Текст книги "Рождество в Москве. Московский роман"

Потом Софья Фёдоровна вспомнила последнюю поездку на Воробьёвы горы.

Стало традицией в праздники выезжать на Воробьёвы. Кортеж из тёмных авто не спеша подъезжал к самой высокой точке, отсюда была видна вся Москва. Степенно выходили обе семьи – Петра Владимировича и Оргиевых. Медленно поворачивая головы, окидывали взглядом впечатляющую панораму, Москва у их ног. Рассуждали о том, что именно здесь место памятнику князю Владимиру в год 1000-летия крещения Руси. Затем садились в машины, бесшумно захлопывались дверцы, и все, удовлетворённые, отправлялись к столу. Там тост за тостом, чтоб как прежде, как всегда, чтоб так и держать. Молодых не было, но разговор как-то сразу настроился на них. Заговорили о карманных деньгах. Софья Фёдоровна беспокоилась, что они выделяют Павлу необоснованно большую сумму, это разбалует. «Мы тоже хотим, чтобы Ира чувствовала себя свободно, уверенно, но всё же не позволяем ей забывать, что не с неба деньги сыплются», – Софья Фёдоровна обращалась только к матери Павла, и мужчины поняли, что женщинам необходимо обменяться мнениями о детях, они продолжили свои разговоры о проблемах научных изысканий.

– Не волнуйтесь, – успокаивала Софью Фёдоровну Габриэль. – Вы так говорите об этом, словно бы мы одариваем его каждый день такой баснословной суммой, а на самом деле это карманные деньги, не более. Павел ещё наивный ребёнок, поверьте мне, он бывает таким непосредственным, что трогает нас с отцом до слёз. Он много работает, все вечера в лаборатории. Мы не обременяем его вопросами, у него своя жизнь, но мы знаем – дурное он не сделает, и деньги его не испортят. Скажу вам по секрету, иногда он думает о Боге, но это пройдёт.

После этих слов она улыбнулась и, беря в руки бокал с шампанским, с наигранной таинственностью предложила:

– Давайте выпьем за счастье наших детей, они его заслуживают, два ангела, их чистые души умиляют меня!

Софья Фёдоровна с готовностью последовала её примеру. После этих слов Софья Фёдоровна стала засыпать, чувствуя, каким приятным теплом растекалось по телу изысканное вино.

* * *

Поздно вечером того же дня в гостиной зазвонил сотовый, случайно оставленный Вэлом, взял Пётр Владимирович, больше никого не было.

– Да, – произнёс Пётр Владимирович, с осторожностью, словно чего-то опасаясь, может, оттого, что телефон был чужой.

– Привет, Народоволец. – Бодрый молодецкий голос. «Наверное, друг, товарищ Вэла, но почему «народоволец», – подумал Пётр Владимирович. – Странно и настораживает».

– Кто вам нужен? – вдруг строго и даже требовательно спросил он.

– Виктор? Вы кто? – Голос стал тревожным. – Что с Виктором?

И вдруг догадка прояснила ситуацию. «Виктор, вероятно, Вэл», – подумал Пётр Владимирович.

– Перезвоните позже, он случайно забыл телефон, а я хозяин квартиры, где он работает…

В ответ послышались гудки…

Звонок озадачил Петра Владимировича, особенно слово, это обращение – «народоволец»…

«Никак на него не похож, смазливый, модненький, – размышлял Пётр Владимирович. – Впрочем, никогда в нём не было ничего лакейского и заискивающего. Даже намёка на уничижительность. Прямой, открытый, в разговоре всегда на равных. Наверное, просто его не знаем. Не сумасброд же он какой-нибудь и квартиру не спалит. Уж не питает ли к нам тайной ненависти из-за зависти?.. Да нет, парень вполне нормальный. Такой не восстанет. Не бунтарь, рождённый ползать…»

И этим Пётр Владимирович успокоился. Софье Фёдоровне решил не пересказывать истории. «Будет думать, волноваться. Вэл – выдумка Иры, она его в дом привела. Без рекомендации, через интернет на студенческом форуме отыскала. Чем имя Виктор хуже Вэла? По мне так даже лучше. Зачем? – Так, для прикола, как они говорят, дань моде. Теперь все имена на иностранный манер. И Москва – новый Вавилон, кого и чего здесь только нет… Город теряет своё лицо. Скоро будет не Москва, что-то совсем иное. Другие лица, другой уклад, другие мысли, другое дыхание! Любимая, обожаемая Москва стала большим торговым центром с торгашами со всего света. И Вэл другой, своим он никогда не станет. Какие тут традиции, уважение к старшим, где благодарность за доверие. Мы взяли его готовить нам еду, это очень ответственно». – И Пётр Владимирович ушёл к себе в кабинет.

* * *

Как он любил свою жизнь, всё в ней устраивало. Жаль, всё когда-нибудь заканчивается. Не хватит жизни вкусить все радости земные.

В кабинете Пётр Владимирович опять вернулся к мысли о случившемся. Стал рассуждать: «Вэл взрослый человек, он прекрасно понимает, кто мы и кто он. Ни в какой работе нет ничего унизительного и обидного, если, конечно, не связано с каким-то пороком и криминалом. При чём здесь народоволец? Хочешь – работай, не хочешь – свободен. Да, мы – богатые, во всяком случае, не бедные, но яхт и самолётов нет. Не олигархи, всё, что имеем, приобрели трудом. Есть у нас бизнес, фармацевтический завод совместно с китайцами, неплохой доход, но не нефть, не газ, не алюминий. И бедные могут добиться достатка, если захотят. Всё возможно… Сейчас общество свободы, только дерзай. И потом – мы с первого дня к нему лояльны. Малый-то славный. Вообще, сегодняшняя молодёжь много хочет, требует, настаивает, а сама предложить ничего не может, даже учиться им не интересно. Вэл рассказывал, у него было трудное детство, голодное.

Мать растила троих одна. Барак, заношенная одежда, обноски после старших братьев, жестокость на улице рабочего посёлка со своими суровыми законами, где помыкают слабыми. Может быть, тогда у него стал развиваться комплекс обиды на этот мир, что казался ему несправедливым.

Потом армия, наверняка дедовщина, а может, всё это на пользу пошло, закалило. Так просто народовольцем не назовут. Возможно, встреча с нами послужит ему уроком. Интересно, как повлияет на него наша семья, отношения в ней. Ведь он видит: мы люди не простые, у нас есть чему научиться, как держать себя в обществе, как вести беседу. Он слышит нашу речь, это должно пойти ему на пользу. Мы – люди благородные, с достоинством, Кто бы другой так вёл себя с прислугой, а мы никогда не подчёркиваем это, напротив, делаем вид, просто наш друг решил помочь, что-то приготовить, подать и убрать. Всё очень мило и прилично, ни окриков, ни придирок Дарим что-то из одежды, иногда приглашаем за стол, когда нет гостей.

Другие сказали бы, не много ли вы уделяете ему внимания. У нас, право, и мысли не было думать о нём как о лакее…» – И с этим Пётр Владимирович включил итальянцев, лёг на диван, укрывшись пледом, и задремал. Он представил небо, чистое, прозрачное, с редкими облаками, и растворился в бескрайней синеве… Боже, как хорошо и чтоб этому не было конца…

Этой сладкой истоме, когда всё кругом греет и радует, когда всё чудесно устроено, что и желать нечего. Только бы здоровье не подвело… Всем богам надо молиться за эту милость.

Сказочная жизнь за исключением мелких недоразумений, что и во внимание брать не стоит, вроде этого народовольца, да войны в Новороссии: будь она неладна, конца и края ей не видно. «Всё-таки, какие из народа неблагодарные, им чужой достаток поперёк горла. Нам нужны люди, чтоб с почтением и обожанием, чтоб с придыханием и верностью. А молодёжь вся заражена бациллой недовольства, требует, дай им. Идите, заработайте, лодыри и бездельники, лёгкой жизни ищут. Да ещё этот Альберт. Неожиданно подошёл ко мне после заседания, стал откровенничать, называть известные имена из числа своих знакомых. Похоже, с этим парнем придётся считаться. Его новосибирские рецензенты – авторитеты в научном мире, сбрасывать их со счетов не удастся. Видимо, Оргиев был вынужден предпринять другие шаги. Да, вот ещё, мне стало известно, что тема работы Альберта перекликается с работой Павла. Думаю, что теперь это известно не только мне. Не избежать косых взглядов и шёпота за спиной. За сына он готов проглотить человека. Павел мне симпатичен, всё-таки жених дочери. И всё же – почему самому не попытаться чего-то добиться. Вот она, современная молодёжь. То же самое можно сказать и про мою любимую доченьку Ирочку, живём в сказочном мире… Не терзайся, – сказал он себе в конце этих раздумий, – побольше положительных эмоций, жизнь так коротка. Только бы не было войны».

Есть ли смысл в сохранении сознания

Петра Владимировича

Потом Пётр Владимирович вспомнил последний разговор с Оргиевым о сохранении сознания. Как-то он случайно обронил такую фразу, что, казалось, должна была выразить его озабоченность.

– Я боюсь смерти, – решил признаться в том, что не произносил вслух, а лишь думал. – Поэтому хочу сохранить сознание. Знаю, это возможно, в твоём институте идут такие исследования.

Вначале казалось, что Оргиев слушает с большим интересом или внешне старался казаться внимательным. Потом на его лице появилась странная улыбка. «Неужели поднимет меня на смех, но нет, улыбка исчезла, передумал смеяться, стал серьёзным и, оглядев меня, как врач пациента, заключил:

– Твои разговоры о сохранении сознания пугают, не хочу обидеть, но тебе нужен психоаналитик. Или сходи в церковь. Поговори со священником о бессмертии души. О сохранении сознания исследований в моём институте нет, близкие к этой проблеме опыты мы проводим, над этой проблемой работают в институте мозга. Ты знаешь, Пётр, твоё навязчивое стремление сохранения сознания приобретает какую-то болезненную форму. Надеюсь, с кем-то ещё не говорил на эту тему? Признаюсь, меня на данный момент тоже всё устраивает. Даже готов благодарить Бога, хотя я не играю, верю, не верю, но не заикаюсь о сохранении сознания. Самая неизученная часть человека, и что за субстанция сознание, и верно ли, что эта функция мозга, что включает в себя? Сейчас нет времени философствовать, тема необъятная, можно много и долго говорить. Советую, не мучайся, просто живи. К тому же на жизнь пожаловаться не можешь, она у тебя на зависть.

– Это правда, что Альберт работал над проблемой генной инженерии?

– Ты знаешь, Пётр, не хуже меня, что скоро и пилюли от старости появятся, и клонирование будет нормой, что научатся размораживать людей. Губительная кристаллизация будет побеждена. Об Альберте у меня меньше всего желания рассуждать. У Павла та же тема, включённая в программу освоения Марса. Американцы работают над созданием нового человека. Это не секрет, конечно, кроме деталей. Как и то, что создано оружие, способное вызвать в человеческом организме мутацию генов, что приводит к запрограммированному разрушению. Человек изощряется, открывая всё новые способы самоуничтожения, вот что страшно, но наука вне морали. Не безучастно же смотреть, как в Штатах проходят испытания генетического оружия против определённых рас и народов. Петя, я не намерен вступать в дискуссию. Мы лояльны к власти и даже не смотрим в сторону так называемой оппозиции. Я живу и работаю ради науки в России. Советую тебе взять этот лозунг на вооружение. Если в тебе шевелится внутреннее оппозиционное настроение, там внутри его и оставь. Ты не представляешь, чем сейчас обладает Россия, этому никто не может ничего противопоставить. Пусть американцы не обольщаются на сей счёт. Путин правильно делает, отстаивая интересы России.

Тогда мы расстались, – вспомнил Пётр Владимирович, – и я правда подумал: зациклился на сохранении сознания, страха смерти. Нужно поговорить со священником, как посоветовал Оргиев.

Когда я в церкви был последний раз, не помню, когда крестили, в младенчестве, насколько мне известно, тайно. Иногда я думал о Боге, глядя на небольшую коллекцию икон, что собрал, следуя моде. Антиквариат, что у меня, в основном предметы европейской культуры, немного картин и бронзы начала 17-го и 20-го веков, часы, лампы, подсвечники. Они привлекали изысканностью, строгостью стиля. Лики святых на иконах в кабинете примелькались давно, не обращаю на них внимания, настолько к ним привык. Не надо мне понять их выразительные изображения, не надо понимать, чего они хотят, заглядывая в душу.

Реальный мир более конкретный, воспринимается зрительно, отражается на ощупь. Внутренний мир формируется под воздействием внешнего или наоборот. Перестроить сознание, избавиться от страха и стать другим человеком, не поздно и возможно ли? Изменить своим привычкам, своему укладу мысли и образа жизни не под силу мне, такому избалованному человеку, привыкшему к сладкой жизни. Душа – понятие эфемерное, то ли продукт сознания, антенна, настроенная на нравственную доминанту вселенской совести. Бог как маяк, что не каждый видит, ослеплённый пороком алчности и стяжательства. Мистический мир церкви не удалось осмыслить и понять в силу моей лености или испорченности, не мог найти священника, что расположил бы к доверительности. Бессмертие души и вечное сознание, между ними не поставить знак равенства. Пришёл в церковь как в какой-то лабиринт. Поиск истины на старости лет, хочу найти помощь, невидимую опору. Что такое спасение и воскресение, много вопросов. Тем более сейчас, когда история с Альбертом предана огласке. Никто не знал о разговоре с ним Разговор был нужен не мне. Оргиев преследовал свои цели, до конца неясные. Действовал вслепую, даже не зная, применимы ли исследования Альберта на фармзаводе. Предложил ему сотрудничество в недостойной форме. Душевные муки приводят к сердечной боли, не может быть, чтоб мыслью о вечном сознании не задался кто-то ещё. В мировой философии речь о значении не материального, духовного считается главным».

* * *

На следующей день Софья Фёдоровна вздрогнула, когда дочь, вернувшись с теннисного корта, принесла запах тлеющих листьев. Софью Фёдоровну замутило от воспоминаний о приснившемся в минувшую ночь.

– Мама, я хотела тебя поблагодарить… – Ира была возбуждена и не скрывала этого, резкие движения, громкий голос – всё выдавало в ней досаду.

– Поясни, пожалуйста, – Софья Фёдоровна отвечала в тон дочери, приняв оборонительную тактику.

– Ты лишила меня партнёра, – сорвалась Ира на истерические нотки.

– Что? – Софья Фёдоровна что-то почувствовала, она до конца не поняла, в чём её вина, но уже знала, что виновата, и это приводило в панический ужас, тот, что она пережила накануне во сне.

– Оля не явилась на корт, в теннис мне пришлось играть с совершенно незнакомым человеком. Представь, в каком положении оказалась. Я была подавлена неловкостью.

– Как она могла, даже не предупредив по телефону. – Софья Фёдоровна изобразила возмущение, зная, что это не спасёт положение. Что бы ещё такое сказать, чтоб успокоить Иру?

– Оставь, у меня нет ни малейшего желания обсуждать её поступок. Меня беспокоит, что обо мне теперь будут говорить между собой Павел с Олей. Достанется же нашей семейке. Мама, ты была более чем неосмотрительна…

– Я себе простить этого не могу, как у меня вырвалось… Ах, какая досада, – сокрушалась Софья Фёдоровна. «Как же меня подвела интуиция и седьмое чувство. А ведь у меня обоняние на всё как у кошки, я и йогой занималась, аутотренинг освоила, любого психиатра обставлю, в любой ситуации сориентируюсь. Вот Вэла чувствую так тонко и трепетно. Он будит во мне такие приятные чувства. Просто любуюсь его юным лицом, что хочется ласкать. Я разговариваю с ним почти на грани кокетства. Он на это только отшучивается. Когда поведал о беременности своей девушки Кати, не навязывая своего мнения, я просто пожалела, что так рано придётся возложить на свои плечи такую ответственность. Нет, нет, я не пугаю. Но стоит ли? Порядочная ли девушка, да сколько их ещё будет.

Почему в случае с Олей изменила себе? Надо быть тоньше, деликатнее. Как жаль, что у нас астрология не на мировом уровне. Вот где можно было бы получить толковую консультацию».

* * *

Ира была права. Действительно, Павел как-то поинтересовался у Оли, почему она перестала бывать у Иры. Видимо, был заинтересован в разговоре, пытаясь составить мнение об Ириной семье. Оля, подруга детства, хорошо знала семью Иры. Павел, полагаясь на объективное мнение, позвонил ей. Встретились в кафе. Общество Оли было приятно, она располагала своей открытостью и непосредственностью.

– Почему перестала бывать у Иры? Они извинились перед тобой?

– Я нисколько не оскорбилась, просто, бывая у них, испытываю невольное желание рассмеяться на то, как они кичатся какой-то мнимой избранностью. Да, закажи мне горячий шоколад и ягоды.

– Почему же? – Павел молча отметил в меню заказ, показывая этим, как важен ему разговор об Ире.

– А тебе не бывает смешно, когда видишь, с какими серьёзными лицами они лгут, надуваясь воображаемой значимостью, словно они – необъятные светила науки?

Павел насторожился, это обвинение было серьёзным, внимательно смотрел на Олю, не притронувшись к кофе.

– Софья Фёдоровна такая трусиха, сколько знаю, не позволила себе даже анекдот. У них все разговоры об отвлечённом: театре, книгах, фильмах. И ни слова о том, что там за жизнь вне их круга. Они делают вид, что не знают, что на улицах демонстрации, что нищих не счесть, что война на Украине. Спроси их о безработных, они передёрнут в недоумении плечами. Но самое ужасное – их обезьяньи повадки. Стали мы отвечать по телефону на английском, так тут уж они последовали нашему примеру. С мамой делается дурно, когда она слушает в трубке их речь, её просто передёргивает от такого произношения. Но самое смешное – они приняли в помощники парня, как и мы. Хотя должна тебе заметить, Пол, Ире удалось в этом доме сохранить здравый рассудок.

И самое важное – способность чувствовать. Она действительно тебя любит, я убедилась в этом, как подруга, у меня было время изучить её. И я искренне ей завидую. Любить – это прекрасно, мне же остаётся только мечтать об этом… И вот ещё, я всё хотела спросить Иру, неужели у них не хватило фантазии назвать своего боя каким-то другим именем, а не так же, как мы, – Вэл.

– Мы тоже решили подыскать какого-нибудь приятного боя и тоже хотим назвать Вэл, а почему, сам не знаю. Может быть, тебе ещё заказать мороженое?

– Я не откажусь. Здесь такое потрясающее мороженое с фруктами… Наш Вэл превносит в нашу жизнь сюрпризы, о которых мы не подозревали, – продолжила Оля.

Это прозвучало интригующе, при этом Оля очень загадочно улыбнулась, давая понять, как увлекательна эта история про Вэла.

– Какие же?

Павел терялся в догадках, тема была животрепещущая, ведь они тоже решили пригласить на работу к себе боя.

– Тебя что, это действительно интересует? – Продолжение разговора её забавляло.

– Видимо, занятный тип, и всё же, не шут же он при вашем дворе.

– Мы находим его более чем занятным, мы все в него влюблены. Он такой милый, – с блуждающей улыбкой, мечтательно проговорила Оля.

– Даже так, – и на лице Павла проступило любопытство, брови приподнялись, глаза округлились.

– Включая папа и незабвенного братца. Оля ждала реакции Павла на эти слова.

– Это шутка? – Павел всем своим видом показывал, что он обескуражен. – Что ты имеешь в виду? – вырвалось у него. «Неужели, – грешным делом подумал он, – какие-то извращения? Любовь? Может, я ослышался?»

– Мы это не исключаем, но пока он нас водит за нос и просто дурачит, – в голосе Оли было разочарование.

– Забавно, – сказал Павел, а про себя подумал: «Что же с людьми делается. Может быть, Оля ещё и эротическими фантазиями поделится».

– Иногда я произношу его имя наедине с собой, в темноте. Пытаюсь обнять свои плечи, мне кажется, это Вэл осторожно касается меня. Он бывает нелеп, когда в гостиной угощает гостей коктейлем. Ему явно не по себе, он стесняется роли боя. «Вэл, – подзываю его, – вы можете остаться с нами и быть таким же гостем, как все, танцевать, пить вино». Он улыбается и уходит на кухню. Я схожу с ума, чувствуя, что он ненавидит меня в эти минуты. Эта снисходительность в отношении его кажется ему оскорбительной. Он держится просто, но с достоинством. Это подкупает, как и его искренность, вызывает сочувствующую улыбку, он живёт совершено в другом мире, мечтает и верит в Бога. Это Бог униженных и оскорблённых, обездоленных и гонимых, что ищут утешения. Мне кажется, ему не нужно утешение… Может быть, дань моде или способ не опуститься в безнравственность, не спиться, не сколоться. Может быть, Бог как спасательный круг… У меня нет веры, я скорее бы приняла бога красоты, бога вожделения Эроса.

Наш Вэл студент, будущий физик, независимый, хочет сам себя обеспечивать. К нам пошёл, наверное, потому что я ему понравилась. Когда отыскала его на студенческом форуме, как, кстати, и Ира в интернете, то послала ему свою фотографию в купальнике.

У нас на лингвистическом парней мало, да и те, что есть, кажутся мне какими-то женственными, похожими на ребят в Штатах, где я пыталась изучать международное право. А Вэл оказался таким мужиком. Однажды я увидела волосатую грудь, и ты знаешь, просто хотела бросится на него и расцарапать. Смешно. Если серьёзно, то подкупило меня в нём не это, а его разговоры о науке, о математике и физике. Видел бы ты, как у него при этом горят глаза, сразу проникся бы к нему уважением. Ты тоже будущий учёный, или уже считаешь себя таковым? А нашего Вэла зовут Володя, когда-нибудь останусь с ним наедине и назову именно так, Володя. Вэлов теперь много развелось. – Оля ещё хотела спросить Павла о его отношении к науке, но предугадала ответ, что-нибудь вроде того: «Науку люблю и предан ей». Оля знала, в науке, как бы громко о ней ни говорили, часто деньги решают многое.

В помпезных зданиях с мраморными колоннами, в учёных советах дают кислород (деньги) одним и перекрывают другим.

– Мне кажется, Софья Фёдоровна также влюблена в своего Вэла, тайно лелея мечту обладать его молодым телом… В этом мы с ней похожи, – на этом Оля остановилась и зло посмотрела на Павла. – А что это за ироническая ухмылка ханжи, или искренность тебе претит? Я с тобой по-дружески.

– Ну, ну, – извиняющимся голосом заговорил Павел. – Ты не так поняла, эта улыбка насчёт Софьи Фёдоровны, она бы со мной точно этим бы не поделилась.

– Ты знаешь, она замечательная женщина, именно хранительница очага, традиций, но иногда, охраняя его, не раздумывая, перешагивает через людей. Моя мама завидует ей, что она сохранила талию, что у неё безупречный вкус и во всём чувство меры. Хотя не всё так безупречно. Конечно, Софья Фёдоровна не допустила бы и мысли пригласить за стол своего Вэла. А что у неё за манеры, нет, она не теребит что-то руками во время разговора, но эта привычка кивать головой, соглашаясь с собеседником, к лицу мелкому служащему. А так, в общем-то, неплохие люди, им, как всем в нашем круге, свойственно преувеличивать свои достоинства. Они много лет друзья нашей семьи и, конечно, этот случай недоразумение, не более. Это несвойственно Софье Фёдоровне, просто срыв от напряжения, сильно переживает за Иру, понятно, мать. Дома я не проронила ни слова об этом инциденте, конечно, сам факт, что теперь отказываюсь бывать у них, вызывает недоумение у моих родителей. Но всё образуется, тем более Иру я обожаю, правда, здесь не смогла её предупредить, что не приду на теннисный корт, она была очень расстроена, звонила мне, просила остаться её подругой. Ты, Павел, должен серьёзно отнестись к ней. Мне будет искренне жаль, если у вас ничего не получится. – После этого Оля очень внимательно следила за выражением лица Павла, она ловила каждое выражение его глаз, губ.

– Она не говорила тебе о белой лошади? – спросил Павел.

– Нет, – рассеяно ответила Оля, она думала о том, что Павел не дал ей понять, какие у него чувства к её подруге.

– Она бредит о новой жизни, и мне это нравится. Только, может быть, мы разный смысл вкладываем в это, – как бы в раздумье спросил он самого себя.

– Она фантазёрка, её манит неизведанное, неординарное и неожиданное. Ты слышал её экологическую музыку неизвестного исполнителя? Это непостижимо, там голоса дельфинов, касаток сопровождает саксофон, вой волков оформлен звуком гобоя и флейты, в общем, вожделенная гармония между природой и человеком. Ире нелегко с родителями, у них взаимопонимания нет.

– А если бы я попросил тебя откликнуться на просьбу Иры и навестить их, вместе со мной?..

Оля молчала, она никак не могла найтись, что же ответить. «Смогу ли я переступить через себя… Нет, я не смогу сказать, что отказываюсь. Трудно решиться, потом будет легко…»

– Я согласна, – сказала она вслух.

– Сейчас Ира перезвонит тебе, – сказал Павел, он достал мобильник. После звонка Павла Ира направилась в гостиную, где родители как раз говорили об Оле.

* * *

– …И потом я попросила Олю, как подругу, похвалить Иру, и она, казалось во всяком случае, я так поняла, не отказала, напротив, она позволила себе подшучивать над Ирой, надо мной, над всей этой ситуацией.

– Не надо драматизировать, Соня, Оля очень мило шутит. А хвалить вот так за столом – это бестактно, и уж тем более унизительно – просить об этом. – Пётр, я прихожу к выводу, что судьба дочери тебя не волнует.

– Свои соображения по этому поводу я высказал предельно просто и понятно, на этом, полагаю, стоит закончить этот разговор. Ира – умная девочка, я верю в неё, всё устроится. А случай с Олей надо исправить. Ты прекрасно знаешь: её папа, учёный секретарь, от него не в последнюю очередь зависит издание моей монографии.

– Ты утверждал: с монографией всё улажено.

– Тем не менее я не хочу осложнений с учёным секретарем, не забывай, что мы друзья.

– Это проявляется лишь внешне.

– В отделении сейчас фигуры расставлены в мою пользу, но сбрасывать со счетов учёного секретаря чревато.

Ты позволила себе неосмотрительную, расточительную роскошь, на тебя это не похоже. Нам ни к чему такая ссора.

– Досадная оплошность, Петя, я казню себя за это. – После этих слов лицо Софьи Фёдоровны исказилось в болезненной гримасе. – Что со мной случилось, почему не смогла сдержаться?

После этих слов в разговор вступила Ира:

– Мама, я случайно услышала ваш разговор, с папой и пришла к выводу: чтобы загладить вину перед Олей, её надо пригласить на ужин. Ты позволишь сказать ей об этом от твоего имени? – Я тоже поддерживаю эту идею, – сказал отец. – Надо поставить точку в этой истории. Мы не можем перечеркнуть всё, что нас связывало.

Софья Фёдоровна онемела после слов мужа, она смотрела на него, на дочь и не могла понять, почему её приносят в жертву ради каких-то интересов. Почему близкие люди, дорогие, легко бросают к ногам человека, что вдвое моложе, её самолюбие, гордость. Никогда она не могла уступить так просто при явном давлении. Дочь и муж не могут найти других слов, чтоб не ранить её.

– Вы думаете, что я плохая, – она хотела разрыдаться, но зная, что сразу, как только на её лице появятся слёзы, муж не будет продолжать разговор, просто уйдёт. Так же поступит дочь. Истерики были недопустимы в семье, в этом виделось проявление чего-то не свойственного тому обществу, к которому они причисляли себя.

– Пойми, Ира, я не могу никого принимать. Это просто выше моих сил. Если бы я могла объяснить своё состояние. Меня всё раздражает. Буквально каждое слово, каждый звук. Моя душа просто изнывает, изнемогает от желания забытья. Я хочу отречься от всего. Я чувствую, как во мне всё поднимается, когда вижу в своём доме твоих друзей или папиных сослуживцев. Понимаю, это дурно, но ничего не могу с собой поделать. Простите меня. Надо бы обратиться к врачу, но что ему скажу, что меня колотит мелкой дрожью при виде кого-либо? Что я стала избегать людей? Неудобно признаться в том, что сама расцениваешь как что-то дурное.

Софья Фёдоровна стояла перед Ирой в спокойной позе, без тени напряжения в лице, руки её, свободно опущенные, ни разу не дёрнулись, не шелохнулись в порыве подчеркнуть сказанное. Всё это, как и лицо, глаза, казавшиеся неподвижными, говорили о какой-то безысходности, упадке. Слова, сказанные Софьей Фёдоровной тихо, с ноткой какого-то сожаления или разочарования, были красноречивее слёз, смешанных с истерическими выкриками.

– Я не буду говорить, почему это. Не делай вид, что у тебя всё нормально с Павлом. Когда ты убеждаешь меня в том, что всё зависит от тебя, мне становится грустно. Если бы это было так, он был бы здесь с тобою рядом.

Ира хотела что-то вставить, внутренняя растерянность, что читалась на её лице, не давала возможности сформулировать мысль, способную успокоить и её в том числе.

Но мать остановила её словами:

– Не возражай мне, я знаю тебя лучше, чем ты сама. Поставила диск Моцарта и улыбаешься, когда Вэл подаёт обед. Словно бы всё прекрасно.

Ира, не проронив ни слова, решилась лишь спросить у матери позволения уйти к себе, на что Софья Фёдоровна, молча кивнув, согласилась.

Пётр Владимирович не стал что-либо вставлять в разговор, закончившийся так неожиданно. Он вдруг увидел страдающую женщину, ему стало жалко Софью Фёдоровну, хотел обнять её, чего уже давно не делал, сказать что-нибудь утешительное. Потом, придя к мысли, что слова будут неуместны, он подошёл к ней, попросил:

– Можно я поцелую твои слёзы, поверь, мне больно, что у тебя так на душе, прости нас. Пойдём, послушаем в твоей спальне музыку и тихо посидим вместе, о чём-нибудь поговорим, если появится желание. Пойдём, мой друг, Сонечка…

* * *

Ира тоже утешалась музыкой. Конспекты лекций лежали на столе, раскрытыми на нужной страннице, но Ира так и не смогла заглянуть в них. Вдруг проявился мобильник на столе. Конечно, это Павел, справиться о решении насчёт Оли.

Ира объяснила ему: конечно, они будут рады пригласить Олю, как только маме будет лучше. У неё что-то с сердцем. Другого Ира ничего не могла придумать. Потом с грустью добавила:

– Павел, мне так плохо, можешь приехать, пожалуйста. Последнее слово ей далось с трудом.

– А не поздно? – с сомнением в голосе сказал Павел. – Для меня нет, – сказала Ира умоляющим голосом…

* * *

На набережной, выйдя гулять с собакой, что держал на поводке Вэл поодаль от Иры и Павла, она, обратившись взглядом на луну в вечернем небе, отливающую медным светом, похожим на новенький пятак, спросила:

– Павел, ты веришь в НЛО?

В голосе её была неопределённость, исходившая от её сомнения, о том ли она завела разговор. Интересно ли ему?

– Что делается с людьми, – улыбнулся Павел. – Напечатали в газете о странном объекте, преследующем самолёт Аэрофлота, да ещё при этом меняющем окраску и формы, с мощным прожектором, достающим лучом с большой высоты до земли и освещающим и делающим различимыми объекты и предметы на ней, как все заохали и ужаснулись.

– Ты мог не пересказывать содержание статьи, что прочла вдоль и поперёк. Мало того, слышала о том, что есть люди, входившие в контакт с инопланетянами, что база у них на Венере. – Сомнение проявилось более явственно.

– Где эти люди? Любопытно на них взглянуть, – вновь улыбнулся Павел, в голосе явно проступала ирония.