Текст книги "Замечательная жизнь людей"

К маме

Одно усложнялось: прямого поезда туда из Моршанска нет. Многие проводницы по этой причине, что поезд в Краснодарский край не идет, пустить нас в вагон отказывались. Поняв это, мы решили ехать с пересадкой в Москве. Но там нам не дали шагу ступить, особенно мне, поймали прямо на перроне. Дружок мой убежал, и я его больше никогда не видел. Ну не буду же я говорить, что убежал из дома. Я взял легенду друга, назвал его фамилию и детдом имени Ленина г. Моршанска. Спросили, как звать директора, воспитателя, уборщицу – я без труда ответил.

На вопрос «куда ты бежал?» сказал, что у меня есть ее адрес: Краснодарский край, станица Белореченская, до востребования. «Ты понимаешь, что это такое? Ты маму помнишь?» – «Я понимаю. Это почта. Маму я не помню, я буду целый день на почте. Если какая-нибудь тетенька назовет фамилию и спросит, нет ли ей письма, я подойду и скажу: вот я сам». Посмеялись они от души, и в тот же день я был доставлен обратно.

В Моршанске на вокзале я был посажен в камеру, наверно, к жулику, потому что он забрал у меня все деньги. Очень поздно вечером меня забрали из камеры, отдали очень молоденькой тетеньке, чтобы она отвела меня в приемник. Я это сразу оценил как плюс: город знаю, как свои пять пальцев, темнота мне не помеха. Как только она берется за это дело? На что надеется? Неужели рассчитывает, что сможет меня довести до места? Но я не учел ее ума и хитрости. Прежде чем вывести меня из милиции, она долго беседовала со мной, давила на совесть, на мою порядочность и просто выклянчила у меня честное слово, что я от нее не убегу.

До сих пор я удивляюсь своему поступку: неужели я был такой порядочный и так умел держать данное слово? А удивляться нечему: в те времена это считалось нормой, даже шиком у всех категорий общества. Мы шли с ней рядом, как друзья. Поравнявшись со своим домом, она мне сказала: «Подожди, пожалуйста, я забегу на минутку». Я, как дурак, стоял и ждал. Мне показалось, что она удивилась и обрадовалась, увидев меня. Принесла мне кусок хлеба с маслом – между прочим, не ел целый день.

Подошли к приемнику довольно поздно, там уже все спали, она бедная еле достучалась. Переговоры с ней вели через окно, убеждали ее, что стучит она зря, что начальства нет, брать никого не будут, приходите завтра днем. Они ее не оценили. И вынуждены были ее пустить, меня принять. Просто раздели догола, забрали одежду и надели на меня длинную полосатую безразмерную рубаху. Правда, полоски были вертикальные – наверно, чтобы не походило явно на арестантскую.

Во всю длину дома метров пять шириной была комната. Вдоль стены вплотную друг к другу стояли железные кровати, на которых сплошь вальтами дрыхли без задних ног мальчишки и девчонки. Мне нашли свободное место в чьих-то ногах, дали одеяло и подушку, велели залезать и спать, что я и сделал. Проснулся от страшного шума – все скакали, как черти, орали, сражались подушками. Все были одинаковые в этих рубахах и стриженые. Разборки со мной начались сразу после завтрака. Директор был худощавый, с одной рукой. Я еще подумал: если начнет меня лупить, чем он будет меня держать? Лупить он меня не стал, выслушал мою сказку и отпустил, иди, говорит, побегай. Когда я познакомился с соседкой, у которой спал в ногах, она приняла участие в моей ситуации и предупредила, что может быть больно и очень – видно, они знали норов директора. Но я не поверил и поплатился.

Три дня спускал он с меня шкуру. Рука была железная, вторая ему не понадобилась. Зажав мне голову коленями, сняв свой комсоставский ремень, полировал меня по два раза в день. Сначала пришли из детдома, сказали, я не их. Осмотрев мои вещи, добивался, откуда у меня белые трусы с красной каймой, явно домашние. Следующий, самый длительный, этап – как моя фамилия. Тут перебирал все подряд. Он, видно, сначала их проверял, а потом просто лупил. Я уже сдался, а он не слушает. Видно, устал, сделал перерыв, во время которого моя благодетельница пришла к нему и сказала, чтобы он позвонил в эскадрилью, и сказала мою фамилию.

Отец пришел, когда меня там уже не было, а помогла мне моя подружка. Удобства, как обычно, были во дворе, а выгребная яма за забором. Золотарь, так называли этих специалистов, после того как нагреб в свою бочку все что надо, не закрыл крышку ямы. Про это она мне и рассказала. А если я хочу вдохнуть воздух свободы, то должен всего два метра пройти по говну выше колена. Я был согласен хоть по горло. Шмыгнули мы с ней в девичий туалет. Звал ее бежать вместе, не согласилась она, поеду, говорит, в детдом, надоело болтаться. Поцеловала меня, как мама, и расстались мы с ней навсегда, имя даже ее не знаю. Могу засвидетельствовать, секса в СССР в те времена не было. Мы спали под одним одеялом. И никаких поползновений в сторону секса. Сейчас сам удивляюсь.

Бежать нужно было меньше квартала. Только до речки. Там, сбросив казенную рубаху, в чем мать родила стал бродить, искать ребят. Между делом чуть не утонул. Река Цна очень коварная. Плавать я не умею. Увлекся утопить рубаху, забрел близко к середине, а там течение. Остановился, песок из-под ног вода моментом начала вымывать. Испугался, оцепенел, орать стесняюсь, вперед нельзя – утону, назад шагнуть не могу – ноги не поднимаются. Увидали ребята, кто-то сдернул меня за руку. Они сразу поняли, что со мной происходит. Такие случаи нам были знакомы.

Рассказал им, откуда я появился. Признаюсь, было очень приятно осознавать, как растет мой авторитет, видеть уважение ко мне. Тут же нашли мне трусы и майку. Всей ватагой двинули на базар – кормить меня. Но в этот день мне вновь пришлось оцепенеть, когда нос к носу столкнулся с отцом, который удрученный моим бегством возвращался из приюта. Опомнившись, рванул что было сил, он за мной, пацаны врассыпную. Вот что интересно: мы бродим по базару и при случае можем что-нибудь стянуть, но когда нас начинали ловить, наши же потенциальные жертвы нас начинали спасать и прятать. Мне освобождали проход под прилавком, чтобы я мог туда шмыгнуть, куда офицеру было просто не пролезть. Вот только до ворот нужно было пробежать по пустому месту.

В воротах он меня и догнал. Сбил подножкой, но схватить не успел – все инвалиды вскочили со своих мест, с клюками, костылями, и не дали ему подойти ко мне. Что тут было! Потрясая кулаками и костылями, они объясняли ему популярно, вставляя нелитературные выражения, что, мол, они проливают кровь, а тут в тылу такие-сякие гоняются за их детьми. Он доказывает, это его ребенок, они его не слушают, а я держу паузу. И только когда наступил момент, что его сейчас отметелят, остановил их. Сказал, что это мой отец. Отстали, но наказали мне: если тронет, приди и скажи. Мы ему покажем, где раки зимуют.

Шел и думал: а что, может, использовать такую возможность? Ладно, видно будет. По приходу домой состоялся серьезный и содержательный разговор, который закончился ремнем. Убежал я в тот же вечер. Никуда не поехал, решил использовать совет тети Нади и написал письмо в станицу Белореченскую. Поймали меня солдаты на сеновале, где мы как-то жили на постое у одной из мам. Вечером, когда я уже засыпал, они подкатили на отцовском мотоцикле БМВ. Чуть не раздавили меня, зарытого в сено, пока шарили. Один из них, Юрка, был моим другом, водил меня в школу, в первый класс. Верней, до школы. В которую я забегал, прятался в туалете, выжидал, как он двинет по своим делам, сам смывался и появлялся в школе к концу уроков и радостный, что нам ничего не задали на дом, выбегал к нему.

Шли мы домой счастливые и довольные. Правда, он имел потом проблемы из-за меня, но зла не держал. И в этот раз уговорил меня вернуться, помирил с отцом. И отправился я на проживание к следующей маме, на другой конец города. Мама была хорошая. Если я давал слово, а слово всегда держал, что не убегу из школы, она мне на красненькую (тридцатку) покупала на базаре тарелку вареного сахару. Тарелку, конечно, бабушки оставляли себе, а вот плитку сахара из нее я тащил в школу, где мои закадычные друзья с криками радости встречали мой приход. Приятно быть щедрым.

Очень необычная была у них семья. Кушали все из одной большой миски, ложки деревянные, черпали по очереди, по часовой стрелке, каждый у своего края, подносили ко рту над кусочком хлеба, не капая на стол. За столом нас набиралось до восьми человек. Начинал хлебать и следить за порядком их дедушка. Я как гость сидел последним. Кроме меня, были два пацана и девчонка. Было очень интересно и весело дожидаться своей очереди. Хотя дедушка грозно предупреждал, показывая свою огромную ложку, мы не могли удержаться от фырканья, за что с треском получали ложкой по лбу. Я такого внимания не избегал. Мама очень переживала за меня, но я не обижался и чувствовал себя членом их семьи.

Победа

С отцом мы живем дружно. Однажды встретили мы с ним генерала. Он поинтересовался мной и предложил отцу:

– Приводи его к нам. Болтается он у тебя где попало, а у меня два пацана, третий не помешает, будет им веселей, у нас есть кому заниматься с ними.

Я, как самостоятельный, пришел, представился, был бурно встречен и принят с восторгом. Привели в игровую комнату, выложили все игрушки и даже показали папин пистолет. У моего был такой же, но это был не мой, а так хотелось иметь собственный. Позвали нас обедать, но я не пошел. Сказал, что я не голодный, и как только отстали от меня и сели за стол, я сунул за пазуху генеральский ТТ и подался к себе домой – там были у меня знакомые огольцы. Недалеко была старая ветряная мельница. Там мы его испытали. Один старшенький как только ни просил его, что только ни предлагал. Я не отдал. На завтра его даже не вынес.

А на следующий день сам генерал с денщиком, двумя солдатами и моим отцом прикатили ко мне. Они все два дня гадали, как и почему их гость слинял, не съел куска, даже не попрощался. Пока генерал не хватился. Встреча была незабываемая. Бились они со мной долго и безрезультатно. И уговаривали, и просили, и лупили, но я стоял на своем: не брал, и точка. Решили обыскать. Рылись долго, но ничего не нашли.

Тетя, которая в это время была моей мамой, забрала меня от них, принявшихся было снова лупить меня. Начала меня выспрашивать, объяснять, что моя ошибка в том, что я своим уходом навлек на себя подозрение. Что мне уже не открутиться. Они с меня с живого не слезут. О, женское коварство! Сейчас, раз выхода нет, пистолет отдай, потом я придумаю, как, и мы его с тобой стырим. Я и клюнул, показал место, куда я его положил, а там его не оказалось.

Тогда взялся за меня денщик. С кем я был, куда ходил, что и кому говорил. Разложил все по полочкам. Вспомнил я, как эта дылда, уговаривая меня отдать пистолет ему, стал мне рассказывать, что оружие боится сырости, его надо завернуть в тряпочку. Я ему дурак и объяснил, что в недостроенной половине дома, где стоит корова, есть деревянная бочка, там сухо, я его положил под нее, завернув как положено. Ну, он и успокоился.

Проблема была решена. Как только солдаты появились у него дома, он выложил пистолет без слов. А генерал почему-то решил не воспитывать меня вместе со своими детьми. И следующего раза, как обещала мама, не представилось.

И вот долгожданный день победы. Помню рано утром меня сонного отец поставил на кровати и тиская, целуя, кричал:

– Вовка, победа, победа!

Своим восторгом возбудил меня, я тоже запрыгал, закричал ура, но толком не очень понимал, что это значит – победа. Немцев мы били давно, салюты – явление частое, и, видно, притупилась эта радость.

Победу мы, пацаны, тогда признали, когда на улице увидели колонну военнопленных. Не затюканных фашистов, а высокомерных, прилично одетых, некоторые с холодным оружием, японцев. Они шли спокойно и как-то с любопытством смотрели на нас, предлагая нам всякие безделушки. Ребята постарше брали у них шахматы, ножички перочинные. Часовые снисходительно относились к этому беззлобно, не то, что к немцам.

Вскоре мне прибавилась еще одна радость. На старую квартиру к тете Наде где бы я ни был, с кем бы ни жил периодически забегал, как к родной. И в этот раз узнаю, что мне пришло письмо из Краснодарского края. Писала его сестра мамина, тетя Соня. Ей случайно попало мое письмо к маме. И она его переправила ей. И она мне сообщает об этом, а письмо разрисовано разными картинками. Вот это была настоящая радость, скрыть которую мне было очень трудно, хотелось рассказать всем подряд, что у меня нашлась мама. Это я и делал. Появилась реальная возможность скорой встречи.

Не знаю, какая причина, по крайней мере я здесь не причем, но отец вдруг решил переехать на другую квартиру. И поручил мне руководить этой операцией, придав в мое подчинение четырех солдат с американской машиной студебеккер. О, вот тут я узнал силу и сладость власти. Вся многочисленная семья суетится, вещи не отдают. Я хожу, показываю: это наше, это наше, это тоже. Солдаты, не обращая внимания на все стенания и ругань, таскают все в машину. Дорогой хохотали и хвалили меня, пророчили: будешь ты, Вовка, классный командир.

Зажил я веселей, а вскоре и свободней. Отец попал в госпиталь. У нас был мотоцикл БМВ с коляской. Так вот, отцепил он коляску, а сам был под мухой. Результат – госпиталь. Мне была предоставлена возможность жить и ходить где хочешь.

Через нашу станцию шли друг за другом эшелоны с фронтовиками. Ехали они богатые, с чемоданами. Пошли слухи о нападении на них и даже убийствах. Рассказы участились, люди стали бояться вечерами выходить на улицу. Вот тогда я впервые услышал про Черную кошку – не кино, а банду. Рассказывали: под дверью кошка мяукает, душу разрывает. Хозяйка не выдержит, откроет дверь, а там бандиты. Грабили, свидетелей не оставляли. Правда было страшно, а вот про маньяков и насильников детей, особенно мальчиков, слухов не было.

Давно не навещал тетю Надю. Решил зайти. На подходе к дому какой-то шпингалет лет шести стал кидать в меня камни. Хотел его догнать, он довольно шустро от меня убежал, но побежал туда, куда надо и мне. Я иду за ним быстро, он забегает во двор тети Нади и шмыгнул прямо в дом. В цветнике на расстеленном одеяле спала женщина. На кухне хлопотала тетя Надя. Увидала меня, вывела во двор: радуйся, вот твоя мама, а это братишка Валерик.

До сих пор как со стороны вижу эту трогательную картину встречи. Мама, сидя на одеяле, прижимая, целует меня, вся в слезах. Я реву и думаю: вот это и есть моя мама? А чувство такое же, как и к тем мамам, которых представлял мне отец. Я ожидал чего-то другого. Есть мультик, где три цыпленка пытаются определить, кто из двух куриц их мама, и не могут решить: один говорит, эта наша мама, другой – нет, эта. Третий говорит, а по-моему, они одинаковые. Тогда я рассуждал, как тот третий цыпленок. До сих пор осталось это чувство.

Женщина хорошая… Что я ожидал? Сам не знаю и не чувствую, и не знаю, что должно быть. Если это моя мама, где зов крови? Корова через какое-то время узнает в стаде своего теленка, а теленок ее. Обнимать и целовать себя я не поддаюсь – мне как-то неловко и неприятно. Хочу даже себя заставить, принять эти, как говорят, телячьи нежности. Бесполезно.

Встал вопрос, как быть, – ведь она приехала за мной. Оставаться с отцом она не собиралась и не хотела. А я уперся, что папу не брошу. На семейном совете, где я тоже имел голос, решили: будем жить семьей, в мире и согласии. С меня взяли слово, что буду учиться и слушаться. Тем более, что к новому учебному году предстоял переезд эскадрильи обратно под Рязань в Дягилево, где я с новым подходом к науке начну учиться вновь, со второго класса.

В городке комнату мы получили в том же доме, где жили до войны. Работы для мамы не нашлось. Если мы вдвоем с отцом на его довольствие жили нормально, то сейчас вчетвером стало туговато. Учиться я пошел с удовольствием. Начальные классы были в корпусе, где учились летчики. В одном из классов был даже самолет без крыльев, но при удобном случае, когда не было начальства, на перемене можно было посидеть там и порулить. У меня было такое чувство, будто я уже учусь в летной школе. Наверно, поэтому на этот раз меня перевели без проблем в третий класс.

Однажды, проснувшись ночью, увидел, что мама собирается печь пирожки, – она это делала классно. Уснул я с мечтой о пирожках к завтраку. Каково же было мое удивление, когда проснувшись я увидел, что никаких пирожков нет. Мама говорит: наверно, тебе приснилось. Я подивился такому чудному сну. Но когда через некоторое время ситуация повторилась, я не стал рисковать и дожидаться утра, а просто взял и стянул пирожок. Хотел повторить, но попался. Конечно, она огорчилась, что застал ее за этим занятием, выделила мне пару пирожков и провела со мной ликбез. Уплетая чудесный пирожок с картошкой, слушал мамино объяснение:

– Пойми меня, сынок, пеку я их со слезами и прячусь от вас, не хочу вас расстраивать. Ты видишь, как нам тяжело живется. Я от вас с Валерой слышу только одно: мама, кушать хочу. Отцовского пайка нам не хватает. Пирожками вас не накормить. Пеку ночью, а утром рано несу их к солдатской столовой и продаю. На эти деньги продукты покупаю подешевле, побольше. Вот так и перебиваюсь. Потерпите немного, папка уйдет из армии. У него золотые руки. Специальность газосварщик (в то время это была очень ценная специальность). Все у нас наладится, уедем отсюда. Я пойду работать, будет легче.

1945–1954 годы

Солнечная Киргизия

И вот все решилось: мы – дети и мама – едем в солнечную Киргизию. Отец закончит сдавать дела, присоединится к семье. Городок Токмак, небольшой, буквально утопал в садах. Сплошная экзотика: не заборы, а дувалы, по каждой улице журчит арык. Дома сплошь саманные, туалеты своеобразные: пока не присядешь, тебя видно со всех сторон. Вот где подходит анекдот: «крестьянин ставил туалет, не закончил и стал пользоваться. Идет соседка, увидала его, сидящего в нем: «Семеныч, ты бы хоть дверь навесил». – «А зачем? Че тут красть?»»

Вдоль шоссе Фрунзе – Иссык-Куль за станцией везде, где мало-мальски бугорок, прилеплены сакли чеченцев. На улице можно увидеть и ослика, и верблюда. А какой был базар – я просто обалдел! Этот первый поход до сих пор стоит у меня перед глазами. Продавалось все, как говорится, от гвоздя до бриллианта. Молотый перец мешками. Это когда его съешь, если купишь? Но когда увидел стручок перца, маме сказал: «Я ничего в жизни просить не буду. Купи мне этот стручок». – «Ты его есть не будешь, он очень горький». Но я не отстал, пока она не купила этого красавца. Результат описывать не буду…

Пацаны еще в те времена занимались предпринимательством: бегали на речку Чу, за водой, ходили по базару с ведром и кружкой и успешно торговали свежей холодной водой. Хоть речка рядом, но не будут люди устраивать водопой, как лошади, лицами в поток. А жара и толкучка способствуют бизнесу. Только мама купила арбуз, тут же подскочил шкет с маленьким столиком, с ножом и ведерком под корки. Это понятно: они деньги зарабатывают или толкают рекламу арбуза. А вот пацаны, которые с ведрами подскакивают и к лошади, и к верблюду, к любой скотинке, которая какать захотела, и загребают это все в ведро, они меня насмешили. Мама объяснила, что собирают они это, чтобы топить печи. С дровами там беда.

В то время в Токмаке киргизы в глаза не бросались – как говорили, брось палку, попадешь в русского или чеченца. Вот такой был национальный расклад. Он соответствовал свободе кочевого народа – они в основном жили в горах. Настоящего аборигена можно было увидеть лишь на базаре. На маленькой лошадке, с беркутом на руке. Да еще они часто пригоняли на станцию табуны полудиких лошадей, грузили их в вагоны – в Россию на стройки. В ожидании вагонов им приходилось быть здесь неделями. Мы приносили им яблоки, а они нам уступали своих лошадей для охраны загона. Обе стороны были довольны. Мы лихо гарцевали вкруг загона, а они уплетали наши яблоки. Какая уж тут школа. Были случаи, когда кони вырывались из загонов, и тогда были захватывающие гонки. Один лихой скакун рванул прямо через чеченский аул, по крышам их саклей и провалился в помещение. Веселый был у нас досуг.

Было еще одно место. На окраине со стороны Фрунзе был чудесный луг с речкой. Здесь старшие ребята пасли коров. Мы лихо гоняли верхом на телятах, а так как почти никто не умел плавать, в речке играли в ляпы: держишься одной рукой за телячий хвост, а другой рулишь хворостиной.

До приезда отца мы скитались квартирантами. Однажды хозяева оказались по фамилии Пархоменко. С нами жила только хозяйка, а дед бывал наездом. Жил в горах ковбоем. Заразил меня своими романтическими рассказами, обещал при случае взять с собой. Через несколько дней к нам приехал двоюродный брат отца, дядя Коля Дудкин. Прибыл он прямо из госпиталя, моряк, одной ноги ниже колена не было. Был он очень веселый и деловой. Когда он нигде не устроился, не запил, не отчаялся и хоть жил временно с нами, обузой не стал – начал делать из глины всякие игрушки: трещотки, свистки и т. д. и торговал ими. Потом уехал. В шестидесятых были мы у него в гостях в г. Миассе. Работал он на автозаводе инженером. Выйдя на пенсию, укатил в Волгоград, к ноге – осталась она там. Видно, потянула. Несмотря на то, что город уже не Сталинград.

В этом городке основные предприятия были консервный завод, авторемонтный и сахарный. Первый считался киргизским, правда, киргизы там были только руководство – туда устроилась мама. Сахарный завод был полностью чеченским, а русским был авторемонтный завод, куда поступил отец. Через шоссе был огромный заводской сад, и на той стороне сада прилегающие дома были заводские. Вот в одном из них мы получили комнату. В другой комнате проживала старушка. Ее все страшно боялись, не разговаривали с ней, говорили, что она знакомая какого-то Троцкого. Ее внучка была одного со мной возраста, чудесная девчушка, мы с ней сразу подружились, тем более что Троцкого я не боялся – я его в глаза не видел. Купались мы с ней в яме около арыка, помогали друг другу после купания выжимать трусики. Через некоторое время нам дали большой русского типа дом. Страшная бабушка куда-то уехала, и с ней моя подружка.

Отец на заводе был начальником цеха. Я ходил к нему на работу. Меня поражал станок точечной сварки: накладывают два листа железа друг на дружку, нажимают такой круглой черной штукой, из-под нее искры, и железки склеились. Как это так? Горячая она, что ли? Вроде, не видно. Она должна покраснеть, но она черная. Я над этим думал не один день. И как-то раз – даже сам не понял – только рабочий отвернулся, я хвать ее рукой. Взревел на весь цех, быстро отцепился. Обжег руку сильно, но без последствий. Вход в цех для меня закрыли.

Но так как мы с Валеркой любили петь песни, а рабочие имели возможность слышать мой голос, когда я орал благим матом, нас пригласили в заводскую художественную самодеятельность и придали нашему дуэту такого же шкета с баяном. Мы прославились, выбились на городской смотр с песней о «Варяге», на бис исполнили о танкистах. Заняли первое место, а на смотр в город Фрунзе поехал киргизенок. Это был сюрприз. На душе стало горько. В знак протеста мы петь завязали вообще.

Деда Пархоменко я не видел давно и решил к нему смотаться сам. Токмак находится на берегу реки Чу. На дальнем берегу – ближние горы, мы туда бегали за кислицей и цветами. До гор на нашем берегу было двадцать пять км. Так как дорога шла с подъемом, все деревни и речки были как на ладони. Под самыми горами и была та деревня, где деда знала каждая собака, так он говорил. О, эти горные реки, каналы! Они хоть и не глубокие, но такие быстрые, что их просто так не перейти, валит с ног. Намучился, вымок, и вот первая деревня. Из-под ворот выскочила с лаем собака, явно не дедова знакомая. Решил камнем поставить ее на место. С визгом влезла обратно, и вдруг, как тараканы, друг за другом оттуда начали вылезать собаки и с лаем ко мне. Я рванул бежать что было сил. Из каждого двора, который я пробегал, окруженный лающими псами, выскакивали и присоединялись две-три собаки. Они не нападали, а просто бежали и лаяли, бежали и спереди, и сзади, пыль стояла столбом. Люди на нас внимания не обращали.

У последнего дома русская женщина что-то готовила у плиты. Так с поварешкой она и бросилась меня спасать. Она ворвалась в стаю с криком «Мальчик, остановись!», а сама лупила собак половником. Я встал, как вкопанный, собаки, по инерции натыкаясь на меня, чуть не сбили меня с ног. Одна все-таки в суматохе укусила меня за икру правой ноги. Укус был не глубокий. Добрая тетя прижгла мне ранку йодом, угостила лепешкой и кумысом и на дорожку наказала никогда не бегать от собак. Наконец я без лишних приключений все же добрался до поселка, куда стремился, но деда Пархоменко не нашел. Короче, получилось, как всегда. На меня обратили внимание, отправили в сельсовет, там я переспал на столе, а утром меня устроили на попутную машину, наказали водителю, и он привез меня прямо домой.

Ну, это все лирика, касалось только меня, а семейные дела были не очень. Проблемы были с отцом – водился за ним грешок, пил он и раньше. Может, служба как-то дисциплинировала, а тут зарплата, случайные халтуры, пользы семье никакой, все уходило на водку. Я хоть и был за ячейку государства, но поддержал мать в решении оставить отца и уехать вместе с ней. Было два варианта: или Калининград – вербовали туда, или в Ленинград – там служил ее брат дядя Гриша. Остановились на втором варианте – какая никакая все же поддержка. Надо отдать должное практичности нашей мамы. Она, решив уехать, не рванула сломя голову, а стала методично заготовлять фрукты. В заводских садах оплата была стабильная, натуральная: девять мешков собрал, десятый себе. Все это мы тащили дамой, резали и сушили. Багаж у нас состоял из одних мешков с сухофруктами. В Ленинграде мама меняла сухофрукты на крупу и хлеб, это нам помогло выжить первое время.