Текст книги "Ржавая Хонда (сборник)"

НЕВОЛЬНИКИ ТРАВЫ

Мне нравится, когда её вызывают. Тесное платье без единой складочки плотно прилегает к спине, тёмные волосы маслено отсвечивают неоном и сиберикой. Всё, что ниже поясницы, скрыто завалами книг и тетрадей зубрилы Аркадика. В моей прежней школе Аркадик давно бы зарёкся приносить с собой столько макулатуры, но здесь я новичок и, прежде чем заявлять права, предпочитаю присматриваться и прислушиваться.

Класс особо продвинутых в интернате для особо одарённых… ботаны из ботанов, если в трёх словах. Как меня в эту богему угораздило – лучше не спрашивайте. А если шибко интересно, справьтесь в моём родном отделении милиции. Самому рассказывать в лом.

А вот Ленку со спины разглядывать в удовольствие. Спереди, конечно, тоже есть на что посмотреть, только спереди глядеть не разбежишься. Та ещё штучка! Голубые глаза, вишнёвые губы. Подбородок выдаёт упрямство и породу. Ещё бы, голицынских кровей! Это я у неё в ЖЖ вычитал. Может, и врёт, но складно. Чего не скажешь об уроке. Судя по всему, ответа на вопрос мучилки Лена не знает.

– Вчера допоздна лабораторку по гидравлике делали, Вера Михайловна, – доносится её жалобный голосок.

И что бы она дальше ни сказала, чувствую, знаю, если налаживать мосты, то сейчас, немедля, сию минуту. Признание, что на другие предметы школяр тратит больше времени, чем предусмотрено программой, действует на препода как пинок на добермана.

Шумно выдохнув, начинаю подъём. Коленями цепляю столешницу парты, а когда выпрямляюсь, бьюсь головой о полку с наглядным пособием. Звон чашечек Петри с любовно разложенными образцами штаммов и культур вынуждает Веру Михайловну сделать несколько торопливых шагов мне навстречу. Она спотыкается о чей-то портфель, едва не падает.

Класс сдержанным гулом встречает неловкость преподавателя.

У нас бы гоготали не таясь, в голос, до дребезга стекла в прохудившихся рамах.

– Мы говорили о направляющей силе эволюции, – напоминает Вера Михайловна. – Ты хочешь что-то сказать, Антон?

Оглядываю притихший класс.

Похоже, они никогда не были в цирке. Пришло время восполнить этот пробел.

– Трава, – отвечаю глухо, с напускной неохотой.

На самом деле, задача решена: Ленка тихонько опускается на место и оборачивается ко мне. Она раскусила мою игру. В её глазах – признательность и удивление. Спешу закрепить успех:

– Если отбросить предрассудки антропоцентризма, то вынуждающей силой эволюции человека является трава.

Тишина. Отличник Вован, Ленкин приятель, даже рот открыл.

– Почему трава? – ласково спрашивает мучитель. – Какими рычагами или механизмами обладает трава, чтобы вмешиваться в эволюцию человека?

– Голод. – Вот так, сдержанно и ёмко. Но понимаю, что пояснения неизбежны: – Сами посудите, вся история человечества – это прогресс растениеводства. Даже сегодня больше половины активного населения занимается зерном: хлеб, спирт, животноводство. История голоцена даёт ещё более очевидное подтверждение. Трава – это вид, который в результате доминирования человека выиграл больше самого человека. Люди выбиваются из сил, из года в год расширяя ареал зерновых. Человек – раб травы. Говоря об эволюции, главный вопрос – кому это выгодно? Ответ очевиден – траве.

Класс одобрительно зашумел. Приятно. Наши-то дебилы только «голоцен» и сумели бы разобрать. А эти улыбаются не словам – контексту. Кто-то даже смеётся. Не много же им нужно для счастья. Меня вот, например, занимает совсем другой вопрос: если платье на Ленкиной спине без единой складки, где прячутся шлейки лифчика? Грудь у неё замечательная, а тара к этому сокровищу незаметна.

Вера Михайловна вспорхнула на подиум и уселась за свой стол:

– Ниспровергатели основ! Молодое племя! – Она одарила меня недобрым взглядом. – Тогда скажи нам, Антон, как укладывается в твою концепцию осеннее уничтожение посевов? Если трава управляет человеком, почему позволяет себя кушать? Почему терпит геноцид?

– Но мы же не знаем её мотивов? – картинно пожимаю плечами, купаясь в тёплых Ленкиных глазах. – Может, жизненный цикл травы в том и состоит, чтобы быть посеянной, выращенной и по созревании единовременно убитой. И то, что нам кажется тотальным истреблением, на самом деле воля планировщика заданий: фермеры, как повивальные бабки, трясутся над всходами, поливают и удобряют их, защищают от болезней и вредителей. А когда приходит срок, освобождают площади для новой генерации. С этой точки зрения конечный продукт – зерно – подобен куску сахара, которым дрессировщик кормит собачку, чтобы та послушно выполняла команды.

Кто-то восхищённо цокнул языком, кто-то присвистнул, а Ленка… Ленка даже хлопнула в ладоши!

– Что ж, неплохо, – одобрила Вера Михайловна. – Тебе остаётся только экспериментально доказать несостоятельность своей концепции. Опыт – критерий истины. Как будем опровергать твою теорию?

В классе оживление: пересуды, возгласы, жесты. Ещё бы, камень брошен, время валять дурака. Мне давно пора заткнуться, но Ленка всё ещё смотрит, и меня «несёт»:

– Почему «несостоятельность»? Очень хорошая концепция. И многое объясняет.

– Но ты же не веришь в эту чушь?

Она смотрит на меня с восторгом и ужасом. Так смотрят на крокодила, который только что на глазах у изумлённой публики перекусил железнодорожную шпалу, и каждый радуется, что это была чужая деревяшка, а не его нога.

– «И назовут они чушью то, что разумом своим не объемлют». Флора – это пришельцы из космоса. Прилетели на нашу планету, сражаясь и убивая друг друга. Миллионы лет деревья воевали с травой, но на Земле трава победила: модифицировала приматов и создала абсолютное экологическое оружие – человека, который запрограммирован на уничтожение лесов и выращивание травы.

Выставленной перед собой ладонью мучилка просит меня сесть и закрыть рот. О Ленке она давно забыла. Оглаживает взором стены, увешанные портретами бородатых авторитетов, и натужно размышляет, как быть и что дальше делать.

– Растения не могут быть пришельцами, – тянет резину мучитель биологии. Но нет у меня к ней жалости. Спасти её может только звонок. – Хотя бы по той причине, что растения – полноценные участники биоценоза. Растения вдыхают углекислый газ и выдыхают кислород. Зелёные лёгкие планеты.

– Ничего подобного! – кричу с места. – Ни разу не вдыхают и чёрта с два что-то выдыхают. Выдумки это всё! Суеверия.

Вижу, как озаряется её взгляд. Ей кажется, что она придумала, как сохранить лицо и основные догматы своей науки.

– Насколько я помню, Чеканов, тебя в интернат пригласили в связи с твоим изобретением тлеющего динамита?

Мне очень хочется рассмеяться, но я, скромно потупившись, киваю. Моё открытие только что обозвали изобретением! О, как я ненавижу мучителей своих…

– Тогда тебе не составит труда вот здесь, на этом столе, разместить несколько автоклавов с искусственной атмосферой. Пусть в них полгода, до самых выпускных экзаменов, будут развиваться растения. А по окончании эксперимента мы сравним их рост и получим точные представления о дыхании «пришельцев из космоса».

Класс одобрительно загудел.

– Справишься? – настаивал мучитель.

В таких ситуациях мне часто советовали сдавать назад и прикидываться дауном. Мол, пошутил, бес попутал, был малость нетрезв и зело обкурен.

Но Ленка! Она смотрела на меня!

Её глаза сияли. Кого не радует такой коннект, пусть первым выключит компьютер.

– Никаких проблем, – бросаю в омут, как в мармелад печенье: небрежно, но с предвкушением. – Только уточните растения и составы газовых сред.

Вера Михайловна критически оглядывает стол, прикидывая какую его часть пожертвовать науке.

– Возьмёшь из оранжереи горшки плектрантуса. Скажем, по два растения на каждую атмосферу. Из газов пусть будет азот, углекислота и что-нибудь инертное. Обязательно укажи методику измерения количества продуцента – кислорода… Ты записывай, записывай…

Ленка отвернулась, и я тут же потерял интерес к словам мучителя. Надо же – «продуцента»… Не будет никакого продуцента. Суеверия – вот продуценты ваших лженаучных мучений!

Беру карандаш, открываю тетрадку и на чистой странице рисую Ленкино лицо: вздёрнутый носик, огромные глаза, аккуратная чёлочка над тонкими бровями, плавные линии чуть тяжеловатого подбородка. А фоном – бескрайнее поле пшеницы: колосок к колоску на переднем плане – и солнце с легкомысленным облачком на заднем.

Знатная у меня рабочая тетрадь! Сам сделал. Сотня страниц, прошитых серебряной ниткой. А на обложке оттеснил: ПАВЛОВ. Не только в знак уважения к политической честности учёного, но и на предмет симпатий со стороны мучителя биологии. Тетрадь по математике гордо именуется «Нильс Хенрик Абель». По физике – «апостол Бонайути»… впрочем, с Бонайути я, кажется, перемудрил.

Ох и падки мучителя на дешёвые понты!

Карандаш короткими штрихами инкрустирует бумагу щербатым, иззубренным растениями горизонтом. Но едва пшеничное поле оживает волной под порывом далёкого ветра, звучит звонок к перемене. Опять ложь и враки! Меня-то звонок не обманет – школьные переменки меняют характер мучений, но не их суть.

* * *

– Вот он, мой верный Галахад!

Столовка. Звон посуды, басовитый гомон старшеклассников и всплески возгласов малышни. Вместо привычного мне запаха палёного масла и сбежавшего молока – ароматы дорогого кофе и свежей выпечки.

Ленка приветливо показывает на пустой стул рядом с собой. Мимо не прохожу, осторожно ставлю поднос и присаживаюсь. Тетрадь по биологии будто невзначай кладу неподалеку от корзинки с тонко нарезанным хлебом. В школе, откуда я родом, хлеб давно бы разметали по карманам, а корзинку запустили кому-то в голову. Но здесь всё не так. Дикари!

– Мне больше по душе Тахир, – отвечаю с достоинством, но скромно.

– Почему «тахир»? – в недоумении морщит лоб Вован. – А! Понял: Антон – Тошка – Тоха – Тахир… Да?

– Нет. Это турецкий дастан. Запиши, потом в Инете глянешь, как народ раньше развлекался.

– Да уж, в школу небось не ходили, на лабораторки время не тратили.

Вован всё ещё пытается удержать инициативу, но ему мешает Аркадик:

– Как будешь строить автоклавы? Могу помочь.

С первого дня я понял, что мученичество для местной публики – дело святое, возвышенное и благородное. При другом раскладе я бы послал Аркадика так далеко, чтоб неделю искали. Но Ленка рядом. Её дыхание обжигает щеку и ухо.

Поэтому к дурацкому вопросу отношусь как к голевому пасу – с благодарностью:

– Накуплю в хозмаге трёхлитровых банок и мисок. Наполню банку водой, переверну, засуну внутрь горшок с растением, а потом газом вытесню воду. Банка с растением стоит в миске, а вода играет роль затвора и удерживается атмосферным давлением. Внутри каждой банки – свой газ. Плюс два растения оставлю на воздухе, в качестве контрольных образцов…

– А газ где возьмёшь? – хмуро интересуется Вован.

Видно, осознал необратимость потери лидерства, теперь хочет остаться в пелетоне.

– Азот – на шиномонтаже, углекислоту у сварщиков, гелий куплю у оформителей, которые праздники летающими шариками украшают.

– Выход кислорода по уровню воды будешь определять? – спрашивает Ленка.

– А как иначе? – перебивает её Вован. Так и хочется дать ему в глаз. – По молярности. Когда углекислота начнёт замещаться кислородом, уровень воды повысится, а вот как с азотом быть – непонятно. Молярная масса примерно одинаковая. Понижение будет трудно уловить.

– Зато с гелием никаких проблем, – важно кивает Аркадик. – Уровень заметно понизится…

– Уровень не изменится, – решительно пресекаю самопроизвольное зарождение мифов. – Растениям плевать на атмосферу.

– Пробовал? – бледнеет Аркадик.

– А зачем тебе был нужен тлеющий динамит? – улыбается мне Ленка.

– Хотел, чтоб мучитель физкультуры на стуле в спортзале полетал.

– «Мучитель»?

– И как, полетел?

– Полетел бы! Обязательно бы полетел, если б не милиция. Кто ж знал, что бюксы с нитратом аммония считаны? На арифметике погорел!

– Весь этот девайс: банки-миски – возьми лучше в лаборатории, – советует Вован. – И газы у них попроси. Зачем тратить интернатскую стипендию?

Неожиданно вспоминаю, что уже неделю не менял носки. С опаской принюхиваюсь, но слышу только гречневую кашу.

Надо будет взять на заметку. Гигиена – непоследнее дело, когда интересуешься девушками. Наверное, пора начинать бриться. И в прачечную наведываться чаще.

– Ешь! – смеётся Ленка. – Мы тебя замучили вопросами.

Вот тут я с ней полностью согласен. Нет в школе учения – мучение одно.

Тянусь за хлебом и отработанным движением роняю со стола тетрадь. Разумеется, она открывается на рисунке. Фокус проще некуда. Но какой эффект!

Ленка поднимает и ладошкой разглаживает лист. Аркадик привстаёт со стула, а Вован забыл о компоте.

Эх! Если бы она вот так, нежно и не спеша, провела рукой мне по затылку! Впрочем, идём верным курсом, товарищи. Теперь главное – сдерживать скорость.

Сосредотачиваюсь на еде, игнорируя редкие, но лестные реплики соседей по столу.

– Это ты?

Ленкин вопрос. Игнор неуместен.

– Нет, это ты! – отвечаю с набитым ртом, но вроде бы внятно. – Неужели мы так похожи?

– Это ты нарисовал?

– Это ты нарисовал? – эхом вторит ей чёрствый мужской голос.

Чёрная рука берёт тетрадь, и мои соседи смотрят мне за спину.

Не понравилась мне эта рука. Узловатая, твёрдая, равнодушная. А ещё загорелая, с бляшечками мозолей на костяшках пальцев и причудливым узором вспученных вен.

Продолжаю есть, украдкой поглядывая на одноклассников.

Аркадик, напротив меня, встал из-за стола, но не уходит. Вован развернулся всем корпусом: во взгляде тревога и дерзость.

– Антон Чеканов? – спрашивают сзади, я молча киваю опустевшей тарелке. – ФСБ, пройдёмте с нами.

«С нами»? Выходит, их двое или больше? Не многовато ли чести для одного школьника?

– Никуда он с вами не пойдёт, – говорит Аркадик. – Это интернат, и у нас через минуту урок.

– В кабинет директора, – снисходительно поясняет другой голос. – А вам, ребята, и в самом деле пора на уроки.

– Ничего, – спокойно отвечает Вован, поднимаясь. – Мы вас проведём, чтоб не заблудились.

Я в шоке от их заступничества.

Теперь мне мучительно стыдно за своё высокомерие и гордыню.

– Тетрадку верните, – тихо сказала Ленка. – Это моя тетрадка.

– Тетрадь не ваша, и она нам нужна. Пойдём, Чеканов, ты же умный парень. Сам должен понимать, просто так мы не приезжаем.

Разумеется. «Сколько верёвочке ни виться…»

Допиваю компот, поднимаюсь со стула, оборачиваюсь.

Двое. В одинаково невыразительных тёмных костюмах.

Глупо спорить. Уж если они мимо охраны прошли, то и вынести меня из интерната сумеют. Впрочем, кажется, в кабинет директора собирались?

* * *

Коридорами шли в полном молчании. Я терялся в догадках, что ФСБ от меня нужно. В интернате тише воды ниже травы. А прошлое, типа, простили… или нет?

Удовлетворение научного интереса вне стен академий – занятие хлопотное и непредсказуемое. Частенько бывает не до баланса сил добра и зла, особенно когда позарез нужен обогащённый уран – полкило, не больше… а ближайшая АЭС всего-то в пяти километрах за речкой.

Как и ожидалось, моих защитников к директору не пустили. Сергей Иванович, сурово сдвинув брови, только буркнул: «А вам чего? Ну-ка марш на занятия, через минуту звонок».

У Сергея Ивановича наблюдался гость. Что важная птица, было видно не только по вальяжности, с которой он развалился в кресле, но и по взгляду: уверенному и колючему. Ну ясно, кто в доме хозяин.

Один из моих провожатых вышел вперёд и подал «хозяину» тетрадь. Тот полистал и недовольно насупился.

– Извините, товарищ генерал, – провожатый открыл ему тетрадь на рисунке.

Ого! Генерал! Что же я такого натворил?!

Генерал только глянул и сразу выпрямился:

– Вы рисовали, молодой человек?

Глупо упираться.

– И чё?

За спиной лёгкое движение, как если бы кто-то всплеснул руками. А вот не буду я ему говорить «товарищ генерал». Не буду, и всё!

Генерал, будто подслушав мои мысли, покачал головой. Этого движения оказалось достаточно, чтобы директор и мои провожатые вышли из кабинета.

Он достал из внутреннего кармана портсигар, вынул сигарету и несколько минут катал её между пальцев. Потом, так и не решившись закурить, вернул сигарету и портсигар обратно.

– Антон Чеканов?

Привычный вопрос. Привычный кивок. Мне уже ясно, что речь пойдёт не о моём безнадзорном детстве.

– Хочу показать тебе одну фотографию, – он вылавливает из недр пиджака смартфон с огромным экраном, неспешно тычет пальцами кнопки и небрежно бросает дорогую игрушку мне в руки: – Сравни со своим рисунком.

На экране – частокол невообразимо огромного сооружения. Трёхэтажное здание на горизонте позволяет оценить масштаб. Что здесь может быть общего с нежным личиком Елены?

Через секунду понимаю, что смотрю не туда.

Затаив дыхание, рассматриваю конструкцию.

– Многолучевая резонансная фазированная антенна под Салехардом, – пояснил генерал. – Похоже, правда?

Не сказал бы, что идентичность полная, но сходство с колосками пшеницы поразительное.

– И?

– Если бить не будут, можно и наглеть? – Генерал ухмыльнулся, разглядывая меня, молодого и борзого. – Это ты мне скажи «и чё?». Твоей теории космического происхождения растений уже полсотни лет… Да-да! Конечно, слушаем! А как же ты хотел – на ваших уроках мелькает немало дельных мыслей. Слушаем, пишем… А когда нужно, и приезжаем. Вот как сейчас, к примеру. Наши спутники ловят устойчивые передачи, периодичность которых совпадает с циклами сельхозработ. Вот я и приехал спросить: что дальше? Предположим, ты прав во всём. Трава – это фазированная решётка пришельцев, которую мы, люди, запрограммированы выращивать из года в год на протяжении тысячелетий. Что теперь делать с этим открытием?

Смотрю в его бешеные глаза под выгоревшими ресницами и чувствую, как просыпается моё хулиганское прошлое.

– А хорошо бы их увидеть.

– Кого?

– Наших программеров. Что, если посшибать колоскам усики? Технически это несложно. Никакого ущерба зерну, зато поля умолкнут. Планировщику заданий это вряд ли понравится.

Он вновь достаёт свою измочаленную сигарету. Хмурится. Не понимает.

– Если удалить всем колоскам усики, передача, наверное, не пойдёт. А прилетать кому-то зачем?..

Но мне уже нет нужды что-то пояснять. Вижу, как светлеет его лицо. Морщины складываются во что-то похожее на улыбку. Почему-то вспоминаю перекошенное от ярости лицо дяди Толи, когда я без разрешения подключился к его роутеру.

– Все возвращаются к девайсу своему.

– Не все, – кривится как от зубной боли генерал. – И не всегда.

Не знаю, что он там припомнил, но успокаивать его как-то не хочется. Демонстративно тяжело вздыхаю и переминаюсь с ноги на ногу.

– Ты бы постригся, – недоволен моим внешним видом генерал. – И бриться давно пора.

– Я как раз думал над этим вопросом, когда ваши нукеры подошли.

– Умный, да?

– Ну раз вы здесь…

Генерал провожает меня в приёмную и разрешает идти. Идти? Я бегу со всех ног! Меня ждут тёплые голубые глаза, рядом с которыми я готов мучиться вечно…

ВЗРОСЛЫЕ ИГРЫ

О падении коптера Нисон сообщил во втором часу ночи, но выезд отложил до рассвета: многие из постановлений основателей оставались в силе, в том числе и запрет на полевые работы в тёмное время суток.

Терентий сочувствовал нежеланию бригадира ссориться с магистратом, но спать на жёсткой седушке рыдвана отказался, попросился к вахтенным в каптёрку и вытянулся на обитой мягкой, пружинистой кожей ламантина скамье. Запах океана успокаивал и баюкал. Подложив под правую щеку ладони, Терентий быстро уснул и был очень недоволен, когда, как ему показалось через мгновение, его поставили на ноги и провели к машине. Но окончательно он проснулся только глубоко в поле.

В лучах восходящего Хорта пшеница отсвечивала сталью. Восточный горизонт был чист, светило на локоть поднялось над равниной и ласкало теплом посевы. Невесомые пряди ночного тумана, заплутавшие среди бесчисленных побегов, истончались и таяли. Высоко в небе, почти в зените, можно было разглядеть белые паруса стервятников, безуспешно высматривающих падаль на бескрайних нивах колонистов.

День обещал быть сухим и жарким.

«На обратном пути натянем тент», – подумал Терентий и обратился к Нисону:

– Что за спешка? Могли выехать и после завтрака.

Бригадир промолчал, будто раздумывая: стоит ли отвечать, но Терентия неожиданно поддержал Влас:

– Робот упал рядом с Кордонкой, – крикнул он из кабины. – Были бы проблемы, местные давно бы пожаловались.

– В том-то и дело, что не жаловались, – неохотно отозвался Нисон. – Если бы из станицы звонили, мы бы позавтракали.

«Непростая тема, – согласился с бригадиром Терентий. – Мародёрство окраин давно не диковинка, а магистрат на произвол крестьян закрывает глаза. Три четверти населения отправили на новые острова. Выбор невелик: или приучать к порядку, или уборка. Но если приедем к разобранному коптеру, получится дурацкая ситуация: поднять в воздух мы его не сможем, а оставить – значит попрощаться с ним навсегда. Разве что вывезти… нет. Везти пять тонн железа не на чём. Да и как их погрузишь – пять тонн?!»

В подтверждение его мыслям рыдван крепко тряхнуло. Грунтовка почти всюду была гладко укатана, но в этом месте, видно, в непогоду разворачивался трактор.

Терентий с беспокойством глянул на небо: до проливных дождей оставалось две недели, но мало ли? Если хлынет, выбираться придётся пешком. Сомнительное удовольствие.

– Не пойму, – подал голос Геннадий. – Что здесь делал робот? Мы же не травим пшеницу перед уборочной?

Рыдван вновь затрясло, и последнее слово переломилось на кусочки: стажёр комично заойкал. Терентий улыбнулся, а из кабины послышался смешок Сары.

– Через час доедем до бахчевых, – пояснил Нисон. – Там коптер и лежит. Ночью полоскал мучницу…

– А Кордонка где? – не унимался Геннадий. – Они-то ногами идут. И, надо думать, тоже восхода дожидались.

Нисон сверился с картой и вытянул руку:

– Станица в той стороне, стажёр. Три-пять километров. Геннадий поднялся с сидушки и выпрямился, вглядываясь в указанном направлении.

– Тебе стоит взглянуть, бригадир, – сказал он через минуту. Нисон немедленно поднялся и тут же хлопнул ладонью по кабине:

– Тормози, Влас.

Рыдван замедлил ход и остановился.

Бригадир подхватил бинокль и ловко взобрался на кабину. Стажёр поднялся следом, и Влас недовольно проворчал:

– Может, хотя бы по очереди? Крышу продавите. Терентию было интересно, что они там разглядели, но он решил не дразнить водителя и остался на месте. Хлопнув дверцей, из кабины вышла Сара.

– Я с другой стороны присяду, мальчики, – сказала она. – Чур, не подглядывать.

– Уж лучше под колесо, – буркнул Влас. – Безопаснее.

Она не ответила, – прошуршав зарослями, растворилась в литых колосьях. Бригадир со стажёром даже не пошевелились.

– Ну, что там? – не выдержал Терентий.

Нисон передал Геннадию бинокль и осторожно спустился в кузов:

– Поднимайся, увидишь.

Терентий вылез и осмотрелся: над полем дрожало марево, а вдалеке белели ровные ряды аккуратных домиков под сиреневыми крышами. Не заметив ничего примечательного, он рассеянно мазнул взглядом по голубым ледникам далёкой горной гряды. Стажёр толкнул локтем, сунул в руки бинокль и указал пальцем направление.

Только тогда Терентий обратил внимание на проплешины в поле. Будто гигант прошёлся по растениям: бесконечные волны колышущейся под слабым ветерком пшеницы в нескольких местах прерывались неподвижными кругами. Колосья сверкающими дугами гнулись к центру. Отрегулировав увеличение, Терентий на одном из стеблей разглядел капельки подрагивающей росы, будто побег изо всех сил старался, но не мог выпрямиться.

– Пойдём посмотрим? – спросил он Нисона, вернувшись на своё место.

Геннадий тоже спустился в кузов, зато наверх взобралась Сара. Влас крякнул и вышел из машины. Было видно, с каким удовольствием он любуется ногами своей жены.

– Нет, – отрезал Нисон. – К винтокрылу нужно добраться раньше местных. Хорошо, что стажёр круги заметил. Теперь не нужно ломать голову, почему упал коптер.

«Половина падений связана с микропорывами, – подумал Терентий. – Неприятная особенность местной атмосферы. На этой планете никогда не будет авиации. Предсказать или предвидеть микропорыв невозможно. Его разрушительная сила – последнее, что почувствует человек перед смертью».

* * *

Они опоздали. Местные, десяток мосластых особей, сгрудились вокруг упавшего коптера. Кто-то из мародёров обернулся на шум подъезжающего автомобиля, но остальные спокойно продолжили возню над рухнувшим опрыскивателем.

Нисона не смутило численное превосходство противника. Он включил мегафон на полную мощность и рявкнул:

– Бросили, что в руках, и отошли от робота.

Эта мера произвела впечатление. Мощность звука и решительность в голосе возымели действие: человек пять метнулись к лесополосе и скрылись в тени деревьев. Оставшиеся, пусть и неохотно, но отошли от коптера.

– Я сказал: бросили, что в руках, – повторил Нисон, прыгая с кузова. – Впрочем, можете оставить себе, если под трибунал охота.

Терентий обратил внимание, что и без усилителя голос бригадира звучал убедительно и веско. Подошёл Геннадий, Влас… молчанием фермеров воспользовалась Сара:

– Ребята, вы чё? Разберёте на хрен коптеры, чем будем опрыскивать? Черепашка, травник, коровка, мучница… без химии по осени только солому соберём. На завтра планировалась десикация вашего рапса. С лейками по рядкам пойдёте? Если ни мозгов, ни совести, может, со старостой посоветуетесь?

К немалому облегчению Терентия, ещё двое фермеров тихо отошли к посадке. Теперь численный перевес был на стороне рембригады, но оставшаяся троица выглядела внушительно и грозно: дочерна загорелые близнецы казались выше ремонтников на голову и вдвое шире в плечах.

– В чём дело? – осведомился Нисон. – Если не знаете, что делать, не делайте ничего. А нам нужно чинить опрыскиватель, чтобы коренная ботаника не погубила ваш урожай. И вообще, молчать лучше в тенёчке. Здоровью зело способствует.

– Ты не умничай, – глухо сказал один из крепышей. – Метизы не для дверей уборных собираем. Болты и гайки база с весны притормаживает. Легко быть умным, когда прямые поставки с орбиты.

Он умолк, и Терентий уже через секунду не мог с уверенностью сказать, кто из близнецов нарушил молчание, настолько они были похожими. Пошёл его третий год на Хорте, но к этой особенности колонии он всё ещё не привык.

– Понятно, что «тормозит», – кивнул Нисон. – Поддерживаем соседей с архипелага. Теперь это оправдание мародёрству?

– А что делать? – запальчиво крикнули из лесополосы. – Нет у нас запчастей к технике!

– Это не нашего ума дело, парни, – повысив голос, сказал Нисон. – Моё дело чинить коптеры. Ваше – писать рапорт о неисправности и лузгать семечки, пока кладовщик не привезёт запчасти.

– А как зерно осыплется, будешь попрекать, что лузгали семечки, вместо того чтоб комбайн к уборке готовить?

– Я вижу, ты думаешь о будущем? – одобрительно усмехнулся бригадир. – Вот, когда я стану генералом колонии, а ты – старостой станицы, тогда и приходи, обсудим проблемы очередей и дефицита.

Терентия покоробило высокомерие бригадира. Но напоминание о том, что любой из выпускников колледжа мог дорасти до магистрата, в то время как станичнику выше старосты никогда не подняться, заметно убавило напряжение: каждый из присутствующих допускал возможность встречи через пять-десять лет в магистрате, куда станичники могли прийти только в качестве просителей.

– Мы справимся с вами, – облизнув губы, заявил тот, что стоял в центре. – А потом скажем, что вы на нас напали. Вас пятеро. Нам поверят.

– А если не справитесь? – вкрадчиво спросил Нисон. – Ни здоровья, ни гаек… и уважения в станице убавится. Нет?

– Ты так уверен в своих силах? – пренебрежительно сощурился станичник.

– Да, – просто ответил Нисон, – я абсолютно уверен в своих силах.

– Как же так: ты уверен, и я уверен. Твоя вера против моей. Как же без драки определить, чья возьмёт?

– По совести, – тихо сказал Терентий. – Кто поступает по совести, тот и возьмёт.

Повисло молчание. Спустя долгую минуту, когда Терентий уже начал подумывать, что сказал что-то лишнее, запретное, один из крепышей неожиданно сдался:

– Ну и чёрт с вами, – сказал он и бросил в пыль болты, которыми крепился импеллер к станине.

– Подавитесь своими железками, – расстроенно воскликнул его брат. – Пойдём, Стас, тут не с кем разговаривать.

– Это не «железо», – миролюбиво уточнил Терентий. – Титановый сплав. В кузне вы не сможете ни переточить, ни перековать. Для вас – бесполезный хлам.

– Много ты знаешь о нашей кузне, – зло ответил Стас.

– По инструментам вижу, – пожал плечами Терентий. – Шпильки откручивали плоскогубцами, значит, шестигранников у вас нет. А у нас всё под шестигранник. Эти конструкции нарочно так делали, чтобы запчасти машин не путались.

– Ну и глупо, – раздался насмешливый звонкий голос. – Взаимозаменяемость деталей сокращает простои техники.

– У тех, кто наглее, – парировал Терентий. – Будем соревноваться в растаскивании коллективного добра или стараться, чтобы всем хватило? Играем по-взрослому: кто первый, тот и прав?

Терентий досадовал на свою невнимательность: незнакомка подошла так тихо, что он не почувствовал её приближения. Судя по лицам товарищей, они были поражены не меньше.

Зато станичники вздохнули с облегчением.

– Привет, Леся, – поздоровался один из близнецов. – Ты-то зачем?

– Хочу попросить немного химии, – простодушно ответила она, опуская на лопасти арбузных листьев пустую пластиковую канистру. – Мулга поселился под крышей, боюсь за малышей. Поможете?

Терентий не сразу понял, что вопрос адресован его бригаде. А точнее, ему одному, поскольку он ближе всех стоял к девушке.

– Почему нет? – хрипло ответил он. – Только у нас гербицид, а не фумигант. Нашей химией тварь можно оглушить, но не убить. Кроме того, кожа мулга тоже ядовита. Специальные перчатки и особая осторожность…

– И что же мне делать? – всплеснула руками Леся. – Хоть из дому беги.

У неё было такое выражение лица, будто она прислушивается к своему голосу, а Терентий вдруг обратил внимание, насколько по-разному носят униформу мужчины и женщины колонии. У всех одинаковые шорты, жилетки. На ногах – сандалии. Но если парни выглядели неряшливо и дико, что в жилетках, что без них, то девушки всегда радовали глаз безупречными формами.

«Радом с такой женщиной не возникает сомнений, кто превратил обезьяну в человека», – вздохнул про себя Терентий и вдруг неожиданно понял, что совершенно бесстыдно пялится на её грудь. Он смутился и отвёл глаза.

– Тварь можно оглушить, а щель замуровать, – пришёл на выручку подошедший ближе Нисон. – Мулга – редкий зверь на архипелаге. Летает высоко и как гнездится – неизвестно.

– Будто о другой живности что-то известно, – хмуро сказал Стас. – Забаррикадировались горами и дальше побережья не суёмся.