Текст книги "Шулмусы"

– Как не слышать?

– Ну, так вот летал я на «16-х» тогда, на «Тушках». Нас послали помогать арабам. В шестьдесят седьмом году, как помню, заварушка закрутилась эта. С самолётов посмывали звёзды и арабские на крыльях буквы в день один нарисовали лихо. Вроде как они не наши будто, «Ту-16-е», а арабов. И большие «Ту» хотели тоже, те, что «95», отправить на войну, и смыть успели звёзды даже с некоторых, ну а после посчитали ту войнуху малой для великих бегемотов этих.

Так вот слушай, Колюшок, лечу я над деревней, на предельно малой, а по нам из пулемёта лупят «тра-та-та» с земли. Стрелка убили. Пуля в блистер угодила прямо. Обозлился я тогда серьёзно и давай палить в дома прицельно, шёл по нам как раз огонь откуда. Командир орёт: «Огонь! Володя!» А зачем орёт, не видит что ли, что давно уж деревеньки нету. Неповинного народа уйму положил тогда, Колёк, да запил с той поры и до сих пор бухаю… Погибаю, Николай, прости ты уж пропащего меня, болвана!» – и заплакал бывший КОУ горько.

Тут как раз и возвратилась Таня с булкой хлеба да мужчин застала за беседой той. И, слёз стесняясь, удалился отставник скорее. Николай же губ жены коснулся в поцелуе, а потом газету перед нею развернул на стуле. Писсуар перед глазами тут же вдруг предстал и с ним довольно странных сразу несколько предметов рядом. Значит, было там: уже известный писсуар, пинцета два мудрёных, гнутых, проволочных, и каменья, с мелом схожие, с орех размером, ни с кедровым, ни с фундук, а с грецким.

– Видишь, Таня, – Коля начал, – завтра полетит приспособленье это – писсуар с моим врагом совместно. Долгий путь им предстоит довольно стран буржуйских меж, в нейтральных водах. Разумеется, захочет писать командир – сомнений нету в этом. Не на пять минут летят – на сутки. Ну, так вот, когда на член наденет писсуар майор и писать станет, тот за член его зубами схватит, металлическими. Цап красавца! Каково?! Вот отомщенье будет!

– Отомщенье, – согласилась Таня, – замечательное отомщенье! – Я пока не понимаю только, как конструкция работать будет, эта самая, твоя, Колюня, писсуарочная членоловка? – улыбнулась, поглядев с вопросом.

– Ну, названьице! – супруг воскликнул, – Ну, придумщица! Жюль Верну только с фантазёркою такой тягаться!

А жена ему опять:

– Вот знаешь, в мышеловке мышь зубами тянет, бестолковая, к себе приманку и включает механизм убийства этим действием своим, неумным. Ну, а тут же член, который вложит командир в сосуд, он что потянет? Включит зубки чем в работу лётчик?.. Объясни-ка поподробней, Коля.

Улыбнулся муж:

– Созданье это, мной придуманное, не простецкий безалаберный капкан обычный. Вот гляди, – снял с писсуара пробку Николай, а после в горло вставил хитрогнутую доволно штуку, что из проволки была сталистой. Та вошла. Её пинцетом Коля осторожненько внутри раздвинул. Так держа уже другим пинцетом, вставил камешек в сосуд принёс что, и держать тот стал металл в распоре. – Всё, конструкция готова наша, – констатировал, – майор засунет член в отверстие и писать станет. Отливать начнёт, а камень этот называется карбид который, от мочи в газ превратится тут же. Будет сдерживать в распоре нечем эту проволоку и конечки – зуба два её – сойдутся мило. Вот попробуем давай на кране.

С членоловкою в руках Потёмкин Таню в ванную повёл с собою. И отверстием открытым снизу писсуар надел на кран, и воду из него включил. Пошла водица, а внутри вдруг зашипело что-то, заметалось обозлённой коброй. Щёлк. И зубы членоловки цепко медь схватили. А Потёмкин руку отпустил, держал какой стандартный самолётный писсуар. И что же? Не соскальзывает с крана даже, а висит, в металл вцепившись крепко. Крокодил голодный будто впился в ногу зебры, пьющей воду мирно.

– Гений ты! Ты настоящий гений, – тут воскликнула жена. – Вот я бы не придумала такого, милый!

– Сон, Танюша, это вещий. Видно, нам с тобою помогают духи. Так что я лишь исполнитель только замечательной богов подсказки.

– Прибедняешься, любимый Коля, – покачала головой супруга, и чаёк пить молодые сели, «Три слона», что с переплатой взяли.

И на день другой, когда как раз был запланирован полёт майора, взял с собою писсуар из дома силовик, и зарядив, заправив, незаметно возвратил на место.

Вот и лётный экипаж приехал на стоянку. Лейтенант Потёмкин замполита увидал, и сердце биться стало и сильней, и громче.

«Эх! – вдруг, вдарило в мозгах. – А ну-ка с перепугу что-нибудь отмочит Толстожопый в непростом полёте? Ну-ка сделает беды и людям, и машине. Нет уж, палку видно перегнул я через чур. Уж лучше б, пристрелить его в наряде было. Предо мною виноваты разве бессловесный самолёт-кормилец и ребята, летуны-коллеги? Время есть пока, скорее надо от затеи отказаться страшной».

Побледнел, вспотел, затрясся в страхе офицер. И захотел уж было из кабины писсуар скорее незаметно утащить. В штаны коль писать будет командир, не страшно. Но однако по-иному вышло.

Подошёл к силовику сам Зайцев, замполит сам, враг с улыбкой сладкой, и, похлопав по плечу, тепло так, по-отечески, сказал:

– Я в штабе нынче утром, лейтенант Потёмкин, благодарность записал вам… Всё вот. Ухожу, не поминайте лихом!

«Помазку» от тех словечек наглых, неестественных, противно стало, и от гнева, что наружу рвался не взорвался сам чуть даже было.

«Ну какая же, однако, сука! Благодарность объявил мне значит! – застучало в голове – Скотина! За позорный писсуара вынос! Так, лети тогда давай, засранец!»

Завершилась подготовка, ну и построенье у передней стойки. Командира инструктаж последний. И в кабины экипаж скорее.

Запустил по одному моторы самолёт и по рулёжке двинул, в даль небесную неся с собою злой технический гешефт жестокий. И в красивой синеве бескрайней вскоре полностью пропал из виду.

Без эксцессов шёл полёт. Гудели монотонно, в унисон моторы.

Любовался горизонтом Зайцев в раз последний, и слеза скупая покатилась по щеке побритой, да растаяла в х/б комбеза. День, не каждый ведь, прощанье с небом.

Вот черта береговая. Вот уж и она за горизонтом скрылась. Вот уже на связь заправщик вышел – самолёт «3М». И вот заправка исключительно прошла удачно.

Баки полны.

Вот отходит танкер.

Вот дошли уже до вод нейтральных.

Справа, снизу самолёты НАТО – истребители, их два, поближе подошли и чуть летят поодаль. Будут так сопровождать, покуда для возврата керосина хватит. И отвалят восвояси после.

Негр-пилот – в одном. В другом – как будто англичанин или швед, пожалуй.

Осмотрел их по порядку Зайцев. Одного, потом другого ну и объявил по СПУ:

– Смотрите! Эти самые пилоты НАТО буржуинам толстопузым служат за деньжонки. А вот мы летаем за народ и за идею нашу.

Экипаж, уже давно привыкший к демагогии подобной, молча продолжал полёт, её вниманьем, даже маленьким, не став счастливить. Толстожопый же, за то особо на коллег не обижаясь очень, стал разглядывать сквозь стекла негра.

Негр-пилот заметил то конечно и, крамолы не узрев в дотошном, обстоятельном к себе вниманье, улыбнулся, обнажив при этом ярко-белые большие зубы с золотой посередине фиксой, под губой вверху, по центру сразу.

«Ну эмаль зубов! – подумал Зайцев. – Унитаз когда б покрыть такою, заглядение б какое было».

Мысль мелькнувшая о самой важной, самой нужной в туалете части, пробудила вдруг отлить желанье.

И в контакте визуальном с негром расстегнул ширинку лётчик эдак, не спеша, взял писсуар и крышку отвернул с него, затем член вынул из штанов и внутрь привычно сунул. Как вы поняли, не мог всё это видеть натовский пилот, так как он слева ниже чуть летел. Короче, отливать стал командир и боже! Закипело меж ногами что-то у майора разъярённой коброй, заурчало, а потом схватило за конец зубами злыми крепко.

Заорал. Взревел товарищ Зайцев, сколько мочи в нём и дури было, так, что негр перепугался даже да нечаянно за ручку дёрнул управления машины сложной. И опасное сближенье стало тут же следствием того движенья. Спохватившись, отвернул скорее бледный натовский пилот, и сразу самолёту сообщил второму:

– Валим, Джон, отсель к чертям собачьим! Командир сошёл с ума у русских! Ну-ка если рубанёт из пушек, из шести быдластых всех, что будет?

И ушли два «ястребочка» тут же, заложив крутой вираж, оставив наших лётчиков одних с бедою, с непонятною такою, странной.

Командир орёт. Ревёт, что мочи только в теле есть его нехилом, писсуар двумя руками держит, безнадёжно снять пытаясь с члена. Да не тут оно однако было. Крепко-намертво схватил каналья, словно хищник, барракуда словно.

От великой, нестерпимой боли тело гнёт, на лоб глазницы лезут. И карбид её при этом множит, непосильную, сжигая кожу, вроде страшного укуса мало.

К командиру кочегар с помехой тут же бросились на помощь, видят мёртвой хваткой писуар вцепился в член пилота, что собака злая. Пена белая наружу лезет, а в той пене цвет кровищи красный.

Кочегаром в том полёте Шухов вместе с Зайцевым летел. Уделом – бортового инженера было выходить из ситуаций сложных, нет в инструкциях каких. И Шухов с этой справился задачей так же, как всегда, сказал бы я, блестяще. Как? То, честно говоря, не понял. Констатирую одно лишь только: командира член был вынут вскоре из ужасной острозубой пасти.

Повелось уж так воды с собою, авиаторы в полёт не брали, брали чай. Вода зачем? Ни разу не пришлось её хватиться в небе. А чаёк, совсем другое дело. В толстопузых термосАх здоровых на борту всегда в достатке было. Два зелёных их стояло прямо на полу у инженера кресла. Обмывать пришлось промежность чаем – кипяточком золотистым с мятой. Обмотал затем конец платочком пострадавший и чуть боль утихла.

– Экипаж! Не отливать! – команду командир дал экипажу спешно. – Писсуары надлежит проверить обязательно сперва! Там может быть диверсия!.. Шпионы, суки!.. О проверке доложить

немедля!

Писсуары экипаж проверил и спокойно доложил: «Порядок».

А когда доклады принял Зайцев, то подумал: «Продолжать полёт мне, этот каверзный, кошмарный, жуткий, или, может быть, назад вернуться?»

И ответил сам себе: «Узнают про конфуз когда в полёте, этот, запороть вполне карьеру могут и сейчас, в апофеозе самом. И прощай, часть супер-архи-макси. Не видать тогда святого места. До свиданья, дефицит, к какому непосредственно допущен буду, не шпионы подкузмили если, а уроды-технари всё это. На поддержку несмотря в столице, обязательно сурово спросят: «Почему, товарищ Зайцев, – скажут, – подчинённые у вас такие? Почему они вас любят эдак?» И на должности оставят прежней в лучшем случае, а то – в зашейку».

И решил полёт продолжить Зайцев, невзирая на ЧП большое, происшедшее в полёте только.

Был сыр-бор пока, весь жуткий этот, негр-пилот из «ястребочка» НАТО об эксцессе сообщил начальству. Передал, как командир советский над нейтральною водой рехнулся, озадачив руководство очень .

И стратеги всполошились в блоке. Это что же в СССР такое удивительное да творится? Сумасшедшие у них летают с термоядом. Это можно разве? И задумались довольно крепко над возникшею проблемой новой.

Дальше шёл полёт совсем обычно. Только мучила серьёзно жажда всех в кабине, кто летел передний. Не пришлось попить чаёчку вдоволь, весь ушёл на врачеванье. Правда, пережили ту невзгоду люди, не великую хотя, но всё же.

А Потёмкина пока кормилец находился в том полёте долгом, Коле с Таней очень тяжко было. Сон не шёл. И до рассвета молча пролежали в ожиданье рядом. А на утро:

– Мы с тобою всё же, – Таня первая сказала, – звери. Нет, иначе надо было как-то.

– Звери, – Коля согласился, – звери! Лучше б я его, козла, дубиной укокошил – да и всё на этом. Как представлю, что случиться может в самолёте, холодею прямо.

– Помоги, господь! – жена вздохнула. А когда пробило «пять», на службу собираться начал муж, на встречу самолёта своего, болела за какой душа всё время очень.

На стоянке экипаж собрался весь технический. И гул знакомый о подлёте возвестил. И сердце у Потёмкина сильней забилось.

Ну, а вот и самолёт успешно приземлился. Снял винты с упора с шумом радостным. Срулил с бетонки и к встречающим подплыл, моторы на режиме охлажденья малость подержал, и все, затем их после разом выключил. Полёт был кончен.

Закатили.

Экипаж спустился по стремянке на бетон, и люди поспешили – кто куда: курить кто, отливать, а кто воды напиться. Так как очень всем попить хотелось, чай-то ведомо куда девался.

У Потёмкина от сердца сразу отлегло, и он презренно глянул на того, кто вышел первым. Взгляд тот понял гвардии майор, конечно. Но, однако же, хочу отметить, что как должное воспринял кару.

Толстожопый не сказал ни слова и уехал с экипажем лётным отдыхать всех потрясений после, попросив лишь летунов особо не рассказывать о том, что было.

Кочегар же с экипажем лётным не поехал. Он остался, дабы разобраться с писсуаром таки, на усталость несмотря большую.

– Эй! Охалков! – поманил стартеха. Подошёл тот.

– Что?

– А ты скажи мне, проверять кто писсуары должен? Кто, поведай мне, за них в ответе?

– Я.

– А что ж не проверяешь, супчик?

– Для чего? Что с железякой этой, бестолковой, приключиться может? Не припомню, проржавела чтобы хоть одна за годы службы долгой.

Кочегар вздохнул.

– Оно, как вроде, говоришь ты хорошо, Охалков, но смотреть выходит-таки надо за изделиями теми так же, как за всем иным, побольше важным.

Старший техник удивился:

– Что-то не пойму я ничего, коллега.

– А чего тут понимать? В полёте ни в каком-нибудь, в нейтральных водах, Толстожопого железной хваткой писсуар схватил. Насилу сняли.

Техник выпучил глаза, а Шухов:

– Принеси-ка командирский этот писсуар. С ним разобраться надо.

Старший техник поспешил в кабину и вернулся удивлённый вскоре – с членоловом, торжества в полёте был виновником как раз который. Отошли с ним в капонира нишу и исследовать улику стали. Смысл конструкции стал ясен скоро: дали ладу технари прибору.

Покрутил в своих руках Охалков ребус хитрый и сказал:

– Видал я точно проволоку в ТЭЧ такую. Всё хотел её на шило слямзить, да однако забывал всё как-то. Зверь не проволока, точно знаю.

– Как мудрО, как гениально просто! – восхитился кочегар.

– Согласен, – стартешок кивнул, – впервой за службу штукеленцию такую вижу.

– Нам, однако, повезло с тобою. Подфартило, замполит, не стал что над бедою раздувать кадило. Экипаж просил весь лётный даже о конфузе не болтать дурацком, не позорить эскадрилью дабы. По-иному Толстожопый сделай – нас судили бы с тобой, Охалков.

– Это точно! – заругавшись скверно, согласился старший техник. – Очень повезло нам кочегар с тобою!

– Но, однако же, меня терзает, уважаемый стартех, серьёзно: не конструкции сей смысл, ни даже происшедшее ЧП в полёте, а вопрос, кто сию «каку» сделал?

– Тот, кто зол был на майора очень, очевидно, – подсказал Охалков.

– Да, наверное.

И осенило технарей одновремённо сразу. Одинаково они ругнулись и:

– Потёмкин! – прокричали разом, а потом расхохотались вместе.

– То, что ясности добились это, несомненно, хорошо, Охалков, – констатировал довольно Шухов.

– Да, – не мог не согласиться техник.

– Значит так, ты приведи в порядок, стартешок, сей писсуар майоров. С порошком его стиральным вымой, не осталось чтоб карбида следа и, конечно, замполита крови… Информация дойдёт, возможно, до особого отдела быстро. И мы быть к тому должны готовы: «Писсуар вам? Проверяйте нате. Вот он. Цел и невредим!» И морды делать будем, как майор Кошёлкин, наш комэска. Хорошо, Иваныч?

– Лично вымою, доверю разве механцу, – заулыбнулся техник, – членохват сиять, как яйца будет у кота, как у солдата бляшка на ремне, когда надрает пастой.

А, отмыв да просушив, понюхал и воскликнул:

– Ничего не пахнет и блестит, как будто глаз комэски, тот на грудь когда стакашку примет!

И в кабину, на родное место, безобидную поставил штуку.

А, как только зачехлили сразу, подошёл урча «Урал» к стоянке. На борт принял технарей, мотором заревел и, по бетонке жёсткой громыхая, их повёз на отдых.

Кочегар, стартех и техник старший по АД, сам лейтенант Потёмкин, на скамеечке одной сидели. А когда прошли КП, то Шухов из кармана бокового вынул хитрогнутую из стали штуку, что, конечно же, узнал герой наш.

– На, возьми себе на память, Коля, – лейтенанту протянул с улыбкой. – Может быть, когда расскажешь детям, замполиту как отмщенье правил.

Побледнел силовичок. Прошибло потом лоб его, холодным, крупным, инженер же:

– Успокойся, друже, – по-отечески сказал, – не парься! – в бок толкнул локтём. – Проехал поезд! богу лучше говори спасибо, что творение вот это злое к особисту не попало раньше. Но башка твоя, однако, варит, я сказал бы, что совсем неплохо.

– Нету слов для восхищенья даже, – старший техник поддержал, – умище!

– Хорошо ещё бы, правда, было, – Шухов вновь, – когда бы ты, Потёмкин, разработал и создал такое ж что-нибудь для языков поганых, пресловутых замполитов наших. На руках тогда б тебя носили.

И втроём захохотали громко технари, но смысла смеха только их из едущих никто не понял, не давал того «Урала» грохот.

– Но имей ввиду и то, Потёмкин, – посерьёзнел после смеха Шухов, поглядев на помазка младого, – хулиганство впредь, гляди, такое не твори, когда не только гнусный замполит угомониться может, но и также самолёт и люди.

«Слава боженьке, прошло как будто», – про себя силовичок подумал, и вздохнул, перекрестившись даже, удивление соседей вызвав: в СССР Христос в почёте не был.

Всё, действительно, прошло без шума.

Перешёл благополучно Зайцев в часть другую на ступень повыше. Стал значительнее. Стал богаче. Преуспел в распределенье блага. Всё, хотел чего, того добился. Зуд вот только досаждал порою человека в непотребном месте. И хотелось почесаться очень невзначай, когда б совсем не надо, приводило что к конфузам часто. Хорошо такое дело разве, обстоятельство, когда всё время на виду у сослуживцев? Ясно тут без слов, без пояснений всяких, что прескверно, а куда деваться?

Как-то раз на построенье утром на плацу «глухонемые» стали. А у Зайцева головка члена зачесалась, занудела прямо. Так и тянет до себя ручонки. Командиру замполит на ушко:

– Я, Петрович, съел вчера чего-то нехорошее, видать, плохое… бог не дай, ещё понос прохватит. Отойду…

И отпустил полковник с построения скорее зама.

Тот стрелою в кабинет. Закрылся и чесаться стал, а зуд коварный только силится. Чем больше чешет, почесаться тем сильней охота. Замполит решил домой уехать.

Дверь в квартиру отворил, и снова незадача: вдруг жену застукал с правым лётчиком Пеньковым, пьющим очень здорово, с совсем невзрачным и довольно интересным мало.

Замполиту б тут взорваться бомбой, заругаться, заорать, затопать, по затылку угостить соседа и жене хвоста надрать, однако ничего того не сделал Зайцев, незаметно в комнатушку тихо проскользнул и на диван улёгся, зуд руками ублажая жгущий

Почему так? Ваш вопрос предвижу, драгоценные мои. А просто непосредственно с того момента, как конфуз произошёл в полёте, стал панически бояться дырок подполковника болезный кончик.

Вот что значит нарушать, законы, жизнью писаны какие кровью, и которые любому нужно авиатору блюсти табу как, невзирая на чины и званья. Вот вам красочный пример конкретный. Соблюди закон майор и было б всё в ажуре: уваженье, деньги, дефицит, любовь красивых женщин. А когда мужчины главный орган не работает, к чему всё это? Беспросветный мрак один кромешный безнадёжный впереди и только.

Как вам жалко замполита? Скажут очень многие «конечно жалко», а вот я здесь не согласен буду. Замполит чем заниматься должен? Болоболить, чушь лапшою вешать несусветную на уши людям. Вот такого замполита можно пожалеть, хотя по роду службы, быть хапугой и рвачём обязан. А такого как товарищ Зайцев, извините, я жалеть не стану, потому что на законы неба беспардонно посягнул по-свински. Справедливо наказал Всевышний, адекватно, я б сказал точнее.

И к Потёмкину, что дланью бога, стал нечаянно, питаю зависть, я великую. Будь счастлив, Коля!