Текст книги "Шулмусы"

И беспомощно сказал я: «Женя, друг, прощай! Когда на волю выйду, позабочусь о семье, детишках. Идиота, уж меня прости ты, обормота, не хотел такого». Правда, слов моих прощальных этих, к сожаленью, Голый Конь не слышал. Явно было не до них бедняге. Из последних сил за жизнь цеплялся божий раб, но ускользала только та сквозь пальчики, водица будто.

И поехал я домой. Как зомби ненормальный еду весь. За день-то пережить совсем пришлось немало. Только чувствую: какой-то запах начал очень доставать противный. Вонь сильнее всё над Чу, который отходить ко сну тихонько начал.

И что главное, оттенок чую дряни той, мне хорошо знакомый. Ёлки-палки! Догадался, понял! Ну конечно, это спирт коньячный, перемешанный с дерьмом в сортире! Смысл оплошности дошёл ужасный.

Спирт в реакцию вступил, как видно, с экскрементами, и газ вонючий, получившийся при этом, бурно устремился из говнища в воздух и окуривать давай Чу вонью.

Всё сильнее колобродил запах тот убийственный, гонимый ветром со станицы в спящий Чу спокойно. Разумеется, лез в ноздри нагло к чувадалам, сна людей лишая. Видел я, как зажигаться стали бегло в шахматном порядке окна.

Запозднившийся прохожий всякий, нос зажав, спешил домой скорее. Проезжая, из машины видел я всё это, и досадно было от нашествия кошмаров жутких дня тяжёлого такого очень.

«К одному оно одно!» – подумал, заезжая в свой гараж в тот вечер. Да к жене скорей, домой к супруге, что не спит, что ждёт, что сердцем чует нехорошее, колдунья будто.

«Ну, – выкладываю ей, – Надюха! Сухари давай суши, родная! Я, твой муж, болван великий самый, белый свет ещё каких не видел, сослуживца отравил вот только», – и подробно про беду поведал. А потом и отрубился сразу под бочком любимой дамы тёплым, как снотворное свалил стресс жуткий. Шухов смолк. Ещё налил в стаканы спирт по чуть сперва, потом водицей минеральною слегка разбавил и глотнул. За ним Сашуля следом то же самое, минуты только отдохнуть совсем не дав:

– Что дальше? – озабоченно спросил и нервно, сигарету разминая в пальцах.

– А вот дальше, – продолжал рассказчик, – фантастическое нечто вышло. Просыпаюсь я пораньше утром и к покойнику иду в больницу.

Семь утра. Вхожу в палату – тихо в горбольнице – и гляжу. О боже! царь небесный наш! Живой Евгений! Только весь, как помидор, распухший! Щёки бледные, а нос пунцовый, прямо как у обезьяны жопа, у макаки, в зоопарке видел. Смех сдержал, но в кулачину прыснул.

Раздвигая над глазами веки сразу пальцами двумя, Евгений на меня взглянул, на бога будто, и взмолился: «Помираю! Пива так хочу, что окочурюсь, если час промучаюсь ещё хотя бы! Принеси скорей, а то, блядь, сдохну!».

– Вот сюрприз какой судьбы, Сашуля, получил я утрецом недавно.

Побежал, само собой, за пивом на базар скорее. В Чу закрыто было всё ещё, на рынке только пива взять как раз возможно было. Покупаю там пивка, а также шашлычок к нему беру бараний и обратно к Голоконю мухой уж лететь хотел, но вдруг мыслишка тормознула. Говорит: «Дундук ты! Несусветный охламон, однако! Как Сашуля в КГБ служил бы, так пропёрли бы давно болвана. Дознаватели, конечно, спросят первым долгом: «Пил чего Евгений?». Ну и что же говорить прикажешь Голоконю твоему? Начнёт он что попало, бедолага, мямлить, да и выболтается, как пить дать. И раскроется бригада ваша. Дознавателей в сторонку надо уводить от криминала мудро, а не то беда нагрянуть может. От отравы отвести вниманье первым долгом непременно нужно. Аллергия, например, у Жени на им выпитый продукт случилась. Но представить надо так: питьё что не ворованное, то бишь наше, а законное, какое можно в торгсети приобрести свободно. Вот и всё, а аллергия – штука неподсудная ещё пока что.

«И какой же подобрать напиток?» – обращаюсь я к толковой мысли. А она: «Такой, чтоб был похожим на горилочку, но чтобы явно отличался от неё при этом вкусом, запахом и цветом также. Потому как каждый в части знает, аллергии нет у Жени к водке».

Я опять штурмую мысль: «Конкретней!». А она… Тут перебил Сашуля:

– А она: «Дубняк», – сказала, – «горный» подойдёт, понепонятней чтобы».

Кочегар глаза раскрыл большие:

– Ты чего, мои читаешь мысли?

– Не читаю я пока что мыслей, просто веников не вяжет фирма. Продолжай давай. Мне точки надо в деле этом все над «i» расставить, реагировать, чтоб знать, как лучше. Мало выплыть что по ходу может.

И продолжил кочегар:

– Ну, значит, мысль глаголит мне: «Бери бутылку тут в шашлычной и гони скорее к Голоконю с ней, в больницу прямо. Дай попробовать, понюхать Жене, дай взглянуть на этикетку также «Дубнячок», чтоб хорошо запомнил и чтоб мог потом сказать конкретно дознавателям своим досужим об ужасном аллергене этом: не ворованном, а том, который в магазине честь по чести куплен… И не станут ковыряться дальше дознаватели: не кругло в носе хитромудрость разгадать такую. И закончится кошмар дурацкий».

Хорошо. Я докупаю, значит, «Дубнячок» и прибываю к Жене. Ублажаю бедолагу пивом, угощаю шашлычком бараньим и затем уже даю бутылку поглядеть, с собой принёс какую. Говорю: «Вот полюбуйся, Женя. Это тот как раз напиток самый, на базаре ты вчера который прикупил себе, а после выпил и возникла до какого также аллергия невзначай большая. Про бурду, что с экипажем квасил, ни словечечка – пытать как будут. Будто не было её в помине, а не то всем экипажем дыню в зад получим, да таких размеров, что не вытащить из жопы скоро. Не отмыться после долго будет от взысканий вереницы длинной».

Голый Конь согласен был. «Дубняк» он «горный» тот чуток из горла выпил, и понюхал, и напиток крепкий подпихнул в себя пивком холодным. На глазах припухлость морды спала, с кожи мёртвая исчезла бледность, а вот нос таким, как был, остался: точка в точку обезьяны жопа.

Обучение кончаю. «Женя, – на прощанье говорю, – ты скажешь дознавателям, что пил «Дубняк» сей лично сам один в своей квартире и сознанье потерял потом вдруг, а что дальше, ничего не помнишь. Аллергия, мол, и всё на этом… Ключ давай, я отнесу бутылку и поставлю на столе в квартире».

Отхлебнул ещё Женёк чудесный аллерген и возвратил с ключами мне его. А я же в ДОС скорее и, как думал, так всё точно сделал. По расчёту всё прошло, по плану.

– Нету слов. Ты молодчина, Шухов! – кочегара похвалил Сашуля, – контрразведка и разведка также вместе горько по тебе рыдают, аж ревут и льют ручьями слёзы! Операцию провёл чудесно… Обойдётся, значит, всё, жаль только, что звезду с погонов Жени снимут, как дать пить – к попу ходить не надо.

– Почему?

– А потому, что парень не впервые достаёт начальство дружбой крепкою с «зелёным змием». Командирам наплевать на эту «аллергию», от которой польза есть большая, но лишь нам с тобою – дознавание скорей закроют. А вот Жене – чести суд и званья пониженье на одну ступеньку. Я армейские порядки знаю.

– Жаль. Товарищ пострадает очень из-за нас. Ему помочь бы надо.

– Не волнуйся, отыскал Евгений всё одно б чего-нибудь на жопу. Таковецкая уже натура… Все по сто, а он, вот видишь, двести.

Кочегара осенило.

– Так ведь получается, нам небом спущен Голоконь. Все пьют по сто, он – двести. Представляешь, было б что, когда бы все, как он? Чего б тогда? Труба бы!

– Исключительно труба, а также замечательной бригаде нашей горький, траурный конец, плачевный.

– Помогай ему давай, Сашуля. Мы обязаны всецело Жене, повторяю я тебе, свободой. Философствовать не стоит больше. Наш Великий Покровитель неба наградит тебя потом за это.

– Хорошо. Скандал замну. Но только будут хлопоты мои напрасны. Залетит ещё на чём-то следом обязательно твой друг весёлый.

– Залетит – его проблема будет, а сейчас помочь – задача наша. Вдруг уволят мужика до срока?

– А за то не беспокойся даже. Кто же выгонит в годах нестарых технаря в соку, пахать который, словно конь, на самолёте может? Разумеется, никто, конечно.

И, вздохнув, чихнул Сашуля громко, утку спящую вспугнув, какая из прибрежных камышей взлетела недовольная, гнездо оставив.

С Голоконем исчерпали тему.

…Исключительно денёк хороший, ясный, солнечный такой и тёплый, офицеров разомлеть заставил, к разговору отобрав охоту. Задремали на песочке рядом. Особист, живот подставив к небу, смаковал о Барабашке мысли. Фантазировал и так и эдак на мотивы предстоящей встречи. Представлял, как подойдёт тихонько к Королёву на плацу и пальцем указательным поманит призрак, крови выпивший чекистов море.

Сокровенное в мозгу лелея, капитан вдруг ощутил реально долгожданную звезду майора, на погонах ВВС какая хоровод из четырёх заменит.

В грёзы сладкие вмешался Шухов:

– Только после суматохи с Женей кое-что куда похлеще было.

Особист насторожился:

– Что же?

– Преферанс не позабыл, наверно, ходят парами тузы – знать должен.

– Как не знать?

– Так вот один туз с Женей – цирк опасный, а второй с соседом – удивительный спектакль, такой же увлекательный, забыть который не смогу уже до смерти самой.

– Не томи.

– Томить не стану, Саша. Ты уехал. Я сижу, кукую без копеечки одной шабашки. Крыши нет. А я уже без крыши не могу. Уже привык к комфорту. Клиентура за товаром едет, а его как раз и нет. Весь продан. Колобком, шаром кати на складе. Но опять же не хочу без крыши. Жду тебя. А тут ещё узнал, что на завод в командировку тоже будет надобно лететь, и скоро: самолёту подошёл регламент после тысячи часов налёта. С ним сидеть аж две недели целых в Белой Церкви предстоит, короче. И хотел уже, рискуя жопой, за товаром дунуть сам полями. Но накладка. Прогорел в моторе клапан, мать его. И стал мой транспорт. Делать надо, а когда, коль сутки оставались до отлёта только?

И тогда я попросил соседа по подъезду своего, свозил чтоб в город По, не безвозмездно, ясно. Инвалидом был мужик: не гнулись ноги с детства у него в коленях. «Запорожец» потому, «тридцатку», в Соцопеке человеку дали.

Согласился инвалид без слова. Рад уважить был, а также денег хоть каких подбить для жизни скромной.

Приезжаем на завод к друзьям в По, а у них вовсю гайгуй, попойка. Нет директора, и пьют без власти: начохраны, завспиртами, ну и бензовозник, возит спирт который.

Как гостей нас пригласили, ясно. И с соседом мы не против были. Мне, тем более, рулить не надо. Тут расслабиться велел господь сам.

Ест шофёр мой – тёзка твой, Сашуля, и не пьёт, а я и ем, и квашу. Хорошо! Икры стояло вволю, чувадальской, браконьерской чёрной, только выловленной, малосольной. Не закуска чем, скажи, для спирта?

Значит, кушаем, ведём беседу, выпиваем, а сосед мой Саша знай жуёт себе, как будто мышка, разумеется, как слон довольный, и молчит, сопя в две дырки только. «Вот застенчивый какой», – подумал я сперва и ничего плохого совершенно не увидел в этом.

Но освоился когда немного, оклемался чуть когда калечка и внимание к себе приметил, вдруг вовсю раздухарился парень. Люди южные – они обычно снисходительны к калекам очень, благосклонны к обделённым жизнью.

Инвалид мой это понял быстро, осознал свою значимость скоро, ну и стал качать права: «Пью мало, – говорит, – и то вино сухое исключительно одно лишь только. Мне, пожалуйста, домой налейте, – попросил, – хоть бутылёк с собою. Как приеду, за здоровье ваше обязательно с мамашей шлёпну».

Магомет ему, что начохраны: «Под руками, – говорит, – сухого нет сейчас у нас, не пьём его мы. Виноград ещё не жали свежий. А от старого одна цистерна на заводе лишь осталась только, то бишь ёмкость от ж/д вагона, вертикально на попа стоит что, и один торец в которой срезан. Кран на ней законопачен нижний, работяги не тянули дабы. По приваренным ступенькам надо лезть до верха, взять винишка чтобы. Вот закончим пир, уважим сразу, а пока же обожди немного».

Только тот как банный лист до жопы прилепился и одно талдычит: «Вы, товарищи, когда напьётесь, накулякаетесь, вас на ёмкость не загонишь никакой дубиной. Сам я слазаю пока, давайте, от стола не отрывать вас зря чтоб. На здоровьечко себе гуляйте».

С укоризной, с состраданьем горьким поглядели на того Сашулю. У тебя мол, друг, не только ноги, но и также с головой не ладно. Я хотел уже упрямца матом остудить и урезонить малость, но взмолился тот: «Да вы не бойтесь, виноделы, сил в ручонках хватит. Вся из ног перебежала в руки. Знать должны, в чём бог обидел если, обязательно в другом добавит… Я по лестнице пожарной в школе на руках одних частенько лазил и ни разу не свалился даже». Мы ослины распустили уши, на спектакль таки решили глянуть. И, наверно, прогневили бога отношением таким к калеке.

Ну, встаём из-за стола, шагаем до ангара, ёмкостя в котором в ожидании стоят. Подходим. Отворяем, входим внутрь компашкой. Снял с пожарного щита ведёрко завспиртами и подал артисту. «На, дерзай, бери, – сказал, – дружище, – на цистерну показал, – вино здесь то, что надобно тебе, сухое».

Взял ведро калека мой, на руку нацепил его и вверх метнулся обезьяной, несмотря на то, что неподвижно вниз висели ноги. Не соврал, видать, про школу Саша. Интересно это было очень, удивительно, и мы в ладоши циркачу заколотили громко. И успехом окрылённый полным, новоявленный артист рукою помахал нам с высоты: глядите, я силач какой, какой бедовый. А потом же в борт упёрся пузом, на ступеньке арматурной стоя, на последней, и склонился, в ёмкость зачерпнуть вина ведёрком чтобы.

Ну и что же? Лишь мелькнули ноги, видел я, и лёгкий всплеск раздался там вверху, над головами где-то. И барахтанье потом, мычание: «Утопаю! Помогите, братцы!». И вот тут мы осознали только положения трагизм жестокий: коль пойдёт циркач на дно, оттуда вверх живым поднять проблемно

будет.

Ваха громко заорал: «Полундра!». Сильно так, что зазвенело в ухе очень в правом у меня при этом. Все на лестницу метнулись разом, только узкая была, каналья. Протолкались как бараны тупо, да без толку, почитай, минуту. Успокоившись, гуськом полезли вверх по ней. Шёл начохраны первым. Я последним. Вот достиг он верха и, в цистерну заглянувши, крикнул:

– Пидорасы! С метр вина отлили! И свалился почему понятно!.. Всплыл! Вон всплыл!.. А вон опять уходит, топором да в глубину!.. Всё, амба!.. Без багра ловить – пустое дело!

Я, на лестнице всех бывший ниже, юркнул ящеркой скорей на землю и к пожарному щиту метнулся. Снял багор с него, и ну обратно. По цепочке передал орудье. И как только Саша всплыл, под рёбра подцепил его крючком нехилым наконец-то завспиртами Ваха и безжизненное таки тело из убийственной пучины вынул.

Осторожно опустили хлопца вниз по лестнице. На землю рядом положили и за пульс – ан нету совершенно никакого пульса, но сердечко шевелится вроде, малость самую, бедняжка, тлеет.

– Массажировать давай, ребята, – закричал, – а то откинет кони!

Дружно бросились Сашку на помощь, мять давай его, трепать, мутузить, и сперва пошло вино из легких, а потом глаза открыл, зараза.

Перепуганных морганье глазок да таинственная бледность кожи, и вина ещё ядрёный запах, цепкий, терпкий, малохольно-пьяный, мне в кошмарах сниться долго будут. В душ Сашка потом, слегка отмыли баламута от вина сухого, а потом переодели в робу. И мальчишник завершился чудный скоротечным посошком, затаркой да отъездом от греха до дома.

Ну и надо же – за По мы только, задремал я, и объезд шофёру безопасный указать не вышло. Он же, сука, не спросил, засранец, через пост напропалую дунул. Я ж когда глаза продрал, чуть было не свихнулся, чуть не крякнул крышей: мы по Чу уже у ДОСа катим. Говорю: «Ты как посты объехал, уважаемый циркач?». А он мне: «А никак не объезжал их вовсе. Улыбались мне менты, махали, будто другу своему большому». Разве тут не колдовство, Сашуля?

Призадумался чекист:

– Да, в деле, криминальном, беспокойном нашем случай правит – царь и бог всесильный. Одному ему молиться надо. Осторожность и оглядка хоть и не последнее, но перед ним всё ж, перед случаем, они бессильны. Вот представь себе, когда б мы свадьбу отравили всю к шутам, что смог бы сделать я? Да ничего, конечно. Резонанс на весь Союз пошёл бы. Докатилась до Москвы бы слава, а вот чтобы со Столицей ладить, денег нет таких у нас пока что.

Значит, чтоб не рисковать, придётся дегустировать товар сначала, а иначе под фанфары вместе непременно загремим, Сашуля.

– Станем пробовать из бочки каждой точно так, как те грибные люди… выбирали из рабов которых, помнить должен, их владельцы, чтобы невзначай не отравиться дрянью – ботулизмом, гадость есть такая. Кстати, ты свой экипаж гвардейский весь грибным в составе полном сделал.

– Не хотел я так. Всё случай этот идиотский подкузьмил, подгадил. Не того совсем желал, что вышло…

– Ну, так выпьем же за случай, друг мой! За великого царя и бога – покровителя воров, к которым мы относимся как раз с тобою.

Спирт хороший устремился снова в лабиринты организмов живо, расслабляя, веселя, а также убивая мимоходом лихо нехорошие в телах микробы.

Разморило. Потянуло в дрёму. И газетой «Комсомольской правдой», оказавшейся в машине кстати, особист прикрыл лицо от солнца да глаза затем закрыл блаженно. Шухов прессою укрылся тоже от лучей, и, кстати, «правдой» также – «Чувадальскою», попроще, местной. В интересном государстве нашем сколь угодно «правд» – бери любую. В каждом городе, в селенье каждом обязательно своя. А также есть рабочая, и есть такая, что колхозникам нужна особо. И т.д. Ну, и т.п. Короче, коли правдушку найти захочешь, обязательно найдёшь такую, по душе тебе какая только.

Сквозь бумагу «Чувадальской правды» кочегар из облаков толстушку в небе ярко-голубом увидел. Захотелось по лучам забраться к ней скорей и поцелуем впиться в кожу белую на шее сладкой. Но вздохнул бортинженер, затеи сексуальной понимая тщетность. Он опять закрыл глаза и вскоре задремал под хороводы думок, деформировались в сны какие.

Вот один. В штаб кочегар заходит. В строевой идёт, насупив брови, и к начстрою: «Где медаль, скотина?» – обращается. А тот же мямлит: «Потерялась. Ищем вот, но только всё никак её найти не можем». «Так умрите!» – достаёт ПМ свой инженер и в лоб стреляет точно побелевшему как лунь майору. Но оказия, беда – осечка… Жив начальник, он в штаны лишь только хорошенько наложил со страха. Сед как лунь и бел как смерть, а Шухов от души на весь отдел хохочет…

Этот сон сменил другой, подобный. А Сашуле не спалось. Тревожно на душе у особиста было. Не давал никак рассказ покоя о случайной предпосылке страшной к происшествию, к ЧП такому, о котором и подумать жутко. Но известие о том, что вроде засветился Барабашка, очень веселило и вселяло веру в исключительно исход хороший, на удачу в криминальном деле и в ином, некриминальном, тоже.

Но ЧП и Барабашка как-то отошли на план второй, оскому хорошо набив мозгам. Их место заняло совсем иное вскоре.

«Нет. Конечно, осторожней надо. Без того ведь жизнь лафа-малина! Уникальное такое счастье выпадает человеку редко, а советскому – того подавно. Потерять его ужасно глупо. Взять вот, Шухов, день и ночь привязан, как кобель, к аэродрому, к части. То летает, то лелеет-холит самолёт свой на земле, гоняя черножопых технарей чумазых, невозвратные теряя нервы. А оклад у нас один и тот же. Также кушаю в столовой лётной. И шабашка пополам. Всё вроде справедливо, только я на службе день деньской не бью о палец палец. Кучерявее кому? Тут даже с бодуна не ошибётся лётчик.

Это надо же родиться было в рубашоночке такой счастливой: в часть попасть, в какой начальства нету. Аж за тридевять земель начальство. Потому как на отшибе полк наш дислоцируется в Чу, и нужен особист всего один на часть всю. А дивизия на Украине, аж под Киевом она. А корпус? Корпус в Виннице, на Южном Буге. И в Москве штаб всей ДА, в столице. География – красивей нету.

Ну, а это значит то, что бог я сам себе, хозяин-барин полный. И поэтому судьбы любимчик.

Вот и царствуй – не живи, да делай всё, чего ни пожелаешь только: пей, воруй, грей сколько хочешь пузо да с девицами крути романы. Позавидует любой сотрудник фешенебельной разведки внешней.

В квартАл пусть разок аврал – гулянка: прилетают проверять работу шефы грозные. А что им надо, мужикам, вдали от жён обрыдлых? Вдоволь водочки попить, поквасить. Хорошенько отогреться в баньке, ну и блуд ещё сокрыто справить. Все досель пока довольны шефы.

Хорошо. Но замечаю, правда, злая дружба со «змейком зеленым» не к добру совсем ведёт, а к горю. От того как раз лица припухлость и мешочки под глазами также неприличные совсем такие.

Осторожней со змеёю надо, деликатнее чуток и строже с непонятною душой-загадкой.

И потом. Не красотища разве, что допущен к дефициту ближе, чем иной какой другой военный? Уж не лишнее никак подспорье. И продукты там и всё иное как-никак по госцене имею. Раза в три на рынке цены выше, так что Господа гневить не стоит…».

«Правду» сбросив, закурил Сашуля… Продуктовый дефицит, конечно, хорошо, но и другой различный – не приличная поддержка разве? Вот на книжицах весною этой несказанно хорошо крутнулся. Пусть не так, как замполит наш, ладно, что завидовать, а всё неплохо.

Книги – золото сейчас. Не купишь их нигде по госцене без блата. Замполит талон пилоту выдаст в «Военторг» на Горький «Мать» книжонку или там на «Изергиль-старуху». Помазок-технарь «Му-му» получит, что Тургенева. Ему с печатью разрешение дадут с дефисом замполитовым, корявым, беглым. А вот прапорщик, механик старый, тот рассчитывать лишь только может на Чуковского в обложке мягкой «Мойдодыр» там или «Стёпа-дядя». В том не вижу ничего плохого. С уважением раз лишний глянет помазочек на мочалку с мылом, да помоется, гляди, почаще, да внучонку почитает также поучительный стишок хороший.

А вот я чекист – опора власти – получу литературу круче, чем пилот иль технарёк забитый. Я урву Дюма – отца, не сына, как написано на книжке каждой. Почему, того не знаю, правда. Может быть, не поделили что-то сын с отцом, но то совсем не важно…».

Особист, закрыв глаза, представил инвалида, что тонул, и вздрогнул:

«Это надо ж умудриться только багрецом да под ремень, а если б вдруг не вышло и под ребра б коли? Что б тогда? Тогда б кранты болвану. В печень ржавый тот багор пожарный или в почку мог войти свободно. Или в сердце – перспектива

цимус».

Мысль ужасную прогнал Сашуля и вернулся к дефициту снова: «А Дюма Сашок – мой тёзка то бишь – хорошо на рынке стоит нынче. Том трояк по госцене. На туче 30 р. одна идёт книжонка. Знать, собранье сочинений в двадцать толстых книг на шесть потянет сотен, чистой прибыли получим, значит, без шестидесяти ту же сумму. Две без малого моих зарплаты. Плохо чем? А Стёпа Цвейг? А Вальтер, то бишь Скотт, на пистолет похожий громким именем своим английским? И от них навар хороший тоже, сочинений брать собранья коли. У Дюмы чем пусть чуток поменьше, но, однако, всё равно отменно… А недавно Теодорчик Драйзер в «военторг» пришёл довольно кстати.

Три комплекта – и кому? Конечно, мне один – не обойти чекиста, Кузьки маму покажу засранцам. Два собрания других, пришли что, в руки цепкие попали тоже: Чебурашко – полковой наш дятел – замполит одну себе захапал, а другую – сам начальник базы Пересукин, не досталось даже командиру полковому, вот как. Ничего, не всё коту сметана.

А уж бизнес основной совместный – обалдеть – не встать. Давно, поди-ка, замполита переплюнул каждый, ну…» – и громко вдруг чихнул Сашуля.

Тут разбуженный проснулся Шухов, недовольно поглядев на Сашу, стал отчитывать его:

– Сашуля, ты чихаешь, будто бьёшь кувалдой, словно молотом кузнечным лупишь. Разбудил вот. Нет в тебе культуры никакой, хоть в особистах ходишь!

– Не умрёшь. Чем спать, давай-ка лучше думать будем, как работать дальше.

– Дегустировать уже решили.

– Это да. Нельзя никак иначе. Только слух ещё давай распустим, завязал что навсегда со спиртом. И поить не будешь даром больше никого и никогда, запомни. Не подруга нам молва с тобою.

– Да, любовница она плохая. Всё учтём и аккуратней будем.

– Хорошо, когда в друзьях согласье. Я вот думаю, а что б сегодня не заняться нам с тобою делом? Отдохнули хорошо, попили. Что ещё? А позабыли-таки: завершаем без шабашки месяц. Разве виданное дело это?

– Что ж, купаемся. В гараж за тарой. И вперёд. От замполитов как-то не пристало отставать, считаю.

– Это точно. В соцсоревнованье с брехунцами в грязь лицом не вдарим!

Кочегар слегка кивнул согласно. Искупались поскорей. Обсохли. Собрались. Потом в гараж за тарой, и скорее в город По, который в полусотне вёрст от Чу на север был всего – часок езды какой-то.

Не пришла ещё пора для сбора виноградного сырья. И значит, не работал винзавод как надо, как положено, с нагрузкой полной, а в дежурном прозябал режиме. В том, когда процентов десять только всех работающих на работу ходит раза два всего в неделю. Для обслуживанья, для дежурства и по ходу что помыть, почистить, подлатать, да для семьи, для дома, безусловно, утащить попутно. Без зарплаты посиди-ка зиму, на луну, поди, завоешь волком.

А завод когда стоит, охране не особо разогнаться тоже, но лафа – глаза не надо пялить и крутить неперестанно шеей взад-вперёд, туда-сюда-обратно. Лишь посиживай дреми, замкнувшись, положившись на собак-звоночков.

Вот и По. Вот винзавод, который на окраине как раз у поля. Худосочный мужичок усатый вышел важно в хромочах военных. Словно бог с небес, с крыльца спустился сам начальник заводской охраны Магомет-чечен. Узнав знакомых:

– Ба! – воскликнул. – Ну, какие люди! – засиял, заулыбался солнцем.

А почувствовав спиртного запах от гостей, что исходил обильно, восхищённо произнёс:

– Джигиты! На милицию не каждый может класть вот так же длинный член красиво!

– А милиция чего пилотам? – согласился особист, чечену дружелюбно пожимая руку. – В небе правила совсем другие, – пошутил, – а мы пилоты всё же.

Поздоровался и Шухов тоже с Магометом. Тот спросил:

– Чего так это не было вас долго братцы?

– Оболымотная служба наша, шабутная это всё. Особо не пошутишь с ней никак, с военной. «Нынче здесь, а завтра там», как в песне.

– За товаром или так?

– За спиртом. Ровно бочечку хотим затарить.

– Есть одна – как раз для вас держали, для товарищей, друзей хороших, словно чувствовали.

– Вот и чудно.

– И потом вы, между прочим, кстати, – оживился Магомет, – у нас тут намечается мальчишник снова.

Недовольно покривился Шухов, происшедшее с соседом вспомнив. То заметив, Магомет:

– Да брось ты, кочегар, об инциденте думать, – успокоил, – прошлый раз который тут у нас произошёл. Навряд ли искупаться кто захочет снова. Погуляем, погудим давайте и отправим восвояси с богом, мусора по барабану коли.

– Нам чего? Мы с вами рады очень пообщаться за бутылкой. Редко получается такое, правда, – согласился особист, – тем паче кочегар наш не летает завтра.

– Ну и ладушки, – в ладоши хлопнул начохраны, – заезжайте, что ли, не мозолила глаза машина чтобы тем, кому того не надо.

За столом прямоугольным вскоре у начальника охраны сели в кабинете мужики. Их было ровно пятеро: чекист и Шухов, Магомет и завспиртами Ваха да их родственник шофёр, который заправлял на бензовозе старом.

Длинный стол накрыли грубо, просто, по-мужски, зато обильно очень. На кости лежал шашлык бараний, осетровая икра в тарелках. И лучок. И «Кармадон»-водичка, и в графине спирт, прозрачный, чистый. Белый хлеб ещё – лаваш нерусский.

Первый тост был за гостей, второй же – за хозяев, справедливо чтобы. И вот тут как раз душа-загадка особиста захандрила снова. «Фи! Как спирт ваш надоел, Сашуля, – недовольная, сердясь, шепнула. – Где эстетика в напитке грубом? Где в нём чувства? Где букет красивый пребывает, что в хороших винах?» – и напыжилась, надулась снова.

«Так чего ж, скажи на милость, хочешь?» – Саша к душеньке своей строптивой, а она: «Вина хочу, что пили мы с тобою в гараже недавно. Вот недурственное таки было…».

«То готовили в Москву какое тут на этом винзаводе самом для Кремля?».

«Оно! Оно, Сашуля! В ноги било, а башку, как будто и не трогало совсем. А вкус был абалдеть не встать, сушите вёсла!.. Фантастический, волшебный запах!..».

«Помню. Помню. Что ж, спрошу, уважу, так и быть, твоё желанье это».

И вздохнув, чекист спросил:

– А нету вот того у вас винца, которым угощали прошлый раз, какое намечали на Москву кремлёвцам?

– Есть и нет, – вздохнув, ответил Ваха.

– Это как?

– А так. Одна лишь бочка подготовлена как раз к отправке. С пломбой бочечка, вот в чём проблема. Невозможно грамм отлить оттуда… Не шалить, предупредил директор, со столицей так как шутки плохи. Лично сам везёт в подарок людям очень нужным, высоко сидящим.

– Нет так нет, – опять вздохнул Сашуля, пожурив слегка загадку: «Видишь! Се-ля-ви! Икорку ешь, спирт кушай. Наворачивай шашлык бараний, а с эстетикой: с букетом, с цветом, с чудным запахом, убавь запросы, потерпи уж – не ребёнок малый».

И душа, вдруг присмирев, легонько закусила удила, готовясь понести туда, куда не надо. Успокоил Магомет, сказал он:

– Плохо знаете вы нас, ребята! Для кавказца пожеланье гостя есть закон, мы нарушать который никакого не имеем права. Морокуйте, предлагайте, братцы, как вина чуток отлить из бочки и при этом не спалиться глупо.

Завспиртами, коренастый Ваха, с головою, очень схожей с дыней, и огромным круглым пузом жирным:

– Путь, – сказал, – у нас один лишь только. С бочки пломбы снять да пробку вынуть. Слить продукт. Залить на место столько ж, но уже подешевей портвейну. И в порядке всё назад обратном, пломбу новую поставив, правда.

– Риск большой, – вздохнул шофёр, довольно повозивший в бензовозе старом винной разности, – спалиться можно и притом ещё подставить шефа – ложка дёгтя бочку мёда портит. Шутки дохлые с Кремлём такие.

Наступила тишина, какую сам нарушил особист:

– Ребята! Перестаньте вы! Не парьтесь! Бросьте! Блажь моя хлопот не стоит ваших. Обойдёмся как-нибудь, не дети. Понимаем. В положенье входим. Знаем, склад такое что, а также матответственность, товар и пломбы. И, наверное, про Кремль слыхали. Спирт ваш мягкий и не пахнет даже, я считаю, он вина не хуже и по крыше веселее лупит, то, что именно как раз и надо… Ставим жирный толстый крест на тему.

Но эффект от слов Сашули этих был обратным. Завело-задело горцев гордых, что не могут-таки, как положено, гостей уважить. И что смотрятся смешно довольно в их глазах они: придатком жалким, незначительным совсем к заводу, пролетарии простые будто, голожопые, живут какие на несчастную зарплату только.

Магомет вдруг покраснел:

– Ну, нет уж, – головою покачал, – не надо, – он сказал наперекор Сашуле. – Не имеем никакого права нарушать мы наш закон кавказский, настоящие кавказцы если.

И закончились на том дебаты.

А минут через пятнадцать где-то принесли бутыль с портвейном горцы. Трёхлитровая толстушка стала с этикеткою смешной «Томаты», и Сашуля капризулю-душу пожурил: «Ты прыть убавь немножко! Так нельзя! Неблагородно это, на себя всё забирать вниманье!.. Честь, хоть малость, знать должна, загадка!».