Текст книги "Хоккей с мечом (сборник)"

Солнечный Джош

– Не подходите к ней, мистер Адамс! – сказал Джош.

Преподаватель, смиренная овечка, замер на полшага.

– Здравствуй, Джош! – Адамс был нейтрально, по-школьному вежлив. – Решил взглянуть на твою картотеку. Говорят, ты преуспеваешь?

– Крутимся. Много работы, но это ведь хорошо, правда?

Джош понемногу смещался, стараясь занять позицию между Адамсом и брейн-установкой, где замерло тело Аксинии.

– Да, – кивнул преподаватель, – конечно. А я шел мимо, дай, думаю, загляну. Ведь лишних клиентов не бывает, так у вас в коммерции говорится?

Он шагнул в сторону и задумчиво провел пальцем по корешкам коробочек с брейн-картами.

– С ума сойти! Целое состояние.

– Застраховано, – зачем-то сказал Джош, улыбнувшись через силу. – Хотели бы что-то конкретное?

– Конкретное, – Адамс повернулся и теперь в упор смотрел на Джоша. – Я уже давно сбрасывал тебе заявку, но ответа не получил. А тут узнал, что тот ролик, который я так долго искал, как раз поступил в прокат.

– Вы про порно в невесомости? – продолжал валять дурака Джош, стараясь выиграть время.

Он уже отжал тревожную кнопку.

И стало тревожно, потому что нельзя предсказать, как на приход федерала отреагирует Рич, получающий сейчас картинку и звук с шести скрытых камер. Проще было бы разобраться с отморозками в масках и с дробовиками, чем с этим прилизанным дядечкой.

– Не грубите, молодой человек! Мне нужен брейн-ролик Джона Смита, его финальный забег на нашей замечательной Олимпиаде. Я вижу, что карта пока занята, но это ничего. Я не тороплюсь.

– Да, мистер Адамс, присаживайтесь! – Джош ткнул пальцем в дальний угол, где стоял гостевой диван. Получилось не очень прилично и весьма вызывающе. – Пока запись не закончена, карту из трансмиттера вынимать нельзя, сами знаете. Очень у нас удобный диванчик…

– Я сказал, что не тороплюсь. Но я спешу. Постою рядом с брейн-креслом, с твоего позволения.

Джош предупреждающе выставил руку, и Адамс уперся в нее грудью.

– Не понимаю твоего нервного состояния, – сказал он. – Это же я, мистер Адамс. Твой учитель истории. Я возьму карту и уйду. Мне ничего от тебя не нужно.

– Эта брейн-карта – не ваша собственность, – произнес Джош, чувствуя, как сохнет гортань. – А представляясь учителем, вы унижаете мое человеческое достоинство, и такая терминология для сотрудника образования…

Адамс без замаха ударил его левой под ребра и правой – над ушедшими вниз руками, в основание горла. Джош осел на пол.

– Еще раз повторяю, мальчик, мне ничего от тебя не нужно! – отчеканил Адамс, нагибаясь над ним и щупая пульс под челюстью. Выпрямился и двинулся к брейн-установке, но Джош с размаху влепил ему носком ботинка по голеностопу.

Адамс рыкнул, припав на левую ногу, и отвесил Джошу еще три или четыре сочных оплеухи. Потом, подняв его за воротник, как тюк с бельем, отшвырнул к кассовой стойке.

– Не рыпаться, предупреждаю!

Когда Адамс отвернулся от Джоша, он увидел, что Аксиния, еще не отошедшая от впайки, со смурными глазами, пытается встать с кресла. И зажатая в ее дрожащей руке темная стекляшка разбрасывает слабые блики по стенам и потолку.

* * *

– Хорошо, что ты принесла брейн-карту, – дружелюбно сказал Адамс.

И шагнул вперед.

Далее произошли два события – но столь синхронно, что слились в одно.

Тяжелый брусок выскользнул из пальцев Аксинии и с хрустальным звуком превратился в миллион брызг.

Джош, упавший рядом со своим школьным рюкзаком и нащупавший на его дне холодную ребристую рукоять, поднял руку и прямо сквозь ткань выстрелил в темный силуэт на фоне закатного неба.

Адамса бросило вперед и вбок, он ударился лицом о край кресла, с которого поднималась Аксиния, и завалился на пол. Его воротник мгновенно набух красным.

В эту минуту ожил лифт.

Рич Белее Белого

– Скоро узнаем, – сказал Рич, глядя на сидящих рядом Джоша и его девчонку, притихших, как нашкодившие котята. – Если бы он пришел сюда от имени Бюро, нам вряд ли бы дали даже войти в здание.

– Это Совсем Цветная, – робко возразил Джош.

– Значит, нас вязали бы ниггеры и пуэрториканцы, если эта мысль доставляет тебе удовольствие. Я склоняюсь к тому, что он работает на себя. По старым завязкам, блат тут и там. Значит, на кону большой куш.

В воздухе пахло щелочью. Пришедшие с Ричем намибийцы замывали от крови пол и мебель и бинтовали бесчувственного Адамса. Молча, сосредоточенно, быстро.

– И поэтому я должен задать тебе один резонный вопрос, мой юный партнер, – альбинос достал из внутреннего кармана красивую дорогую сигариллу и бензиновую зажигалку. – Что же такое, о чем я не знаю, рассчитывал здесь найти этот дырявый господин?

– Здесь не курят, – механически уведомил Джош.

Белее Белого довольно хмыкнул. Один из его помощников приподнял Адамса и взгромоздил себе на плечо. Раненый тихо застонал.

– Не перестаю удивляться, как разнообразно действуют на людей стрессовые ситуации, – сказал Рич на публику, чиркая блестящим колесиком и выпуская первое сизое облачко. – Вплоть до полной потери реальности!.. Джош, я жду ответа.

Мальчишка молча показал рукой на засыпанный осколками пол.

– Карта Аксинии.

– Приторговываешь левым товаром, Джош?

Неожиданно заговорила девчонка.

– Оставьте Джоша, мистер Рич! Этот ролик я украла у своего отца. Кусочек запретных знаний, только и всего.

Белее Белого посмотрел на нее, как на ненормальную.

– Потом договорим, Джош. В сухом остатке – непонятный человек с дыркой в плече и слегка просроченными фэбээровскими документами. Я его увожу и помогаю ему забыть дорогу в Совсем Цветную. А ты больше не используешь мое оборудование не по назначению, договорились?

– Рич… Ты…

– Хочешь спросить меня, собираюсь ли я стереть ему воспоминание об этом, со всех точек зрения, неудачном дне? Безусловно. Правда, он в отключке, а работая не в диалоге, я наверняка попорчу что-то еще. Но я не убийца, Джош. Лучше ходить с легкой амнезией, чем лежать под землей. У твоего друга уже сегодня начнется новая жизнь. Иногда полезнее забыть, чем помнить. Я беру на себя этот маленький грех, чтобы на тебе не повис больший. Вопросы есть?

Рич развернулся и, не прощаясь, зашел в лифт. Стремительный и высокий. На фоне своей охраны – белее белого.

Аксиния

Они остались одни.

Осторожно ступая по осколкам, Джош дошел до лифта, заблокировал дверь и вернулся к Аксинии. Она кончиками пальцев дотронулась до его разбитой скулы.

– Цел?

Джош задумчиво посмотрел под ноги. Стекло стеклом. Наверное, только в микроскоп можно разглядеть, из чего же сделана брейн-карта.

– Что там хотя бы было?

Аксиния прислушалась к себе, улавливая чужое воспоминание. Чувствуя чужие мышцы. Окутываясь гулом трибун. Замирая в колодках.

Дождь, к счастью, закончился, и солнце стремительно сушит дорожку. Влажный воздух пахнет забегом. Терпкая адреналиновая волна чужого пота, пластмассовый душок покрытия, кислый дымок первого выстрела. Кубинец соскочил в фальстарт. Теперь все будут бояться повтора.

Слева, плечом к плечу, покачивается Аткинс, нюхая воздух горбатым носом. Он бежит на золото. В него вкладываются деньги, его имидж уже пошел в раскрутку. Аткинс чувствует взгляд, скалит зубы.

«Время белых прошло, – слова тренера. – Ты с последнего парохода, Смит, – говорит прямо при всех, в раздевалке, перед выходом на дорожку. – Никто не ждет подвигов, парень! Сделай корейца и кубинца. За остальных наших я спокоен – а вот тебе надо постараться».

– Ему было просто некому отдать это, – Аксиния старается, чтобы губы не задрожали, прижимает их к зубам. – Допинг – это как СПИД: только намекни – и ты один. Его бросили все, отвернулись и забыли вмиг. А папа поверил каждому его слову.

Сотка – это быстро только со стороны. На середине пути дорожка становится бесконечной.

Кислород полыхает в легких, разрывая их изнутри. С каждым шагом железные штыри втыкаются в пятки до колен. Взмахом руки можно оторвать себя от земли и улететь в космос.

Аткинс висит черным призраком на периферии зрения. И это хорошо, потому что они идут вровень.

«Надо подкрепиться, Джон, – врач команды подкарауливает в уголке и протягивает пилюлю. – Тебе уже не двадцать пять, а эта штука поддержит сердце, чуть снизит кислотность, и безо всякого следа – проверяли в той самой лаборатории. Давай-давай, ковбой!»

– Эту запись надо было вывозить в Канаду. Или в Китай, или в Мексику – куда-то, где вещи можно называть своими именами. Здесь же… Здесь же одно вранье!

Воздух – патока, воздух – лед, воздух – ртуть. Остается три шага, и нужно вдавить себя в невидимую стену, разорвать мироздание, сломить ход событий. Плевать на антропологические исследования, плевать на гнилые теории. Просто сделать предпоследний и последний шаг чуть быстрее и дальше, чем остальные.

Отбить руку дающую. Блестящая капсула летит к потолку. «Ах ты, тварь неблагодарная!» – врач кривится, а тренер смотрит оловянными глазами…

Остается просто долететь последние сантиметры. Рядом Аткинс падает грудью вперед на выдохе. Уже чувствует, что его обошли, обогнали, сделали. Остается позади и исчезает.

Ноги по инерции несут тело вперед. Не осталось воздуха, не осталось притяжения, пульс стучит в зубах, плечах, щиколотках, хочется перестать быть. И надо повернуться к табло и посмотреть результат.

Носорог стоит на четвереньках, упершись лбом в свою несчастливую дорожку. Какие-то люди бегут навстречу. Нереальные, запредельные цифры разгораются красным на самом большом экране.

«Сдохнешь на дорожке!» – хорошее пророчество перед забегом.

«Смииииииииит!» – кричит стадион единым тысячеэхим голосом.

Белый, знай свое место?! Не в этот раз, политкорректные ублюдки, не в этот раз!..

Джош гладит ее по плечам, по волосам, медленно прислоняет к себе. «Здесь жизни нет!» – утверждает размашистое граффити на заваленном заборе автопарка. Здесь нет будущего, а скоро совсем не станет прошлого. Замерли, прижавшись друг к другу, две смятенные фигурки, черная и белая.

Аксиния перебирает пальцами кудряшки на затылке Джоша, смотрит через его плечо на мертвенные воды Сент-Клера и никак не решит, плакать ей… или плакать.

* * *

Как вы понимаете, запись абсолютно нелегальна. Ни гарантий, ни претензий. Чисто по знакомству могу впаять. Оба брэйн-ролика всего по сорок секунд, одно объятие, но подоплека, чувственный ряд – башню сносит! Новое искусство, амиго!

Парень – восемь долларов, девчонка – пятнадцать. За пару – двадцатка, по рукам?

Андрей Силенгинский
Спокойной ночи

Нет, что ни говори, я – горожанин. Типичный. Хомо урбанис, так сказать. Безусловно, я бы погрешил против истины, если бы стал утверждать, что не люблю природу. Люблю, конечно, люблю! У меня дома есть аквариум с рыбками и цветы на подоконнике. Всё! Этого мне вполне достаточно, никогда не стоит брать от жизни больше, чем тебе действительно необходимо.

За каким таким дьяволом меня понесло в этот лес – не знаю. Это не оборот речи, я на самом деле не имею ни малейшего представления, что мне здесь надо. Что это за лес, как я сюда попал и как мне отсюда выбраться – на эти вопросы ответы также отсутствуют. Меня это почему-то не волнует. Пока. Я осматриваюсь.

Лес… Ну как вам его описать? Лес и лес. Из деревьев состоит. Некоторые деревья хвойные, другие лиственные, на этом мои познания в ботанике заканчиваются. Не надо требовать от меня слишком многого, последний раз я был в лесу в довольно далеком уже детстве. И особого восторга от того посещения сквозь годы не пронес.

Как же я все-таки оказался в этом лесу? Этот вопрос постепенно занимает главенствующее место в моем сознании. По соседству расположилась мысль о том, что мне здесь очень не нравится. Очень. Все деревья высокие и жмутся друг к дружке так же тесно, как пассажиры общественного транспорта в час пик. От этого вокруг темно и мрачно. Мрачно – вот ключевое слово. И неуютно: наиболее нахальные из деревьев так и норовят залезть своими лапами, то есть ветками, мне в лицо. Особенно усердствуют в этом занятии хвойные. Елки или сосны – от злости я извлекаю из глубин памяти эти невесть как затесавшиеся туда названия.

В общем, не нравится мне здесь. Так, это я уже говорил. Надо отсюда выбираться – вот свежая и здравая мысль! Начнем же двигаться в этом направлении. Кстати, о направлении. В какую сторону мне надо идти, если я понятия не имею, где у этого леса край? То есть края-то, само собой, есть во всех направлениях, но где ближайший? Ответ на этот вопрос искать бессмысленно, сколько ни крути головой, пейзаж выглядит одинаково непривлекательно.

Пораскинув мозгами, я пришел к мудрому выводу, что, двигаясь куда угодно, я выберусь из леса с большей вероятностью, нежели стоя на одном месте подобно окружающим меня деревьям. Поздравив себя с принятием логичного и не противоречащего здравому смыслу решения, я начал пробираться вперед. То есть, в прямом смысле слова, куда глаза глядят.

А глаза, между прочим, уже практически ничего не видят. Такое впечатление, что с каждым моим шагом деревья сдвигаются всё теснее и теснее. Пожалуй… пожалуй, это не мое впечатление, а всё так происходит на самом деле. Еще минуту назад я шел вперед. Раздвигая руками ветки, прикрываясь от тех из них, которые изо всех сил стремились хлестануть меня по глазам, но всё же шел. Сейчас мне приходилось продираться сквозь непроходимую чащу, работая руками, ногами и всем телом, чтобы продвинуться хотя бы на метр.

Острый ум подсказал мне, что я, вероятней всего, выбрал не то направление. Значит, надо повернуть и идти в противоположную сторону. Это я и сделал. Попытался сделать. Мне даже удалось развернуться на сто восемьдесят градусов. Не без труда, но удалось. А вот о том, чтобы пойти туда, откуда я только что пришел, не могло быть и речи – деревья, теперь уже исключительно хвойные, стояли сплошной стеной. Слева, справа, сзади – та же картина. Ни малейшего просвета. Ветки лежат у меня на плечах, на руках, на голове. Они не дают мне даже посмотреть вверх, чтобы увидеть кусочек неба.

И вот теперь мне становится жутко. Наверное, страх должен был прийти немного раньше, но он обрушивается на меня только сейчас, острым ледяным скальпелем вонзаясь в мозг. Ужас сковывает тело, парализует сознание, пьет из меня силы. Я начинаю дергаться из стороны в сторону, в моих судорожных движениях нет ничего осознанного, подчиненного человеческому разуму. Скорее, так бьется муха, угодившая в паутину.

Но и деревья больше не считают необходимым притворяться статичными, лишенными разума созданиями. Ветки приходят в движение, работая на удивление четко и слаженно, они складываются в какие-то невероятно сложные путы, полностью лишив меня возможности пошевелиться.

Вдруг отчего-то становится светлее – я вполне явственно вижу две ветки с острыми сучьями на концах, движущиеся к моим глазам. Медленно, очень медленно.

Мои отчаянные конвульсивные движения ни к чему не приводят, держащие меня ветви обрели прочность титанового сплава. Я пытаюсь зажмуриться, но не могу – мои веки надежно удерживаются поднятыми вверх. Из груди рвется дикий звериный рев, но даже этого мне не позволено – горло сдавливают стальные тиски и наружу выходит только клокочущий хрип. Когда нацеленные в мои глаза шипы отделяет от моего лица всего два-три сантиметра, мне хочется потерять сознание. И, кажется, хоть это мне удается…

* * *

Я лежу на мокрой от пота подушке. Впрочем, влага испаряется с поразительной скоростью – «Скаброни и сыновья» держат марку. Их фирменная ткань хоть немного, да облегчила жизнь нашему брату.

Лежу, смотрю в потолок и пытаюсь осмыслить, что происходит у меня голове. Спустя несколько секунд кавардак, царящий там, уступает место спокойному течению мысли. Итак, что мы имеем? А имеем мы, прежде всего, конечно, облегчение. Но смешанное, как ни странно, с не очень уместным в данной ситуации разочарованием. Что ж это Хилл сегодня? Силы иссякли, или фантазия истощилась? Или просто решил дать мне передохнуть? Тогда проще было вовсе не атаковать, а отдохнуть как следует самому: по новым правилам раз в десять дней найтмарер[18]18
  Nightmare (англ.) – кошмар, страшный сон. Также имя весьма неприятного мифического персонажа – ведьмы, душащей спящих людей.


[Закрыть] может себе это позволить.

Что там у нас сегодня? Мне даже приходится напрягать память, чтобы вспомнить все атаки. Зыбучие пески, опускающийся потолок, лес этот дурацкий… Детский сад, честное слово! Упражнения для подготовишек.

Мастерство, правда, у моего соперника никуда не делось. Правильная расстановка акцентов, четкое ощущение реальности, точный расчет кульминационного момента… Все эти детали невозможно передать на словах или при TV-трансляции, и зрители, по всей видимости, были разочарованы сильнее, чем я. Но всё же и для меня эта ночь была не из самых сложных. А главное – я в этом уверен – не будет «послевкусия». Я не буду вздрагивать днем, вспоминая сегодняшние сны. Не буду опасливо поднимать глаза вверх, словно боясь, что потолок начнет неумолимо двигаться вниз, стремясь раздавить меня в лепешку. Если бы мне пришлось сегодня зайти в лес, мой пульс нисколько бы не участился. Что же случилось с Хиллом? А может, правильней спросить так: что задумал Хилл? Плохо, что мне ни разу не приходилось встречаться с ним раньше: он настолько стремительно взобрался на высшие ступени найтмарерской элиты, что успел помериться силами еще не со всеми ее старожилами.

Я бросаю взгляд на таймер – полшестого утра; время сна – четыре сорок семь. Значит, я могу сегодня больше не спать, необходимый минимум, три часа, я выдержал. На этот раз без особого труда.

Ну так и нечего валяться! Я вскакиваю с ненавистной кровати (хотя свои отрицательные эмоции в отношении невинной мебели я, естественно, хорошо контролирую) и со вкусом потягиваюсь.

Беглый взгляд на лежащий рядом с журнальным столиком шлем – индикатор, само собой, светится красным. Хилл сейчас, наверное, снимает шлем в своей кабине, за пятнадцать тысяч километров отсюда. О чем он в этот момент думает? Много бы я отдал, чтобы узнать это…

Отправляюсь на кухню, чтобы сварить себе кофе. Насыпаю несколько зерен в кофемолку и начинаю методично крутить ручку. Это своеобразный ритуал, на самом деле я не думаю, что кофе, приготовленный вручную, чем-нибудь отличается от кофе, над которым те же самые действия произвели машины.

Сделав привычное число оборотов, высыпаю содержимое кофемолки в джезву. И джезву, и кофемолку я привез с собой – в стандартный комплект кабины они, разумеется, не входят.

Немного погодя снимаю кофе с плиты – электрической, газ в кабину для меня никто не провел – и сажусь за стол. Включаю терминал в режиме TV. Если внутренние часы меня не подводят, сейчас как раз должен начаться спортивный обзор по девятому каналу.

Оказывается, у меня внутри не часы, а хронометр: стоило экрану засветиться, как тут же послышались звуки заставки «9-спорт-9». Секунду спустя я получаю возможность насладиться ослепительной улыбкой Эльвиры Лоренц, самой обаятельной ведущей Девятого канала. И не только Девятого, если вы меня спросите…

До чего красивая женщина! – мне требуется какое-то время, чтобы переключить сознание с созерцания ее обворожительного личика на осмысление того, что она говорит своим чарующим голосом.

С интересом выслушиваю результаты последних матчей футбольной Мировой лиги. Хотя по большей части они меня огорчают, я любуюсь великолепным голом Платонеса, который со смаком показывают со всех возможных ракурсов. Особенно забавен вид, снятый камерой, вмонтированной в его бутсу. Говорят, Платонес выложил сумасшедшие деньги за то, что в течение трех лет такие бутсы будут только у него. Впрочем, он эти деньги себе уже, наверное, вернул с лихвой.

Затем показывают теннис. Я морщусь. Вы не подумайте, я ничего не имею против этой благородной игры. Я сам люблю в свободное время побегать по корту. Но – тут что-то вроде детской обиды – теннис могли бы показать после нас…

Ну вот, наконец:

– Продолжается полуфинальный матч чемпионата мира по найтмарингу между чемпионом Европы прошлого года Робертом Зенторой и Николасом Хиллом, занимавшим перед этим матчем в рейтинге ВАН только двенадцатое место. Как вы знаете, основные тридцать суток не выявили победителя, и сейчас идет предусмотренная правилами проведения чемпионата дополнительная пятнадцатидневка. Буквально несколько минут назад Николас Хилл закончил свою очередную атаку. Наш корреспондент взял интервью у ветерана найтмаринга, почти полвека назад победившего на первом чемпионате мира, легендарного Филиппа Горинштейна.

Я слегка вздрогнул, когда на экране появилось доброе морщинистое лицо. Двадцать пять лет назад морщин было поменьше, а улыбался Филипп так же по-доброму. Он тогда был уже на закате своей карьеры, а я, одержав несколько уверенных побед на любительском уровне, горел желанием попробовать свои силы в схватке с профессионалом.

Попробовал. Такие поражения никогда не забываются – Филипп вынес меня за десять дней. У меня хватило благоразумия вовремя нажать на белую кнопку, иначе не избежать бы мне местечка в уютном санатории неподалеку от Майами. Там находят приют, обычно до конца своих дней, найтмареры, которые уже не способны различить сон и реальность, в чью жизнь ночной кошмар входит навсегда. Я слышал, недавно санаторий обзавелся новым корпусом.

Четверть века назад я не переступил эту грань. Эскулапы подправили мою слегка покосившуюся крышу, и я вернулся в спорт. Как ни странно, это поражение принесло больше пользы моей карьере, чем все предыдущие победы. Горинштейн отозвался обо мне весьма лестно, я попал в объективы телекамер, хороший тренер взялся обучать меня тонкостям мастерства. Я очень спешил, хватал всё на лету, но всё же не успел – Филипп Горинштейн закончил свои выступления раньше, чем я достиг того уровня, когда мог бы попытаться взять реванш.

Я тряхнул головой, выбрасывая из нее нахлынувшие воспоминания, и сосредоточился на словах бывшего аса.

– Букмекерские конторы мгновенно среагировали на неожиданно слабую атаку Хилла. Еще вчера шансы соперников оценивались как примерно равные, сейчас же ставки принимаются два к одному против Хилла. Многие считают, что в матче наступил перелом.

– А каково ваше мнение? – живо поинтересовался корреспондент.

Филипп не спешил отвечать. Пожевав губами, он снова вернул лицу обычное добродушно-улыбчивое выражение.

– Болельщикам я бы посоветовал не спешить кидаться ставить на Зентору. А самому Роберту – ни в коем случае не терять бдительности и не верить в легкую победу, – казалось, его глаза смотрят прямо на меня.

– То есть вы считаете, слабость последней атаки Хилла – это какой-то тактический ход?

– Я считаю, что эта слабость не вытекает из логики всей предшествующей части поединка. Тактический ли это ход или что-то другое, я не могу сказать. Но я сильно сомневаюсь, что у Николаса вот так сразу, вдруг, закончились силы.

– Значит, вы ставите на Хилла?

– А вот на этот вопрос я отвечать не буду! Во всяком случае, бесплатно.

Филип издает негромкий смешок, которому вежливо вторит корреспондент.

Я выключаю терминал. Беру кофе – он уже почти остыл, а я так и не сделал ни глотка – и возвращаюсь в комнату. Кабины найтмареров стандартны во всем мире; Федерация, помешанная на равных условиях для участников, следит за этим очень строго. Комната три на четыре, кухня три на три, компактный санузел.

В комнате я не задерживаюсь, прохожу мимо стандартной кровати, стандартного кресла и стандартного столика. Иду к окну. Окна – единственные части кабин, которые не похожи друг на друга. Нет, сами-то они абсолютно одинаковы, но из каждого окна открывается свой вид. С этим организаторы уже ничего сделать не могут. Пытались было заменить окна обзорными экранами со стандартным пейзажем, но тут мы пригрозили бойкотом. Редчайший случай, когда найтмареры действовали сообща. Вид из окна – единственное, если не считать терминала, что связывает нас во время игры с внешним миром, и только тот, кто хоть раз пробовал себя в этом нелегком спорте, поймет, как много это значит.

Вот поэтому у каждого найтмарера есть свои любимые кабины из тысяч, разбросанных по всему миру. Я при своей очереди выбирать почти всегда отдаю предпочтение Мальмё. Мне сложно объяснить, чем меня прельщает этот датско-шведский город. Может быть, тем, что в отличие от многих других старинных европейских городов, он не напоминает постройку из детских кирпичиков. Может быть, тем, что спокойствие его жителей не переходит в сонливость, как в большей части Скандинавии. Вообще, во многих отношениях Мальмё – удачный компромисс. В том числе и в том, что касается климата. Не выношу ни жары, ни холода. Смешно, наверное, говорить о погоде, когда не имеешь возможности выйти на улицу, но для человека с живым воображением неприятно даже просто смотреть на изнывающих от зноя или кутающихся в шубы прохожих.

За двенадцать часовых поясов отсюда в точно такой же кабине вот уже сорок дней живет мой оппонент, двадцатидвухлетний Николас Хилл. Приятный парень, мне доводилось с ним общаться и раньше – мы познакомились год назад, – и перед нашим матчем. Неглупый (это, кстати, для найтмарера не так уж важно), флегматичный (а вот это почти незыблемое правило – холерики и меланхолики до вершин профессионального найтмаринга добираются крайне редко), с открытым лицом и прямым взглядом. Но как бы ни был он мне симпатичен до матча, после я его возненавижу. Это не зависит ни от меня, ни от него, ни от исхода матча. Найтмареры не дружат между собой. Не имеют физической возможности. Найтмаринг – самый индивидуальный вид спорта из всех, придуманных человеком. И один из самых жестоких.

Этот чемпионат должен быть моим. Так считали все специалисты, в этом был уверен я сам. Излишняя самоуверенность может навредить, но недостаточная вера в себя навредит без всяких «может». В первом туре и четвертьфинале у меня не было особых проблем: возможно, соперники тоже считали, что этот чемпионат – мой, и заранее смирялись с поражением, не оказывая сколько-нибудь заметного сопротивления. Один не смог заснуть на пятнадцатый день, второй нажал на белую кнопку днем раньше.

Хилл шел со мной ноздря в ноздрю. Если верить статистике (а почему бы ей не верить?), он даже спал в среднем больше, чем я, – это раздражало. И его атаки были весьма опасны – если не брать во внимание сегодняшнюю ночь. Горинштейн прав: маловероятно, чтобы это был резкий упадок сил. Но что тогда?

Следующие несколько часов я провел в полудреме, развалившись в кресле возле окна. Отдых организму необходим, а сон во время матча – понятие, противоположное отдыху.

* * *

Максимилиан Фогер тоже когда-то пытался завоевать себе место под солнцем на ниве найтмаринга. Но места под солнцем примечательны тем, что на всех их обычно не хватает. Потерпев пару-тройку чувствительных поражений, Фогер вовремя решил завязать. Он начал зарабатывать деньги на других найтмарерах, что получалось у него, надо сказать, значительно лучше.

Сейчас он являлся одним из крупнейших спортивных функционеров планеты и самой влиятельной фигурой в мире найтмаринга. Не будет преувеличением сказать, что ни одно событие, прямо или косвенно касающееся этого вида спорта, не проходило без его ведома. Фогер занимал видные посты во многих организациях, но даже все эти посты вместе взятые не давали полного представления о той власти, которую имел этот бывший найтмарер.

Максимилиан Фогер был недоволен. В гостиной своего дома, точнее, одного из своих домов, он резким тоном говорил с невысоким пожилым улыбчивым человеком.

– Филипп, ты ведь знаешь, люди прислушиваются к твоим словам!

– И правильно делают – вот всё, что я могу сказать, – Филипп Горинштейн, чью должность, не прибегая к официозу, правильней всего было охарактеризовать как «правая рука Фогера», небрежно пожал плечами.

– Прекрати, Филипп! – Фогер раздраженно махнул рукой. – Среди букмекеров полная неразбериха.

– Я уверен, что ты сможешь извлечь из нее выгоду, Макс, – Горинштейн улыбнулся.

– Конечно, смогу, – пробурчал хозяин дома. – Но ты не должен делать такие заявления, не посоветовавшись со мной!

– Какие заявления? Я просто сказал то, что думаю.

– «То, что думаю!» – передразнил своего помощника Фогер. – А мне теперь приходится ломать голову над тем, что нам делать с последствиями того, что ты «просто сказал»!

– Всё правильно. Именно поэтому ты – босс! – Филипп улыбнулся еще шире.

Фогер еще какое-то время силился сохранить в себе остатки раздражения, но потом не выдержал и улыбнулся в ответ. Действительно, он сможет извлечь максимальную прибыль и из этой ситуации. Надо только как следует в ней разобраться.

– Ладно, Пи-Джи, давай начистоту. Что за дерьмо вытворяет Хилл?

– Честное слово, Макс, я не могу точно сказать. Хитрый финт, усыпление бдительности или передышка, а может, какая-то странная подготовка следующей атаки.

– Можно без всех этих тонкостей, Пи-Джи? – Фогер поморщился. – Скажи мне просто: кто фаворит и сколько еще продлится это шоу?

– На второй вопрос ответить проще. Я практически уверен, что матч закончится в ближайшие пару дней. Можешь смело исходить из этого. А вот кто победит… – Филипп покачал головой. – Сам понимаешь, я не встречался с Хиллом.

– Зато с Зенторой ты разобрался одной левой. Ты знаешь, я просмотрел недавно запись того матча – в одну калитку.

– Это был еще не Зентора, – Филипп улыбнулся несколько меланхолично. – Но игра складывалась совсем не так просто, как кажется с экрана терминала. Парню тогда явно не хватало стойкости, не было практически никакой техники, но проблески были такие… Когда через пять лет он отправил в санаторий Шмидта, я совсем не удивился.

Фогер посмотрел на часы.

– Зентора сейчас как раз должен атаковать. Не желаешь взглянуть?

Не дожидаясь согласия, Макс щелкнул пальцами, включая экран. Несколько минут они наблюдали происходящее молча.

– Не впечатляет… – проговорил наконец Фогер. – Наверное, ты был прав: Хиллу удалось заставить Зентору расслабиться.

– Всё может быть, всё может быть, – не стал спорить Горинштейн. – Хотя… Помнишь, в позапрошлом году Зентора нокаутировал Богдана? Тогда никто так и не понял, как ему это удалось. И я в том числе.

Филипп постоял еще немного, глядя на экран, потом повернулся к двери.

– Пойду я, Макс. Надо мне встретиться с человеком, который обещал добыть кое-какие сведения от тренера Хилла. До вечера!

– До вечера… Да, Пи-Джи! – окликнул помощника Фогер. – Мне всё время было интересно, но как-то не мог собраться и спросить. Говорят, ты уникальное явление среди найтмареров. Это правда, что ты не испытываешь ненависти к своим бывшим соперникам?

Филипп посмотрел на босса со своей обычной улыбкой на лице.

– Как ты мог поверить в такую чушь, Макс?

* * *

Когда я наконец обретаю способность воспринимать окружающий мир, выясняется, что мои пальцы настолько крепко вцепились в простыню, что я не могу их разжать. Сердце выскакивает из груди, в каждом из висков работает по паровому молоту, со всей дури стучащему в мой мозг.