Текст книги "Шулмусы"
Автор книги: Владимир Жуков
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)
VIII
Только к ДОСу машина подъехала, как выходящие из неё техники отдалённый гул моторов услышали.
– Двадцать вторые, – определил по звуку Фомин всезнающий.
– Две недели планируют пробыть, – добавил инженер отряда. – Рядом с нами будут стоять. Эскадрилья идёт целая.
Прилёт «ТУ-22» на любом аэродроме праздник, потому что самолёт этот бесценный поистине. Андрей Николаевич Туполев, в КБ которого этот шедевр создавался, именно на двадцать втором память о себе лётчикам оставил. Такой кондиционер кабины установил, который на спиртоводной смеси работает (50% на 50%). В авиационной среде жидкость эта шпагой называется. И если учесть, что её сливать можно практически после каждого лётного дня, то идея Туполева предельно ясной становится.
Как-то чиновники из Министерства обороны со звёздами соответствующими на плечах посоветовали Андрею Николаевичу заменить шпагу – жидкость для организма человеческого вполне приемлемую, неприятным и даже вредным чем, дабы уберечь авиаторов от соблазнов. Однако ответил им тогда генеральный конструктор с юмором: «Заменить можно, но только, извините, коньяком».
Потому, как только технический экипаж самолёта утром на стоянку прибыл и заметил рядом новенький, сияющий, остроносый ракетоносец, глаза у авиаторов загорелись. А когда следом за ним ещё добрый десяток килей выстроился, прямо обрадовались даже. Не успели они ещё сообразить толком, как же удочку закинуть гостям, начальник вещевого склада, гвардии прапорщик Кузьмин дивом полюбоваться на велосипеде приехал.
– Покажите, ребята!
– Всё, дорогой Иван Петрович. Наложило начальство на это дело запрет. Уже со стартешком по выговору схлопотали от старшего инженера полка, – развёл Шухов руками в стороны.
– Ну ребята! – взмолился завсклад. – Ну что вы как не свои, как чужие!
– Да не чужие, – вмешался Фомин, – а просто дело это серьёзное. Вчера особист приезжал, – соврал он, – и с каждого подписку взял: до приезда уфологов из Москвы даже не прикасаться к говнищу этому.
– А уфологи это кто, особисты такие? – спросил совсем заинтригованный вконец прапорщик.
– Вот темнота! – хлопнул в ладоши Фомин. – Уфологи – это учёные, которые занимаются изучением инопланетян. Люди из ведомства маршала Толубко.
Фамилия, произнесённая силовиком, до конца убедила прапорщика Кузьмина в том, что правду глаголит техник.
Про Толубко Кузьмину лучший друг его – заведующий лётной столовой Фёдор Павлович поведал, случайно разговор двух генералов подвыпивших слышавший. Говорили шишки крутые из ПВО, что поручили маршалу Толубко – командующему их – специальную службу создать по изучению НЛО (неопознанных летающих объектов), потому что те что-то в последнее время из далёких миров на Землю к нам зачастили. Короче, вспомнил прапорщик Кузьмин разговор с другом, и желание взглянуть на крошечный след инопланетной цивилизации прямо маниакальным стало:
– Ребята, хоть на секундочку! Ну хоть глазком одним! – взмолился завсклад.
– Рискуем мы головой, Петрович, – серьёзно Шухов сказал. – Тебе потешиться, а нам неприятности одни. Да и с особистами, сам понимаешь, как связываться.
– Согласен! – не унимался Кузьмин. – Только я хороший магарыч поставлю! Любой, какой запросите!
Чуток паузу выдержав для важности пущей, Шухов махнул рукой и определил:
– По пузырю спирта каждому.
Получалось добрых полведра. И хотя прапорщик Кузьмин опешил, однако торговаться не стал и согласился тут же. Должность свою доходную не пожелал позорить. Ведь о том, что Иван Петрович, на складе своём промышляя, имел намного больше, чем даже командир дивизии стратегической авиации, прекрасно знали все.
– Согласен! Каждому по пузырю! Только посуда ваша. На складе у меня труба с ней.
Шухов и Кузьмин по рукам ударили и всем экипажем след цивилизации внеземной пошли показывать. Как хранитель сокровища, Немцов шёл чинно и важно, стараясь как можно больше значимости персоне своей придать. А когда подошли к баллону, то торжественно поднял брезент над чудом, только так не проникало солнце чтобы. Как никак, а таки надобно беречь богатство.
Восхищению начальника вещевого склада предела не было. Он так серьёзно воспринял небесный дар, что практически не смеялся даже.
– И кто бы только подумать мог, – благоговея, вымолвил прапорщик, – что у инопланетян жопы квадратные. У нас круглые, а у них квадратные! Дела!
Довольный и даже слегка растроганный, прапорщик Кузьмин, взяв с собой прапорщика Абрикосова, на склад к себе ушёл, в руках велосипед ведя, и, не скупясь, под обрез наполнил два трёхлитровых самолётных термоса.
Не успел Абрикосов ещё жидкость огненную на стоянку к себе доставить, как от стоящего рядом «ТУ-22» туда сразу трое лётчиков двинулись. Один из них, капитан молодой и, видимо по гонору, комэска, поздоровавшись, сразу конкретный вопрос задал:
– Чудо ваше квадратное посмотреть хотим! Брешут про него товарищи или правда?
– Сущая правда, – Шухов ему отвечал. – Наше чудо – ваш магарыч.
– Да разве в магарыче дело? Нам в чужом краю некуда девать его. Так что, хоть весь попейте. Только имейте в виду, тары в помине нету. Тара короче, будет – будет и магарыч.
Хлопнув по рукам, Шухов повёл показывать экспонат первой группе гостей. Подошли к баллону, поднял брезент прапорщик Немцов и снова, как тореадор, стал взору прилетевших зрелище фантастическое представлять. Восторгу гостей границ не было. Ликовали и от души смеялись они, не вдаваясь в подробности совсем, откуда такое чудо взялось: от наших или же из космоса, скажем.
Так эскадрилья «ТУ-22-х» подружилась с экипажем «ТУ-95». Каждый день авиаторы друг к другу в гости ходили. Когда не летали, шпагой тешились и чудом любовались квадратным. Благо Немцов от души старался и микроклимат нужный под брезентом поддерживал – образцово экспонат сохранял. За время командировки добрый десяток бочек с подарком Туполева перетаскала команда Шухова домой, что совсем нешуточной поддержкой материальной было. Жидкая валюта – она и в Африке валюта, подороже золота иной раз. На Руси истина эта наиболее актуальна. Но пролетели две недели заветные, и лафа кончилась.
IX
Улетели раненьким утречком птицы счастья серебряные и память туполевскую с собой унесли. Благодаря трудам прапорщика Немцова богатство экипажа 85-го самолёта вида не потеряло и продолжало приносить плоды. Так втихаря по протекции заведующего вещевым складом показали экспонат и многим другим богатым посетителям: начвещу, начпроду, начфину и даже, нарушая режим доступа на секретный объект, заместителю районного комитета партии, хорошо с базовскими офицерами дружившему. Все, для кого брезент поднимали, по-царски одаривали техников, и те по самые не балуйся довольными были. Но недолго пожинали плоды авиаторы с кучки благодатной той. Очень скоро стала она чёткость очертаний терять и превратилась в нечто бесформенное и совершенно не пригодное к показу. Посещения клиентов постепенно сошли на нет, и жизнь на 85-м поспокойней стала. Что поделать. Время – оно и в Африке
время.
– Эх! И почему я, мерин, на 22-е служить не ушёл, когда на замену разнарядка приходила, – с грустью в голосе сказал Фомин. – Во, скажите пожалуйста, жизнь где!
– Хорошо там, где нас нет, – ответил силовику электрик новый. – Двенадцать лет в прошлом году схлопотал лётчик с 22-го из-под Киева. Наладил связь с официанткой и шпагу поставлял ей в кабак, а она вместо водки шуровала её. Погорели, короче, оба.
– Сдуру можно и хрен сломать, – проворчал грустно силовичок на то и движки расчехлять
полез.
Поскучнела жизнь на 85-м.
И вот однажды, в конце рабочей недели, в пятницу, после службы решили техники в гараже у Шухова собраться да шпаги запасённой попить немного. Только собрались входить туда, смотрят: мимо Волгин топает – пенсионер.
– бог в помощь, мужики, в деле ратном! – обрадовался он. – Как кстати встретились-то. Завтра, мать его за ногу, наконец-то на Волгу еду. Квартиру сегодня сдал и справку о том получил уже. Ночь последнюю поночевать дали. Билеты на паровоз куплены. Так что, навсегда покидаю я, товарищи, и вас, и кормильца дорогого своего, и землицу басурманскую надоевшую.
– Ты, Иван Николаевич, заходи сперва да выпей с нами, шпажки отведай ну и расскажи про дела свои. Из экипажа мы тебя ещё пока не вычёркивали, – выслушав излияния Волгина, сказал Шухов и, подхватив за локоть, в гараж потащил товарища, но, ощутив сопротивление лёгкое, удивился очень.
Взглянул непонимающе кочегар в глаза сослуживцу бывшему и в них страх мечущийся увидел. Догадался, в чём дело, бортовой инженер:
– Да не бойся ты, Николаевич. У нас, кроме колбасы да хлеба, закуски никакой нету. Хвост новозеландский никто тебе не предложит.
Вздохнул Иван Николаевич и выпил со всеми вместе без тостов и речей заумных, а как захорошело в мозгах да животе, так интересные разговоры пошли. Ну и, конечно, чудеса квадратные не забыли:
– А что, шпажка отменная! – икнув неприлично, сказал техник новый по электрооборудованию – Волгина преемник. – А ведь так и не знаем, благодарить кого за неё. Тайна-то за семью печатями, почитай. Узнать бы, так выше киля б подбрасывали.
– Если б знали, у кого жопа квадратная, так ещё бы навалить попросили, а то высохло сокровище наше, вид свой фантастический потеряло, – развил тему злободневную кочегар.
– Высохло! – с нескрываемой грустью в голосе констатировал гвардии прапорщик Немцов. – А ведь как за дитём грудным глядел: по три раза на день только взбрызгивал счастье наше да воду в миске менял! А всё равно…
– Старания ваши, товарищ Немцов, лишь агонию экспоната продлили. В пространстве, ограниченном брезентом замусоленным да покрышкою старой, – это не в мавзолее Ленина, – с оттенком горького сожаления пояснил Шухов.
– Да что вы про дерьмо это квадратное так волнуетесь?! – почти разгневанно спросил Волгин. – Неужели во время трапезы о говне говорить приятно вам?
– Э, братец! – вздохнув, отвечал Фомин. – Выбился ты из колеи службы, потому и не знаешь, что чудо это квадратное не дерьмо, а дар Божий, так сказать, подарок судьбы.
Ничего не понимая, Иван Николаевич удивлённо хлопал ресницами и никак сообразить не мог, что же это такое Фомин несёт, а тут ещё и Шухов заинтриговал до упора:
– Тебе, Николаевич, как пенсионеру и ветерану нашего экипажа, тоже причитается, – сказал он и полную трёхлитровую банку шпаги торжественно преподнёс.
– Ничего не понимаю! – почти испуганно произнёс ветеран, но ответ Шухова осветил смысл сказанного:
– Дело в том, товарищ старший лейтенант, что в ваше отсутствие на корабле стоянку нашу, благодаря всего лишь одному экспонату, мы в уникальный музей превратили, каких на всей планете нет больше. Перед которым меркнут и «Кунсткамера» и «Алмазный фонд». Знаешь, Иван Николаевич, сколько добра мы получили от посетителей музея – видимо-невидимо. Если бы про него в мире знали, так от миллионеров отбою не было бы. Да вот беда. Объект секретный у нас, и потому не разгонишься.
Закончил Шухов говорить и вздохнул тяжело, а следом за ним и все остальные присутствующие то же самое сделали, кроме Волгина, разумеется. Выпили ещё, и разговор застольный вновь оживился, но упорно на темы другие переходить не желал и всё вился вокруг квадрата.
– А всё-таки, мужики, хорошо было бы, чтоб товарищи с квадратною жопой почаще стоянку посещали нашу, – жуя хлеб с колбасой, и косноязычно потому старший лейтенант Зернов произнёс, электрик новый.
– Так давайте и выпьем за это, – развил идею Фомин, – чтоб кто бы то ни был он, инопланетянин или наш человек, обязательно к нам в гости пожаловал!
Разлил Шухов по стаканам шпагу, и куда нужно затем потекла она. Волгин вместе со всеми пил и именно сейчас, втискивая зелье в себя, грусть расставания почувствовал. И хотя не прижился Иван Николаевич на басурманской земле, однако привычка к делу и друзьям за двадцать пять лет силу обрела большую. Понял это только сейчас уволенный в запас офицер. Закусил кусочком хлебушка он, а после сам из четверти себе да товарищам стаканы наполнил и тост на прощание произнёс:
– Всё, мужики! В последний раз пью с вами! Лихом не поминайте! Только сейчас почувствовал я, как без вас тяжело будет. Пройти через этот рубеж расставания всем предстоит вам. Тогда вот и до конца поймёте меня. А сейчас я хочу пожелать вам счастья и выпить за то, чтобы сбылись все ваши самые невероятные мечты. Ну и, конечно же, чтобы существо с квадратной жопою вновь осчастливило стоянку нашу.
Так трогательно и искренне тост был произнесён, что бурными аплодисментами гараж наполнился. Выпили авиаторы и с Волгиным обниматься да целоваться полезли, а он скупую слезу смахнул, пожал руку каждому, шпагу забрал подаренную да и домой ушёл.
X
Когда Иван Николаевич Волгин в квартиру зашёл, которую утром предстояло сдать, пуще в душеньке разыгралась тоска. Голые стены видом печальным так усиливали её, что тошно стало. Чтоб не любоваться унылостью этой, вышел на балкон Волгин и, тяжело вздохнув, втянул в себя волшебный коктейль из запахов весенних, поистине колдовских и пьянящих, да силы такой, что закачался аж.
– Ёлки зелёные! – прошептал он. – Чудо-то какое! – и на душе легче стало.
Поглядел на знакомый до боли вид, ароматов весенних полный, и решил с самолётом своим попрощаться сходить.
Достал Иван Николаевич комбинезон из чемодана, технический, облачился в него и в часть пешочком направился. Не по бетонке, где без конца машины военные мечутся, а по просёлку, по тропочке, наискосок, где как ночь опускается, хоть шаром кати.
Незамеченный никем, через часок примерно, подошёл он к колючей проволоке, к той, что ограждала аэродром, и там присел, где она как раз мимо кормильца шла. За насыпью почивал 85-й и красиво в лунном свете серебром отливал. Сердце при виде его защемило больно.
Стоянку эскадрильи сдали часовым ещё засветло, и теперь уже она постом являлась. Потому появляться на ней было не безопасно. Часовые полное право имели пристрелить любого, кто границу поста нарушит, и ничего, кроме благодарности, не схлопотать за то. Всё это прекрасно знал Волгин и умирать вовсе не желал, но, дождавшись, когда мимо 85-го часовой протопал и от него удаляться стал, перекрестился и, на земле распластавшись, под нижней ниткою проволоки колючей пролез на вспаханную контрольную полосу. Как ниндзя, ящерицею юркой и бесшумной, страхом свои естественные способности усилив, пополз Иван Николаевич сперва по рыхлой земле, потом по траве. В считанные секунды добрался до цели – до покрышки, в центре которой под брезентом денёчки последние, напрочь высохший, уникальный экспонат доживал. Присев рядом с баллоном, насколько только можно ниже, наложил гвардии старший лейтенант запаса Иван Николаевич Волгин кучу. От всей души постарался. Вышла она потому хорошее прежней.
И ведь надо же? Только вставать хотел, эскадрильская подошла собака, здоровенная сука Неля. Скучно видимо стало в такую ночь за капониром одной лежать. Вот и почуяла своего. Носится глупая, хвостом виляет, а у техника холодеет сердце. Ну-ка часовой обратит вниманье? Ну-ка на прощание свинцом уважит? Не живой совсем сидит, не мёртвый. Шевельнуться так и то боится, а не то чтобы штаны надеть. Положил с собою собацюру рядом да поглаживать давай, лежала смирно чтобы.
Ну а мысли в голове уж так и вьются в страхе: «Эх! Дурак! Дурак! Какой дурак, однако! Мало в заднице костей новозеландских было? Мало по госпиталям носило? Видишь бусурманщина вцепилась как, а ты клоун жалкий шутки шутишь всё! Хочешь помереть, так не увидев Волги, прямо рядом со своим говном квадратным?»
«Не хочу!» – чуть не вскричал отставничок, а тут и часового сапоги, что возвращался, обушком бить, стали по мозгам в тиши подлунной мёртвой.
«Всё! Конец! – загомонили думки. – Всё! Ведь даже попытаться если сдаться, не получится. Уж как не будь за службу азиатов изучил повадки. Выстрелит сначала негодяй по цели, а потом же особистам объяснит, что первый вверх стрелял.
Вот он близко часовой. Вот шевеление заметил нездоровое. «Стой! Кто идёт!» – вот закричал неистово.
Не понравилось такое эскадрильской Нельке. Кинулась она на чужака, на нарушителя спокойствия да плаща давай брезент трепать. Часовой её прикладом угостил, ногою в пузо, ну, а Волгин под шумок весь этот, натянув штаны, нырнул под проволоку и пополз по пахоте ужом назад. Не заметил как и оказался в безопасном месте.
Встал в полный рост старший лейтенант. В последний раз на самолёт да на стоянку родную взглянул и домой пошёл медленно, ароматы весенние, словно старое вино, втискивая в себя.
– Что только не сделаешь для товарищей на прощанье! – прошептал тихонько, по траве зелёной неспеша шурша.
РОКОВАЯ ПОДПИСЬ
Замполит полка стратегической авиации гвардии подполковник Чебурашко рвал и метал. Зол он был, как никогда. Из политотдела корпуса комиссия летит, а молодые офицеры столько чудес наворотили, столько накуролесили, как специально, чтобы проверяющим скучно не было. Толстая стопка докладных от замполитов подразделений дыбилась на столе. Нарушения молодых офицеров по указанию подполковника фиксировались персонально, то есть каждая бумажка соответствовала строго определённому нарушителю. Замполит выборочно вынул из пачки три докладных и стал читать:
«Лейтенант Чижов. Первая эскадрилья. На мотоцикле «ЯВА», будучи в нетрезвом состоянии, залетел в бункер зерноуборочного комбайна. Насквозь был пробит подборочной вилой. Жить чудом остался. Находится на лечении в госпитале».
«Лейтенант Ахмедзянов. Третья эскадрилья. В нетрезвом состоянии избил лейтенанта Гаврикова из батальона связи».
«Лейтенант Огарков. Вторая эскадрилья. Будучи в нетрезвом состоянии, по водосточной трубе забрался на крышу офицерской гостиницы и помочился оттуда на голову коменданта гарнизона гвардии майора Свербилова. Слезая назад по той же трубе, сорвался. С многочисленными ушибами и переломами доставлен в санчасть, где и находится по настоящее время».
И это всего только три из толстенной стопищи. Чебурашко стало не по себе. Он, как Ленин, нервно заходил по кабинету взад и вперёд. Остановившись резко, подполковник вынул наугад ещё одну из докладных:
– Ух! Устрою я этому счастливчику завтра образцово-показательный суд!
Положив перед собой вынутую последней бумаженцию, замполит стал вдумчиво читать её:
«Лейтенант Обельницкий. Третья эскадрилья. Упал с фюзеляжа самолёта. Отделался лёгкими ушибами.
Заместитель командира эскадрильи по политической части гвардии капитан Чушков».
Желая выбрать наугад жертву, подполковник не нашёл в прочитанной докладной ничего криминального. «Ну упал техник с самолёта, – думал он, – ну и что? Ладно бы сказано было, каким упал – пьяным или трезвым. А тут, пойми, попробуй. Начнёшь делать показательную взбучку, а человек, может, и не виновен совсем. И что будет? Подрыв авторитета замполита среди подчинённых будет! И почему? Потому что помощнички, видите ли, дорогие мои, докладные писать не могут».
Полковой замполит разъярился пуще ещё, покраснел и словно чугунок в печи стал. Штаб набрав эскадрильи третьей, Чебурашко проорал в трубку, даже не поинтересовавшись, кто на другом конце провода:
– Чушкова ко мне! Срочно!
Капитан Чушков не заставил себя долго ждать и уже минут через десять зашёл в кабинет полкового замполита.
– Ну что, товарищ капитан, – нарочито вежливо обратился Чебурашко к своему подчинённому, – как в эскадрилье дела? Как служба? Как там молодёжь у вас не проказит? Расскажите. Будьте уж так любезны.
– Так я ж вам только что подробные докладные на каждого нарушителя представил. В них всё есть.
– Прекрасно! И подробные. И на каждого персонально. Именно так я и рекомендовал! Похвально!
Замполит полка почесал затылок, затем взял столь разъярившую его бумажку и капитану подал:
– Это вы писали, товарищ капитан? Отвечайте!
Чушков, вылупив глаза, удивлённо посмотрел на шефа, не понимая, что так могло рассердить его. Особенного ничего, пробежав глазами по строчкам, не найдя в них, ответил:
– Конечно, товарищ подполковник, это моя докладная. Но шефа такой ответ удовлетворял, видимо, не полностью.
– Вот вы, товарищ капитан, говорите, что подробно писали докладную. А скажите, пожалуйста, можно понять из неё: пьяный упал с самолёта офицер или трезвый?
Чушков потупил глаза.
– Отвечайте-отвечайте, не стесняйтесь. Можно из вашей бумажки понять: пьяный техник был во время падения или трезвый?
– Нет, товарищ подполковник, нельзя, – виновато признался Чушков.
– Ну! Бывает! – снова с поддельной вежливостью подполковник капитана бодрил. – Всякое бывает. Пишешь-пишешь эти бумаги, голова кругом идёт. Как тут не упустить что? Обельницкий в вашей эскадрилье служит. Он офицер, с которым вы обязаны работать, про которого всё должны знать. И уж, конечно же, ведаете: трезвый он упал или пьяный. Возьмите и допишите прямо сейчас, при мне – какой был подчинённый ваш в момент падения, – и все на этом.
Но Чушков молчал.
– Отвечайте, товарищ капитан? Вы что не знаете, был ли пьяным ваш подчинённый?!
– Нет! Не знаю.
– Ах, не знаете! Так, может быть, все ваши докладные так же, как и вот эта, из двадцать первого пальца высосаны?!
Чушков молчал, понуро опустив голову, а Чебурашко, взорвавшись, стал изрыгивать из себя невероятно закрученные и исключительно похабные тирады необыкновенного по окраске авиационно-технического мата.
Капитан Чушков стоял, словно под ударами крупного мощного града, и как бы пытался увернуться от него, только тот будто сфокусировался и метко в точку одну лупил. Наконец хитросплетения ругательств, которые Чушков воспринимал как одно очень длинное и нехорошее слово, прекратились; и шеф вновь на подчинённого посмотрел.
– Я то, грешным делом, думаю-думаю и не придумаю никак, почему это вы так к своим служебным обязанностям относиться стали? И вот, знаете ли, только сейчас понял: вы просто хотите место службы поменять. В Сибирь желаете. Там природа аховская. Дикая природа. Вакансий там свободных – видимо-невидимо. Кстати, вот из Белой сразу три разнарядки на замену в строевом лежат. Желающих ожидают. А я, видите ли, не найду никак по простоте душевной, кому уважить, осчастливить кого; и не знаю, оказывается, совсем, что капитан Чушков аж пищит, так в Сибирь хочет.
От услышанного ноги чуть не подкосились у капитана, и он не упал едва. Мысли его, как метеориты, заметались в лабиринте извилин и завопили как резаные: «Неужели Белая?! Это ж дыра, нет каких вообще! Семипалатинск по сравнению с ней – Сочи». От предчувствия беды большой ощутил Чушков мурашек ползанье. Почесаться сильно захотелось ему, да не мог, так как стоял навытяжку. Подполковник же дальше гнул:
– По секрету вам скажу, капитан, в нашу часть мой однокашник из Белой просится. Очень даже правильный офицер. Я его ещё по Академии помню. Не напишет, понимаешь, рапорт, так, как вы, не разобравшись в сущности. И вот этот перспективный замполит подразделения рвётся из Белой и даже полковым замполитом там служить не желает. А знаете почему? Потому что там служить вообще никто не хочет. Ну, разумеется, за исключением вас, товарищ капитан. А знаете, какие фортели там молодые офицеры выкидывают, чтобы их протурили только? Из армии чтоб уйти? Вытворяют такое, скажу я вам, что в наших краях за то под трибунал бы как миленькие пошли. Вот, к примеру, лейтенанта-техника два прямо-таки гвардии охламона наплевали на марксизм-ленинизм: отпустили патлы и в церковь стали ходить. Дуркуют ребята! И с ними нянькаются. Не увольняют. Кадров-то – нехватка дикая. А теперь скажите, капитан, каково моему однокашнику-замполиту, коль у него верующие в подразделении? Его же склоняют на всех разборах и подведениях как самого последнего негодяя. Нет ему оттого продвижения по службе и вообще – никакой в жизни радости…
Чушков слушал шефа и представлял себя на новом месте службы. От этого его стало тошнить. Закружилась голова. Капитан держался уже на самом пределе, а шеф не унимался всё как самый отъявленный и изощрённый садист, явно наслаждаясь, наблюдая за страданиями подчинённого.
– Вы даже не представляете, товарищ капитан, как обрадуется мой однокашник, позвони я ему сейчас в Белую и скажи, что капитан Чушков, замполит третьей эскадрильи, с ним горит желанием поменяться.
Поиздевайся Чебурашко над несчастным офицером ну хотя бы с минуту ещё, так не кончиться добром делу: точно б тронулся умом капитан иль бы даже невзначай скончался. Слава богу, правда, Чебурашко резко умолк и, как Ленин, стал метаться по кабинету снова.
Чушков же, слегка успокоившись, отбросив начисто всё, чему учили классики марксизма-ленинизма, принялся молиться мысленно. Он просил бога, чтобы тот пощадил его, и был услышан Всевышним.
– Ты знаешь хоть, дурья твоя голова, на кого докладную-то настрочил? – снова начал шеф, переходя на «ты» и подчёркивая этим перевод русла разноса в другую, более мягкую, поучительно-назидательную сторону.
Капитан уловил перемену, взглянул на Чебурашко жалобно и вздохнул тяжело.
– Ну так вот, Чушков, – снисходительно подполковник продолжал, – накатал ты свою бестолковую и вообще бессмысленную докладную на офицера, который твоим самым верным помощником быть должен! Как замполит подразделения, ты знать обязан, что лейтенант Обельницкий в полковом хоре запевала. И ещё, как замполит подразделения ты, Чушков, должен знать, что хор в Советской армии для заместителя по политической части любого ранга – самое верное и незаменимое подспорье, равных которому нет. Хор, товарищ капитан, – это то, что все могут. С помощью него так можно управлять личным составом, как и самому Иосифу Виссарионовичу Сталину не снилось. Когда подчинённый воинскую дисциплину нарушает? – подполковник строго взглянул на понурого офицера, но ответа дожидаться не стал. – Больше всего нарушений совершается личным составом тогда, когда у него есть свободное время. Лиши ты его этого времени, и нарушать дисциплину просто невозможно станет. Ты спросишь как? А я тебе отвечу: очень просто. Загони товарищей офицеров в хор – и пусть себе поют, не посинеют пока. А ты ручки скрести на груди и наслаждайся вдоволь себе: порядком, тишиной да покоем.
Подполковник налил себе из графина воды в стакан и, глотнув, заталдонил далее :
– И ещё запомни, товарищ Чушков, не твоё дело – с фюзеляжа паденья. Это дело инженера. За технику безопасности отвечает он. Ты – замполит. Ты должен работать с личным составом только в морально-политическом плане. Пьяный лейтенант Обельницкий грохнулся – это дело твоё, потому что на службе пьяным шаландать – аморальное дело. А если трезвый офицер шарахнулся об бетон, так при чём же здесь мы с тобой? И вообще, при чём тут, скажи, мораль? Ну при чём, дорогой, политика?
Сделав короткую паузу и постучав карандашом по столу, подполковник, видимо, решил заканчивать:
– Да понял хоть ты, дурья голова, зачем бился я битый час? Нервы порчу для чего с тобою?
– Так точно!
– Хорошо, если понял, но только ты не думай, что уже отделался легко и просто. И не рассчитывай. Но на кондачка у меня не отвертишься! Про это можешь забыть. Во искупление вины я дело тебе ответственное поручаю. Выполнишь его достойно – всё забуду. Нет – следующим твоим гарнизоном Белая станет. Слово офицера! Итак, назначаю тебя ответственным за организацию и деятельность полкового хора молодых офицеров. Помни, что говорил тебе сегодня. Так поставь дело, чтобы не было у нашей доблестной молодежи времени на непотребные фокусы. Только служба и хор. Поможешь мне обуздать буйные головушки непутёвые – не забуду.
Подполковник скомкал докладную на лейтенанта Обельницкого и выбросил её в корзину:
– Всё! Свободен!
Капитан Чушков вышел из кабинета замполита в поту и бледный. Сердечко его молотило, как поезд на стыках рельс:
– Белая! На кой чёрт оно мне, это счастье?! – помыслил вслух капитан и сразу отправился выполнять поручение шефа.
В строевом он выписал всех офицеров моложе двадцати восьми лет. Такие в СА молодыми считаются. Затем, распределив их по подразделениям, завёл на каждого собственное досье, в котором зафиксировал все наложенные на офицера взыскания: и снятые, и ныне действующие.
В понедельник на общем построении полка Чебурашко лично объявил о создании в части хора молодых офицеров. Замполит подчеркнул, что в его состав автоматически включаются все, кто моложе двадцати восьми лет. И ещё он заметил особо, что, если кто думает, что полковой хор – дело добровольное, тот очень глубоко ошибается, и если кто попытается саботировать, то пусть готовится служить там, где Макар телят не пас. Ещё полковой замполит объявил о том, что ответственным за организацию и деятельность хора назначается гвардии капитан Чушков – замполит эскадрильи третьей.
Так в одном из полков стратегической авиации как средство для обуздания негативной энергии молодёжи был создан хор. Капитан Чушков, засучив рукава, взялся за дело с полной отдачей и с напряжением всех своих сил и способностей. Вскоре полковая молодёжь ощутила рвение замполита третьей эскадрильи на своей шкуре. Оказалось, что она полностью лишилась даже намёка на свободное время: злополучный, чуть ли не ежедневный хор настигал везде.
А весна уже вступила в свои права. И вообще всё кругом просто любви искало. Ну, конечно же, у авиаторов, молодых, замурованных в бетон дури, также душа кипела и всеми своими фибрами птицею наружу рвалась. Им хотелось веселья, шума. Чтоб вскочить на эту лошадь-весну и скакать, скакать, скакать есть что мочи. Только жизнь одной сплошной репетицией стала. На передний план хор вышел, и полёты даже стали восприниматься как второстепенное нечто. Служба превратилась в кошмар. Ну и после месяца наваждения страшного вышли хористы из клуба как-то на перекур, и взорвался лейтенант Сусликов:
– Хватит! Нельзя так больше! От меня невеста ушла. Прихожу вчера с репетиции – на столе записка: «Пой, придурок! Прощай!» Жалко! Аховская была девка.
Слова лейтенанта стали тою последней искрой, которая подожгла бикфордов шнур к динамиту всеобщего возмущения.
– В гробу я видел этот хор! – громоподобным, почти шаляпинским голосищем зычно проревел техник из ТЭЧ гвардии старший лейтенант Городничий.
Даже лейтенант Обельницкий, оставленный за себя капитаном Чушковым, и тот не выдержал:
– Сдуру можно и хрен сломать. Петь я очень люблю, жить же в клубе не собираюсь!
– Да что там, – возмущённо поддал копоти штурман Коренков, – водка какая на вкус забыли.
Коренков летал вторым штурманом и отличался незаурядными способностями по поводу закидывания за воротник. Наблюдая за негодованием коллег, понял парень: время его настало и, конечно ж, грех упускать момент:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
