Текст книги "Шулмусы"
Автор книги: Владимир Жуков
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)
Ну, а в целом, всё терпимо, вроде и, признаться, интересно даже.
Вот вчера, себе представить можешь, был на Полюсе. Над ним, красавцем, проходили на предельно малой, шли на бреющем полёте низко, так что снег и лёд, как рядом, видел. Наслаждался воздушком полярным. Это разве не чудесно, мамка?
Ну, а самую крутую «дальность» по-научному зовут «за угол». Расскажу тебе о ней подробней.
Значит так, сперва летим на север: в городок Оленегорск обычно, есть под Мурманском такой неброский, небольшой, почти как наш Чепочек. Там садимся. Под завязку баки заправляем и обратно в небо.
Чуть совсем по океану топим ледовитому сперва, а после на Атлантику, уходим резко. Скандинавский полуостров дужкой огибаем по нейтральным водам, это значит по ничьим, в которых рассекать любой и каждый может. Враг не враг, летай себе да плавай на здоровьечко, да только в оба поглядай, не натолкнуться чтобы друг на дружку невзначай по дури.
Да. Когда стран скандинавских мимо, там «норвежцев или прочих шведов», пролетаем, с баз взлетают ихних нам навстречу самолёты НАТО – истребители. Подходят близко и летят совсем почти бок О бок. Интересно так, сосёт порою от восторга что в желудке даже, как гляжу на самолёты эти. Это, надо же, вражины рядом!
Ястребочки те летят недолго: керосина-то у них не столько, как у нас, для перелётов дальних. Возвращаются обратно скоро восвояси, развернувшись, ну, а мы на юг летим, покуда в баках возвратиться есть назад горючка.
Да. В сарай сходи и глянь на карту, что прибил там на стене. Найдёшь ты очень запросто на ней и Мурманск, и, ещё Оленегорск правее. Ледовитый океан – вверху он. И Атлантику легко отыщешь. Скандинавский полуостров также и уж Северный, конечно, Полюс.
Ну, и что ещё хочу отметить. Очень разные буржуи эти, совершенно не похожи близко. Почему? А вот того не знаю. Только вижу, что одни надуты большей частью, как сычи какие, а иные же резвятся прямо, будто встретили друзей хороших. Может, то менталитет различный в разных нациях, ведь в блоке НАТО состоит буржуйских стран немало? Разберусь ещё с вопросом этим.
Слышал я, что летуны буржуев ломовые огребают деньги, нам которые не снились даже. Потому, как в буржуинствах, мамка, жизнь построена на деньгах только. Замполиты говорят: у них там всё, как есть, купить за деньги можно всё, что хочешь. Сомневаюсь, правда, я достаточно серьёзно в этом… Как любовь купить за деньги можно, даже прорва их большая если? Замполиты что-то тут, конечно, намутили-намешали явно. Только спрашивать нельзя, а то ведь посчитают, интерес возник что нездоровый к буржуинской жизни и с бортА, как негодяя, снимут перво-наперво, а то посадят. Им доказывай потом, баранам, особистам, что родную трёшку не сменяю я на доллар гнусный.
В целом, мамка, я служу, что надо. Дедовщина стороной обходит, потому как отношусь к элите, к летунам, а их – раз два обчёлся из солдат в полку гвардейском, нашем.
Слух идёт, что нас заменят скоро строго прапорщиками. Так что очень посчастливилось мне в службе срочной. Умудрился ж вот простым солдатом океан побороздить воздушный.
Да. Ещё тут у меня зазноба замечательная есть, Танюха – вещевого склада зава дочка. Папа – прапорщик, весёлый малый. Мама – очень на тебя похожа, поварихою в столовой пашет, в лётной нашей. Вот дела какие.
В нафталиновом хозяйстве «тестя» мы частенько куролесим с Таней. Тоже, видишь, повезло серьёзно: в самоволки убегать не надо на свидания к подругам местным и дрожать, что патрули поймают да посадят на губу, а после, разумеется, с борта протурят.
Правда, гладко не всегда бывает в службе сладкой – это факт. Недавно командир наш, алкоголик Лосев, впрочем, гвардии майор, уделал: стал выруливать и сбил консолью инженера эскадрильи домик. Прямо кончиком консоли левой точно бахнул по углу растяпа, боевую единицу вывел стратегическую чем из строя. С похмелюги перегар убойный так разил, что голова кружилась, рядом был когда, но обошлось всё. Разумеется, что был отбой нам. Не пришлось в тот день летать погожий.
А потом в ТЭЧ самолёт буксиром утащили, ну а я в наряд вот угодил. Сейчас один в казарме. На ремне висит штык-нож. На входе, возле тумбочки, стою балбесом. Если честно, то устав нарушив, сел и вот строчу тебе посланье. Почитай его, мамуль, развейся.
Отпуск, мама, не дадут, сказали. Говорят, и так малина-служба. Рассуждают: летунам-солдатам служба ложкою да мёд. Плевать им, что я очень по тебе скучаю. Только, мамка, здесь никак артачка не прокатит: тут порядки жёстки. Это армия, одним словечком.
«ВКМ Ту-95-й» самолёт, летаю я на коем, говорят, что превосходный самый, по надёжности какого лучше, нет пока ещё на свете белом.
Толковущий подполковник Бочкин, инженер полка, сказал, я слышал, что с машиной повезло путёвой, что уж ежели она и бьётся, так лишь только по вине пилотов. И поэтому вернусь к тебе я обязательно живым, мамуля, не случится ничего со мною.
А в других частях, матчасть иная где, исправно там беда и горе посещают летунов. Взять Энгельс – от Саратова как раз напротив через Волгу расположен город. Там заправщики стоят «Триэмы» – по научному «3М». Вот бьются. Каждый месяц почитай сюрпризы. Гроб летающий прозвали этот самолёт на вид красивый очень.
Как-то раз, в начале службы самом, на заправку полетели в Энгельс. Тоже можешь посмотреть по карте. Там базируются только эти – непосредственно «3М» – гробины.
Говорили нам, они что бьются без конца, и в гарнизоне горе бесконечное живёт с бедою, постоянно прописались будто там как две родных сестры-близняшки. Экипажно летунов хоронят на кладбИще городском. Бедняг их уйма сколько там лежит в могилах.
Мне воочию пришлось увидеть сногсшибательную просто гибель. В той же всё командировке, первой, ожидаем под консолью вылет, растянувшись на траве, и смотрим, как заходит на посадку «М-ка».
И как раз в момент с землёй касанья отрывается кабина сзади и, как мячик, по бетону скачет, вслед за мчащейся вперёд машиной.
Скорость 300, что совсем не шутка. Очень страшное кино, мамуля: из кабины, что несётся пулей, вылетает человек и следом, как ошпаренный бежит за нею, разумеется, в горячке, в шоке. Мы – за ним, а он – с бетона в поле. Мы туда. Нашли. Лежит, не дышит в мураве-траве. Не бьётся сердце. Но пришёл в себя, однако, скоро. Шок был нервный, доктора сказали. С перепугу-то оно, с такого, дело ясное: в штаны наложишь. В рубашоночке родился парень.
А второго мёртвецом в кабине обнаружили, майора. Этот был готов. Вот как бывает, мамка.
Что же бьются самолёты эти, «М-ки», гнусные, решил узнать я. И проведал: то конструктор ихний, был такой у нас один, Мясищев, дал в конструкции малёхо маху. Для обшивки сплав негодный выбрал – АМГ, что был изучен слабо, про который не могли подумать, что он трескаться с годами будет. И пошли лет через пять постройки тех «летающих гробов» сюрпризы. Микротрещины внезапно стали возникать в материале этом, АМГ и в том была причина разрушенья силовой структуры. Самолёты рассыпаться стали.
Там их в, Энгельсе, могилок братских, почитай что, городок приличный.
Говорят, порой выходят жёны на бетон, когда идут полёты, чтоб не дать летать мужьям, да только кто их слушает. Не бабье дело – нашей партии родной перечить. Элегантно их на место ставят.
Правда, сжалились совсем чуточек, взлётный вес тем самым гнусным «М-кам» чуть уменьшили. В них меньше стали керосину заливать, на целых два ТЗ, перед полётом каждым. Подуменьшились нагрузки – ну и биться начали немного реже. Хоть вот так, а то б давно подавно не осталось ни одной машины.
А вот Туполев, который делал самолёт «ТУ-95-й», мой родимый, тот не сделал маху. Башковитый мужичок, спасибо. Выбрал он материал попроще и проверенный в работе долгой – Д-16, то дюрали марка. Уступает АМГ, однако, микротрещины в нём стадом буйным не куражатся, ломая крылья и кабины отрывая напрочь. Не бывало никогда такого, потерял чтоб «95-й» что-нибудь, как бедолага «М-ка».
В этом Энгельсе, не ладен будь он, мандраже пришлось словить недавно. В прошлом месяце летим в обычный, тренировочный полёт – в заправке, в небе руку набивать. Над нами впереди идёт по курсу танкер с керосином, дозаправщик то есть. Выпускает из себя на шланге, толстом, длинном для заправки конус. Подлететь к нему задача наша и затем воткнуться точно штангой, специально на носу какая, для закачки керосина в баки.
Командир мой, капитан Кошёлкин, штангу в конус всё не мог наладить. Вообще, паршивый лётчик этот капитан, он и сажает так же, как вставляет на заправке в конус. Матом кроет, аж эфир краснеет, только без толку, одна стыдоба. Грохот мат вдруг перекрыл внезапно. Самолёт как долбануло будто исключительно тяжёлым чем-то. Это наш великолепный лётчик, на армированном шланге конус, не на штангу подцепил как нужно, а в винты загнал, болван несчастный. До беды совсем не долго было. Слава богу, кочегар наш, Шухов, отрубить успел движок, и сели без него благополучно после.
В ТЭЧ ремонта на неделю было.
И уже почти совсем недавно маху дали штурманцы и, надо ж, заблудились в океане белом, в Ледовитом. Прямо чудом просто керосину дотянуть хватило, а не то бы к косолапцам белым всем попали, экипажем лётным. Там их уймища во льдах, мамуля. И узнал ещё я то, что любят эти белые медведи очень непременно животы людские. Это – их деликатес, и стать им не особенно, представь, охота.
И ещё, на северах всё тех же, шли когда на высоте приличной, десять с чем-то, помню, тысяч метров, из кабины мой коллега выпал, правда, прапорщик, под сорок возраст. Самолёт их впереди и справа выше чуть летел, и сам я видел, как мужик без парашюта падал к мишкам белым в тишину безмолвья.
Я считаю так намного лучше с парашютом чем. В медвежьем царстве жутком, страшном, бесконечном, белом, не отыщут, не живым, не мёртвым. А живого жрать медведям это перспектива не из лучших самых. Потому как в океан заходим, парашюты все снимаем сразу.
Инженеры говорили после: наступил мужик на люк в полёте, что закрытый был не так как надо на земле, перед полётом то есть.
Так ведь мало что, пришёл на базу парашют один. В кабине той же, разумеется, с открытым люком, прилетел второй стрелок покойник. Задохнулся так как был без маски, но, пристёгнутый в момент открытья. И накрылся по такой же дури.
Хоронили. Одного – в закрытом красном бархатном гробу, другого ж, прилетел какой, того – в открытом. За машиной нёс я гроба крышку.
Не прошла тому неделя даже – так ещё беда в полку большая. По кругам, когда как раз летали, то пожар возник в кабине задней. На посадку шли уже – и на вот. Борт покинули стрелки, да поздно: не раскрылись парашюты даже. Не хватило высоты немного. Вот и снова гроба два. И снова – летунов похорона, поминки.
Говорили технари, я слышал, из-за курева беда случилась. Не закрывши кислородный краник, засмолили. И пожар. И трупы. Самолёт, он уваженья просит завсегда, на «Вы» с ним надо только. Это я успел понять конкретно.
А вчера же уронили в Каспий в нашем доблестном полку ракету по-дурАм. Вот, представляешь, хохма. Не на нашем самолёте, правда. Слава богу, наш в ТЭЧи, в ремонте. Вот кому она попала если по балде – тому хана. Да даже коли брякнулась в водицу рядом, так и то помрёшь к чертям со страха. Командира, говорят, уволят… Неплохой мужик —майор Меркулов…
Вообще, за этот год ну прямо наваждение в полку как будто: три разбились самолёта кряду. Над пустыней два сошлись в полёте. Каракум такая есть. Конфеты, что верблюд на жёлтом фоне, помнишь? Ну так вот, упали в той пустыне Каракум меж двух морей: Каспийским и Аральским. Но в живых остались всё же двое, самолёт покинуть, развалившийся, успели-таки. Девятнадцать же тогда погибло. Пусть земля им будет пухом, мамка.
Ну, а третий самолёт тут рядом, в поле, бахнулся, а потому что кочегар – бортинженер-растяпа «Антилёд» не запустил систему. Самолёт обледенел и рухнул. Половина летунов погибло. Ну и вывод для себя я сделал: на готове парашют быть должен. Кто в нём был, вот только тот и спасся в этих случаях обоих, страшных. Так что я теперь всегда летаю непременно в парашюте только.
Да, мамуля, поразило очень тут меня смертей, аварий больше нечто странное, о чём писать так неприятно. Только, правда, это.
Краем уха разговор услышал офицеров полковых, что тихо речь вели о государстве нашем, мощном, доблестном и сильном самом. Говорили, что оно копейки ни одной на девятнадцать мёртвых не дало похоронить военных, что положено у нас такое, и от этого мне жутко, мама. Что-то как-то тут не так, как надо. Неужели офицер советский, авиатор, что погиб на службе не достоин похорон? Во казус! Вот ещё один вопрос возникший за недолгую мою службину. Много будет их ещё поди-ка.
В общем, сами собирали деньги хоронить: по двадцать пять целковых с офицеров, с прапоров – пятнадцать.
А Советский наш Союз, всесильный, ничего не дал, ему, быть может, так военные нужны? И, может, передумаю ещё я, мамка?
Призадумаешься тут серьёзно.
Всё. Вот топает Валерка, вижу. И на этом потому кончаю, драгоценная моя мамуля!
До свидания. С большим приветом твой сынок и твой гвардеец Коля!
P.S.
Да, привет ещё, мамуль, Серёге!.. Не поправит туалет, ему ты передай, что выпивать не буду вместе с ним, когда приду на дембель.
P.S.S.
Где попало не бросай посланье, помни, мама, «Сов – оно – секретно».
P.S.S.S.
Да, ещё один разок целую!
…Нина Карповна, читать закончив, отрешённо так ещё лежала, может, пять минут, а может десять. А дружок её сидел смиренно, понимая, что нельзя тревожить.
Но обратно возвратилась Нина из сынка витиеватых строчек. Улыбнулась и… Два дня любовью занимались. А уже под вечер, незаметно наступил который:
– Воскресение! – сказала строго командирским непреклонным тоном. – Всё, Серёженька, ступай до дома. До жены. Она наверно тоже человек, при том живой, не мёртвый. Совесть надобно иметь немножко!
И ушёл к жене домой любовник. Нина ж Карповна письмо от сына раза два ещё прочла и в книжку после спрятала его, сняв с полки тёмно-синий Мопассана томик.
«Совсекретно» – «Совсекретно» значит.
И заснула.
В понедельник встала да ранЕнько на работу снова. На завод свой «Большевистский Молот» пошагала благородно-чинно. В той же шёлковой юбчонке новой – шёлк китайский, дефицит убойный.
В проходной уже совсем другая, благородная, глядит вертушка. Отливает ярким хромом гладким. И шелкОвая юбчонка тихо, не шурша почти, легко скользнула по поверхности зеркальной чистой.
Вновь завод. Цветы на клумбах снова. От цветов приятный запах, свежий. В небе солнышко теплом и светом греет мир, совсем не хмурясь даже на дымочек смрадный труб, как видно, понимая, что не быть заводу, дыма ежели над ним не будет.
Ну, а вот и он, дружок сердечный, пресс кузнечный СПК. Как только Нину Карповну увидел, сразу засиял, заулыбался прямо.
На орудье производства глядя, Нина Карповна сперва вздохнула, потянулась и:
– Привет! – сказала, в раздевалку проходя, а после на рабочее уселась место. И обратно «Гуп!» да «Гуп!» родное.
МЕСТЬ СИЛОВИКА
Тишина. Аэродром. Стоянка. Утро доброе над полем лётным. В тёплом воздухе весна шалунья ароматы распыляет мило. Самолёты в капонирах дремлют.
В эскадрилье, на отшибе той что, где стоянок семь, кипит работа на одном ракетоносце дальнем. Чинно техники в полёт готовят средство грозное борьбы с врагами.
Заливают керосин под пробки: это значит, не коротким вовсе предстоящему бывать вояжу. «Это, видимо, летят на Полюс, – я смекнул, – а, может быть, буржуям демонстрировать на крыльях звёзды для острастки над водой нейтральной».
Лейтенантик молодой Потёмкин, старший техник по движкам, который лишь вчера зачёты сдал на допуск, волновался, расписаться так как предстояло самому в журнале, отправляя самолёт в далёкий и ответственный полёт довольно.
Подпись первая, всегда любому архипытка технарю. Потёмкин исключеньем в этом плане не был, авиатор как любой нормальный, и вдобавок ко всему, военный. По неопытности в деле тонком, что раз плюнуть допустить промашку и нечаянно беды наделать, о которой даже думать страшно.
И когда вдруг посещали мысли о ЧП большом в полёте сложном, то от страха ощущал бедняга, как под фетром голубой беретки шевелился кучерявый волос. Паренёк переживал так сильно. В предполётной суматохе, правда, технари не замечали этих первых девственных юнца волнений: очень заняты работой были.
А Потёмкин осмотреть чего-то вдруг ещё разок решил моторы. Показалось, что глядел их мало, недостаточно, а всё страх первый, предполётный бедокурил это. Взял стремянку и повёз скорее третий двигатель глядеть зачем-то. А, вскарабкавшись наверх, капоты растворил и осмотрел под ними всё ещё разок внутри прилежно и вздохнув, закрыл движки обратно.
Всё, конечно же, нормально было. По стремянке на бетон спустился. Почесался и поехал к соплам, на техническом зовут что сленге просто, коротко «штаны». Механик с лампой-фарой подбежал. В «штаны» лезть даже утром без неё проблемно. Ничего там не увидишь толком.
Лампу-фару взял Потёмкин. С нею по стремянке вновь поднялся жёлтой и лопатки на ступени пятой, на последней, посмотрел волнуясь, повреждений не найдя конечно в важной двигателя части этой. А откуда им-то взяться было, коль и так движок сто раз смотрелся.
И на двигатель другой поехал молодой силовичок, покоя не давая ни себе, ни людям, ни кормильцу пред работой тяжкой. А пока шёл со стремянкой Коля по бетону, на ходу подумал: «Как турбинные лопатки жалко! Повертись в температуре дикой, фантастической такой, а ну-ка! Да притом ещё, юля юлою с оборотами в секунду эдак под сто сорок, удержись в замочке и не выстрели снарядом в корпус. Тяжело. На них молиться надо!»
И Потёмкин про себя: «Спасибо вам, лопатки, – прошептал, – большое!»
Вновь стремянку откатил на место лейтенант, но постоянно мысли донимали, допекали роем: «Пусть лопатка, железяка вроде, без души и пусть на вид невзрачна. Ну и что? А может, вот как раз и вовсе нет? А может быть, наука до души не докопалась-таки металлических простых изделий? Ну-ка есть душа в металле если, та, какая обижаться может? Что тогда? Тогда конец плачевный! До свиданья, экипаж гвардейский и кормилец-самолёт, вы – к богу, а меня – под трибунал болвана. Чей движок, тому сидеть, растяпе».
Завершилась подготовка. Вскоре со стоянки, тормоза проверив, самолёт из капонира выплыл. И немного отлегло как будто от болеющей души у Коли. И послышалось ему, шепнул как самолёт: «Не дрейфь давай, салага! Всё ты выполнил дружок, как надо. У меня к тебе претензий нету! Ну, а дальше только бога воля! В небе Он один для нас начальник! Так что зря не убивайся, парень!»
А затем «Ту-95-й» порулил на старт, и там моторы перевёл на «Максимал», да в небо.
Две минуты поревев предельно и набрав, какую надо, скорость для полёта с максимальным весом, «Номинал», затем, режим поставил. И в набор урча пошёл, винтами воздух режа, и давя натужно к низу крыльями его большими. Создавая так две силы нужных: тяги, двигает вперёд какая, и подъёмную ещё, что держит.
Самолёту долго вслед с тревогой силовик глядел, пока совсем он не пропал в кристально-чистой сини.
Ожидания пошли минуты. Упылили технари на отдых, а Потёмкин ждать один остался в капонире самолёт, супруге демонстрировать свои волненья не хотел, как немужское нечто.
Из комбеза механца висел что рядом с нарами, торчала пачка ярко-красная Прилуки «Прима». Взял её и сигарету нервно закурил, хотя привычкой скверной не страдал. И не к чему, то было. Подвернувшееся вдруг под руку и не вкусное совсем лекарство, после первой небольшой затяжки кашель вызвало и бросил парень, бестолково заниматься дрянью.
Время шло, оно с минутой каждой приближало с экипажем встречу. Бедный техник не пошёл на завтрак. Не обедал он и также ужин пропустил. Так волновался очень. Уж, какая там еда, скажите?
Вот и техники уже вернулись самолёт встречать, поспав, покушав и прекрасно отдохнувши дома. На бетон гурьбой весёлой ловко стали спрыгивать с «Урала» люди, в часть на службу их привёз который.
Вот он, гул, уже знакомый, в небе, уловимый чуть, коснулся сердца, очень ждущего, и стало биться потому оно сильней и чаще.
Вот посадка. Самолёт сел мягко и к стоянке порулил усталый. Стал пред нею. Остудил моторы, да и выключил их после разом. А Потёмкин засветился счастьем.
Закатили.
Механцы колодки вмиг поставили враспор. И сразу под кабины подвели стремянки, дать усталым летунам спуститься. Сутки в небе вам не фунт изюма. Как хотелось им, представить можно, воздушком вздохнуть кристально чистым, и курнуть, и оросить в бесшумье мураву за капониром милым, надоевший писсуар ругая.
В том полёте, что прошёл успешно, командиром замполит был Зайцев, бравый гвардии майор который, Толстожопым окрещён был метко окружающим народом ратным. В авиации уж повелось так, что не крестят замполитов краше. Толстожопый замполитский бал свой в эскадрильи правил, в той же третьей, где служил силовичок Потёмкин. Правда, он на повышенье скоро должен был пойти. Летать немного оставалось летуну. Приказа ожидал о переводе лётчик. Волосатая рука-владыка вверх толкала. Сам бы долго Зайцев неказистые носил погоны, потому как был совсем неважным от природы замполит пилотом.
Ну, а тут не перевод, а сказка. Суперважной сверхсекретной части замполитом Зайцев шёл, какая термоядом занималась только, и которую в народе ратном с юморком «глухонемые» звали.
Ну и вот, вниз по стремянке жёлтой, подуставший, командир спустился, самым первым претворяя право в жизнь своё. Таков закон-порядок в авиации: беда в полёте – покидает, значит, шеф машину после всех, последним самым то есть. На земле ж совсем другое дело. На земле уже выходит первым командир, бортинженер – последним. И порядок сей любой и каждый в авиации блюдёт табу как. Каждый волк его небесный знает, так же, как и салажонок каждый.
Ну и вот, из самолёта вышел по стремянке командир, скрипучей, и прищурился, на солнце глядя восходящее, пока лишь только и стал твёрдо на бетон холодный. Пот со лба платочком стёр устало, и пошли гуськом на воздух следом, остальные экипажа члены, соблюдаючи закон-порядок и, не рвясь попЕред батьки в пекло.
Ну, а он же, ёлки-палки, Зайцев, у стремянки став, закрыл дорогу подчинённым, вслед спеша идущим. Призадумался совсем некстати отчего-то, и ругались очень, сзади шедшие в сердцах на шефа.
За задержку наказал бог, видно, замполита, и из рук тяжёлый писсуар он уронил случайно. Приземлился тот как раз на туфель, на носок, и по большому пальцу на ноге весьма прилично вдарил.
Поднял, гневаясь, с бетона колбу замполит и на неё с презреньем бесконечно поглядел великим. Было лётчику не столько больно, а обидно и досадно сколько. Ну, а тут ещё и мысль шальная подколола нестерпимо больно: «Замполитово ли это дело – писсуары выносить? Неужто технаришки от того облезут, что мочу за капониром выльют?!»
Зайцев выслушал мыслишку, только никакого ей не дал ответа, потому как понимал порядок: каждый сам своей мочою только непременно заниматься должен. Только так, и не иначе только.
Потому, подняв с земли баклажку, замполит хотел шагать уж было до травы, но мысль другая резко прыть убавила: «Вы подполковник без каких-нибудь пяти минуток! Замполит, и не простой, а супер, то бишь наиархиважной части. Вам мочу ли выносить, скажите? Стыдно очень и обидно,
Зайцев!»
Растерялся от напора думок замполит, и в этот миг попался на глаза ему как раз Потёмкин, лейтенантик молодой, зелёный, силовик, вот только в полк прибЫвший. Ошалевший от большого счастья, что движки не подкачали-таки, в эйфории пребывал парнишка, исключительно хмельной и сладкой.
Замполита глаз, набитый крепко на работе с контингентом разным, состоянье уловил мгновенно молодого технаря и понял, одурачить как салагу можно. И назойливым внял Зайцев мыслям:
– Эй! Потёмкин! – крикнул он. – Эй! Коля! Подойди.
Тот подошёл.
– Гляди вот. Писсуар мой под завязку полон, будь так добр, опорожни пойди-ка.
И Потёмкин, несмотря на то, что отказаться мог легко, однако в состоянии почти гипноза писсуар тот в руки взял и дунул на глазах у всех к бетона краю.
И на корточки присев, сначала открутил стаканчик-крышку ловко и затем мочу на землю вылил. Капли вытряхнул. Потом с натяжкой крышку снова завернул обратно. Ну и после писсуар на место в самолёт отнёс, да вновь спустился по стремянке на бетон стоянки.
Улыбаясь, огляделся ну и непонятные заметил взгляды: прилетевших летунов, а также и встречавших, весь в составе полном самолёта экипаж гвардейский. Все глядели на него как будто на того, кого дерьмом облили по ошибке, невзначай, но только не смешинки на суровых лицах – удивление, испуг и жалость.
Лишь один не удивлялся, правда, это Зайцев, замполит. Он странно улыбался и смотрел при этом, как игрок, что облапошил ловко в карты круглого лохА. И тут вот, наконец, силовичок всё понял.
Из прострации мгновенно выйдя, стал румяным силовик, помадой кожу будто на лице натёрли.
Лейтенант прожил тот день коварный кое-как, переживая очень. Как пришибленный домой приплёлся после службы, как мешком побитый. И жену поцеловав, стал думать, как же смыть с себя позор и как же замполиту отомстить, скотине.
Так неделя пролетела в думках напряжённых, мести плана только не рождалось в голове, хоть лопни. И ещё узнал Потёмкин очень неприятное: летать майору предстояло лишь неделю только. И что он к «глухонемым» уходит, где достать уже непросто будет.
И покоя тут совсем лишился силовик. Он об одном лишь думал. Об одном душа болела только. Клокотало и бурлило в парне, всё нутро, а вот на ум однако, ничего не приходило толком, авантюра лишь одна сплошная.
«Что ж, – решил, – вот не сумею, коли, я придумать ничего, то значит, негодяя пристрелю, в наряд как патрулём пойду. И всё на этом».
А Потёмкина жена-хохлушка симпатичная такое видя поведение родного мужа, и в чём дело тут, совсем не зная, закручинилась довольно сильно, полагая, что влюбился это благоверный невзначай в кого-то. Но боялась задавать вопросов, не услышать дабы правды горькой. То, что так оно, на йоту Таня, звали так силовика супругу, не имела никаких сомнений. «Там их бешеное море в части: поваришичек, торговок разных, секретуток, – размышляла дева, – от обилия такого разве удержаться мужику? Нет, ясно».
И однажды, как-то ночью, Таня, муженёк когда не спал, томился, тугодумствуя, свои познанья в сексе живо позвала на помощь, дабы клином выбить клин из мужа.
Ну и так она уже, и эдак в ночь весеннюю вовсю старалась, как умела, угодить в постели. Но старания «до фени» были зазомбированному как будто. Словно робот выполнял повинность сексуальную, и ласк особых ну совсем не замечая вроде.
Закручинилась жена ужасно. И её мне, право, жалко стало. Я уже хотел немного было изменить сюжет, слегка от правды отойдя, помочь-утешить чтобы деву бедную в кручине-горе, кредо твёрдое своё нарушив, правду-истину глаголить только. Слава богу, не пришлось вот делать не угодное душе. «Чего так?» – ваш естественный вопрос предвижу. А того, жены объятий после, полежав чуть, лейтенант Потёмкин в крепкий сон ушёл и до утра спал, как без чувств, как наповал убитый. Перед ним всю ночь жена сидела не сомкнувши глаз в печали-горе. А пришла пора идти на службу, муж проснулся, встал и, весь сияя, нежно так поцеловал супругу, что серьёзно удивилась Таня.
И обиженно сказала дева благоверному, сиял который:
– Про заразу, про неё, любимый, я расспрашивать тебя не стану, чести много финтифлюшке будет! бог со стервой, с ней, но только помни! Только знай: разок ещё отмочишь, и страдать уже не стану больше! И с собою не увидишь рядом! Замуж, Коленька, успею выйти, молода пока, пока мужчинам я ещё не безразлична, Коля. Ладу дам уж как-нибудь, не бойся!
И Потёмкин тут сперва опешил. Ошалел, мне показалось даже, от словечек непонятных, странных. А потом, когда в их смысл забрался, понял дело в чём, смеяться начал. Так что чуть не задохнулся было от безудержного смеха парень. И тогда остановился только, спазмы намертво когда сдавили больно мышцы живота. Немного отдышался, оклемался малость и сказал:
– Ну, как могла, Танюша, ты подумать обо мне такое? Вот чего не ожидал никак я, драгоценная моя супруга, заподозрить, что в измене можешь! Ведь никто тебя на свете белом мне не сможет заменить! Однако, ты большая фантазёрка всё же!
– Объясни тогда понятно, Коля, – та ему, – ты изменился что так? Две недели малохольный будто почему? Что, не влюбился, скажешь?
– Нет, конечно, – муж в ответ, краснея, – ты как раз не угадала, Таня! – И Потёмкин рассказал подробно о конфузе с замполитом жутком.
От души жена до слёз смеялась, рада будучи тому, что глупо ошибалась в человеке близком.
А уже нахохотавшись вволю, сомневаясь вроде чуть, спросила:
– А чего же это ты сегодня стал весёлым вдруг? А ну, признайся!
– А весёлый потому я, Таня, – отвечал супруг, – что сон приснился этой ночью прямо-таки вещий, подсказал какой отмщенья способ. Расскажу о нём, вернусь как только, драгоценная моя, со службы. А сейчас взгляни на время, надо поспешать уже. Не то могу я, дорогая, опоздать. К чему мне неприятности в начале службы, – улыбнулся, – нет пока препятствий никаких для неплохой карьеры.
И собравшись, лейтенант Потёмкин в настроении поехал чудном в часть свою, забыв волненья муки.
Вечерком домой вернулся Коля и принёс с собой в газете что-то.
Дверь квартиры, что недавно дали на двоих, открыл ключом тихонько, а затем позвал жену:
– Танюша!
Не ответила: всего скорее в магазин пошла зачем-то, видно. На супруга зов сосед явился, пьяный прапорщик и бывший КОУ. Пил мужик не просыхая. Деньги до копеечки спускал на змия, игнорируя семью. Супруге и дошкольникам, двум детям малым, ни гроша не выделяя даже. Опустился так алкаш серьёзно. Безобразную гримасу скорчив, поглядел на офицера тупо:
– Что, сосед? – его спросил Потёмкин.
Засопел тот, собираясь, видно, вразумительное что ответить. Но не вышло, и его легонько, по-соседски, пожурил Потёмкин:
– Что себя не бережёшь, коллега, – проворчал, – ну разве можно эдак?
Возмутился отставник, взорвался:
– Ты салага! Салабон! Потёмкин! Мать твою!.. Молокосос безусый! Сосунок! Хоть раз стрелял, мудила, в человека? Не стрелял, а я вот – душегуб людей сгубил ораву.
– Что же, горе заливаешь, что ли?
– Заливаю! Ты б угробил столько, сколько я, вот посмотрел тогда бы на тебя, щенка! Вот поглядел бы! Не запил, поди б тогда, курепчик, погубив с моё, учитель сраный! Шпингалет! Ядрить твою налево!
– Интересно. Расскажи-ка, где же ты в людей стрелял, сосед? Поведай, – лейтенант спросил, пройдя на кухню.
– А в Египте. Про Египет слышал?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
