Текст книги "Смотреть на птиц"

Не имея никакого определенного плана, Неф нырнул в самую толщу зимнего морозного дня.

– V —

Бывают моменты, когда в сознании вдруг поселяется какая-то фраза, мелодия, слово, картина, поселяется так навязчиво, что нет никаких возможностей отделаться от этого состояния. Что бы ни делал, где бы ни был, с кем бы ни говорил, мозг назойливо сверлит это жало, отупляя живые восприятия. Потом свыкаешься с ним и уже не замечаешь, что находишься во власти этого демона.

Таким вот демоном для Нефа в последние сутки стали те слова Ф.М. о том, что «дальше сорока лет жить неприлично, пошло, безнравственно». Как мантра повторялись они, повторялись, врезаясь все глубже и глубже уже даже не в сознание, а в его плоть, в каждую клеточку его сорокалетнего организма, отравляя его непонятным ему самому веществом. Иногда, несколько оживляя сознание, изнуренное повторением одного и того же, залетала еще одна известная фраза, которая раньше воспринималась с иронией. «Земную жизнь пройдя до середины». Откуда же он знал, что это середина? Исходя из данных о средней продолжительности жизни? Или здесь что-то другое? Но, так или иначе, с этого момента начинается перелом, происходят вещи ранее не виданные.

Не замечая людей, улиц и домов, Неф шел, бодро и решительно, по направлению к неизвестной цели. Он двигался бесцельно в самой гуще плотно населенных разными целями человеческих пространств, повинуясь своим немыслимым, неразумным, и скорее всего безумным импульсам. Он был вдохновлен и окрылен своим безумием, которое пьянило его бесконечным восторгом именно от того, что у него теперь наконец-то не было никакой цели. Возможно, это было самым завидным действием, которое он никогда не мог себе позволить, будучи всегда поглощен заботами, обязанностями, необходимостью, рутиной. А сейчас никакой необходимости не было; просто он шел и шел, наслаждаясь этим своим в чем-то авантюрным, в чем-то азартным, но, в сущности, таким важным и единственно значимым в тот момент делом. Было чувство внутреннего освобождения, которое нельзя было не признать и не возрадоваться ему.

Невольно мысли Нефа возвращались к Сонечке. В этой бесконечно длящейся песне про сорокалетие мысль о ней была светла и даже разумна. Немного пугаясь правды, как будто эта правда могла унизить его, перечеркнуть что-то существенное в его жизни, он старался не думать о случившемся, предпочтя воспоминания анализу. Но воспоминания тоже были анализом; Неф не мог просто вспоминать приятные картины прошлой жизни с Сонечкой. Совесть говорила о том, что здесь было что-то неправильное, ненормальное, какое-то искусственное и обреченное. Она и раньше оказывается говорила ему об этом, и было неприятно и противно. Но в силу человеческих установок безразличия к самым важным вопросам жизни, о которых нам всегда сообщает внутренний голос, Неф просто игнорировал все эти уколы, муки и терзания. Оказывается, были ведь и терзания! Да еще какие!

Неф вспомнил, как много времени они могли проводить с Сонечкой наедине. Особенно в будничные дни, когда не нужно было заботиться о хлебе насущном. Характер работы Нефа позволял ему всегда в достаточной мере располагать своим временем. Сонечка же вообще не работала и была готова превратить свою жизнь в одно большое непрекращающееся праздничное действо. Он чувствовал себя с ней беззаботным и счастливым, ведь счастье не постоянное состояние, но то, что случается мгновенно и непредвиденно, разрывая тугое полотно обыденности благодатными вторжениями божественной радости. Наверное, не случайно, в этом своем мечтании о собственной смерти, Неф почувствовал всю силу Сонечкиной любви, способную поднять его из гроба.

Конечно, он не мог не понимать, что это незаслуженный дар и если им не распорядиться правильно, то он непременно отнимется, просто исчезнет. «Дал и взял». Как и произошло сегодня, в это морозное зимнее утро, когда Неф навсегда покинул свой дом. И все же он понимал, что окончательная потеря Сонечки не есть потеря в каком-то другом, более тонком, точном и возвышенном смысле. Как и его уход. Это было скорее приобретением, нежели потерей. Правильно, что он пошел именно к ней, интуиция его не подвела: он должен был столкнуться лицом к лицу со своими иллюзиями, чтобы навсегда избавиться от них, чтобы понять, что жизнь есть совсем другое, нежели он думал о ней все это время своего временами потухающего, временами разгорающегося, но в сущности, ненужного существования.

Вопрос о жизни возник теперь как боль, как непроходящая устрашающая боль, свидетельствующая о болезни, возможно смертельной. И если сейчас, именно здесь и сейчас, в этот зимний день, на этом крохотном участке всеобщего человеческого бытия не предпринять чего-то срочного и важного, чего-то запредельно важного, то произойдет катастрофа. Что произойдет конкретно он не понимал, но чувствовал, что случится самое страшное.

Неф почувствовал, как бежит время, как оно исчезает, унося в свою темную беззвучную пропасть все сущее. Как время под действием своей невозможной скорости не позволяет ничему свершиться всерьез, в полной мере, не позволяет осознать и оценить само существование, не позволяет найти его смысл, оставляя всегда вопрошание в самой незавершенной фазе, и поэтому все всегда начинается с начала. И одновременно он осознавал, что время стоит на месте, стоит как свинцовое марево, нависшее над миром и покорившее его своей колдовской бездвижностью, как оно растягивает своей дьявольской силой упругую плоть бытия, превращая дни, минуты, мгновения в фантомы, в механические стрелки часов, бессмысленно вращающиеся вокруг своей оси, совершая проклятие вечного повторения одного и того же. Эти смертельные молекулы времени создают только видимость движения, изменения, развития, они замерли, как замерли в небе черными точками эти птицы над головой.

Он смотрел в небо, не заметив, как оказался на самой окраине города, перед большой дорогой, по которой мчались с огромной скоростью автомобили. Их быстрый ход завораживал так, словно они жили своей собственной жизнью, жизнью технических существ, безразличных к жизни людей. Они летели к своим непонятным для человека целям, и в их безумном движении было что-то неземное, невозможное, невероятное. У них собственное царство, величественное и идеальное, в котором все происходит по совершенно иным законам, нежели здесь на земле с ее застарелой корой, под которой находилась ненужная никому память обо всех живших, а теперь умерших людях. А автомобили вечны, им неведома смерть и гибель, пускай смертные умирают своей смертью; автомобили будут так же вечно стремительно лететь над миром в свое недоступное людям божественное бытие.

Уже вечерело, и все события последних двух дней переплелись в странный и причудливый узел, образовав завязку чего-то нового, неизведанного и, скорее всего, гибельного.

– VI —

Осознав, что он очутился в каком-то далеком и странном месте, где раньше никогда не был, Неф немного пришел в себя. Он подумал, что дома скорее всего уже взволновались его долгим отсутствием, но это принесло не тревогу, а приятное чувство, что наконец началось что-то важное. Пусть переживают, пусть страдают и убиваются, если у них хватит на это моральных сил, пусть закажут панихиду или, за здравие, наймут самых известных сыщиков, пусть примирятся, в конце концов с его исчезновением, все равно, главное, что он изменил траекторию своей жизни, направив ее вектор в направлении абсолютной непредсказуемости.

Неверное, это было сумасбродство, кризис среднего возраста, как любят говорить сведущие люди про всякие странности, которые происходят чаще всего в эту пору жизни. Бывают действительно экстремальные проявления, как с мужской, так и женской стороны. Неф вспомнил, как кто-то рассказал ему один довольно редкий и в общем-то дикий случай. Одна хорошо сохранившаяся привлекательная женщина, подойдя к сорокалетнему возрасту, неожиданно пустилась в такой невероятный разврат, длившийся несколько лет, в течение которых она сменила более двадцати партнеров, что, когда ее муж узнал об этом, то он лишился рассудка. И никакое лечение не помогло; он с тех пор в клинике, а она, когда пришла в себя, то чуть не умерла от горя. Сейчас нищенствует, молится, скорее всего закончит монастырем или чем-то в таком духе. Что ее толкнуло на это понять было невозможно. Однако, бывает и такое.

Да, этот кризис страшная сила. Но Неф чувствовал, что это не про него, что у него совсем другая история, что дело здесь не в психологическом страхе старости и смерти, который именно в этот возрастной рубеж дает о себе знать впервые с особой силой. Он испытывал невероятное чувство освобождения; и пускай он умрет хоть завтра, хоть сейчас, уже не отменить этого чувства. Это было очень странно, и Неф действительно удивлялся себе, своей дьявольской решимости, которая проснулась в нем именно тогда, когда время пробило этот час. Он понимал, что поступает не разумно и неморально, безответственно и просто непонятно. Но эта непонятность больше всего и разжигала его, больше всего давала сил и уверенности в правильности избранного пути. Пускай думают, что его убили, похитили, что угодно, он уже никогда не вернется туда, где провел все эти годы.

«Нужно уехать в другой город, немедленно, прямо сейчас». Эта мысль возникла как естественное и само собой разумеющееся продолжение родившемуся замыслу. И ведь странно, что Неф не был ни алкоголиком, ни наркоманом, никогда не проявлял склонность к девиантному поведению, даже в молодости, вообще не отличался особыми экстравагантными, в том числе и творческими проявлениями своей натуры. Конечно, серостью он не был, но был, как говорится, вполне нормальным человеком. В чем-то интересным, своеобразным, не злым, но довольно логичным и предсказуемым. И ловеласом он не был; Сонечка – какое-то удивительное исключение, как он уже определил – дар, который он утратил в силу своей нерасторопности и как раз из-за отсутствия явно авантюрного начала.

Нужны были деньги, чтобы уехать из города. Кредитка была пуста, в карманах нашлось только на такси до Михалыча.

Водитель попался, как назло, разговорчивый. Неф был в таком состоянии, что менее всего хотел бы с кем-то общаться, тем более с шофером. Он вообще терпеть не мог все такие навязанные ситуацией разговоры, предпочитая вежливое молчание или легкое согласие, если шофер оказывался говорливым. А сейчас, этот развязанный толстяк за рулем, страдал буквально недержанием речи, и позволял себе говорить все, что было в его огромной, но явно пустой голове. Неф удивлялся таким людям, почему они считают, что все должны чувствовать то же самое, что и они? Им и в голову не придет, что другой это другой, что он попросту может видеть какие-то вещи иначе. Кстати, таким же был и Михалыч, и поэтому Неф ехал к нему без особого удовольствия, предчувствуя неприятные для себя минуты вынужденного с ним общения. Не дай Бог он его затянет в гости, будут заставлять выпивать и прочее.

Он уже придумал, что ему скажет, зачем ему так срочно понадобились деньги, которые он сразу же вернет, как только приедет к дядьке, который вызвал его срочным сообщением о своей болезни. А дома на нулях, сорокалетие как-никак. Но Михалыч должен его извинить, что не пригласил, все-таки есть какое-то суеверие на этот счет, черт его разберешь какое, но народная молва связывает эту дату скорее всего с сороковым днем, когда душа уже точно покидает тело и вообще все земное, воспаряя в небесные обители, где ангелы и те воздушные эфирные сущности кружат хоровод вечной благодати, в котором мы бестелесные и бесплотные должны соучаствовать, испытывая вечное блаженство от соприкосновения с таким чудом вечного бытия, которое, хоть и усеченное, но зато вечное, и которое было целью стремлений всех великих мира сего, которые, оказывается ни к чему другому никогда и не стремились, но хотели только избавится поскорее от этого гнусного тела, привязанного страстями к пошлой равнине жизни, чтобы воспарить в горние вершины бытия, в которых сам творец вершит судьбами мироздания, определяя ход вещей, ход самого времени.

Серое небо, расцвеченное розовыми полосками, казалось детским рисунком. Так неумело, и в то же время по-особому трогательно невинная рука вывела этот узор, запечатлев какой-то пускай самый ничтожный и незначительный, но все же фрагмент бытия. Такой фрагмент, который мог бы при других обстоятельствах стать целой вселенной со своими законами и целями. Почему нельзя сделать этот рисунок значимым, сравнимым с полноценными полотнами, которыми украшены стены дорогих и престижным музеев и частных коллекций. Грубый и злой учитель обязательно высмеет эту неумелость, эти несуществующие линии и неуместные краски. Он никогда не увидит того, что видит душа этого ребенка, создавшая новый полноценный мир. Учитель поставит ученика в угол, накажет розгами и плетью, задушит в объятиях своей ненависти ко всему, выходящему хоть за какие-то рамки дозволенного. Учитель стоит на страже низменных и незыблемых законов того незадачливого и пошлого мира, из которого ушел Неф.

Конечно, это все нелепо, и завтра он вернется, обязательно вернется, раскаявшись в своем глупом поведении, нет, просто придумав какую-нибудь историю. Что бы самому не было стыдно этой затеи, чтобы самому поскорее забыть весь этот бред, который произошел с ним в последние дни. Но это будет завтра, а сегодня Неф будет спать в больничной палате, в которую он попал после того, как машина, на которой он ехал к Михалычу со всего хода врезалась в такую же безумно мчащуюся навстречу вечной жизни иномарку. Водитель погиб на месте, а Неф отделался незначительными травмами. Правда сильно болело под левой лопаткой. Но это паук или змея, укусившие его той самой ночью перед траурным юбилеем.

– VII —

Как все произошло, Неф, конечно, не помнил. Такие вещи всегда происходят моментально: неожиданная встреча с бездной, встреча не запланированная, к которой никто никогда не готовится. Его спасло, что он был на заднем сидении. Когда автомобили столкнулись, то Нефа ударной волной откинуло сначала наверх, а потом прижало под сиденье. Очнувшись, он обнаружил, что вывихнуто левое плечо, и сильно болит затылок, на котором возникла огромная шишка. Но даже сотрясения не было, был сильный удар, который отключил его. Как будто он попал в спасительный кокон, образовавшийся внутри салона автомобиля, кокон тем более чудесный, что, глядя на красное месиво, оставшееся после водителя, понимаешь, что естественных шансов на выживание у Нефа не было никаких. Он вспомнил последние мгновения перед столкновением: две огромные ярко светящиеся фары как глаза ночного чудовища появляются из небытия, снова погружая в него все живое.

Больница, располагавшаяся в районном центе, показалась Нефу вполне подходящим местом, в котором можно затаиться на пару дней. Потом будет ясно, что делать. Но сейчас требовался перерыв, чтобы перевести дух. А ведь могло все уже закончиться. Разом. И тогда бы исполнил он предостережение Ф.М. о невозможности жить после сорока. Вот было бы как промыслительно: не успел осознать тщетность и поэтому ненужность дальнейшей жизни, которой вынес отрицательный приговор, как тут же этот приговор и был бы приведен в действие самым простым образом.

Нет, это было бы слишком легко и безучастно. И поэтому недостойно той силы, которую называют торжественно и благоговейно – провидение. Быть убитым посторонней, безразличной и, скорее всего, случайной внешней силой не могло рассматриваться всерьез. Здесь нужно что-то другое. Не самоубийство, конечно, об этом не может быть и речи, но что-то явно, выходящее за рамки простого. Было очень стойкое и глубокое ощущение, что если не сама смерть, то что-то соравное ей должно произойти в жизни, иначе… Иначе вообще не стоило и начинать жить, да что там начинать, родиться вообще бы не стоило.

Странно, что мысль о самоубийстве (не применительно к себе, а вообще, как одна из возможностей человеческого исхода) только сейчас впервые пришла к Нефу. Никогда он раньше об этом не думал не только по отношению к себе, но и к другим. Когда он слышал о довольно часто происходящих таких случаях, то он как бы отключался, и его внутренне «Я» дело вид, что речь идет о таких несуществующих и неважных вещах как инопланетяне или снежный человек. Самоубийство было событием того же порядка, как бы не имевшее совсем никакого отношения к реальному порядку жизни.

А тут, едва миновав смерть, Неф задумался о самоубийстве. Но опять, не применительно к себе, а вообще, теоретически, как оно вообще возможно, что должно заставить человека, вот этого и так смертного, то есть обреченного смерти и поэтому более всего боящегося ее и желающего жить во что бы ни стало, вот этого смертного заставить добровольно прервать свою жизнь, то есть знать, что через мгновение произойдет то самое сальто мортале в неизвестность, которого более всего люди боятся, избегают и откладывает на как можно дальнее потом, никогда, ни за что, не я.

Наличие таких, конечно ограниченных числом людей говорит о том, что человек все-таки очень странное существо, и что ему мало что про себя самого известно. Ведь, очевидно, что самоубийство нарушает какую-то законно положенную границу дозволенного. И нарушая ее, человек становится выше той силы, которая положила эту границу. По крайне мере он становится выше своей биологически природы с ее естественным страхом смерти и жаждой жизни. А здесь человек показывает, что в нем в самом есть нечто высшее, нечто, выходящее за пределы биологической целесообразности. Вот не случайно, что религия считает самоубийство самым страшным грехом: в нем человек превозмогает границы своего тварного и значит смертного естества и приближается к божественному. То есть идет в ту сферу, в которую ходить ему запрещено, не позволено.

Что, Бог полагает человеку границы? Указывает, куда ему идти, и главное зачем? Дает ему цель и смысл жизни? Но тогда это не Бог, а какой-то самый страшный враг рода человеческого – дать человеку ясную разумную цель его существования значит при жизни умертвить его, прекратить его духовный поиск, который один и делает человека человеком. И Творец, Создатель создает себе игрушку, начиняет ее смыслом и смотрит, как она себя ведет: если принимает этот смысл, то покорно движется к нему, а если не принимает его, то корчится как мелкая букашка в муках и страданиях. А Создатель все это созерцает, и, видимо это ему доставляет несказанное удовольствие.

Да никогда Бог не мог быть таким, заключил Неф, хотя он не был не то, чтобы теологом или философом, он едва был по-настоящему образованным человеком. Что может дать техническое образование современному человеку? Еще больше превратить его в винтик и механизм, отобрав те крупицы духа, которые возможно в нем были. Такое образование не дает, а отбирает. Но Неф все же знал, что все самые великие умы человеческие никогда не думали о Боге так прямо и просто. Всегда в их исканиях и размышлениях было больше смятений, волнений и тревог, нежели благодушия и спокойствия. Да тот же Ф.М! Какой разорванный, разодранный на части тип, какой болезненный и неуспокоенный человек. Вот с Богом-то у него и были самые большие проблемы, потому что вопросы, наверное, были такие у Ф.М. к Богу, что их тяжесть делала их и для Бога проблемами.

Можно ли так рассуждать, не будучи богословом, и практически ничего не зная о Достоевском, – подумал Неф, несколько смутившись своей дерзости. Но его порадовало возникшее чувство еще большего освобождения от осознания ложности пути, по которому идут люди, следуя своим социальным и биологическим инстинктам, освященных «духовным» авторитетом традиции.

Через несколько дней Неф вышел из больницы вполне здоровым. Ничего не болело и не мучило. Еще раз удивился он тому, что так легко отделался. Это было невероятно. Денег правда не было совсем, зато была свежесть восприятия и радость осознания от того, что он больше никогда не будет проходить мимо квартиры умершего Игоря, где всегда стоят крышки гробов, что он больше никогда не увидит ни Михалыча, ни Сонечку, ни сослуживцев, ни знакомых, ни свою семью. Никого, никого. Он понимал, что без него им всем будет лучше. Пройдет какое-то время и у них все образуется, потому что они все хотят жить как люди. А Неф уже не хотел. Не хотел решительно и обреченно. И его нехотение и было самым сильным желанием. Он чувствовал нечто вроде призвания, призвания пока непонятного, но очевидно никак не связанного с прежней жизнью.

Высоко в небе пролетал самолет, оставляя после себя огромный белый хвост, пересекавший воздушное пространство пополам. А над лесной опушкой пролетело несколько птиц, закружившихся в своем таинственном танце и разлетевшихся затем в разные стороны. Странно, почему птицы не полетели вместе, они же всегда летают стайками? Это какие-то особенные птицы, им лучше знать. Зачем нам решать за них. «Вот так и жизнь моя, – подумал Неф, – рассечена пополам, и никто не в силах этого отменить. Даже я сам. А теперь, я иду неизвестно куда, расставшись со всем миром, как те птицы, улетевшие каждая в свою сторону. Но птицы знают, куда и зачем им лететь, и самолеты знают, а вот человек не знает».

С этими мыслями отправился Неф быстрой и бодрой походкой вдоль лесной дороги, ведущей неизвестно куда. Как бы долго по ней не идти, все равно куда-нибудь придешь. А там посмотрим, что будет, что делать дальше.

– VIII —

Неф действительно ушел и не вернулся. Он исчез. С его ухода прошло уже несколько лет, и никто о нем ничего не знал. Близкие, друзья и знакомые уже давно смирились с этой потерей, восполнив недостающее звено своей дальнейшей жизнью. Никто не почувствовал никакого ущерба, время залатало все раны. Ходили разные слухи, но никто ничего не знал точно. Такие случаи бывают: человек уходит из дома и не возвращается. Сначала его ищут, очень переживают, мучаются, потом перестают и со временем забывают. А жизнь продолжает идти своим путем, нисколько невзирая на тех, кто решил поучаствовать в этом представлении.

Скорее всего Неф куда-то уехал, уехал далеко, сменил имя и фамилию, документы, сменил свою личность. А возможно он ничего не менял и просто поселился где-нибудь в заброшенной деревушке, или вообще, построил себе хижину в лесу на манер американских и французских романтиков. А может он и покончил с собой, бросившись с моста в реку как тот известный поэт, правда, не став дожидаться пятидесятилетия. Но вряд ли. Скорее всего он продолжил жизнь, но уже совершенно по-другому.

Кто знает? Наверное, птицы знают. Не важно, что случилось с Нефом. Важны те последние двое-трое суток, которые прошли с момента его сорокалетия. Он что-то предпринял, что-то совершил, выходящее за грань привычных действий и представлений. А что еще можно совершить в наше, задавленное тупой и грязной бессмыслицей время? Нужно же ему как-то отмстить, показать, что оно не всесильно, что оно есть просто-напросто ложь, ложь невыносимая, от которой сбежать в даль вечной непроясненности – высшее блаженство и, наверное, единственно достойный человека смысл.