Текст книги "Рождество в Москве. Московский роман"

Телефонный разговор Габриэль и Софьи Федоровны

– Никак не думала, даже предусмотреть не могла, что Вэл на это способен, – рассказывала Софья Фёдоровна Габриэль по телефону. Время от времени они практиковали обмен мнениями таким образом. Как правило, разговоры ограничивались темой о детях, Павле и Ире.

– Приятный юноша, казался таким душкой. Я обожала его и иногда, словно в полузабытьи шептала: «Вэл, Вэл». Мечтала о взаимности, хотя бы поцелуе ручки. При этом прекрасно понимая, что он по возрасту мне сын. Пётр вообще считал, что Вэл из числа тех, кто рождён ползать, а тут на тебе, машину разукрасил, гвоздём написал: «Жулики будущей науки». Какое-то мальчишество. Вот он народ, мы ему одежду, духи, зарплату, а он всё в лес смотрел. Не умеют они быть благодарными, не говоря уже о порядочности. Ни благородства, ни чести, у них и понятия такого нет. Плебеи. Хотела на суде посмотреть ему в глаза. Мы его пригрели. И у меня даже была мысль сделать это у себя на груди – шучу, конечно. Неблагодарный. Не оценил, и вообще хулиган. А потом подумала: больно надо, он не достоин даже моего плевка в его сторону. Решила вычеркнуть из памяти это ничтожество. Представляешь, Габи, Петя забрал исковое заявление и попросил закрыть дело. Он у нас теперь в Бога верует. Ну не смешно, свечки, лампадки. Смотрю и дивлюсь, как на новое увлечение: то античный мир, теперь православие. Но есть и плюс, теперь он не терзается мыслью о сохранении своего сознания, клонирования, креоники. Я на эту тему с ним разговоры не веду, очередное чудачество. Но как-то заметила отстранённость ко мне. Думаю, странная холодность. Ушёл в себя и ничего не замечает.

– Что за замкнутость, Петя, опять необоснованные претензии не дают покоя? Твоя игра в молчанку не то что обидна, оскорбительна. В таком случае я тоже буду игнорировать твои вопросы.

А когда я стала возражать насчёт Вэла, он мне сказал, как бы между прочим, изобразив на своём лице, как обычно, усталость то ли от жизни, но скорее от меня, а может, от самого себя, такая, знаете ли, гримаса сожаления, отчаяния и иронии ко всему.

– Ну что мы парню жизнь будем омрачать? А потом, он прав.

И этим он хотел сказать: забудем и не надо возвращаться к этому впредь.

– Пусть штраф заплатит, расходы на ремонт возместит, – настаивала я, – чтоб не повадно было.

Какие жулики, что мы украли? Будущее науки? Что он в ней смыслит? Габи, будь осторожна. А как ведёт себя ваш Вэл, ничего подозрительного не наблюдали? Ты, приехав в Москву, не удивилась новому поветрию на мальчиков-боев, которых всех поголовно зовут Вэл?

Габи, слушая Софью Фёдоровну, разочарованно думала: какая узость мышления, люди живут и задаются такими никчёмными вопросами. Габи ждала, что, может, Софья Фёдоровна вспомнит с сожалением о гражданской войне на Украине, об убитых карикатуристах во Франции, о теракте в Ницце и Берлине, в Лондоне, Париже. О том, что Штаты под абсурдными предлогами, разрушают всю конструкцию экономики Европы.

Но Софья Фёдоровна всегда чуралась политики и анекдотов о знаменитостях, она представляла собой образец женщины, живущей своими переживаниями, что были ограничены домом, семьёй и кругом знакомых. Всё больше занимало, как она выглядит, здоров ли муж и всё ли хорошо у дочери.

– Он ушёл, – начала свой рассказ Габи, – предлог – стал победителем на конкурсе сценариев. «По его истории снимаю телевизионный фильм». Так что я не успела в нём разобраться. Но парень вроде нормальный.

Габриэль всегда снисходительна с молодёжью, уважала тех, кто сам пытался пробиться к успеху. Своего Вэла она приняла тепло, но сама затея воспринималась ею как чудачество сына под влиянием Иры.

Софья Фёдоровна возмутилась.

– Как они любят небылицы о себе сочинять. На телевидении без блата не прорвёшься. Там таких пруд пруди.

Хотела дополнить свой рассказ про Вэла, как он задирал нос, но побоялась, что это высветит её как сварливую бабу.

– Я всё же склонна верить людям. И потом, он порядочный, без вывиха. А почему нет? Сейчас этаких мыльных опер без счёта. – Про себя заметила: «Никчёмный разговор, за это время я просмотрела бы материалы к публикации в журнале».

Габриэль говорила спокойно, слегка растягивая слова, с еле заметными паузами, словно пытаясь дать понять Софье Фёдоровне, зачем так кипятиться, что это того не стоит. «Мы же просто болтаем по телефону, своего рода развлечение, не более того. Так что придавать хоть какое-то значение этому нет надобности. События, что мы обсуждаем, выеденного яйца не стоят. Не буду же я ей объяснять, что мир на пороге Третьей мировой, что готовится нападение на Россию, что серая муть бактерий в любой миг может окутать её непроницаемой губительностью».

– По хозяйству сама справляюсь. Оргиев в основном в институте питается, да и развлекается заодно. Ты же знаешь, Соня, у него такая прекрасная биллиардная, в ней он за партиями поочерёдно с каждым замом консультации проводит. А убираться приходит всё та же женщина, что служит у нас вот уже 13 лет. Когда улечу в Тоскану, она будет его опекать. Потом, я активно пользуюсь доставками из Националя, там хорошая кухня, я тебе не раз говорила. На Западе уже давно забыли, что такое готовить дома. Милый Запад в особой зоне прагматизма, что во главе угла всего уклада, где сознание в плену технических новинок, электронной жизни.

– Габриэль, ты меня извини, но, как подруга подругу, можно спросить об очень важном, касающемся тебя и Оргиева? Ходят слухи, – на этом она споткнулась, не решаясь продолжить.

Этой паузой воспользовалась Габриэль:

– Нет, Соня, это только досужие слухи, о которых у меня нет ни малейшего желания говорить. – Такого поворота в разговоре Габи явно не ожидала, да и не думала, что Софья Фёдоровна решится спросить об этом. – Я не знаю, что там пишут в сетях, и не только о нас, но достоверность всего этого под большим вопросом. – Габи на этом хотела закончить, закрыть тему об Оргиеве, она вообще считала не вправе говорить. Да это и лишнее, даже более того, бабская дотошность, если не сплетня. «Неужели Соня этого не понимает, я была о ней лучшего мнения».

Софья Фёдоровна, почувствовав неудовольствие в голосе Габи, попыталась сослаться на внешнее влияние околонаучной среды.

– Я тоже ставлю под сомнение, да и редко захожу в интернет. Так, по ходу, когда смотрю новости по Си-эн-эн. Но в РАН все жужжат, что у Оргиева гражданская жена и от неё двое сыновей. Габи, прости, что я не столь деликатна, только лишь потому, что у нас дружеские отношения.

Габриэль зло подумала, как бы отвязаться от Софьи Фёдоровны, но поспешно прогнала эту мысль. «Так нельзя, – сказала она себе, – с будущими родственниками. И потом у меня имидж гран-дамы. Я знаю, что мною восхищаются как женщиной и не перестала разочаровывать наше окружение. Я, как и прежде, эталон для подражания».

– Соня, я никому не позволила обсуждать с кем-либо свои семейные проблемы. Не скрою, не стала бы этого делать и сейчас в разговоре с тобой. Чтобы больше не возвращаться к этому и чтоб этот вопрос не возник в будущем, да и, помня, как ты сама делилась со мной своими тревогами, была откровенна, рассказывала о проблемах с Ирой. У твоей дочери тоже был тяжёлый период, взять хотя бы выпускной в одиннадцатом классе, когда её попытался изнасиловать одноклассник. Поэтому я поделюсь с тобой. А то, что в РАН говорят, ничего удивительного. Вчера они обсуждали одних, сегодня других, завтра третьих. Я знаю твоё отношение ко мне и то, что наши дети близки. Наша дружба – залог того, что дальше это не пойдёт и разговор не будет иметь продолжения где-либо и с кем. Да, у него есть гражданская семья и двое сыновей, и я рада за него. Он решился на это, я ему больше родить не могла, ты знаешь почему, а также и то, как нам достался Павел. Сколько мы его выхаживали. Он был ослабленным ребёнком, не держался на ногах, долго не разговаривал. То, что у Оргиева две семьи, говорит о его силе и возможностях. Да, не скрою, я уязвлена, но и горда, наши отношения неизменны. Павел поймёт отца, у них есть взаимопонимание. – Габриэль терзалась мыслью: какое право обсуждать её, только бесцеремонностью и высшей степенью бестактности может это быть обусловлено.

– Ты мужественная, стойкая женщина, уважаю тебя, – Софья Фёдоровна пыталась подыскать эпитеты в адрес Габриэль, думая тем загладить неприятное впечатление от разговора, сгладить шероховатость. От приятных, подслащенных пилюль, от неискреннего притворства Габи увернулась вопросом:

– Сонечка, хотела спросить тебя, как случилось, что Пётр Владимирович стал верующим?

Для Габи до сих пор Бог оставался чем-то неосвоенным. Когда она читала Канта или Гегеля, то пришла к выводу, что им не удалось объяснить Бога. Россия – страна мистическая. Выше всех законов в России – правда и справедливость. Это Бог Русских.

– Не знаю, он мне не объяснил. Пошёл в церковь вроде как на экскурсию, полюбоваться иконами, фресками, ему пение там очень нравится. Он меня в подробности не посвятил.

– Я не предполагала, что у него есть к этому склонность, он казался мне рациональным, практичным. Правда, он не один такой. Не произошло ли это после смерти Альберта? На Оргиева она повлияла неприятным образом, что-то странное с ним происходит. Всё время молчит, ни слова, ни полслова. Про Альберта просил не поминать, наложил табу. Вначале восприняла молчание как знак того, что в этом есть его вина, потом подумала, может, нас прослушивают, как когда-то.

– Пётр Владимирович вообще человек странный, странно, что с его странностью мы ещё не разорились, повезло, что в фармзаводом профессионал руководит. Акционеры предлагают расширение производства, прислали ему проект, как держателю основного пакета акций, а он до сих пор его не раскрыл, говорит: «Отправлю на просвет специалистам». У нас в стране субстанции выпускаем только мы, логика в расширении есть, импортозамещение во времена санкции кстати. Вообще упустили фармацевтику. Как и многое другое в нашей стране. Про Альберта у нас разговора не было. Когда спросила, как так молодой парень умер от сердечного приступа, просто заметил: «Так бывает» – и всё. О подробностях спросила Ира по скайпу из Рима, ей Павел поведал из Штатов. На это Пётр коротко ответил: «Подробностями не располагаю, в них меня никто не посвящал. Могу сказать только одно, я сожалею». Он сейчас, по его словам, за какой-то церковной оградой. Дивиденды за прошлый год, вернее, проценты с них, внёс в церковный фонд помощи Новороссии. Хотела возразить, остановил меня. «Не надо, – говорит, – Соня» – и ушёл к себе в кабинет и до обеда не выходил. Боже мой, думаю, из одной крайности в другую, может, психиатра к нему подослать под видом какого-нибудь эксперта по антиквариату? Ему как раз нужно определить, какого века он приобрёл ещё в позапрошлом году на антикварном салоне в ЦДХ часы. Думает, они французские, за такие выдавали при покупке, а тут в каталоге точно такие увидел в разделе «Русские часы конца 19-го века». Габи, а что ты думаешь по поводу смерти Альберта, случайность ли это? У меня никак не выходит из головы то, что это произошло накануне его отъезда в Штаты. Как ты думаешь, кто был заинтересован в том, что его не стало? Я вот лично понять не могу, над чем он работал, может, что-то важное? И правда, что даже флэшки и диски, что были у него при себе в карманах, пропали? Кто-то, видимо, воспользовался суматохой и растерянностью матери, её саму медики еле отходили.

– Не могу сформулировать смысл его якобы открытия – мои научные познания очень ограничены, поэтому, работая в иностранной редакции журналов Оргиева по науке, переводя статьи, не всегда понимая, о чём идёт речь, обращаюсь за комментариями к учёным. Они разъясняют их так, чтоб не только учёный, но и обыватель мог разобраться, что к чему. Оргиев о работе Альберта ни слова. Павел поведал мне ещё перед отлётом, что это новое слово в науке, и что манипуляции с человеческими генами позволят ему выжить в полёте на другие галактики, и что делать это будут на стадии зачатия. Родится новый человек вроде мутанта-аватаровца. Жизнь можно получить из десятка баночек с реактивами. Похоже, у Альберта уже была база создания специально спроектированных людей. Квазилюди, представляешь, полностью искусственные.

– Габи, ну это же смешно.

– Не скажи. Это на наш взгляд.

– Габи, может, мы зря об этом по телефону? Всё-таки Сноуден не случайно говорил про МБА.

– Может, и зря. А насчёт Сноудена у меня большие сомнения. В конце концов, он ничего нового не сказал. Всё это было давно известно.

– Тогда, Габриэль, лучше при встрече продолжим. Тема скользкая. А Сноуден, понятно, пиар, раскрутил себя на весь мир.

Габриэль на грани нервного срыва

– Габи, мне только что позвонили из МИДа, что-то случилось с Павлом. Как удалось выяснить, задержан под благовидным предлогом: неправильно заполнена анкета при получении визы, якобы что-то не указал. Думаю, дело не в этом. И, главное, были изъяты все его бумаги с разработками.

Оргиев наблюдал за реакцией Габи, зная: эта женщина не позволит себе истерики. У Габи неожиданно и неосознанно возникло желание вскрикнуть, но, сдержав эмоции, она ровным голосом, не выдавая своего волнения, спросила:

– Что ты думаешь предпринять, от янки можно ожидать что-то плохое. Боже, молила она. У меня ничего нет, кроме сына.

Оргиев сел на диван, взял в свои руки ладонь Габи и тихо, посмотрев ей в глаза, продолжил:

– Сейчас я еду в МИД.

– А потом? – упавшим голосом спросила Габи, уже не в силах скрывать расстройство. Лицо её, сжавшись, обозначилось морщинами, стала похожа на обездоленную старуху, в одночасье потерявшую всё.

– Габи, тебе не к лицу весь этот мелодраматизм, только ещё твоих слёз не хватало. Где твоё хвалёное немецкое благоразумие?

Оргиев, не переносивший женского плача, хотел одной фразой напомнить об этом и исключить в дальнейшем.

– Ты ни разу не видел моих слёз, так сейчас будешь лицезреть, разрыдаюсь, как последняя дура. У меня единственный ребёнок, в отличие от тебя, ты можешь это понять? Если с ним что-то случится, я ни себе, ни тебе этого не прощу.

– Что они могут с ним сделать, он ничего не совершил, просто не указал в анкете.

Такого выпада в свой адрес Оргиев не ожидал. Но он нашёл в себе силы найти объяснение её упреку. Она, как мать, в тревоге за сына.

– У него было какое-то задание? – встревоженная Габи представила, как Павла, обколотого специальными препаратами, под гипнозом считывают информацию особенным прибором, подключенным к голове, воздействуя на мозг. Всё это он знал.

В это мгновение она услышала голос сына, он звал её «мама». «Мама» – это же биологическое слово, оно падает куда-то в желудок у каждой женщины и срабатывает материнский рефлекс. «– Мой сын, – вырвался из неё, животным воплем, – тебя мучают». Она произнесла это на немецком. Павел говорил на нём без акцента, словно вырос в том же маленьком городишке под Кёльном вместе с Габи, словно они как брат и сестра играли в одни игры. И вместе наряжали ёлку на Рождество.

– Я вынуждена поехать в Америку, – твёрдо решила Габриэль. – И сейчас в МИД мы едем вдвоём, – сказала она тоном, не допускающим возражений.

В машине Габриэль прильнула к Оргиеву, почти на ухо шептала:

– Спаси его, ты можешь, примени всё своё влияние, весь свой вес, всех знакомых. Позвони президенту РАН, а он пусть к Путину обратится. Своих граждан надо защищать. Он ещё ребёнок, его могут сделать больным, чтоб он не смог участвовать в программе по освоению Луны и Марса. Кто знает, возможно, смерть Альберта – дело янки. Они не хотят, чтоб Россия была первой, устраняют конкурентов.

Оргиев молча смотрел на Габи, в глазах его читалась такая жалость к ней.

– Габриэль, я отец, этим всё сказано. – Он явно не хотел продолжать разговор, уже придумывая, как будет вести диалог.

В МИДе в деталях обрисовали задержание, расценив его как похищение. Консул и адвокат прибыли незамедлительно. В телефоне Павла были обнаружены снимки каких-то объектов, вроде как секретных. Но когда и где он успел их сделать за эти три дня в Нью-Джерси?

– Я был в Америке более двух десятков раз, а теперь мне рекомендовали воздержаться ехать туда. Габриэль, ты можешь, с двойным гражданством это проще. Впрочем, о чём я?

Габи, не проронив ни слова, взяв Оргиева под руку, указав глазами на дверь, дала понять, что не стоит терять время. В самолёте она думала только об одном: как бы не опоздать. И вдруг она задремала на секунду, потом сознание оборвалось, и в темноте на экране она увидела чёрного ворона, что цокал клювом, истошно каркая. «Боже», – произнесла она на немецком, открыв глаза и тут же вспомнив, что у матери Альберта был похожий сон, и именно тогда она поделилась этой тревогой с Габриэль.

Самые худшие опасения Габи подтвердились: после приземления она получила сообщение, что Павла больше нет вследствие сердечного приступа.

* * *

С трудом справляясь с волнением, Габриэль читала про себя стихи Гёте, что всегда вспоминала в такие моменты, невольно представила, как грудному Павлу пела немецкие детские песенки, как учила его своему родному языку.

Увидев труп, Габриэль содрогнулась, глубоко вздохнув, задержала дыхание. Это был Павел, но на первый взгляд. Казалось, никаких сомнений, перед ней был её любимый сын. Но через мгновение она почувствовала, что это что-то вроде копии. Уж не 4D, объёмная фигура, созданная чудо-принтером? Вначале смутило, что находился он как бы в остеклённом саркофаге, потом, какой-то странный цвет, словно его раскрасили, и блестел, как будто покрытый лаком. Конечно, не персонаж из музея мадам Тюссо, где восковые фигуры. Здесь всё казалось натуральным: кожа, через которую видны были кровеносные сосуды, но что-то подсказывало Габриэль – подделка, и, потом, её установка на то, что янки не заслуживают доверия, делала её скептиком даже в такой момент. «Неужели подлог, здесь какая-то игра? Неужели я в таком состоянии, что могу ошибиться?» Поведение властей штата, полиции и города Нью-Джерси показалось ей странным. Все молчали, дежурные лица, соболезнование по протоколу представителей официоза. Габриэль, не проронив ни одного слова, кивнула рядом стоявшему сопровождающему из российского посольства. За ним последовал окружной шериф и следователь, ведущий дело. В застеклённом кабинете, где было слишком много света, к ней обратился мужчина в штатском. Габриэль прочла на бейджике «Акерманн». «Неужели немец», – подумала она и тихо заговорила по-немецки:

– Вы не говорите по-английски?

Как она решилась пойти на это, и что за этим стоит? Как вести себя, требовать или вести свою игру?

– Говорю, но мой родной язык немецкий.

Разве вы, гражданка России, не русская?

Габриэль продолжала на немецком:

– Я жена русского учёного, у меня три паспорта: российский, немецкий и итальянский, и я не думаю, что для вас это новость, в вашем планшете есть все справки. Я не ошиблась?

Габи хотела прямо спросить, не немец ли он, но потом подумала, что нетрудно предугадать ответ человека государственной должности. Он скажет, что он американец. Пусть при этом он прекрасно понимает немецкий, не попросив её говорить на английском и не пригласив переводчика. В данной ситуации рассчитывать на понимание и помощь не приходится. Из головы не выходила одна мысль, она хранила её как в тайнике. Пыталась её не забыть, записать не было возможности: сын жив и его надо спасти, вызволить и, главное, первое: обратиться к прессе, сделать это дело публичным. «Американцы такие же отцы и матери, и у них тоже дети, они поймут меня. Надо найти такие простые, понятные слова, и неважно, на каком языке я их скажу. «Я не ищу, не рассчитываю на какое-то чувство жалости, и мне не хочется, чтобы произошедшее случилось с кем-либо из вас. У меня похитили сына, единственного ребёнка. Я верю американцам и американским властям и рассчитываю на их помощь». В последнем не уверена, – думала она, – но идёт игра, и, когда на кону жизнь моего сына, любые средства хороши. Я пойду на всё, при этом обдумывая каждый шаг».

– Ваша цель достижима при определённых условиях, что включают в себя взаимопонимание.

– Я хочу вернуть сына, а не участвовать в чём-то сомнительном.

– Понимаю вашу заинтересованность и разделяю вашу тревогу, в то же время вы, надеюсь, отдаёте себе отчёт, что ваша просьба накладывается на наш взаиморасчёт?

– Когда идёт речь о человеке, мне кажется кощунственным так ставить вопрос.

– Вы вправе делать выводы и заключения, но таковы условия всех сделок.

– Вы хотите сказать, что в морге был спектакль и что мой сын стал предметом торга?

– Эмоции ваши принимаю, но следите за своей речью, это в ваших интересах.

Ира и Софья Федоровна у камина

В полутёмной гостиной, высвеченной горящей утробой камина, было тихо. Софья Фёдоровна с дочерью смотрели, прислушиваясь к каждому проявлению огня, что с характерным звуком съедал дерево, превращая в золу. Несколько поленец, почерневших, распадающихся на части, сопротивлялись, благодаря своей плотности и объёму, внушали надежду, что не скоро прогорят. Хватит времени обдумать и обсудить случившееся, но разговора не получалось. Софья Фёдоровна хотела помочь дочери преодолеть разочарование.

«Один Бог знает, как мне лихо. Так и подмывает заскулить, намыльте мне верёвку. Давать повод близким, что хочу их разжалобить, не стоит: они не так поймут, отвернутся. Если решиться пожалеть дочь, это будет расценено самым худшим образом», – много мыслей проносилось в голове Софьи Фёдоровны. На одной она решила остановиться.

– Мне кажется, Габи сможет справиться с задачей восстановления функции мозга Павла. Как она объяснила, он, в общем-то, здоров. У него лишь каким-то образом стёрли память. Я спросила об этом Петра. Он сказал, что не очень-то знает технологию подобного, но ему кажется, что в какую-то часть мозга вводят химический препарат, что или блокирует функцию памяти, или удаляет. В Италии какой-то институт занимается этим. Но у нас есть методика и технология стирания и восстановления, хотя Оргиев знает лучше. Если вначале полетели в Италию, значит, есть резон.

Ира не ответила. В интернете она прочла, что восстановить память почти невозможно. Сейчас она меньше всего хотела говорить о чём-либо. Она знала, что если сейчас закрыться в своей комнате, оставшись одной, она сойдёт с ума. С недавних пор, вернувшись из Рима, она не находила себе места, узнав о случившемся с Павлом и о смерти Альберта. Гибель Вэла в ДНР потрясла её. Она узнала об этом раньше матери всё в тех же социальных сетях, но даже не думала это обсуждать с ней. Сейчас она не слышала, что говорит мать, не пыталась вникнуть в её слова:

– Ты знаешь, не смогла справиться с любопытством, позвонила в деканат насчёт Вела, а мне в ответ: он погиб в Новороссии, герой ДНР. Представляешь, рождённый ползать – герой.

Какие-то неясные очертания обнажённого Вэла, пристальный взгляд его чарующих глаз обозначились в колеблющемся огне чрева камина. Ира вздрогнула, и мать, заметив это, прошептала:

– Что с тобой? Ты любила его? – при этом попыталась обнять дочь.

Каким-то неуловимым движением тела, слегка отстранившись, поворотом головы Ира дала понять матери, что совершенно не расположена к тому. Молча продолжая смотреть на огонь, она почувствовала в себе нарастающее напряжение, испытанное ею при странной встрече Вэла, когда зашла в его комнату, когда он желал её, сейчас требовало ответа. Она сказала себе: «Я хотела его объятий, его близости и тщательно скрывала. Что помешало мне остаться с ним?» Тогда эта мысль казалась безумием. Теперь она поняла: это могло быть. «Не случилось, потому что не решилась. Я любили Вэла и Павла, судьба посмеялась надо мной, но будут ещё встречи. Будет любовь, я так этого хочу». И всё вдруг превратилось в одно жаркое пятно, что было невыносимо, словно кто-то безжалостно толкнул её в огонь камина. Она хотела вскрикнуть, сказать жалобно: «Я не выдержу, не смогу». Сердце, душа плавилась от безутешных мыслей, всё пропало, ничто не вернёшь. Ира задрожала всем телом, почувствовав себя чем-то маленьким и беспомощным. Мысли какой-то сумасбродной вереницей, такие тягостные, говорили о безысходности, отчего Ира, поддавшись вдруг проснувшемуся в ней инстинкту самосохранения, бросилась в объятия матери.

– Мама, – заплакала – что делать, я не знаю. Софья Фёдоровна, обнимая дочь, молчала.

«Как хорошо бы, – думала она, – скорее лечь в постель и забыть весь этот ужас».