек, люди перескакивали через него, растерянно взирая на упавшего. Мать, волочившая за собой сумку на колёсиках, весь багаж сына, бросилась к нему. Кто-то закричал: «Остановите эскалатор, дежурного!» Обезумевшая мать кричала в голос: «Помогите ради всего святого, помогите! Моего сына убили! Тот мужчина, что стоял ко мне спиной, это он сделал и похитил портфель! Там важные документы! Ну что же вы стоите?! Зовите, кого-нибудь, полицию, может, вызвать скорую?! Хотя, наверное, всё напрасно. Я чувствовала, что то-то произойдёт, не зря мне приснился каркающий ворон, я и сейчас слышу его зычное предостережение, а может, и проклятье. Ну за что?!» Мать, сжавшись, опустилась перед сыном, закрыла лицо руками.

Подбежавшая дежурная в красной пилотке попыталась перевернуть Альберта и сделать какие-то манипуляции вроде искусственного дыхания. Мать взглянула на лицо сына и вновь не узнала его: оно было искажено страхом.

Разговор Оргиева с Габриэль в автомобиле

Как всегда, авто с прекрасным, плавным, стремительным ходом позволяло поговорить до аэропорта. Хорошая трасса, да и прекрасная погода, как и настроение. Габи с Оргиевым мчались в одной машине. Молодые, Павел и Ира, – в другой. Пётр Владимирович и Софья Фёдоровна пожелали счастливого пути по телефону и передали с Ирой наказ для Павла – не сбиться с намеченного курса.

– Габриэль, ты ни словом не обмолвилась, как дела в редакции моего журнала на иностранном языке? Как твой коллектив? Поделись планами, ты вроде хотела штат переводчиков пополнить хорошими специалистами. – Оргиев хотел внушить Габриэль, что она по-прежнему ему не безразлична, и уж тем более он не питал к ней ничего отталкивающего или был равнодушен.

– Ты знаешь, я решила время от времени обращаться за комментариями статей из «Науки», «Вестника открытий» к самым авторитетным учёным Европы. – Габриэль вдруг вспомнила их ночи в Тоскане: «Как же он мог быть со мной, когда у него была другая женщина?!»

– Ты не поставила меня об этом в известность.

Он смотрел на неё извиняющимся взглядом, понимая, что у неё на душе.

– Сочла, что в этом нет необходимости, мы же договорились, что это моя вотчина. Не буду хвалиться, но тираж вырос, и электронная версия востребована, финансовых затруднений нет, так что денег просить не буду. Сейчас даже есть какие-то дивиденды, что-то перевожу сама и бухгалтерия на мне. А как бизнес у Стеллы в Швейцарии? – Натянутость в разговоре была более чем очевидна. Габриэль никак не удавалось снять внутреннее напряжение.

– Неплохо, их рекрутинговая компания подобрала много хороших специалистов для Сколково. Собирались на каникулы выбраться в Москву, Новый год, Рождество. – Рассказывая о Стелле и ребятах, Оргиев не смог скрыть довольной улыбки, в глазах его при этом появилось столько теплоты, не свойственной ему. Габи было больно наблюдать это, и она прервала его вопросом:

– А сколько вы вместе? – В тоне вопроса была видна тонкость натуры Габриэль, что всего лишь движением глаз, проницательным взглядом давала понять: всё в этой истории ей крайне неприятно.

– Одиннадцать лет, – ответил он с грустью, понимая настроение Габриэль. В ответ он хотел вложить вместе с грустью сожаление о прошедшем и то, что обратно его не отыграть.

– Ты – великий конспиратор, как тебе это удавалось? – Габриэль решила свести нарастающее раздражение на нет, потому что это грозило разладом.

– Сам не знаю, особенно и не старался.

«Может, больше не будем об этом, – говорил он взглядом. – Это бесперспективно».

Габриэль жутко задело, как просто и спокойно рассуждает об этом Оргиев: то, что для неё было так значимо, волнительно, а главное – унизительно, ведь он не удостоил её доверия, коим обделил её, не поделился, не посоветовался. «Может, не стоило вообще заводить об этом разговор, об этом звонке Стеллы. Сделать вид, что в неведении, и тогда я была бы спокойна».

Аэропорт

В аэропорту Габриэль не отходила от Павла. Что значил для неё сын, знала только она. Она любила его как свою мечту.

– Пол, я ещё с неделю в Москве, потом лечу в Италию, а где-то через месяц навещу тебя в Америке, будем общаться по скайпу при каждой возможности.

Она взяла его руки и смотрела в глаза, стараясь разглядеть, как можно тщательнее, чтобы они отчётливо отразились в памяти.

Павел обожал мать, он обращался к ней просто Габи, хотя Оргиева называл отцом. Но в этот раз, словно вспомнил, назвал её «мама», произнеся это слово как что-то дорогое, единственное. «Милая мамочка, как часто я тосковал о тебе, мне не хватало твоей ласки, просто, чтобы погладила меня по голове, молча, но так нежно, тихо провела ладонью по волосам, словно пригладила, причесала, а потом замерла, остановив свой взгляд на моём лице, как ты делаешь это сейчас». В мгновение, с осторожностью он перенял её руки в свои и стал целовать, как великую драгоценность.

– Ира тебя не ревнует? Как и ты её, или вы уверены друг в друге? – Габриэль вновь взяла руки Павла в свои и тихо гладила их также, глядя ему в лицо. – В Италии мы с ней встретимся, только твой вояж, как и её, быстро закончится. А что ты скажешь про Альберта? Сложный человек, вы сможете поладить?

Павел замедлил с ответом, думая, что же сказать такое, чтоб это было более убедительно.

– Ты знаешь, мама, я завидую ему, его целеустремлённости, наконец, его жертвенности, и потом, признаюсь тебе, он талант, а может быть, и гений. Отец каким-то образом сделал так, что я руковожу проектом, хотя должно быть наоборот. Я возражал, но Альберт очень признателен отцу за квартиру и возможность поехать в Америку. Мне не хочется думать, что податливость Альберта – результат всего этого.

В аэропорту перед вылетом всем показалась странной задержка Альберта.

– Ты можешь мне объяснить, в чём дело? – Габи была дерзка, подспудно она чувствовала неладное. На приёме у них в доме накануне, когда Оргиев и Пётр Владимирович понимающе посмотрели друг на друга при появлении Альберта, Габриэль прочла на их лицах, что умела делать безошибочно, поняла настроение и устремление этих двух персонажей. «Здесь что-то нечисто», – промелькнуло у неё в голове.

– Не поверю, что ты не в курсе. Ты всегда всё контролируешь, и твоя подпись, как и слово, окончательна. Что ты сделал с Альбертом? – Габриэль изменилась в лице, глаза наполнились слезами. – Ты не боишься, что кто-то поступит с твоим сыном так же? Он единственный у матери, ты видел, как она его обожает? У тебя-то, к счастью, трое сыновей, только не пойми это превратно, я не хочу упрекнуть или уязвить. – Габриэль испугалась сказанного, невольно выскользнувшего слова, получилось по Фрейду, сказала, что думала, задев болезненную точку в их отношениях.

– Ты не понимаешь, что говоришь. В чём ты меня подозреваешь? Поверь мне, в игру включились другие силы, всё очень серьёзно, не исключаю самое худшее. Но я здесь ни при чём. – Невозмутимость Оргиева удивительным образом улетучилась, что было несвойственно ему.

– Что ты хочешь сказать? Что не мог предупредить, обезопасить?

Габриэль знала не один приём контроля над собой, но в этот раз не хотела ими воспользоваться.

– Нет, Габи, не мог, не буду убеждать в этом, у тебя есть предлог не верить, моя вторая семья вырисовывает в невыгодном свете. Я не причастен, ещё не знаю, к чему. Причину неприбытья Альберта ещё предстоит выяснить, может, вообще ничего не случилось и ты рано сходишь с ума.

При этом внешне непоколебимый Оргиев был серьёзно обеспокоен ситуацией. «Только детективной истории мне не хватает, – досадовал он. – Этот твердолобый парень сразу меня насторожил, думал, что умнее других, сможет всех переиграть, наивный. Как бы этот случай не лёг тенью на мою репутацию. В первый раз такое за всю жизнь. Никак не предполагал, что этим обернётся. И это несмотря на то, что на запрос комитета я дал более чем неопределённый анализ его работы, пытался завуалировать главный смысл и цель его опытов. В связи с этим, не заподозрят ли меня в чём-то?! Всё выяснится со временем, как и то, что исследования Альберта были представлены в искажённом виде. Я делал это прежде всего для сына. Лавры должны достаться Павлу. И что теперь надо делать, как выпутаться из этой ситуации? Скажу, что более развёрнутый доклад подготовил для ФСБ».

* * *

Положение Оргиева в РАН было более чем устойчивое. Возглавляемый им институт – один из самых авторитетных в международной науке, входит в десятку лучших в мире. Его исследовательская и просветительская работа высоко ценилась государством, он получил много званий и правительственных наград. С ним считались, и его слово очень весомо. Неосмотрительность не в его характере, он основательный, уверенный, солидный и позволить усомниться в этом кому-либо не входило в планы, как и этот случай с Альбертом, что он посчитал из ряда вон.

Габриэль вопрошающе смотрела на Оргиева, всем видом показывала, что он испытывает её терпение.

– Если он не явится вовремя, Павел летит один.

Оргиев был категоричен, что выводило Габриэль из себя. Павел испуганно переспросил:

– Как один? Отец, ты знаешь, Альберт должен был доставить составленный им план лабораторных опытов.

«Вот это поворот, – думал Павел, – никак не думал, что так получится».

Павел был в полной растерянности.

– Ничего страшного, он, видимо, полетит следующим самолётом. Хотя бы мог позвонить, предупредить. Павел, что за нервы и что за растерянность, не свойственная тебе?! Ну что ты, право, как мальчик. Успокойся, ты знаешь, тебя встретят мои друзья из Колумбийского университета, может, и какой-нибудь человек из посольства. Ты взрослый человек, не в первый раз летишь, о чём вообще речь. Как только прояснится с Альбертом, сообщу, – в тоне Оргиева читалось явная непреклонность и что это не обсуждается.

Габи, словно очнувшись, вспомнила, что провожает сына. Зал ожидания вдруг показался ей крохотным, от мыслей, что теснили её со всех сторон, будоража страхом.

– Пол, плакать не буду, но почувствуй, как трепещет моё сердце. – Она взяла руку сына и приложила к своей груди, а он положил голову ей на плечо, как делал это в детстве, и тихо сказал: «Я люблю тебя, мама».

«Если эта сцена будет продолжаться в этом же духе, моё самообладание изменит мне».

– Ну всё, это начинает напоминать мне мелодраму, обрати внимание, Ира в стороне ждёт, когда ты к ней подойдёшь. Попрощайся, дружок, со своей будущей женой. – Габриэль слегка подтолкнула его в сторону Иры, но так, чтобы та, в свою очередь, этого не заметила.

– Ну с ней, мама, так трогательно не получится. Мне неудобно с ней при всех целоваться, просто пожму руку. Хотя, собственно, что я тушуюсь. Подумают, что я ломаюсь, словно мальчик.

– Пол, здесь все свои, что скромничать, и, потом, это же не впервые, наверняка были же объятья и жаркие поцелуи. – Эти слова Габриэль сопроводила улыбкой женщины, что всё понимает и чувствует.

– Мама, это чисто женское любопытство, отец об этом не спросил. – И, уже не поворачиваясь, поспешил к Ире, что с нетерпением ждала прощального поцелуя.

Оргиев, стоявший рядом, подтвердил это кивком головы. «Конечно, – подумала про себя Габи, – теперь его волнуют другие дети, а ты даже не знаешь о них». Но сейчас она сбросила эти мысли улыбкой и нежностью, что дарила сыну в минуты расставания.

Габриэль перевела взгляд на Оргиева, глаза выдали их. Не надо быть проницательным. Это очевидно. Лишь человек ненаблюдательный или очень занятой, отвлечённый чем-то, как говорят, озабоченный какой-то проблемой, не заметит. Они смотрели друг на друга, как понимающие с полуслова, с полувзгляда. Не то что родственные души, а то, что все заодно. Как говорят, «в одной упряжке», в одном деле, в общем, два сапога пара, хотя и грубовато. Они давно были глубоко погружены в друг друга. В их переплетённых корнях появились новые ростки.

Где-то в подсознании колючая мысль о его двойной жизни, его второй семье не давала покоя Габриэль. «Неужели я не поняла, что этот мужчина изначально не мог принадлежать только мне одной, или была к этому не готова. Не допускала мысли».

Оргиев думал совершенно о другом. Накануне перед отъездом, вечером, лёжа в ванной, уютно положив голову на махровое полотенце, что лежало на бортике, под музыку Вивальди Оргиев ощущал всем телом свободу и расслабление. Он закрыл глаза и мечтательно думал, как хороша его новая ассистентка, она чем-то напоминала ему Габриэль в молодости. Сколько красивых женщин, но, когда сам себе не принадлежишь, когда так публичен, недопустимо рисковать. Хотя иногда так хочется пуститься, как говорят, «во все тяжкие». Оргиев ощущал в себе столько энергии, желания: «Я ещё молод, во мне проснулись амбициозные проекты, добьюсь их осуществления».

Как он томился от этой мысли недозволенности, когда сознание установлено на «всё могу», но получалось, что не всё, стеснённость Оргиева в узких рамках официоза приводила к пониманию, что не он хозяин положения. «Габи явно тяготится мной, сколько лет мы вместе, как любил её, один Бог знает, но как сказать, нельзя было меня оставлять и нежится одной в Италии. Сколько раз пытался дать понять, что мне одному трудно, невыносимо, но её доводы были более убедительными: «Ты для меня купил имение, устроил работу, иностранную редакцию твоих журналов. Тебе известно, какое у меня здоровье».

По её глазам Оргиев видел, что чувства остыли и уступили благодарности и признательности, вытекающей из былой любви и семейных уз, сын связывает их навсегда.

Оргиев не думал о разводе с женщиной, что боготворил, обещал сделать счастливой. Он дарил достойное, брильянты, дом в Тоскане. Хочется думать о себе лучше, чем ты есть на самом деле, иногда с трудом сдерживаешь себя перед женским обаянием. «Это не про меня, воспитанного в лучших традициях русской интеллигенции. Я никогда не забывал, что я учёный».

На этом его мысли споткнулись, сознание не согласилось с ним. Он вспомнил, что чувства иногда сильнее. Стелла, их общие дети. «Кто бы мне что ни сказал. Узнав о них, не назвал бы человеком с двойным дном, я объяснил бы ему, что это – любовь, что не позволю раскрашивать в непристойные цвета.

В меня может кинуть камень тот, кто не способен на чувства, прикрываясь моралью и пристойностью, а то, что скрывал, – не хотел пересудов. Случившееся со мной и Стеллой – счастье, встретив её, понял, ещё могу любить, и это привело меня в восторг».

В памяти Оргиева всегда присутствовали Стелла и дети. Мальчиков любил больше всего на свете. Они далеко, в Швейцарии, хотелось видеть их каждый день, утром вставать вместе, завтракать. Провожая Павла, с детства целовал его в лоб. Сейчас исключено, обняться они ещё могут. А мальчишки-погодки ссорятся, не уступают, говоря по скайпу, перебивают друг друга.

«Случилось, что у меня две семьи, но сейчас совершенно одинок и об этом словно бы никто не догадывается. Обидно, все самостоятельные, независимые, забыв, благодаря кому. А где же чувства? Они есть к тем же мальчишкам, это всё, что у меня осталось, да Павел с Габриэль.

Значит, всё не так плохо. Стелла и Габи – мои незабываемые женщины. К ним по-прежнему испытываю неугасающие чувства, согревающие меня. Стелла, состоящая из линии от бедра до щиколотки стопы, такая изящная, скользившая сверху вниз и казавшаяся где-то потерявшейся, которую невозможно уловить глазами, представить в сознании, где она непременно закруглялась в самом интимном месте, где была сконцентрирована услада. Запах, исходящий от этой женщины, был подобен исчадию морфея, один вдох – и ты пропал. Она млела от моих ласк и изворачивалась, даря радость прикосновения необыкновенно нежной шелковой кожи, что затягивала. Прилипала неистощимой порочностью соблазна, доводя чувственную плоть до исступления. Может человек быть свободным в своих желаниях. Почему нет, если они не криминального свойства.

Габриэль – это нежность зноя. Неистощимая, невысказанная страсть, удушающая искренность сдержанности. Соблазнительные ножки, не менее соблазнительная улыбка. Нет в ней горячности пылающего тела Стеллы, что обжигала своим дыханием. Не было той физической силы налитых упругих грудей. У Габи, напротив, казалось всё миниатюрным: и соски, словно девственные, и впалый живот, словно бы не рожала. Немки совсем не холодны, как принято считать. Габи – воплощение целостности разума и плоти».

Сколько прекрасных мгновений подарила Габриэль. Как жадно он вдыхал её легкость и как мало ей нужно было места в постели, тогда как Стелла, разметавшись, занимала её всю. Оргиев вспомнил один горестный урок, когда он закрутил роман с одной студенткой. Как он корил себя за это, чувство вины перед Габи до сих пор не прошло. Узнав, Габи решила расстаться, сколько стоило усилий убедить её не делать этого. «Габриэль – моё сердце, без неё я не смог бы жить. Только Бог знал, как я любил, не мог налюбоваться ею. Её тело приводило меня в восторг, а обиды жгли сознание, когда она находила повод в чём-то упрекнуть. Ради неё, как безумец, мог бы совершить всё, что бы она ни пожелала. Счастье меня не обмануло, я совершил только достойное». Возникли мысли про ионосферы, его детище. Он знал, что прикладные темы могут быть и тупиковыми, как и то, что не только в его институте работают над этим. Астрофизики с чёрными дырами и взрывами на солнце увидели газовые ионосферы зарождающихся звёзд, химики и молекулярщики у нас и за рубежом. А если ионосферы не вовне, а внутри человека, может, это что-то вроде шамбалы или рая или в наших генах, что определяют человека добрым, злым, глупым, гениальным. Как бы кто-то не прочитал мои мысли и не обвинил в лженаучных изысканиях. Способно ли человеческое сознание создать что-то, что невозможно вообразить, это вроде того: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Почему мне сердце вещает, что таким человеком мог бы быть Альберт? Может быть, он вывел бы человечество на новую генетическую дорогу. Он разгадал бы, от чего зависит поведение человека? Оказывается, во многом характер формируется на генном уровне. Область моделирования поведения, исходя из анализов генов человека. Есть огромное количество генетических вариантов, позволяющих изменить характер в сторону доброжелательности и агрессивности, а также психической устойчивости к стрессам и физическим нагрузкам. Можно создать человека с установкой на то или иное достижение цели, к примеру, полёт к другим планетам и галактикам. Может, Павлу удастся воплотить в жизнь, тем более что уже много наработано в этом направлении. Речь идёт о создании с нуля всех содержащихся в человеке хромосом ДНК, применяя искусственные химические соединения.

Оргиев думает как избежать разоблачения

– Габи, мне нужен твой совет. Ты самый близкий мне человек, я тебе верю как себе. Ты умная, опытная.

– Зачем это предисловие? Что случилось? Говори прямо.

– Меня вызывают в комитет по делу Альберта, работает комиссия. Меня могут обвинить в том, что дал ложный доклад о его работе, часть которой позаимствовал для Павла.

Оргиев, как всегда невозмутимый, был озадачен, ни растерянности, ни тревоги, но сомнение в голосе. И взгляд не блуждающий, не отрешённый, но задумчивый.

– Логично, этого стоило ожидать. Советую сказать всё как есть.

По всему было заметно, что Габриэль устала за эти дни. Внешне это совсем не заметно, но только она знала, как ей нелегко.

– Твой ответ подтвердил правильность моих намерений. «Что ещё она могла сказать, – подумал Оргиев. – Да и что можно придумать».

– Как говорят русские: «Покаянную голову не секут». Или не рубят, как правильно?

Оргиева не устроил ответ, но он не подал вида. «Разве Габриэль понимает, о чём говорит, признаться, нет, надо любым способом привести к минимуму потерь, мои мысли никто не прочтёт».

– Какая разница, как правильно, я не знаю, Габи, что им известно, а ты умничаешь или ёрничаешь.

Какие правильные движения и выверенные слова, всё в облике Габриэль было завершённым от причёски до маникюра.

– Если ты не причастен к этой трагедии, тебе нечего опасаться.

Её слова отдавали холодом, а нужно было что-то другое, хоть интонация была безупречной, в ней сквозило что-то вроде упрёка – сам виноват.

– А кто причастен, ты можешь сказать? Я – нет. Как всё это произошло и кому это на руку, кто в этом заинтересован? Он летел в Америку, так что все наработки могли достаться им. Они же могут быть причастны? Для меня это за гранью возможного, если бы я и хотел этого. Бумаги, диски, флэшки – лишь часть его изысканий, наверняка всё основное было у него голове. Какая-то фармкомпания транснациональная. И чего хотят от меня? Павел при ознакомлении с разработками Альберта менял стратегическую линию исследований. Но в Америке у него совсем другие задачи, понять их направление, но никак не поделиться своим. Только бы с ним ничего не случилось. Как ты думаешь, с ним ничего не сделают конкуренты?

Этот вопрос сразил Габриэль, зародив страх. Она не хотела думать об этом, просто.

– От твоих вопросов я сейчас или поседею, или сойду с ума. Умоляю тебя, не превращай мою жизнь в детектив. Мысль, что Павлу грозит какая-то опасность, для меня просто пытка.

Куда девались вся собранность и законченность в образе Габриэль, он стал меняться на глазах.

– Габи, не теряй присутствия духа. На тебя это просто не похоже.

Это замечание задело Габриэль, она хотела сдерзить, но посчитала это неуместным.

– Но не в случае с Павлом. Надеюсь, ты предпринял меры предосторожности? Его кто-то сопровождает?

Габриэль почувствовала, как онемели пальцы, и скулящая боль в желудке напомнила спазмом – опять нервы.

– Возможно, из посольства. Я просил присмотреть.

Как неловко попрощался с матерью Альберта

Как жаль, что всё так получилось – прощаясь с его матерью, протянул ей руку, она словно бы не заметила её. Я понимаю, она в состоянии шока. Но хотя бы в знак признательности попытаться как-то выразить благодарность за хлопоты. Я столько сделал для них: предложил остаться в квартире, что предоставила им РАН, похоронить Альберта на академическом кладбище. Она решила вернуться в Петербург, а сына положить рядом с отцом. Она держала себя так, словно бы я виноват в случившемся. Её единственный вопрос поставил меня в тупик: «Вы не знаете, как живут матери, потерявшие своих детей?» Она смотрела на меня мокрыми от слёз глазами, и я, не выдержав взгляда, опустил голову».