Текст книги "Смотреть на птиц"

Между столом и кроватью

Часто, когда сидишь за столом, думаешь о кровати, а когда лежишь в кровати, то ни о чем ином не можешь и мечтать, как только сесть за письменный стол. Эти две вещи, самые банальные предметы быта, стали для меня просто пыткой, немного превратив жизнь в какую-то странную казнь. Как часто я засыпал за столом, так и не успев добраться до вожделенной постели, и как часто я мучился смертельной бессонницей, не в силах утолить свой творческий голод за столом! Наверно, я умру в кровати и меня переложат на стол, или наоборот, я умру за столом, а меня затем перенесут в кровать. Я часто видел мертвецов, лежащих и на столе, и на кровати. Нельзя сказать, что предпочтительнее. Но я точно знаю, что обречен на то, чтобы закончить свой путь на одном из этих, ставших ненавистными, жалких и ничтожнейших, совершенно обветшалых и невероятно устаревших атрибутов пошлого быта.

А я же поэт! Я пишу в день по миллиарду стихотворений и не собираюсь прекращать это занятие ни на минуту, ни на секунду. Как же так случилось, что вся моя жизнь превратилась в путь скитаний между проклятым столом и не менее проклятой кроватью. И не просто превратилась, но как-то кошмарно ужалась в этот нелепый отрезок, который любой комар может преодолеть за несколько секунд. Для меня же это были целые миры вечности, в которых разыгрывалась самая настоящая драма бытия. Ведь я никогда за столом не мог достичь творческого абсолюта, равно как в кровати я не мог достичь абсолютного сна и покоя. Всегда одно мешает другому: творчеству мешает сон, а сну творчество. Они никогда не живут рядом, они выталкивают друг друга, не позволяя одному из них всецело завладеть тобой.

В самый неподходящий момент, в самый разгар творческого полета, когда мысль стремглав мчится по бесконечным пространствам мироздания, все охватывая и постигая, во все проникая и умело запечатлевая в метком и изящном слове, так вот в этот самый момент настигает предательский сон, мигом обрывающий этот сладостно-божественный восторг. Он надвигается как огромное мохнатое животное, лениво загребающее тебя в свои несносные объятья, в которых теряешься до самых последних основ. Ничего иного не остается, как закончить странствие по мирам иным и нырнуть в унылое и скучное жилище, предназначенное для сна.

Но в блаженный миг погружения в не менее сладостную негу сна, когда разрываются всякие связи с земными тяготами, и душа готова вот-вот отдаться действу запредельных стихий и стояний, вдруг пронизывает яркая и отчетливая мысль, требующая немедленного воплощения. Неожиданно рождаются образы такой необыкновенной мощи, что ты понимаешь, стоит лишь хотя бы один из них запечатлеть, и ты снискал себе бессмертие в веках. Но все это обман, гнусная и предательская иллюзия; ведь в действительности нет никаких сил встать, нет воли подняться, и тогда зависаешь в самом неприятном состоянии междумирья, в состоянии между столом и кроватью.

В квартире воцаряется та самая странная и таинственная тишина, которая всегда наступает где-то ближе к двум часам ночи. Говорят, что в это время обязательно кто-то умирает, кто-то, кто находится с тобой в невыносимой близости. Посторонние звуки, которые сопровождают бесшабашную дневную суету, исчезают, оставляя место только самым необходимым звукам ночи. Их мало, и каждый из них вызывает крайнее настороженную реакцию. Тогда самый неприметный посторонний звук способен напугать до смерти. Нервы несколько напряжены, и, хотя ты полностью погружен в свою работу, все же каким-то совсем уж боковым зрением и слухом ты следишь за происходящим вовне.

Ты следишь за тем, чтобы силы зла, которые всегда оживают в ночной глубине, не причинили тебе вред. Вот промелькнула какая-то тень за спиной; ты это не видишь, но чувствуешь по легкому колыханию листов, которые едва-едва шевельнулись. Такое страшное шевеление, как будто саван в гробу нечаянно вздрогнул. Потом звуки где-то в коридоре или на кухне, напоминающие отдаленно шаги, или звук упавшего тяжелого предмета. Тебе бы встать и посмотреть, но ты не можешь, ты уже скован смертельным страхом. Это верный признак того, что подступает неодолимая нега сна, зовущая тебя исполнить перед своим организмом физиологический долг. А тебе уже пора идти к столу…

Бренность

День заканчивался трудно. Все его томление вышло наружу, затормозив гладкое и беспричинное протекание времени. Плыть по течению не удалось. Впрочем, все как обычно. Только в этот раз почему-то обострилось восприятие происходящего. Так бывает. У всех. Некоторые называют это истинными моментами бытия. Не знаю, может быть, что-то и открывается в такие минуты. Вот эта полоска серого света странно легла на асфальт, образовав причудливую конфигурацию тени и блеска; а вот икебана уныло склонила свою пыльную шейку, почти что умерла на моем столе. А за окном иногда проходит человек, не подозревающий, что я смотрю не него в эту самую минуту, и ничего не ведающий о том, какие мысли рождает эта его бессмысленная спешка в моей голове.

А мысли у меня разные. Я сам иногда их боюсь, не веря, что это я могу так думать. После нудной работы мне пришлось еще идти на вокзал. Нужно было взять билет на завтра, чтобы ехать за город. Там были дела, что-то совсем обычное, рутинное, неприятное. Какие-то семейные неурядицы, что-то с братом. Он совсем несчастный. Но подходящего билета не находилось. Вот так всегда расплачиваешься за собственную нерадивость, нежелание делать важные дела заранее. Надо было заранее. Надо было… Что-то отвратительное в этом «надо было». Какая-то обреченность на неудачу. Надо было. Надо было вовсе не родиться! Вот что надо было на самом деле.

Эта некрасивая очередь совершенно безразличных людей, неизвестно откуда взявшаяся, так неприятно прожгла мои умирающие нервы или еще что-то, находящееся в невидимом пласте моего организма. Отчужденные люди так смешно и нелепо суетились. Нужно было существовать дальше. Хотелось плюнуть кому-то в лицо или рассмеяться смехом идиота. Хотя они-то в чем виноваты? Такие же заложники всеобщей тоски. Они, может, были не прочь умереть. Кто знает. Но видимых причин для их существования не было, кроме того, что всем нужно было что-то, что-то свое, до омерзения свое.

После вокзала не получилось быстро попасть домой. Хотя дома было всегда скучно, все же хотелось нырнуть в привычное, чтобы сбросить тяжесть чужого, налипшего на все мое существо: на кожу, одежду, даже на лицо. Люди прилипли, прилипли своей скверной реальностью. Они мне ничего не дали, и я им тоже. Так всегда и со всеми. Я вспомнил мутную жизнь своей подруги, которая всегда хотела «хорошо жить». Зачем ей хорошо жить? Какой смысл. Я, по крайней мере, ничего не прилагал к тому, чтобы ей хорошо жилось. Моя совесть чиста на этот счет.

В этот вечер я заметил, что мое лицо приобрело новые черты, намекавшие на безжалостное триумфальное шествие физиологии по человеческой плоти. Случайно посмотрев в витрину, я увидел незнакомого человека. Стоило применить некоторое усилие, чтобы заставить увидеть в этом странном и как-то нелепо растерянном человеке себя самого. Я едва не заплакал от огорчения, подавив нестерпимую обиду на того, кто всегда был со мною рядом, но никогда не был мной. Но это была всего лишь тень, а на тень обижаться грех.

Погода оказалась на удивление приятной. Это, наверное, последнее утешение для тех, кому трудно существовать. Середина марта, первый весенний ветер, легкая суматоха вечереющего города, пятна ярких огней, разбросанных по мокрым улицам. Беззаботность. Зыбкое марево человеческих существ, мерцающих в дождливом сумраке безумной весны. Но главное – ветер; он создавал таинственную атмосферу приближающейся радости. Так всегда. Только приближение, бесконечное приближение. Но оно было восхитительным, ради него стоило жить! Жить стоило вот только ради одного этого намека на счастье. Я вспомнил людей в очереди, и мне стало их жалко. Наверное, они уже никогда не почувствуют этой радости весеннего обещания. Почему я так думаю? Имею ли я право так думать о других, чья душа закрыта непроницаемым завесом тайны чужого мира?

Я брел по улицам вечернего города, предаваясь своим воздушным мыслям, пока не наткнулся на что-то одновременно мягкое и упругое под ногами. Я и не заметил, что почти наступил на мертвую собаку, лежащую прямо посередине дороги. Невольно остановившись, я сделал жест сострадания, близко наклонившись к телу. Судя по всему, собака умерла от раны на спине, из которой вытекла небольшая лужа черной густой крови. Какая странная собачья кровь, подумал я, опустив кончик пальца в эту лужицу. Меня словно обожгло в первый момент; мне показалось, что кожа слезла с моего пальца, оголив да самых последних пределов его тайную плоть. Какая все-таки у меня интересная плоть! Я и не думал, что такая.

Но нет, с пальцем ничего не произошло. Он был цел и невредим. Я понюхал собачью кровь и немного лизнул ее. Вкус был странный, совсем не похожий на собачью кровь. Хотя откуда мне знать его!? Испугавшись этого жеста, я невольно отдернул палец от лица и стал судорожно вытирать его о край своего пальто. Через несколько минут я был уже далеко от трупа несчастной собаки, которая, скорее всего, будет лежать на этой дороге до скончания века. Надо было ее убрать, закопать, сжечь, съесть, в конце концов. Или принести домой. Я представил, как бы осатанела моя подруга, увидев, что я ей принес вместо обещанных денег. Жаль, я не смогу этого сделать, и подруга так и умрет, не почуяв настоящего.

Я подумал, что это та самая собака, которая каждую ночь лает на улице, создавая жуткую и гнетущую атмосферу печали и ужаса. Всегда ее заунывный лай раздается из самых глухих и скорбных переулков. Почему она так воет? Что она там видит в ночи? Может, она видит смерть? Мертвое тело? А теперь она сама мертва. Мертва абсолютно, и кровь ее превратилась в клейкую трупную массу, в которой живет всякая нечисть. Она теперь будет жить в крови этой убитой кем-то собаки. Главное, что теперь не будет проклятого лая. Теперь все будет тихо и спокойно. Теперь я буду спать спокойно, не боясь, что кто-то в ночной тьме проберется в мою кровать и задушит меня. Я не хотел быть задушенным во сне, вообще не хотел умирать во сне. Лучше умереть на снегу. Я давно хотел умереть на снегу. Так благородно и чисто. Но как?

Незаметно для себя я оказался у вокзала, который еще несколько часов назад вызвал во мне такое отвращение. Серая коробка обшарпанного задания в сумраке казалось еще более ветхой. «Где я был все это время? Неужели просто бродил, пока не встретил убитую собаку?» Это было конечно странно. На вокзале никого не было, все уже давно разъехались. Все уже давно уехали куда-то. Навсегда. И только я остался. Надо было возвращаться домой. Надо было…

Птицы

Стая птиц, прилетевшая тем утром, испугала и насторожила. Меня разбудил сильный внезапный шум; едва очнувшись, я выбежал во двор и увидел, как на крышу моего дома опустилось серое облако, состоявшее из больших и маленьких птиц какой-то одной породы. Они сидели тихо и смирно, странно затаившись в своем глухом молчании, словно выжидая какой-то вести. «Откуда здесь столько птиц, тем более в такое время?» – подумал я. Не найдя никакого объяснения, я решил немедленно как можно дальше и глубже уйти в лес, чтобы побыть там некоторое время вне себя и своих дурных предчувствий. Иногда я так поступал: появившееся волнение, страх или тревогу я погашал в длительной бесцельной прогулке. Это помогало: менялось или настроение, или проходило время, и я понимал, что ничего не происходит, и поэтому успокаивался.

Так я решил поступить и на этот раз после того, как увидел зрелище неизвестно откуда взявшихся птиц на крыше моего дома. В такой ранний час я не встретил ни одного человека на своем пути. Это мне показалось странным, поскольку было уже не так рано и кто-нибудь должен был бы обязательно мне попасться. Однако меня встречал лишь лес бесконечным многообразием своих таинственных звуков, запахов и видений. Поначалу я встревожился, что заставило двигаться еще быстрее вглубь лесной тропы. Мне казалось, что птицы преследуют меня, и я почти что бежал, боясь повернуть голову назад.

В туманной дымке влажного утреннего леса мне чудились очертания каких-то, притаившихся в странных позах человеческих фигур. Не успевал я испугаться сломанного дерева, напоминавшего черное изваяние, стоявшее на обочине дороги и зазывавшее вглубь своего страшного жилища, как неожиданно резкий крик какой-нибудь ночной птицы или странный вой зверя откуда-то из глубины лесной чащи заставляли меня останавливаться посреди пути и стоять недвижно в течение нескольких смертельных мгновений, пока не проходил страх и оцепенение. Несмотря на это, я продолжал свое продвижение.

Пройдя несколько километров, я очутился у незнакомой мне развилины. Сначала я подумал, что уже заблудился, однако маячивший справа высотный столб говорил о том, что я все еще где-то вблизи своего жилища. Я не хотел возвращаться, хотя легкое волнение за близких, оставшихся в доме, мучило меня. «Но что с ними могло произойти?» – думал я тревожно; не они же, а я увидел этих птиц. В глубине душе я хотел заблудиться, чтобы всерьез испугаться и от испуга прийти в привычное расположение духа. Странные птицы, которых я увидел на крыше своего дома ранним утром, не давали мне покоя. Могло быть несколько птиц, но откуда тут целая стая? И куда они делись? Да и делись ли? Вдруг они все так же тихо и страшно сидят на крыше и никуда не улетают?

В один миг мне почудилось, что птицы были всего лишь сном. Так бывает. Почему бы не быть такому странному сну? Тогда это бы многое объяснило и избавило меня от необходимости разгадывать явно нелепую загадку. Но это был не сон. И порода птиц была неизвестной, и вообще они себя как-то странно вели, сидели тихо, сосредоточенно, не издавали никаких звуков, только шум крыльев послужил знаком, привлекшим мое внимания. Как вестники чего-то неведомого налетели они внезапно на мою жизнь, разрушив ее обычный ритм и мирное течение.

Не желая предаваться гнетущим и мрачным мыслям, я решил отдаться благотворному действу природы. Солнце уже давно взошло, в лесу царила благодать и безмятежность, и поющие на лесных деревьях птицы представляли собой полную противоположность тем существам, которые посетили мой дом в предрассветный час утренней мглы. В конце концов, я так и не заблудился. Набредя на известную мне тропинку, я зашел очень глубоко и далеко, что, в общем-то, входило в мои планы. Проведя целый день в лесу, наедине с природой, так и не встретив ни одного человека, я вернулся домой только к вечеру. Совершенно забыв и о птицах, и вообще обо всех жизненных странностях, я приобрел спокойное расположение духа, в свете которого мир раскрылся в своих наиболее прекрасных очертаниях.

Прошла неделя. Я уже совсем перестал думать и о птицах, и о том странном ощущении, и о моем поведении, которое было вызвано их появлением. Однако утром и вечером я с некоторой опаской все же поглядывал на крышу дома, боясь увидеть там страшную картину. Но ничего не было. Явление птиц мне показалось нелепым дурным сном, странным видением, плодом расстроенного воображения, оптическим чудом природы, биологической аномалией, в конце концов. Тишина, покой и безмятежность поселились, как мне казалось, навсегда в моей душе и в моем доме. Я старался радоваться и веселиться, и предаваться обычным вещам, которыми испокон веков занимаются люди.

Прошла еще неделя, потом еще одна, потом месяц, потом год. Ничего не происходило, все шло своим чередом. Но раз увиденное зрелище птиц, так страшно прилетевших на крышу моего дома, уже навсегда посеяло в жизни легкую, но неприятно-ноющую тревогу ожидания. Что было однажды, может произойти еще. Я верил и не верил в птиц одновременно. Их странное появление не могло объяснить ничто, и это составляло основу моего неверия; но я прекрасно знал, что жизнь, несмотря на рутину и обыденность – очень странная и непонятная вещь, в ней возможно все.

Шли годы, в жизни случалось всякое: и радость, и горе, и скука, и тревога. Но никогда не происходило того, что произошло тогда, тем холодным летним утром.

Я уже давно перестал смотреть на крышу, как однажды на утренней заре невзначай увидел, что они вернулись.

Синева

Внизу раздавался тихий шорох падающих листьев. Осенняя дорога покрывалась неравномерным желтым налетом отжившего лета, отчего становилось внезапно радостно и легко на душе. Мы стояли у обрыва, молчаливо наблюдая причудливую игру осени. День клонился к закату, и в воздухе уже густо разливалась пьянящая прохлада сентябрьского вечера, приносящая с собой умиротворение и легкую тревогу одновременно.

Вот уже два часа мы стояли, смотрели и вспоминали. Бурные всплески разговора сменялись неожиданным молчанием, и тогда начинала говорить тишина. Ее немое присутствие перемежалось с нежным гулом исчезающего дня, и было так приятно и тепло, несмотря на надвигавшийся вечерний холод. Уходить совсем не хотелось, и мы бы, наверное, так и стояли до самого утра, наслаждаясь блужданием таинственных теней, выходящих отовсюду.

Это был последний день, когда мы могли так свободно, неистово отдаваться своим страстям – воспоминаниям. И было непонятно, что жгло душу острее – нежные объятия и поцелуи, сопровождавшиеся глубокими впадинами молчания, из которого как-то страшновато доносились посторонние звуки опавших листьев и шарканья случайных прохожих, или бурные и страстные разговоры о случившемся и пережитом. В любом случае мы могли бы так стоять – нет, не часами; сама вечность сжалась в маленький кулачок сладостного соития душ и тел.

Надвигавшийся холод только усиливал ощущение легкой тревоги. Тела льнули ближе и ближе друг к друг. Вот уже показалась синева – та странная синева, которую редко можно встретить, особенно в городских чертогах. Сначала мы не заметили ее мерного и незаметного приближения, пока не оказались полностью в ее власти.

Да, это была синева; а листья все так же мерно и спокойно падали на мокрые дороги сентября, тихий свет электрических ламп блекло освещал пустынные тротуары, одинокие машины неспешно проезжали по пустынным дорогам.

Синева сгущалась. Она была не холодна, она была из ниоткуда. Ее безысточный мертвенно-синий свет неотступно приближался и приближался именно к нам. Мы встревожились не на шутку. Забыв об объятиях и разговорах, мы попытались понять источник и причину этой невыносимой синевы. Наш взгляд был отвлечен хохотом трех странных людей, проходивших слишком близко от нас. Один из них остановился и как-то злобно посмотрел на нас. Они приблизились к нам, принеся с собой синеву…

А синева отошла, спрятавшись в своих изумрудных лабиринтах для тех, кто ищет ее. Внизу также раздавался тихий звук падающих осенних листьев. Влажная дорога покрывалась пестрым узором ушедшего лета, и это давало странное ощущение интриги и щемящей тоски, от которой хотелось любить и безумствовать.

Они стояли у старого моста, в изумлении наблюдая таинственные проявления ночной природы. День уже сошел на нет, и воздух был наполнен густым ароматом сентябрьского вечера; и не было ничего синего, только сладкая дрожь юных сердец, только мерный стук невинных душ.

Исчезновение

– 1 —

В это трудно поверить, но произошло все так, как происходит в таинственных детективных или мистических историях, хотя то, что случилось, не было ни тем, ни другим. Естественно, что все трактовки происшедшего сразу же поделились на эти две наиболее распространенные версии: одни считали, что это чистой воды криминальное происшествие, другие с такой же степенью уверенности были убеждены в действии сверхъественного. И главное, что и у тех, и у других были равные основания считать это дело именно таким, каким оно виделось в их свете. Конечно, детектив всегда подернут таинственной завесой мистического, а чистая мистика в чем-то похожа на детектив. Однако, это все книжные вещи, мало относящееся к реальности, которая, увы, сама по себе достаточно уныла и прозаична. Все же время от времени и в этой скучной и пошлой действительности случаются вещи совершенно необъяснимые. Иначе откуда же детектив и мистика черпали бы свой материал?

На самом же деле произошло вот что. Прошлой весной исчез мой друг Альберт Холл. Исчез в полном смысле этого слова: внезапно, бесследно, беспричинно. Это чистое исчезновение, которое можно рассматривать в качестве идеального исчезновения, если бы только в этом была бы какая-нибудь нужда. Прошло уже несколько лет, но до сих пор о нем неизвестно ровно ничего: ни близкие, прежде всего жена, ни друзья, ни знакомые, ни вообще кто-либо не знают об исчезновении ничего. Он исчез как легкое облако в голубом летнем небе, как дым сигареты, выпущенный в воздушное никуда. Словно его и не было никогда. Это ничего, немота вокруг такого далеко не рядового события и сейчас вызывает недоумение, временами переходящее в настоящий ужас. Вот поэтому я и взялся написать об этом, чтобы в письме хоть как-то прояснить случившееся, или, по крайней мере, отвлечься. В любом случае я считаю себя обязанным засвидетельствовать то, что произошло, ибо произошло то, чему нет объяснения.

Бедная Марта, жена Альберта, она совсем извелась за эти годы. Вот уж правда, время не всегда лечит, но наоборот, с годами горечь и недоумение усиливаются, не оставляя ни ум, ни сердце в покое. Если своими записями я смогу ей помочь, то буду считать, что сделал благое дело. Она так безутешна… Это событие разрушило ее жизнь самым жестоким, но каким-то очень странным образом. Люди, как правило, мирятся с потерей близких. Но в данном случае страшна была не столько потеря, сколько отсутствие каких-либо малейших разумных объяснений происшедшего. Так просто не бывает, не может и не должно быть… и, однако это произошло, произошло вопреки всем законам здравого смысла и вообще разумного порядка вещей, определяющих нашу повседневную жизнь. Именно это и настораживало более всего. И конечно супруга как самый близкий человек столкнулась в этом загадочном исчезновении своего любимого и обожаемого мужа с чем-то поистине нечеловеческим.

Бесследные исчезновения, конечно, случаются время от времени. Но они, как правило, так или иначе объяснимы; по крайней мере, выдвигаемые предположения никогда не лишены рационального. Однако, учитывая жизненные обстоятельства моего друга, его семейное и общественное положение, случившееся кажется совершенно невероятным и невозможным. И если не верить совсем уж в безумные теории, то с момента его исчезновения не было выдвинуто ни одной более-менее приличной версии случившегося. Он исчез абсолютно, как бы отменив все свое предшествующее существование одним таинственным жестом. И вот эта необъяснимость его исчезновения сказалась самым пагубным образом на жизни его близких людей. Темное пятно исчезновения не исчезло со временем, оно тяжко повисло над жизненным небосклоном, придавив существование непонятным грузом неизбежного. Что-то ужасающе правдивое все-таки было в его исчезновении. Это как бы намек на всеобщую участь что ли. Вот все мы так и должны будем бесследно исчезнуть в таинственной и мрачной дали неизвестного в один прекрасный солнечный день или в глухую ночь.

Безусловно, что это происшествие породило бесконечные слухи, пересуды и самые нелепые гипотезы. Вот уж где разыгралась фантазия. Это была сенсация, и первое время газеты просто состязались в том, кто выдвинет более оригинальную и невероятную версию. Кто-то считал, что мистер Холл влез в неслыханные долги и скрылся за океаном; кто-то полагал, что он бежал с тайной любовницей, существование которой тщательно скрывал длительное время; кто-то думал, что это было самоубийство, мотивы которого остались известны только ему одному; кто-то был уверен, что его похитили для каких-то чудовищных, скорее всего преступных медицинских целей. Поговаривали, что это крупное политическое дело, в котором возможно замешан сам премьер (именно поэтому и не нашли никаких следов). Не обошлось без версии о похищении инопланетянами. Доходило до явных нелепиц, о которых говорить стыдно и смешно. Но все это результат того смятения, которые было вызвано абсолютно немотивированным, внезапным и поэтому совершенно непонятным исчезновением мистера Холла.

Все версии при ближайшем более-менее трезвом рассмотрении разваливались на глазах и не выдерживали ни малейшей критики. Более всего сбывало с толку невозможность найти самое элементарное, но здравое предположение. Все ниточки обрубались, едва только появлялась надежда найти хоть какой-то мотив, причину или обстоятельство. Но, увы, мотивов, причин, обстоятельств не было никаких! Это самое удручающее и невозможное, но это именно так. Он исчез в дневной толпе, растворившись в ней, как капля воды в море. Иного сравнения найти просто невозможно. Это самое точное сравнение, раскрывающее совершенно немыслимую, не имеющую аналогов историю. Именно это обстоятельство и заставило выдвигать мистические версии, которые, хоть ничего и не проясняют, но все же дают слабейшее объяснение. Ибо ум человека жаждет объяснения, и он не успокоится, пока не найдет его, пусть даже на самых невообразимых территориях, где здравый смысл поруган и разрушены всякие рациональные концепции.

Понятно, что мистика это последнее прибежище. Но в данном случае, даже наиболее здравомыслящие люди начинали менять свои представления, поскольку время не только ничего не проясняло, время вообще молчало, оставляя за собой лишь черную дыру безмолвия. Дело в том, что мистер Холл был публичным человеком, а это придало его исчезновению драматический характер. Если бы речь шла о каком-нибудь заурядном человеке, то, конечно, не было бы такого шума. Но такой человек как мистер Холл не мог остаться незамеченным. Его жизнь была открытой; он не любил ни одиночества, ни уединений. Всегда в окружении, всегда на виду, всегда в гуще общественных событий. Его исчезновение можно было бы сравнить, скажем, с такой невероятной вещью, как если бы вдруг у ворот вашего дома вырос столб, уходящий в самое небо. Или что-то в таком же роде. Это исчезновение ставило под сомнение не только социальный порядок, с его психологическими нюансами, но порядок физический, закономерный и естественный. Это происшествие, можно сказать, оскорбило живущих своей полной необъяснимостью.

Можно предположить еще один, так сказать, метафизический (не путать с мистическим!) аспект этого дела. Он, наверное, самый невероятный, но учитывая всю совокупность обстоятельств, можно рассмотреть и его. Это, так сказать, таинственное исчезновение как таковое. Что бы понять существо этого взгляда, нужно несколько шире посмотреть на бытие и понять, что это самая неизвестная вещь в мире. Конечно, все мы живем в мире объяснимого, понятного, на чем и основывается разумность наших действий, предсказуемость поступков и вообще самая обычная жизнь самых обычных людей. Поскольку, все же до конца не ясно, что такое мир, как и для чего он появился, и появился ли вообще, это заставляет вообразить невероятные с точки зрения здравого смысла теории. Например, то, что человек может исчезнуть сам по себе, вот так, ни с того, ни с сего. Стоит потерять его из поля своего зрения, как он поглощается мглой непостижимого, уничтожающего все наши представления о привычном и объяснимом.

– 2 —

Почему я вообще взялся писать об этом?

Совсем не потому, что я был близким приятелем Холла, проводившим с ним много времени, но потому, что я, вероятно, был последним человеком, который общался с ним до его исчезновения. Об этом можно судить и по косвенным обстоятельствам, и в результате полученных расследований. В один момент, именно в силу этой причины, я чуть было не попал под подозрение, но из-за полнейшего отсутствия мотивов, все подозрения были с меня сняты. Признаться, меня это несколько обидело, но правило есть правило и для криминального расследования нет исключения; все равны перед законом, поскольку ни у кого в принципе не может быть презумпции невиновности. И я нисколько не виню полицию, которая вязла под подозрение не только меня, но и супругу мистера Холла, его дворецкого, эконома, секретаря и даже несовершеннолетнего сына.

Как сильно я расстроился, когда осознал весь драматизм сложившейся ситуации! Да к тому же, как я уже говорил, я чувствовал сильную неловкость перед женой мистера Холла, как будто я был и в правду в чем-то виноват. Действительно, было чувство вины, такой неприятной, нудной, какой-то обреченной, вернее обрекающей меня на вечное проклятие чувствовать эту вину неизвестно за что. Я ведь ничего не совершил! Но возможно именно это и было моей самой сильной виной…

Так или иначе, но все это заставило меня еще раз хорошенько припомнить обстоятельства происшедшего, попытаться представить всю картину полностью, вникнуть в мелочи, что бы получить хотя бы малейший намек на разгадку. Казалось, что все дело в том, чтобы точно вспомнить все подробности того дня. Я поймал себя на мысли, что мы все, еще неисчезнувшие вынуждены вновь и вновь возвращаться к этому событию, сталкиваться с темной бездной непостижимого, и затем продолжать влачить свое существование, пока новая волна отчаяния не овладеет нами и не заставит нас повторить это совершенно бессмысленное, но ставшее неизбежным действие.

Итак, передо мной последний день, когда я и все остальные видели мистера Холла живым, причем совершенно здоровым и к тому же в хорошем расположении духа. Это особенно смущало, поскольку ни напряжения, ни задумчивости, ни вообще каких-то подозрительных вещей в поведении моего друга обнаружить не удавалось. Он был в обычном, даже в несколько приподнятом состоянии, которым характеризовалось его настроение в последние месяцы его жизни. Это состояние длилось уже достаточно большой промежуток времени. Дела у него шли хорошо, и можно сказать, что он вообще был на подъеме своей личной жизни. К тому же, несмотря на свой тонкий и проницательный ум и достаточно широкую образованность, мистер Холл был обычным и даже в чем-то самым заурядным человеком. Он любил и ценил то, что любило большинство людей его круга, не отличаясь особой оригинальностью по части эстетических пристрастий. И поэтому его действия, мысли и поступки были предсказуемы. Его нельзя было заподозрить в сокрытии и вынашивании какого-нибудь тайного умысла. Он всегда с радостью и открытостью делился со мной всеми своими переживаниями, наблюдениями и известиями. Этот человек не мог ничего долго в себе держать. Это-то и настораживает теперь более всего.