Текст книги "Ржавая Хонда (сборник)"

Я вспоминаю, как дымился и смердел тот летающий хрен в остатках своего плаща, и всхлипываю. Вода должна быть жидкой!!!

Если это лёд, то почему он тёплый? А если он тёплый, то откуда лёд?

…И проваливаюсь в тёмную, холодную бездну. Покой и тишина. Ни криков, ни взрывов… Шерсть на ногах и руках выталкивает меня кверху.

К аду.

Да что же это такое!

Когда я выныриваю, огромный предмет накрывает меня своей тенью. Что-то тёмное и очень большое, со свистом рассекая воздух, несётся над ожившей водой залива в сторону царь-дома. Долго присматриваться не нужно. Это лейтенант мой запустила во дворец зеркалом. Любопытство берёт верх: приподнимаю голову и вижу вспухающий гриб из пыли и пара от ядерного взрыва.

Я раскидываю в стороны ноги-руки. Они будто поплавками прочно держат меня на поверхности. Впрочем, почему «будто»? Поплавки и есть.

Я закрываю глаза.

Сейчас я умру.

Как жаль, что минуту назад не получилось утонуть…

4. Последняя вечеря

В Армии нет друзей. Есть командиры и солдаты, которые как две стороны медали: двуедины, двулики и всегда одно целое.

Устав Внеземелья. Истины

Раненых выносили до полуночи. На «своих» и «чужих» не делили. Искалеченные, обожжённые, напуганные, они сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу, будто надеясь в этом единстве обрести надежду и спасение.

Побережье густо освещали факелами. Сколько лодок нашли, столько и спустили на воду. Добровольцев хватало. Биток принимал лодки, сортировал раненых. Покойников складывали отдельно.

На западном берегу царила темнота. Обычно ярко освещённые стены дворца сегодня были неразличимы. Теперь там что-то скудно мерцало: то ли фонари поисковых команд, то ли флуоресценция радиации… а может, и то и другое.

Леприца врачевала.

Делала она это молча, механически и потому особенно страшно.

Раненых было много. Леприца опускала руки на их дрожащие тела, смотрела в искажённые страхом и мукой лица. Иногда её руки останавливались на поверхности, иногда глубоко проходили внутрь. Бывало, что раненый начинал биться в судорогах, тогда какие-то люди наваливались на бедолагу, стараясь удержать его в неподвижности. Одна минута, две, двадцать… Леприца вынимала руки и, не оглядываясь и никак не реагируя на редкие слова благодарности, переходила к следующему.

Она устала.

Зыбкий, дрожащий огонь факелов, холод плачущей моросью ночи, темнота в глазах и нескончаемость предстоящей работы… Наверное, у неё начинался бред от переутомления.

В какой-то момент она ощутила себя на корабле.

«Лидор» уже был близок к границам системы. Тишина на палубе. Тишина в кубриках. Нет обычной музыки младшего техника, нет гомона команды в кают-компании… тишина, пустота и приглушённые светильники в переходах…

Из рубки управления вышел Клемент, автоматически кивнул Леприце и сделал несколько шагов по коридору. Потом остановился. Обернулся…

Леприца вздрогнула от его взгляда и очнулась на берегу.

Оказывается, её подвели к мертвецам.

Она хотел спросить: «Этих тоже?» Но вопрос был липшим. Если уж подвели…

Тогда она села рядом с ними на песок и сидела, пока мертвецы не поднялись и не разошлись с той же скупостью на благодарности, что и живые.

Потом к ней подошёл Биток. Ещё более грязный и усталый, чем она сама.

Два землянина сидели ночью на мокром песке плачущего мира.

– Я только что была на борту «Лидор», – тихо сказала Леприца.

Биток немного подумал и ответил:

– Холодно.

– Десанту не бывает холодно, – бесцветно возразила Леприца. – Десанту бывает свежо.

А потом без всякого перехода рассказала о своих наблюдениях:

– Я думаю, что всё дело в разуме этой планеты. Врождённая экстрасенсорика аборигенов высвобождается в момент триумфа одного из них, фокусируется на нём и прочно лепится к достойному. Так получается наг. Лиаифа говорил именно об этом. Нужды идти ко дворцу не было. Награждают не наги… Знаешь, они полагают меня богиней, и, пока они так думают, я богиня и есть.

– Может, тогда избавишь меня от этого? – предложил Биток, протягивая Леприце руки.

– Нет, – спокойно отказала Леприца. – У меня есть идея получше. Через сутки, максимум двое, «Лидор» перейдёт на гипердрайв. После этого я не смогу до него дотянуться.

– А сейчас можешь?

– Мне бы ещё самую малость силы, и я бы вернулась на корабль.

– Ты думаешь, они могут любить тебя больше, чем сейчас? – подумав, спросил Биток. – И от этого переизбытка ты вознесёшься и догонишь катер?

– Думаю, да. И ты мне в этом поможешь.

– Как?

– Ты предашь меня. Возьми лодку и плыви на ту сторону залива. Найди кого-нибудь из нагов. Не может быть, чтобы погибли все. Скажешь, что мы тут все перепились, приведёшь стражников. Возьмёте меня тихую и тёплую.

– Они мне не поверят.

– Поверят. У тебя есть мотив.

Биток молчал, глядя на тёмную гладь залива.

– Корнелиус изуродовал тебя, – напомнила Леприца. – А я тебе в помощи отказала. Попросишь, чтоб они освободили тебя от шерсти взамен на мою шкуру. Они поверят. А если и сам Корнелиус уцелел, то всё вообще пройдёт как по маслу.

– Если я найду Корнелиуса, можешь считать меня покойником… Я сдерживаться не буду. Как это он сказал: «Что может быть хуже нереализованных безобразий»?

– «Фантазий», Биток. Он сказал «фантазий». Тебе придётся сдерживаться, сержант. Потому что я приказываю тебе сдерживаться.

Биток молчал. Тогда она сама продолжила:

– Меня схватят. Покричат, конечно, маленько помучают… народ меня возлюбит ещё крепче и… «разрешите подняться на борт, сэр?».

– А я?

– А ты останешься здесь, – жёстко сказала Леприца. – Так получилось. Сам видишь, какой расклад.

– Так, может, ты меня сперва перенесёшь? На корабль?

– Нет, Биток. Теперь мне многое открыто. Любви всей планеты не хватит, чтобы наг сумел кого-то телепортировать. Прогулки по воде и полёты по небу – пожалуйста. Но мгновенное перемещение – только для одного.

– Я понял, командир, – просто сказал Биток. – Но есть ещё одна проблема.

– Нет никакой проблемы, солдат, – уверенно возразила Леприца.

– Есть, – заупрямился Биток. – В этой пустыне я не вижу возможности для «перепоя»…

– Сейчас увидишь, – пообещала Леприца. – Смотри, они уже идут.

К ним неуверенно приближались несколько неясных в свете костров фигур.

– Достойная, – окликнул Леприцу голос из темноты. – Нас много, и мы хотим есть. Скамьи сколотили из лодок. Тебе нужно назвать тех, кто будет сидеть с тобой. Твои апоскамы исполнят распоряжения о том, где нам взять хлеб и воду…

– Вы будете моими апоскамами, друзья, – сильным голосом заявила Леприца, поднимаясь с песка. Биток заметил, что её кожа и одежда чисты и дышат свежестью. – И пусть огни не гаснут до восхода, я хочу, чтобы эту ночь навсегда запомнили те, кого вместе со мной убоялся дьявол!

Они быстрым шагом прошли к кострам. Одного взгляда для Битока было достаточно, чтобы понять – жгли лодки.

– Как тебя зовут, уважаемый? – обратилась Леприца к ближайшему неофиту.

– Ретоп, – склонился он в почтительном поклоне.

– Я хочу, Ретоп, чтобы моими апоскамами были десять человек, которые сейчас оказались ближе всего ко мне…

Тренированным взглядом Биток отметил множественное перемещение в полутьме. Но свалки не было. Видать, народ привык играть честно.

– Теперь, Ретоп, отведи меня и моего брата Битока на наши места, – сказала Леприца. – А апоскамы мои пусть пойдут от костра к костру, чтобы нести слово моё. И слово моё такое: все люди должны поделиться на группы по десять человек. Группы будут сидеть вокруг костра на скамьях, и подле них должно быть развёрнуто полотнище, на котором они смогут разложить еду. А еду мы найдём у берега. Ты, Ретоп, найди мне три меха. В один набери воду залива, в другой насыпь песок пустыни, третий же наполни камнями со дна моря…

В волосах Леприцы вновь ожили тоненькие змейки молний, хорошо заметные в ночной полутьме.

– Остальные апоскамы должны обойти костры вокруг меня и принести мне от каждой группы по три меха…

Они ушли. А Биток присел поближе к Леприце, будто собака, жмущаяся к своему хозяину в дождь, в непогоду. Говорить вроде было не о чём. Но Биток придумал:

– На Базе загляни в хозчасть, командир. Анюта Акимова там работает, чёрненькая. Привет передай.

– Передам, сержант, – спокойно сказала Леприца.

– И неспех этих с АСС подторопи, ладно?

– Не вибрируй, сержант, – осадила его Леприца. – Мы все умираем солдатами. Главное – выполнить приказ!

Заскрипел песок в разных направлениях, апоскамы возвращались почти одновременно – с пустыми мехами в руках и горящей верой в груди. Вскоре от берега пришёл Ретоп, осторожно прижимая к животу три раздутых меха.

Леприца приказала разгрузить Ретопа, а потом разделить содержимое полных мехов между пустыми. Биток почему-то не удивился, когда делёж прекратился не в связи с опорожнением первой тройки мехов, принесенных Ретопом, а по причине отсутствия пустых мехов как таковых. Потом она отправила своих апоскамов раздать полные мешки группам, сидящим около костров.

– У нас был приказ исследовать этот мир, – напомнил Биток. – Мы не выполнили его.

– Главная задача, сержант, вернуться и доложить, – спокойно поправила его Леприца.

Потом они молчали, пока не вернулись апоскамы. Только тогда Леприца спросила Битока:

– Брат мой, что ты сегодня будешь есть?

– Дичь, – устало сказал Биток. – Хочу фазана в ананасовом соусе, фаршированного грибами с анчоусами, гарнир рис с яйцом, а ещё – салат «Столичный».

– С анчоусами?! – переспросила Леприца. – Эк тебя звездануло. А как по мне, домашняя птица вкуснее. Так. Ну посмотрим…

Она кивнула одному из апоскамов. Тот с готовностью развязал мех и вытряхнул на парусину с десяток отблёскивающих жестью металлических банок.

– Не стесняйтесь, друзья мои, – ободрила Леприца. – Саморазогревающиеся консервы. Тушёнка из курицы, гречка… Так. А тут у нас что?

В следующем мехе был хлеб. Обычный армейский хлеб. Пахнущий плесенью и прогорклым сыром.

– Чай, кофе, капучино? – вновь обратилась Леприца к Битоку.

– Чинзано! – насмешливо ответил Биток.

Леприца кивнула апоскаму, всё ещё удерживающему нераспечатанный мех. Тот немедленно принялся разливать содержимое по кружкам.

– Только осторожнее, ребята, – предупредила Леприца. – Это не ваша перебродившая брюква…

– Спирт? – уточнил Биток, принюхавшись.

Кто-то у соседнего костра громко закашлялся. Раздался дружелюбный смех. Звуки сильных ударов по спине…

– Только не налегайте, – предостерегла своих апоскамов Леприца. – Думаю, нам этим пойлом ещё несколько раз вечеринку обнести придётся…

– Леприца – величайшая из достойных! – провозгласил Ретоп несколько минут спустя.

– Ну да, – спокойно откликнулась Леприца. – Наверное, именно поэтому один из вас ещё до утра меня предаст…

5. Борт катера «Лидор» (не канонизирован)

Армия не знает ненависти.

Только справедливое возмездие неприятелю за препятствия к исполнению поставленной задачи.

Армия не знает любви.

Только вера и взаимовыручка личного состава.

Устав Внеземелья. Истины

На третьи сутки карантина в два часа ночи Леприца поняла, что в герметичном боксе изолятора она не одна. Не ревела сирена, и не вспыхивали оранжевые проблесковые маяки – сигнализация никак не отметила появление Битока.

Вернулся кошмар, который, казалось, навеки остался в прошлом.

– Карантин? – Губы Битока презрительно скривились. – Так-то экипаж отблагодарил тебя за сговорчивость?

– Биток? – спросила она.

Сержант знакомым движением пригладил роскошные волосы на месте фиолетовой плеши и красивой улыбкой обнажил белоснежные зубы:

– Что? Не похож?

– Славное личико, – улыбнулась Леприца. – Я вижу наги за ценой не постояли.

– Награждают не наги, – напомнил Биток. – Смерты сами выбирают достойных.

Леприца отложила книгу и кивнула Битоку на койку напротив своей:

– Присаживайся.

– Спасибо, командир, – койка скрипнула под весом его тела. – Что-то я не пойму, ночь тут у вас, что ли?

– Ночь по бортовому времени, – ответила Леприца. – Это имеет значение?

– Да как-то не привык по ночам кушать, – пожаловался Биток. – А у нас там полдень. Может, составишь компанию? В смысле пообедать?

– Почему нет? Разносолами, сам понимаешь, в карантине не балуют.

Биток вскочил, поставил тумбочку между койками и подошёл к лабораторному шкафу.

– Так. Пожалуй, это нам подойдёт…

Он принёс высокий фарфоровый кристаллизатор, поставил его перед Леприцей и вернулся к шкафу. Леприца не удержалась и приподняла крышку кристаллизатора: в лицо дохнуло паром и запахом печеной курицы.

– В ананасовом соусе, с грибами и анчоусами, – сказал Биток, возвращаясь на своё место.

В руках у него была колба с ярко-жёлтой жидкостью и два мерных четвертьлитровых стакана. Сержант поставил посуду на тумбочку рядом с кристаллизатором, уверенно наполнил стаканы и отставил колбу в сторону. Леприца обратила внимание, что уровень жидкости в колбе не понизился.

– Приятного аппетита, – сказал Биток.

– И всё-таки, сержант, как ты?.. Здесь?

– Той же дорожкой, лейтенант, – спокойно глядя ей в глаза, ответил Биток.

– Но мы уже двое суток в подпространстве, – заметила Леприца. – И у меня от достоинства – ничего, а ты, я вижу, вполне свеж…

– Это потому, что твоё достоинство от любви, а у меня оно от ненависти. Как я тебя предал, аборигены сложили два и два и сообразили: что я – это Сатана и есть. Пришёл, значит, в их мир с рожей поганой, а чтобы отвлечь внимание, подвесил свой зуб на небе. Потом тебя околдовал, чтобы ты дворец царика порушила, а как ты в себя пришла – предал. Самым что ни на есть гнусным образом. Так что ненависть ко мне всепланетная, и посильнее любви к тебе будет…

– А почему так долго?

– Да всё из-за друга нашего, Корнелиуса, – Битокзадумчиво поиграл стаканом, глядя, как жёлтая жидкость тягуче и неохотно пыталась поспевать за движениями стенок ёмкости. – Цитадель его и впрямь глубока, и узилищ много…

– И зачем он тебе был нужен?

– Так ведь спор у нас с ним неоконченным вышел, командир. У кого фантазии крепче…

– И как? Он согласился с твоей победой?

Стакан в руках Битока замер.

– Не знаю, – неуверенно сказал сержант. – Ну он так… кивнул. Вроде бы согласен.

– В том смысле, что говорить уже не мог? – безжалостно уточнила Леприца.

– Ну да. Попробуй что-то скажи, когда полный рот шерсти…

– Ага… – Леприца уже без всякого аппетита взглянула на курицу. – Ну а сюда зачем пожаловал? Составить мне компанию в карантине?

– Нет. Предложить вернуться на планету. Задачу-то мы не выполнили: архипелаг, разлом на континенте… Кроме того, сдаётся мне, командир, что провести остаток жизни в качестве подопытного кролика – сомнительное удовольствие.

– Я уже думала об этом. Что может быть противней? Когда ценность твоя не в том, что ты можешь, а в том, что имеешь: в костях и мясе. Как топ-модель…

– Только топ-моделям хоть иногда пытаются доставить удовольствие… – подсказал Биток.

– Ты не ответил, – напомнила Леприца. – То, что мы оба теперь «с душком», навечно будет записано в личном деле. Мы теперь пожизненно в карантине…

– Я в этом не уверен. Файлы компьютера я уже почистил. Всё, что комп «помнит», – это то, что оставил десант по его просьбе на поверхности. Что же касается «галлюцинаций» экипажа относительно твоего… гм, необычного прибытия на борт… Они будут молчать, командир. Если не хотят сами до веку сидеть под наблюдением.

– Наш челнок…

– Всё восстановлено, командир, даже огнетушители… – Биток погладил ладонью лицо. – Как задание выполним, сами выйдем на орбиту и будем дожидаться АСС.

– Но смерть пластика…

– Пластик денатурирует под воздействием экстрасенсорики варваров, командир. – Биток глянул на пластиковый переплёт книги Леприцы, и тот влажно заблестел, съёживаясь и морщась, расплываясь большим чернильным пятном. – Но мы-то цивилизованные люди? Когда знаешь причину, легко предотвратить следствие.

Он отвёл взгляд в сторону. Переплёт книги тут же принял обычный вид.

– Но как же мы вернёмся, Биток? – Леприца сделала едва заметное ударение на слове «мы». – Нагия не позволяет перемещать кого-то, да ещё из подпространства…

– Это потому, что смерты до знакомства со мной не знали, что такое ненависть. По всей видимости, ненавидеть меня у них лучше получается, чем тебя любить…

– Впрочем, как и у нас, – задумчиво сказала Леприца. – Так что? Полетели?

– Ну нет, командир, – заулыбался Биток, запуская руки в фарфоровый кристаллизатор к курице. – Не знаю, чему там у вас в академии учат, а у нас на флоте еду не оставляют…

РЕМИССИЯ ЭПИЦЕНТРА

Вождь лежал в болоте, как бросовая чурка на забытом лесоповале. Вокруг копошились люди в серых бурнусах. Отсюда, с пригорка, они казались сонными жуками, слепо тыкающимися в тело поверженного колоса.

Правая рука, указывающая кратчайший путь к коммунизму, была отломана и валялась неподалеку двумя кусками: плечо и предплечье – будто железнодорожные вагоны под углом друг к другу.

«Козырёк кепки, наверное, тоже сломался», – подумал Роман.

Рядом шумно перевёл дыхание Людвиг.

– Плохо дело, инструктор! – негромко сказал он.

Заместитель по идеологии франкфуртского крайкома выразился точнее:

– Полный крендец, товарищи. Может, спишем на ветер?

Роман непроизвольно повернул голову к постаменту.

– Ага! – подхватил Людвиг. – Две тысячи тонн вырвало с удерживающей арматуры и отнесло на тридцать метров, как лист по осени…

Зам по идеологии ссутулился и зябко потёр руки:

– Но доложить что-то нужно? Почему не придумать версию, чтоб без последствий?

– «Последствия»? – усмехнулся Людвиг. – Прошляпили вы разъяснительную работу, товарищ Нойманн. Уроды забыли о своей ответственности за жизнь ни в чём не повинных людей.

Алфонза Нойманн съёжился ещё больше. Он засунул руки глубоко в карманы плаща и сразу стал похож на испуганную птицу перед стремительным разбегом.

– Кто такие? – спросил Роман, кивнув в сторону серых бурнусов.

– Персонал радиаметцентра, – хрипло ответил Нойманн, – проверяют радиационное оборудование по высоте памятника… прошу прощения, теперь по его длине.

Роман глянул на небо: частые облака торопливо скользили в бледно-голубой вышине. Временами проглядывало солнце, и тогда огромное, до горизонта, поле, поросшее чахлыми деревцами и округлыми островами кустарников, становилось летним и радостным. Роман вспомнил о спутниках-шпионах, подумал об ухмылках наблюдателей, разглядывающих поверженную реликвию, и от этих мыслей на душе стало гадко и муторно.

– Вождя прикрыть брезентом и выставить охрану, – распорядился он. – Собрать мозгляков-подвижников и привезти сюда. Не отпускать, пока не поднимут. Потом прогнать всех через полиграф. Процедура стандартная: «делал – не делал», «мог, но не хотел», «хотел, но не мог», был ли за границей, а если был, почему вернулся…

Алфонза угодливо улыбнулся ископаемому анекдоту и суетливо выдернул руки из карманов. Блокнот, карандаш… преданный, полный служебного рвения взгляд, готовность ловить каждое слово.

– Лакей, – внятно произнёс Людвиг.

– Что?

– До отмены религии лакеи в аду по углям бегали. Босиком!

– Подвижниками будет заниматься Людвиг, – сказал Роман, – А вы, товарищ Нойманн, отправите телеграмму в Москву. Никаких эмоций, только факты: осмотр местности, состояние монумента, список принятых мер.

Нойманн убедительно изобразил понимание, но Людвиг потребовал пояснений:

– Материалы…

– Материалы занесёшь в гостиницу. У меня через час встреча со вторым секретарём, наверняка позовёт обедать. Так что остаток дня каждый сам по себе. Протоколы допроса с актами полиграфа мне на стол.

– Может, сразу к Первому? Дело резонансное… – Людвиг кивнул в сторону опрокинутого монумента.

Роман тяжело вздохнул и вместо ответа уставился Людвигу в переносицу.

– Мне только уточнить… – опустил глаза Людвиг: – Почему думаешь, что вандал окажется среди рекрутов? Он же, вражина, наверняка на дно уйдёт, затаится.

– Нет. Вандал не для того пакость делал, чтобы таиться. Напротив, теперь его время. Он постарается быть в гуще событий. Так что бери автобус, две-три машины оперативников и шуруй по списку. Чтоб сдвинуть такую глыбу, нужна приметная сила. Вандал на учёте… он обязательно должен быть на учёте. В противном случае поднимем вопрос о ротозействе местных товарищей на Пленуме республики!

Нойманн задумчиво изучал записи в блокноте, делая вид, что не слышит.

– …Задачу уродам поставишь после того, как всех соберёшь. Не забудь включить камеры. Каждую рожу крупным планом! В порядке изучения реакции на сообщение о поваленном памятнике.

– Дирижабль! – воскликнул Алфонза. – Это мог быть дирижабль! Заблудился в тумане и столкнул вождя с постамента.

– Две тысячи тонн, – напомнил Людвиг. – Где следы крушения? Где вообще хоть какие-нибудь следы?!

Роман присмотрелся к постаменту – золотая надпись показалась чересчур длинной. Не веря глазам, двинулся к пьедесталу. Помощники, зашуршав плащами, пошли следом.

– Вот они, твои «следы», – сказал Роман, не оборачиваясь. – Читайте, мать вашу…

Он потянулся ладонями к поверхности куба. Композит был «тёплым», но не «горячим». Над первой буквой, написанной ядовито-жёлтой краской, излучение показалось менее интенсивным.

На опустевшем постаменте с погнутыми обломками арматуры значилось: «ЕЛЕНИН».

* * *

Желания имеют свойство исполняться в самый неподходящий момент и самым отвратительным способом. Ведь только вчера мечтал о громком деле. Чтоб на контроль ЦК… чтоб в самой Москве знали! Допрыгался! Домечтался. Памятник подняли, но лицо вождю не умыли и кепку не поправили – берет какой-то, а не кепка. Руку приделали с той же поспешностью: позабыв очистить от грязи.

Фотографию неумытого и нечистого на руку вождя отправить в столицу Роман не решился. Ограничился скупым отчётом: «Последствия вандализма ликвидированы, веду расследование». Из метрополии пока не тормошили – были заняты подготовкой к Параду. Выволочку за грязь на лице Партии Нойманн уже получил: в ногах валялся, обещал завтра с утра всё доделать. Сделает, куда денется… не это тревожило инструктора.

Не это.

Изучив видеозаписи задержанных кинетиков, Роман не нашёл характерных признаков агрессии и удовлетворения. Никто из уродов не полагал «дело сделанным» и «задачу решённой». Так или иначе, недовольными были все, и полиграф подтвердил это – деструктивная асоциальная публика. Но лжи не было: подвижники монумент не валили, хотя идея им понравилась.

«Надо было этим же автобусом в ЛТП их отправить, а не по домам развозить, – с ожесточением подумал Роман, – Неблагодарные! Кем бы они были, если бы не наша бескорыстная помощь!»

Он вышел из-за стола и выглянул в окно: редкие фонари скупо освещали улицы. Дома стояли тёмные, неприветливые. Они будто чувствовали близость края пропасти: в Москве горячих голов хватало – не так давно города сносили и без расследования инструкторов ЦК. Не зря первый секретарь эвакуировался вместе с семьёй. Да и Второй наверняка ночует в убежище, а не в своём особняке на проспекте Дзержинского.

«Тоже мне проспект, танки не разъедутся… – усмехнулся Роман. – Дыра дырой! Какого чёрта валить памятник здесь, во Франкфурте? Почему не в Париже? Не в Лондоне? Почему именно этот монумент? Мало ли „Лениных”? В первые десятилетия объединённой Европы памятников ставилось немерено. Чем-то надо было занять население. Не за спасибо же отдавать гуманитарную помощь? Теперь-то, конечно, отъевшись на советских харчах, контра поднимает голову…»

Неожиданно он понял, что голоден. Посмотрел на часы: половина первого ночи. Плотно пообедав у Второго, Роман пропустил положенный номенклатуре бесплатный ужин.

Он вернулся к столу и зорко окинул взглядом документы: протоколы, рапорты, видеокассеты.

«Вредитель кто-то из них. Нечего и думать расширять круг поисков. Не поймут ни там, ни здесь. Вандал прекрасно владеет лицом и убедительно врёт. Он даже сумел обмануть детектор лжи. Неслыханно, конечно, но не зря же говорят: одного из миллиона и килобэр не берёт. Если предположить, что преступник действовал по заказу, то он вполне мог внушить себе невиновность – виноваты Заказчики. А в Заказчиках у нас будут сытые американцы… жрать охота. Так. Симпатии к Америке проявили пятеро телекинетиков. Для того и придумывали косвенные вопросы…»

Роман неспешно рассортировал документы, придвинув ближе личные дела вероятных подрывных элементов.

«Увлечения, – читал он, перебирая папки, – судомоделизм, новейшая история Европы, атомная энергетика, кулинария, поэзия…»

Новейшая история и поэзия – излюбленные темы диссидентов, но – кулинария?

Инструктор представил шкварчащие на сковородке котлеты под сизым чесночным дымком и выключил видеомагнитофон.

* * *

Буфет встретил приятными запахами кофе и свежей выпечки. Роман заказал пельмени, бутерброды с красной икрой и литровый фужер вина.

На столе, укрытом выглаженной белой скатертью, стояла корзинка с нарезанным калачом. По привычке провёл ладонью – чисто! – и, не в силах сдерживаться, надкусил ломоть хлеба.

– Проголодались, инструктор?

К столу уверенно присаживалась девушка.

– Не возражаете? Меня зовут Вилорика, завотделом пропаганды.

– Вилорика?

– Можете просто Вил.

Роман присмотрелся: в приятном полумраке лицо девушки казалось нежным, почти детским.

– Вам уже сообщили, что на ближайшем Бюро вопрос о вашем пребывании в рядах Партии будет рассматриваться вместе с делом Нойманна?

– Да, – непринуждённо кивнула Вил, – персоналку назначили на десятое число.

Буфетчица принесла тарелки. Перед Вилорикой тоже поставили еду: оладьи, сметану, чай.

– Не спится?

– Готовлюсь, – Вилорика пожала плечами. – С работы пока не сняли, а Парад не только на Красной площади.

Но Роман её уже не слышал. Еда была чистой и вкусной. В фужере оказалось саперави. Приятный сюрприз, конечно. Вглядываясь сквозь густое тёмно-гранатовое содержимое бокала, Роман подумал о строгих горах и ласковых долинах, о самом спокойном и уютном месте в мире.

«Я вернусь к тебе, Телави, – привычно пообещал себе инструктор. – Город моей юности, город первой любви…»

– А я вас знаю, – напомнила о себе Вил. – Вы – Роман Белов, пилот вертолёта, который вывез комиссию ЦК из приговорённого Цюриха.

Он сделал изрядный глоток вина и заметил:

– Я не люблю об этом вспоминать.

– Об этом никто не любит вспоминать. Непримечательная акция устрашения – всего двадцать тысяч народа, зато самые большие потери партийной элиты.

– Для Партии все равны.

– Разумеется, – согласилась Вил. – Два здания в ста метрах друг от друга. На крыше детского сада – насмерть перепуганная женщина с тремя десятками зарёванных малышей. На крыше горкома – восемь партийных чиновников… Вам за эту операцию дали орден и Звезду Героя. Наверное, именно за беспристрастность в решении вопроса «кого спасать».

«Пора менять тему», – решил Роман:

– Вилорика – нечастое имя в этих краях?

– Почему же? Вилена, Владлена, Лена… от имени вождя.

– Вилорика?

– Владимир Ильич Ленин – Освободитель Рабочих и Крестьян. Кстати, говорят, рухнувшего освободителя уже подняли. Как продвигаются поиски вандалов?

– Вилорика… – неопределённо повторил Роман.

У него всё сильнее кружилась голова. Эмоциональная окраска слов Вилорики казалась враждебной и выводила из равновесия.

«Опять Второй? – подумал Роман. – Выбор вина – его рук дело. А на десерт – женщина и партийная ересь как острая приправа к неуставным отношениям. Завотделом? Тем более. Партии нужны крепкие, здоровые пионеры!»

Он протянул руку к поблёскивающему кулону девушки.

Вил не отстранилась, напротив, наклонилась ближе, чтоб ему было удобнее рассмотреть показания индикатора дозы облучения. В нескромном декольте всколыхнулась тяжёлая грудь.

«Зелёный, с двумя красными рисками, – разглядел Роман, – Два прохода за Периметр. За что и получила заворга».

Вил едва заметно тряхнула волосами, и облако нежных ароматов окутало инструктора. «Поэтому она села слева, а не напротив, – догадался Роман, – С той стороны работает вентилятор».

Запах духов таял на губах, казался осязаемым.

– Поднимемся ко мне в номер, – предложил Роман. – Своими глазами увидите продвижение поисков. Да и ваше персональное дело обсудим в неформальной обстановке.

Он допил вино, поднялся из-за стола и на подгибающихся ногах подошёл к буфету.

– Девять шестьдесят две, – сказала буфетчица.

Роман протянул десятку и отмахнулся от мелочи – «сдачи не надо». Он взял под руку Вилорику, которая оказалась удивительно крепкой опорой, и направился к своим апартаментам.

Прежде чем провалиться в беспамятство, Роман ещё успел подумать, что показания личного индикатора Вилорики не соответствуют фактически принятой ею дозе: ладони ничуть не кололо и не грело от прикосновений к её коже. Приятная кожа. Гладкая, с восхитительным запахом. А потом – как одеялом накрыло. Тяжёлым ватным одеялом…

* * *

– Двое сбежали: Ульрих Нодель и Гейнрих Шварцмайер, – в трубке телефона голос Людвига казался спокойным, но Роман знал, что его помощник уже извёлся от желания броситься в погоню. – Соседи показали, что за обоими пришла машина. Ноделя забрали в два часа ночи, Шварцмайера около трёх.

– Возьми карту, проведи вектор от дома Ноделя к Шварцмайеру. Посмотри, что находится в том секторе пригорода. Кого направил на обыск?

– Краевое отделение КГБ.

– Молодец, – обрадовался расторопности помощника Роман. – Я заеду к бойцам, гляну, что они нарыли. Телефоны мозгляков выяснил?

– Да. В справочной.

– Я буду по одному из этих номеров.

Не прощаясь, он дал отбой и тут же набрал Второго:

– Доброе утро, Иван Афанасьевич.

– Доброе, Роман, как спалось?

– Вашими заботами. И за вино спасибо, и за ласку.

– Забота о молодёжи – вклад в спокойную пенсию.

– Машина нужна, Иван Афанасьевич.

– Ждёт у подъезда.

– И дирижабль…

– Эк хватил. А как насчёт тройки рысаков с бубенчиками?

– Нет, правда. Я отыскал вандалов. Вот только, подлецы, ночью сбежали. Хочу догнать.

– Убежали? – Голос в трубке посуровел. – Будет тебе дирижабль. Немедленно распоряжусь, чтоб готовили. Но ещё «не», инструктор? Что думаешь?

– «Не», – успокоил Второго Роман. – За шалости Партия бьёт, но не убивает.

Положив трубку, он несколько минут сидел в кресле, постукивая по телефонному аппарату пальцами. Потом придвинулся к столу.

Ульрих Нодель и Гейнрих Шварцмайер. Любитель истории и фанат ядерной физики. Что этих людей связывает? Зачем им валить памятник? Улли и Гейнц, культурные, умные люди…

Из радиоточки послышалась мелодия «Расцветали яблони и груши…».

«Эти культурные люди строили освенцимы», – подумал Роман и набрал справочную гостиницы.

– Напомните имя-фамилию завотделом пропаганды франкфуртского крайкома.

– Вилорика Мартова.

Роман почувствовал невероятное облегчение: «Что-то фантазия разыгралась…»

Он вышел из номера, запер дверь и оставил ключи у дежурной по этажу.

Удобно устроившись на заднем сиденье «Волги», Роман передал водителю листок с адресами и распорядился: