Текст книги "Шулмусы"
Автор книги: Владимир Жуков
Жанр: Жанр неизвестен
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
– Кончай, мужики! Что мы нервы болтовнёй себе треплем? В лавку – да ко мне давай! А не то, к чёрту, поплывёт крыша.
Против, воздержавшихся не было. Люди, казалось, только и ждали команды. Правда, стрелки часов давно пересекли отметку десять, и отыскать огненную воду было уже непросто, но хотели очень и всё, что нужно, нашли.
Лейтенант Коренков снимал квартиру в частном доме. Жена его уехала рожать к родителям, а он готовился стать отцом и прощался с молодостью. Потому и очень торопился лейтенант, вышедший из-под контроля, допить недопитое и догулять недогулянное. Хозяйка его – добрая старушка преклонных лет – души не чаяла в своём квартиранте, потому что, как и он, потягивала, правда, втихую и не в дозах таких, но всё-таки.
Так вот, возбуждённая и хорошо затаренная компания дружно ввалилась в гости к лейтенанту. Бабушка с радостью встретила офицеров. Красивая голубая форма и лица, горящие молодостью, зажгли в женщине ностальгические воспоминания юности, и она не поскупилась на закусь. Посреди двора смастерили импровизированный стол из длинных досок и сразу же украсили его гирляндой из прозрачных бутылок. Соскучившиеся по выпивке офицеры накинулись на спиртное, не ожидая приглашения. Но когда огненная вода, посуетившись, расслабила, наболевшее вновь наружу выскочило:
– Пусть Чебураха сам поёт!
– Да пусть хоть в Белую, хоть в тартарары!
– Да там вовсе не хуже ничем! Там жильё свободно, а тут – годами без квартир маемся!
– Там в хор не додумаются загонять! Крыша там у людей на месте!
– Всё короче! Отпелись!
– Пусть замполиты поют! Их аж шесть в полку!
– Так и назовём ихнюю капеллу «Хор долбаных замполитов»!
Бабушка с удивлением слушала выкрики своих юных гостей и совершенно ничего понять не могла. Когда же до неё наконец дошло, что здоровых и красивых молодцов насильно в хор гонят и заставляют там день и ночь петь, ахнула:
– Ребята, вам девок надо пороть! Весна! Щепка на щепку лезет! А вы хор там какой-то выдумали!
Слова бабушки подействовали на термоядерные запасы гнева словно взрывное устройство атомной бомбы. Народ закипел, и, попадись им в ту минуту любой, хоть даже уволенный по недисциплинированности замполит, он в одно мгновение был бы растерзан на мелкие кусочки. И когда возмущение достигло своего экстримального значения, а в недовольном гомоне стали отчётливо прослушиваться конкретные предложения по поводу расправы над садистами, лейтенант Обельницкий поднял вверх руку а, когда утихло, сказал:
– Товарищи! Я вполне согласен с вами. Подполковник Чебурашко перегнул палку. Мне, как полковому запевале, кажется, что с его стороны такое отношение к нам – это не только издевательство, но и полная дискредитация хора как такового. Я люблю петь, но меру-то надо знать. В парикмахерскую неделю не могу сходить. А мы офицеры всё-таки, и внешний вид у нас на высоте быть должен. При полном с вами согласии, я хочу предложить выразить наше возмущение цивилизованно. Давайте напишем замполиту письмо. Я уверен: он поймёт и отменит свои дурацкие распоряжения. Насилием ничего мы путного не добьёмся. Армия любимая расправится с нами, а письмо, подписанное всеми участниками полкового хора молодых офицеров, в котором мы выразим своё мнение по поводу творимого в полку произвола, непременно в точку ударит прямо.
Предложение лейтенанта сначала хохот вызвало. Правда, насмеявшись вволю, приняли его резонным вполне. О физической расправе над погаными замполитами как-то сразу забыли и за составление послания принялись.
Лейтенант Сусликов сел в торце стола, сдвинул закуску и положил перед собой чистый лист бумаги. Взяв ручку и важно окружающих оглядев, он торжественно произнёс:
– Итак, господа офицеры, прошу излагать свои мысли и пожелания.
Авиаторы загалдели, а Сусликов, обладавший каллиграфическим женским почерком, принялся принимать, фиксировать и перерабатывать несущуюся со всех сторон информацию в ровные красивые строчки. Происходящее очень напоминало картину известного художника «Казаки пишут письмо турецкому султану».
Сусликов тщательно и корректно запечатлел всё дошедшее до него, и письмо уж готово было. Приступили к последней фазе и подписывать петицию стали по очереди. Присутствующих на сём мероприятии важном было тридцать шесть человек. Каждый торжественно подписал бумагу, и всё бы вроде нормально, только подписей почему-то оказалось лишь тридцать пять.
– Кто не расписался? – крикнул Сусликов.
– Я! – ответил лейтенант Ахмедьзянов.
– Шевелись! Давай! – Сусликов ткнул его. – Не задерживайся! Один остался! Водки-то и половину не выпили!
Но упёрся лейтенант Ахмедьзянов:
– Я эту мерзость подписывать не буду. Я лучше нашему замполиту завтра глаз из рогатки выбью.
– Подписывай! – заорала толпа. – Не вымахивайся!
Но не реагировал Ахмедьзянов, буйный нрав которого коллеги знали. Ведали также и, что упрётся коль, то просить уже бесполезно. Сусликов решил взять хитростью:
– Получается, Ахмедьзянов, ты вроде как замполита любишь – заодно с ним, с нами раз не желаешь. Что же, будет хвалить! Скажет: «Один Ахмедьзянов – друг и помощник мне! Один только он поддержал из всех! Так, гляди, и жильё улучшит!»
Такое обидное высказывание Сусликова сразу дало плоды. Лейтенант призадумался, почесал затылок и сказал нехотя:
– Подпишу я, мужики, письмо, а то и вправду подумаете, что с замполитом дружу. Но руками своими подписывать эту гадость не буду. Не буду – и всё. Можете не просить зря: время станете терять только.
– Чем же ты подписывать собираешься, а? Ногами? – воскликнул Сусликов.
– Жопой! – пробасил в ответ лейтенант.
Люди опешили. Ошарашило их как громом. Бабушка же, услышав такое, подавилась и глаза вылупила.
Первым вышел из оцепенения Сусликов:
– Что же, жопой, так жопой! Это дело твоё. Расписывайся, хоть хреном своим обрезанным, только не задерживай, чудила хренов. Время за полночь, а водка вся цела почти.
Ахмедьзянов одарил друзей странною улыбкой Джоконды и достал из бокового кармана ручку здоровенную – великан. В длину она сантиметров тридцать была, а в диаметре – два примерно. Ручки такие как раз только входили в моду. Подняв орудие над головой, Ахмедьзянов помахал им, видимо, желая продемонстрировать грандиозность, и важно положил его на послание. Ещё раз оглядев удивлённых офицеров, принялся раздеваться медленно.
Сначала туфли снял, а затем брюки и трусы. Взял со стола письмо и ручку. Положил лист, на котором предстояло расписаться, на деревянный порожек хаты и тупым концом медленно ввёл авторучку в задний проход. Войдя в тело примерно на одну треть, великан тормознулся и торчать стал из попы толстым хвостиком-атавизмом длинною сантиметров около двадцати.
Рты раскрытые офицеров замерли. Сами они застыли и не шевелились, будто резко их и неожиданно заморозили. А лейтенант Ахмедьзянов, не церемонясь и совсем не обращая внимания на зрителей, подошёл к письму и стал с торчащим из попы стержнем осторожно опускаться на корточки. Вскоре авторучка коснулась бумаги. Лейтенант почувствовал это и начал расписываться. Да вот беда! Не успевши даже па крутнуть задком, покачнулся и присел на торчащий из тела кончик. Ловко ручка юркнула в проход задний и бесследно исчезла там.
Никто ничего не успел понять. Ничего не сообразил также и лейтенант бедный. Инстинктивно попытался он правой рукой вытащить вошедшее в него инородное тело, только безрезультатно. Авторучка скрылась полностью, так что взять её совершенно было не за что. Тогда Ахмедьзянов просунул в попу средний палец правой руки. Загнав его до упора и стержня злополучного не ощутив, понял парень, что дела плохие. Осознав глупой ситуации трагизм дурацкий, заорал неистово офицер:
– Братцы! Это что ж такое?! Глубоко залезла внутрь зараза! Прямо чувствую как по кишкам ползёт!
Затем, на полминуты затаив дыхание, как бы слушая, что внутри творится, безнадёжно сообщил и тихо:
– Только вот остановилась, стерва!
Наступила тишина. Многим казалось, что всё происходящее – это наваждение какое-то. Сон кошмарный! Встряхивая головами и протирая глаза, офицеры будто пытались проснуться. Только не проходил сон. Это полностью подтверждало реальность происходящего.
Из оцепенения коллег вывел стон лейтенанта Ахмедьзянова. Ручка, став вертикально, параллельно позвоночнику, делало любое, даже самое незначительное движение исключительно болезненным. Коллеги поняли это и, осторожно подхватив товарища на руки, перенесли его на скамейку в сад под абрикос цветущий.
Лейтенант Обельницкий, чувствуя, что, как ответственному, ему больше всех будет, покачал головой с досадой:
– Давайте всё-таки попробуем достать эту чёртову авторучку. Не хватало только, чтобы про это мерзопакостное дело завтра в полку узнали!
Обступив плотным кольцом кровать со страждущим, стали думать: как быть, чем помочь и каким образом вытащить из организма заразу. Несколько добровольцев попытались руками, но только перемазались без толку. Бабушка тоже решила внести свою лепту в дело оказания помощи. Она принесла из дома медицинские щипцы с длинными зажимами, оставшиеся у неё после квартирантки-медички. Засунутые в попу лейтенанта, они доставали до конуса авторучки, но ухватиться за неё не могли, потому что соскальзывали с конической и обильно смазанной поверхности.
Когда стало очевидным, что помочь офицеру не удастся, лейтенант Коренков, ещё не удовлетворивший в полной мере желание напиться, и, чувствуя, что время убегает неумолимо, оторвал коллег от пустых хлопот:
– Ничего мы сами не сделаем, мужики. В больницу его надо. Зря только время теряем да человека мучаем. Утром отвезём, а пока допивать давайте.
Сказанное штурманом посчитали вполне резонным и поэтому, предложению его последовав, сели продолжать трапезу. Выпили. Бабушка, сморщившись после опрокинутой рюмки, покачала головой седою:
– Жопой писать! Это ж додуматься надо! Грех-то какой!
Никто не говорил больше. Молчали. Офицеры чувствовали себя соучастниками чего-то гадкого и нехорошего. Слова бабушки подстёгивали ощущенье то, и стыд несмело стал заползать в молодые души. Так, молча допив водку и положившись на мудрость русскую – утро вечера мудренее, – по домам товарищи разошлись.
Явившись рано утром в часть, лейтенант Обельницкий как старший хора в санчасть пошёл и попросил фельдшера Васю за лейтенантом Ахмедьзяновым съездить. Вместе с ним и шофёром санитарной машины Обельницкий привёз бедолагу в лазарет, и уже через полчаса тот получил и время, и возможность изучать особенности потолка полковой больницы.
Лейтенант Ахмедьзянов лежал на спине и старался ни о чём не думать. Случайно залетающие мыслишки по поводу навалившегося позора больно жалили, создавая муторный дискомфорт в душе. Гнал он их от себя, считая без перерыва от единицы до ста и обратно, только не помогало.
Наконец пришёл старший врач полка, гвардии майор медицинской службы Зарезин.
– Что там случилось с вами, юноша? – весело спросил он.
– Авторучка в жопу зашла, – грустно лейтенант ответил.
– Как она, скажи, попала туда? Жопою пишешь что ли?
– Так точно, товарищ майор.
Такие странные ответы заставили майора Зарезина пристальнее взглянуть на больного. Ему показалось сперва, что у парня не всё с головой в порядке, и он, проверяя версию, вопрос задал:
– Ты давно пишешь жопой?
– Нет, недавно.
– Это сколько – недавно? Неделю? Месяц? Год?
– Да нет. Только один раз расписаться попробовал – и то неудачно.
– Ну так в чём же трагедия? Расписался – вынимай инструмент из попы и гуляй себе на здоровье.
– Так в том-то и вся соль, что инструмент проклятый юркнул в задний проход и вылезать обратно не хочет. Не смогли паскуду достать.
– А кто вынимать-то пытался?
– Да весь хор молодых офицеров пробовал – бесполезно только.
– Ты давай мне толком рассказывай, что произошло, а не то я плюну да в дурдом на экспертизу, батенька, прямиком тебя!
– А что рассказывать, товарищ майор? Забодал нас младших офицеров хор долбанный! Так замахал, что решили мы коллективом поддать после песнопений вчера, жизнь несладкую свою подсахарить водчонкой, так сказать.
Пьём сидим. Ну разговоры разные ведём, а Обельницкий – лейтенант-урод, давайте замполиту мол письмо напишем коллективное, что бы обороты сбавил. Никакой ведь совершенно жизни личной с этим хором чёртовым.
Все расписываться, я в отказ. На меня товарищи давление, но я упёрся и сказал, что если только обращенье подпишу, то жопой. Вот и подписал на кучерявую свою головку – сам не знаю как присел и как залезла в задницу.
Ахмедьзянов замолчал, а майор Зарезин, когда офицер закончил, разразился приступами неудержимого хохота. Добрые четверть часа мужик смеялся, а когда закончил, сказал сочувствующе:
– Не горюй! Попробуем закончить твои страдания. Поворачивайся на живот давай.
– Не могу. Пошевелиться не могу даже.
Зарезин позвал фельдшера Васю и медсестру Жанну. Втроём они осторожно перевернули лейтенанта на живот и стали колдовать над ним. Но вытащить упрямую авторучку так и не смогли. Она напрочь отказывалась покидать своё новое, видимо, здорово понравившееся ей, жилище.
– Да-с-с! – резюмировал Зарезин. – Полковая медицина здесь слаба.
В тот же день лейтенант Ахмедьзянов был отправлен в госпиталь. На консилиуме врачи, осмотревшие лейтенанта, пришли к единодушному мнению, что тем путём, которым инородное тело вошло, оно выйти не сможет, и вынимать его следует только через живот.
В понедельник в госпитале лейтенанту сделали операцию, а в то же самое время, когда он в забытьи под наркозом лежал, лейтенант Обельницкий входил в кабинет замполита полка подполковника Чебурашко. Войдя, офицер козырнул и положил на стол перед подполковником послание. С одной стороны листа был текст, а с другой – тридцать шесть подписей. Подпись лейтенанта Ахмедьзянова выделялась особенно. Она была непохожей на другие и выглядела несуразной явно. И, конечно же, выстраданные и вымученные его каракули были много значительней остальных и как будто во всю орали: «Идиотами нам не быть!»
Чебурашко находился в блаженном состоянии чудесной эйфории. Только что позвонили из Москвы и поздравили с новой должностью. Подполковник мысленно уже примерял папаху: должность-то дали не хухры-мухры, а полковничью. Взяв послание со стола и глазами пробежав бумажку, не взглянул презренно на запевалу, не загнул матерком красиво, не насупил бровей сурово – что теперь ему дела полковые. Подполковник Чебурашко, мило улыбаясь, тихим и спокойным голосом просто выдавил из себя:
– На хуй пошёл отсюда! – а потом разорвал послание и в корзину швырнул небрежно.
К обеду подполковнику донесли о происшествии с лейтенантом Ахмедьзяновым, а тут как раз и начхор полковой наведался. Самолёт его сел только что, и не знал ещё ничего о случившемся капитан. Получив разрешение войти, сел он напротив подполковника, разложил бумаги и никак в толк взять не мог, отчего так хорошо шефу. Заподозрив что-то не то, стал гадать капитан, в чём дело, Чебурашко ж темнить не стал:
– Ты хоть знаешь, гаврики-то что вытворили твои?
– Нет, товарищ подполковник, не знаю, только что с маршрута пришёл, – отвечал замполит тревожно.
– Что-что! Авторучку в жопу лейтенанту Ахмедьзянову в твоём хоре загнали, а вытащить вот, понимаете, субчики не смогли. В госпитале уже офицер. Пузо будут сегодня резать.
Что угодно предполагал услышать капитан, но только не это. «Всё. Приплыли!» – подумал в страхе и глаза потухшие опустил. Только улыбался от чего-то шеф, явно не настроенный на разнос:
– Не горюй! Лишний раз убеждаюсь: гноить надо козлов по полной программе. Сможешь душить – будешь служить красиво. Расслабишься – тут же на голову накладут. Это ж умудриться надо: в жопу авторучку загнать! До такого просто даже невозможно додуматься, ёлки-палки, а вот в нашей части это всё – в порядке вещей.
Зловещий призрак Белой вновь замаячил над Чушковым, но Чебурашко великодушно прогнал его:
– Да не горюй ты! Радуйся! Я в Рязань за папахой еду, а тебя замполитом полка назначили. И уже приказ есть.
От метаморфозы такой резкой капитан дар речи не потерял чуть. Он таращил глаза на шефа и никак не мог вникнуть, что же это вот творится кругом?
– Не удивляйся. Я постарался! И помни мои слова: спуску не давай, или сам с авторучкой в жопе станешь ходить.
Капитан Чушков шёл домой не радостный, как того требовали обстоятельства, а ошеломлённый, будто мешком из-за угла пришибленный, словно помешанный тихо. Он зашёл в квартиру к себе да к супруге на кухню сразу, рядом с ней на табуретке присел довольный. Знала давно уж про всё жена. Слухи в военных городках распространяются гораздо быстрее, чем где бы то ни было. Грустно поглядела она на мужа и безжалостно, обидно так пилить стала:
– А ведь зря я в своё время за тебя пошла Чушков! Ведь какие звали замуж пацаны путёвые! Колька Климушкин уже вон замполит дивизии, тут же с клоуном судьба свела. Жди теперь, когда туда загонят, где на улицу без слёз не выйти…
Но не рассердился муж, сурово он не сдвинул брови, а подумал про себя: «Ну ладно, в штаб к себе возьму такую писаршу, что, как увидишь только, так поганый язычок проглотишь». А жена опять:
– Когда сбираться в Белую?..
– Что сбираться, это да, но вот не в Белую
– Тогда куда ж?
– А в новый дом.
– Квартиру в новом доме нам дадут ты думаешь, после того как лейтенант в очко себе засунул ручку?
– Почему дадут. Дам сам себе.
– Кто же ты такой Чушков
– А догадайся вот.
– Может скажешь, что за ручку в жопе замполитом полковым назначили?
– Угадала. Вот чутьё какое!
ШУЛМУСЫ
«Медведь был неуловим и поэтому был везде…»
В. Галактионова «Шулмусы»
Свежий снег совсем недавно выпал. Замечательный морозец свежий. Солнце яркое льёт свет холодный на бетон аэродрома серый. Лишь на небо погляди, попробуй, и зажмуришься: зимою солнце хулиганит веселее явно, летом нежели, хотя не греет.
Под чехлами на стоянке дремлет самолёт – ракетоносец дальний, то есть тот достать который может буржуинскую страну любую. А пока «Ту-95-й» (величают как его) спит просто, отдыхает, быть при силе дабы.
– Эх, как слепит! – проворчал, проснувшись, и взглянул из-под чехлов на солнце. – Только толку никакого нету, – поругался самолёт, чуть ёжась от мороза, что кусал обшивку. – Для порядка хоть бы что ль погрело. Нет, маячит реквизитом глупым, бутафорским, как в театре скверном! – и техническим ругнулся матом раздосадованный неба странник.
Ёжась зябко, вновь уснуть желая, самолёт хотел отвлечься было от мороза и от солнца диска да обратно возвратиться в дрёму. Но ворчание его услышал ветерок и, под брезент забравшись, хулиганить стал под ним.
– Щекотно, – прошипел ракетоносец гневно, – ты гляди мне, ветерок-ветрище! Я хотя и по натуре добрый, но терпение конец имеет! Так что хватит баловать, свистюля турбулентненький, ядрёный корень. Разобижусь коль, не стану больше, хулиганище, катать на крыльях!
То услышав, испугался ветер и в покое самолёт оставил, так как здорово любил кататься на товарища красивых крыльях. Улетел, не стал дразнить дракона.
Но дремать не довелось особо. Подрулил «Урал», урча мотором, технарей привёз. ТЗ два также подкатили, в ожиданье стали. Под консоли ждут, когда загонят для заправки самолёта полной.
«Знать под пробки будут лить, коль пара подошла, – в своём уме прикинул отдохнувший самолёт. – И значит, что далеченько лететь придётся. Уж никак не по кругам в районе. А подальше где. Поди, буржуев за углом опять пужать, а может и на север к косолапцам белым. Эх, уже бы поскорее что ли! Так наскучило стоять без дела, зябнуть, ёжиться, шутейки солнца выносить да ветерочка-хама. Отдохнул. Душа в стихию тянет, лонжероны подразмять, нервюры да шпангоуты. К тому же стрингер первый чешется. В консоли правой так зудит, аж мочи нету прямо. От стояния вся гадость эта».
Вдруг хихикнул самолёт. Но кто же рассмешил его? Что, ветер снова или солнышко не вняли брани? Нет, то в скважине замочной ключик старший техник повернул, Охалков, капитан. Затем печать проверив, люк в переднюю открыл кабину. И готовиться к полёту стали.
Лейтенант Зернов – электрик следом в фюзеляж воткнул питанья кабель здоровенный, что в живот оглоблю. Щёлк контактор, и взметнулись вихрем электроны в проводах бескрайних. И табличку «Самолёт под током!» у стремянки лейтенант поставил, мол, не суй куда не надо лапы.
Скопом после расчехлили быстро средство грозное борьбы с врагами, номер 85 на киле да на створочке передней стойки. Под завязку самолёт залили керосином технари. И только два ТЗ из-под консолей вышли, появился кочегар. Был это Шухов, старший лейтенант. И только инженера самолёт увидел, как в улыбочке расплылся тёплой.
Осмотрел ракетоносец Шухов, а потом движков проделал пробу: запустил и на режиме каждом их параметры проверил чётко. И системам самолёта тоже уделил бортинженер вниманье. Кочегарова работа это. Абсолютный соблюдать порядок на земле и на борту в полёте – есть конкретная его задача.
Пробу кончив, по стремянке вышел на бетон бортинженер, и палец показал большой стартеху. Это означало, что лететь готовы.
И пошёл неторопливо Шухов сбрызнуть снег за капониром свежий, а вернулся – экипаж подъехал лётный тут да во главе с камэской. Это значит: капитан Кошёлкин править бал в полёте нынче будет.
Приняв технику, пошли пилоты покурить за капонир, а после всех построил у передней стойки командир и указанья выдал предполётные, блюстя порядок:
– Предстоит полёт на север нынче. К медвежатам улетаем белым. Там, товарищи, взлетать-садиться значит будем, догадаться можно, не с бетона, а со льда. Что, впрочем, всем довольно хорошо знакомо. Но вниманье заострить хотел бы я на бдительности личной вашей. Как известно, бедокурят мишки слишком здорово в Безмолвье Белом. Не хватало нам потерь лишь только по беспечности банальной, глупой. Привлекательной считаю мало перспективу угодить на ужин к брату белому, меньшОму брату. И живым потом одна морока: особисты замордуют напрочь. Я к чему клоню, ни-ни там чтобы алкоголя в рот. Кого замечу, так совсем тому не будет мало.
Да, и также вылетает с нами новый штурман, лейтенант Блудилин. Разумеется, второй не первый. Повнимательнее с ним, инструктор. Не хватает блудануть нам только в этот раз над океаном белым. Всё как будто… По местам! – команду завершающую дал Кошёлкин. И в переднюю кабину первым по стремянке командир забрался. В кресло левое уселся также самым первым, уж потом за ним все по местам расположились тоже и готовиться к полёту стали.
Запустив по одному моторы и, прогрев их чуть на газе малом, порулил ракетоносец дальний к месту старта, к полосы началу и, качнувшись на бетоне замер.
«Ровно тысячный разок взлетаю, – с лёгкой грустью самолёт подумал. – Как ресурс неумолимо тает! Мчится время как лихое быстро! Дело катится к закату, только рановато на металл. Что после создадут, хотя и лучше будет, разумеется, однако очень сомневаюсь, что как я сумеют незаметно подобраться, тихо к кораблю. Вот «Интерпрайз» недавно замечательный пример конкретный. Над антеннами, прошёл почти что. Звёзды красные, когда мелькнули над буржуями, тогда лишь только всполошились. Вот тебе и старый…»
Не пришлось, однако, долго слишком самолёту размышлять. Команду командир подал, какая въелась в каждый винтик и в шпангоут каждый.
– ЭКИПАЖ! ПРИГОТОВИТЬСЯ К ВЗЛЁТУ! ВИНТЫ НА УПОР! УПРТ 108!
«Боже мой! Опять щекотка эта!» – заворчал ракетоносец, ёжась. Это Шухов перевёл моторы на режим УПРТ 108 «Максимал», какой для взлёта нужен. Управления троса при этом стали медленно ползти в полозьях, в направляющих. И вот отсюда и взялась как раз щекотка снова.
Заревели, надрываясь дружно, установки в истеричном гуле и, тихонько 85-й прошептал: «Храни, Великий Боже, нас, рабов твоих – волков небесных!» – и пред тем, как с тормозов сорваться, кочегаровы слова услышал:
– ВИНТЫ НА УПОРЕ! ДВИГАТЕЛИ НОРМАЛЬНО! ИНЖЕНЕР К ВЗЛЁТУ ГОТОВ!
И напрягся самолёт на старте, с тормозов стал норовить сорваться. Но колодки тормозные крепко и уверенно держали монстра. Пожалев ракетоносца нервы, командир не стал беднягу мучить. Волю дал, провозгласив свободы манифест несуетливо, чётко:
– ЭКИПАЖ! ВЗЛЕТАЮ! НОГИ С ТОРМОЗОВ! ИНЖЕНЕР, ДЕРЖАТЬ ГАЗ!
И винтами разрывая воздух, самолёт по полосе помчался, а в конце её, урча надсадно, оторвался от земли, ругая гравитацию нещадно матом. Слава богу, научился брани в авиации и понял так же то, что мат не пустозвонство просто, а помощник в положеньях трудных.
Кверху шёл упорно «Ту» упрямый, от себя толкая воздух жёсткий взад и вниз. И вот набор закончен.
С максимальным весом взлёт – всегда он – сверхопасный элемент полёта. Одного движка отказ при этом катастрофа, от какой спасенья не бывает. Потому, как только поднабрали высоту, то каждый помолился про себя тихонько.
Дань Всевышнему отдав, чего-то захотелось инженеру чаю. Термос, рядом, что стоял, в проходе, взял, поставил на колени ловко. Крышку-чашку отвернул, и струйкой золотую влил в неё водицу. Да с огромным наслажденьем выпил.
– Восхитительный какой чаёчек! – прошептал и вновь ушёл в приборы. Кочегарова такая доля: за ознобом стрелок бдить умело, по заметному едва дрожанью предсказать уметь беду любую.
Рыбачком сиди и жди поклёвки, правда, счастья от которой мало, потому как, коли клюнет, если поплавочком чересчур подёрнет – то уже не мелкой рыбкой будет, а ЧП, не дай господь какого. И уж тут соображай скорее, кочегар, как быть и делать что тут. Для того ты на борту и нужен, потому и самолёта сердцем авиаторы тебя назвали.
Протекал полёт вполне спокойно. Ламинарностью дышало небо, как в космическом пространстве плыли, в невесомости скользя, казалось.
И к тому же, шебутной обычно командир был молчалив сегодня. Балом правил капитан Бабенко, лётчик правый, деликатный малый, обходительный, спокойный очень.
Но молчал-то неспроста комэска. Перед этим вот полётом, дальним, ночь с дочуркою провёл, не спавши: так грудная до утра орала, отдохнуть что не пришлось пилоту. Визг её стоял в мозгу уставшем, больно жаля роем ос колючих. От него и убежал Кошёлкин в сон скорее экипаж оставив на помощника, который очень молчаливым был, хочу напомнить. Потому, как никогда спокойно протекал полёт сегодня этот.
Шеф заснул. Он развалился в кресле, маску туже подтянув ремнями, невзначай не соскочила чтобы. И заливисто храпел, мощнецки, только этого не слышно было совершенно в монотонном гуле.
Почивает командир уставший, спит так крепко, что и снов не видит, заряжая экипаж гвардейский исключительно опасной дрёмой. Вот и следствие: зевнул сначала кочегар, потом пилот Бабенко, а за ними лейтенант Блудилин – в деле лётном новичок пока что.
А стрелок же старший, этот вовсе, задремав, в прицел воткнулся носом, бедолага, потирает шишку, матерясь нехорошо, однако скверный мат его, как храп комэски, совершенно никому не слышен. Через кожу шлемофонов звуку до ушей дойти довольно трудно, даже ежели полёт спокоен.
А помеха? Этот знает дело. Есть любой ему полёт малина. Расстели себе чехол в проходе, развались, султан Брунея словно, и дреми, напялив маску плотно для страховки, фильмам снов внимая.
Поглядел на офицера Шухов, что блаженно почивал в проходе, и вздохнул:
– Вот уж кому невольно позавидуешь! Житуха – сказка.
В том полёте никакого дела не имелось у помехи, просто он за выслугой подался лётной, набирал часы, чтоб год за два шло. Для того их семь десятков надо, что для летчика одна насмешка, капля жалкая в огромном море. РПД-эшникам как раз иначе: не на все они нужны полёты, лишь на некоторые. Потому и их первейшая налёт – задача. Вот и спят себе без дел в проходах, бедолаги, на чехлах, лишь весом фюзеляж обременяя только.
Плыл по небу самолёт. Ворчал он, возмущаясь, безобразье видя: «Как же можно? Это как же можно? Безответственно вот так в полёте, спать, при том ещё храпя бестактно! Вопиющий непорядок это! Не пожалует Отец Небесный! Не покажется нисколько мало разобидится когда Всевышний!»
Потрусить хотел немного было самолёт свой экипаж дремавший, малость самую взбодрить его чтоб. Ничего не выходило только: ламинарность, что жила в потоке, удивительно держала цепко. Опускаться же до просьб пред нею не желал ракетоносец дальний, потому и в полусне летели.
Дрёма дрёмою, однако, каждый экипажа член прекрасно ведал: расслабление всегда чревато.
ШтурманАм зато никак, беднягам, не отвлечься. Вот уже работа у кого и шебутная очень, и ответственная: пот, на карту струйкой льющийся с голов, есть норма. Зазевался чуть – и блуд над морем. «Гав» словил – и с термоядом в гости к буржуинам дорогим, хорошим: добра здравствия, я тётя ваша! Не с мороженым пришла, с ракетой, удивительный уран в которой! Наливайте за подарок, что ли!
А сегодняшний полёт особый. Навигаторам сплошная пытка. Потому как капитан Мимонов, первый штурман, волк небесный, старый, желторотого юнца вывозит. Командир о том как раз сегодня говорил, но без него все знали: со стажёрами всегда морока и вдвойне, со штурманАми если.
У Блудилина блин первый комом шёл – по мудрости народной, старой. Ничего не выходило вовсе у него, как ни старался только. Что ни просит капитан Мимонов лейтенанта – ничего не может. В деле штурманском совсем как вроде ни «бум-бум», баклуши бил как будто зря в училище четыре года. То, надувшись, словно рак, краснеет, взгляд направив на приборы тупо, то на карту бестолково смотрит, как на новые баран ворота. Да и всё. И всё без толку это. Положение своё в пространстве, направленье, путевую скорость ну никак определить не может. Растерялся совершенно малый. Ничего! Сперва у всех такое. Облетается ещё. Обвыкнет.
Пот струится по лицу стажёра. Гущей белой стал подшлемник новый. Кожа ларингов вцепилась в шею сильно так, что их сорвать охота. Да нельзя. Не по-советски так-как.
Лейтенант пыхтит, глотая ругань из инструктора какая льётся. И старается. И очень хочет авиатором казаться зрелым. Не выходит. Да вдобавок запах нафталиновый со склада этот – куртка новенькая мех овечий – салажонка бесконечно бесит.
По кабине нафталин порхает, лихо носится, в носу щекочет, раздражая экипаж гвардейский. Даже спящий командир порою кисло морщится, во сне чихает, но усталость «комсомольской ночи» побеждает, не даёт проснуться.
Тут я, что ещё хочу отметить. В самолётах, где наддув кабины от моторов (наш как раз есть случай), там конвекция сильна и множит каждый запах беспардонно, так что нос зажмёшь порой, кто пукнет если. И при этом не понять нисколько, где источник? Он везде как будто!
В нашем случае гадать не надо. Всем понятно: это штурман новый, салажонок, лейтенант Блудилин, получивший меховую куртку, только вот позавчера на складе.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
