Текст книги "Замечательная жизнь людей"

Ленинград

По иронии судьбы мы вновь оказались в авиагородке – дядя Гриша тоже служил в авиации. Семья у него жила в Ленинграде, а его комнату в городке заселили мы. В школу нас возили во Всеволожск, километров двадцать пять от Ленинграда. В этом поселке один из офицеров имел комнату с мебелью, бельем и посудой, которой он не пользовался, и он уступил ее нам. Мама устроилась на завод «Прогресс» токарем.

Началась мирная спокойная жизнь. Но долго гладко в жизни не бывает. Стояло комната пустая, и никому была не нужна. Стоило нам туда въехать, как началось. Кто такие? Как? И почему? В комнату в двенадцать квадратных метров к нам вселили еще женщину с ребенком. А кончилось это тем, что к осени пришел милиционер и выставил нас на улицу. Я, проявив смекалку, из собранных по улице кусков картона, рубероида и досок в проеме между сараями соорудил жилье из одной стенки, крыши и двери. Там была поставлена односпальная кровать, и под всеми, какие только были у нас, тряпками мы втроем спали до снега. Так как это было не в Сочах, по первому снегу приехала профсоюзная комиссия с маминого завода. И хотя они ничего не решили, но одна из них, посмотрев на нас, предложила временно пожить с ней.

Проблему с жильем на заводе решили таким образом. Один четырехэтажный корпус полностью оставили под жилье. В огромном помещении жили все – кто где и кто как устроился. Отгораживались развешанными на веревках простынями, обоями, газетами. По мере обживания администрация разжилась фанерой и нагородила комнатушек по типу ящика для пивных бутылок. Вот в такой закуток без окна с огромной высоты потолка свисала лампочка. Включать и выключать ее нужно выворачивая или вворачивая. Вставая на табурет или на кровать. Можно было при этом спокойно заглянуть к соседям.

В обоих концах помещения находились туалеты и столы с электроплитками для приготовления пищи. Здесь обсуждались новости, решались проблемы. А нам, детям, вменялось в обязанность занять вовремя плитку, чтобы варить не во вторую очередь. Может, кому-то это покажется простой обязанностью. Это не так. Ты гуляешь, часов у тебя нет, а нужно не опоздать. А прибежишь поздно, без толку кипящую кастрюлю могут снять как бесхозную. И тогда пиши пропало – мама сварит к ночи. И в следующий раз относиться к порученному делу будешь серьезней. Так дисциплинировала нас действительность.

Все. Детство мое заканчивалось. Пять классов есть, хватит. Была мечта – Суворовское училище. Но там, как узнали, что у меня жив отец, даже разговаривать не стали – таких детей, у которых есть отцы, в училище не берут. Решил поступить в военно-морское музыкальное училище – ведь мы пели с братом. Там конфуз – не мог я понять, что от меня хотят, когда стучат по клавишам фортепьяно. Ну, видел я ноты на бумаге, знаю, что по ним играют на баяне или там еще на чем-нибудь, но как я без инструмента им сыграю? Короче, говорят открытым текстом: ты, пацан, покрути хвосты быкам и на тот год приходи. Не очень я огорчился и двинул в училище юнг торгового флота. Там опять облом – пока не найдешь своего отца, принять тебя не можем. «Его милиция найти не может, чтоб алименты получить, где уж мне». – «Это проблемы не наши».

Возраст подходящий, образования хватает – двинул я в РУ (ремесленное училище) № 53 на специальность слесарь-ремонтник и сборщик промышленного оборудования. Училище находилось при заводе с интересным названием ГОМЗ им. ОГПУ[2]2
  Государственный оптико-механический завод имени ОГПУ (чаще ОГПУ НКВД – Объединённое государственное политическое управление народного комиссариата внутренних дел).


[Закрыть]. Название мы расшифровывали по-своему: «О, Господи, Помоги Убежать» или в обратном порядке: «Убежишь – Поймаю, Голову Оторву». Это неспроста – завод режимный: зашел и до конца смены уже не убежишь. Между прочим, тогда по указу за опоздание на работу могли упечь в тюрьму на месяц – таких несчастных звали смертниками. Учиться там мне нравилось, а от практики я вообще был в восторге. Закончил его в 1952 году специалистом четвертого разряда.

В период учебы мы, четверо друзей, нашли оригинальный способ проводить досуг. Вечерами таскали и устанавливали афиши кинотеатра «1 Мая». За это имели свободный допуск в зал и могли смотреть любые фильмы, сколько вздумается. В те годы крутили фильмы, взятые в качестве трофеев. Всех пацанов свел с ума «Тарзан». Везде, где только можно, висели веревки, на которых летали, как в кино. И появилась мода на длинные волосы а ля Тарзан. И хотя сам Тарзан бегал в трусах, но моду на его прическу взяли себе на вооружение стиляги, которых наши лихие комсомольцы ловили и на месте стригли. А брючины пороли от бедра до щиколотки.

Где-то на втором году обучения я влюбился в красавицу нашего училища с редким именем Марксена, познакомился с ее мамой. Пропадал у них вечерами, вместе с мамой ходили в кино. А бывши у них в гостях, я, сидя за столом напротив ее, буквально два раза – в отсутствие мамы – дотянувшись, чмокнул ее в щечку. Поэтому я был удивлен, когда позже узнал, что Марксена беременна, – это меня просто поразило.

Училище

Училище я закончил. Мне шестнадцать лет. Я – рабочий человек. Направление после окончания ремесленного училища на производство института НИИ-33 кроме меня получили Гена Кузнецов – Кузя – и девушка-токарь Зоя. Чтобы добраться до работы с Выборгского района в Гавань, надо пересечь Петроградский район и Васильевский остров. Это на двух трамваях и автобусе. Но после работы мы втроем очень часто преодолевали пешком это расстояние до Финляндского вокзала. Это были чудесные незабываемые прогулки. Зоя была красивая девушка. Она, правда, больше внимания уделяла Кузе, но я не ревновал, считал, что это не мое – больно она была хороша.

Однажды мы по пути зашли в кинотеатр «Великан», где шел фильм «Охотники за каучуком». Притихли мои друзья, смотрю, а рука его под юбкой у Зои. Думаю, раз она молчит, значит, ей это нужно. После недолгого раздумья я тоже со своей стороны взял ее повыше коленки, но мою руку она тут же отбросила. Это я пережил. В другой раз кому-то из них пришло в голову позвонить из телефона-автомата. Втиснулись мы втроем в будку, было тесно, и меня попросили выйти. Стою, караулю. Что-то стало тихо. Заглядываю к ним, а они, стоя, предаются откровенному половому акту. Это мне показалось обидным. Я ушел.

У меня была проблема с девушками – я страшно боялся обидеть их своим вопросом или предложением. Даже ее вопрос «зачем?» в ответ на приглашение пройти в укромное место ставил меня в тупик. Как я ей скажу, зачем? Что, она сама не знает? Значит, тут подвох: или она обидится, или меня обидит. Поэтому молчу, а она меня не понимает и меня же принимает за олуха.

Другая трудность: если дружки узнают о моем увлечении, засмеют. Познакомился я с девушкой из другого района. В компании – юмор или так просто треп – рассказывает один: «Смотрю, Вовка идет с девочкой, мордочка нечего, ножки только кривые». Где он меня видел? Да и видел ли вообще? Но сомнение запало в душу. При встрече с ней я и так изощрялся, и этак. Найду повод – отстану, догоняю, приглядываюсь: кривые они или нет, понять не могу. Решил все-таки дружбу эту прекратить на всякий случай. Так и сделал.

Но без любви не жизнь – решил я вступить в борьбу соперников и завоевать внимание, а если повезет и любовь, самой шикарной красавицы, Тамары Вольской. Кавалеры вокруг нее просто кишели, приходилось даже драться.

Она обратила на меня внимание и даже согласилась встретить со мной новый 1953 год. В тесной компании – мой друг с девушкой и я с ней. Но получилось, как всегда: не рассчитав силу «зеленого змия», я ушел в штопор. Лишь только утром узнал: Тамара увела меня в мою комнату и осталась ночевать со мной, а утром оставила меня, не дождавшись от дурака чего хотела. Увидел я ее потом лишь восьмого января в клубе на карнавале. Даже танцевать не пошла со мной. Какие-то незнакомые парни танцевали с ней по очереди, тайно передавали друг другу лисий хвост, танцуя, крутили им у нее возле попки. Обидно стало за нее, бросился защищать ее честь кулаками, но был выброшен из клуба, как собачонок. Собрал пацанов, устроили драку. Все это сообщили на работу. Конечно, были неприятности.

1953 год был знаковый. Умер Сталин. Вот где было горе. Мы с мамой шли по Невскому, когда из репродуктора прозвучало это сообщение. Заревели и запричитали все, как по команде. По-моему, не было такой паники, даже когда объявили войну в 41-м году. С его смертью должно было что-то рухнуть и пропасть все наши мечты о счастливом будущем. Правда, плакали не долго. Жизнь потекла своим руслом.

Меня отправили в колхоз. Ездили мы туда с удовольствием. Колхоз нас кормил, завод платил зарплату 100 %, шатались по клубам на танцы. Дрались с местными пацанами, работали так себе. У наших двоих ребят были часы – у одного показывали на час позже, у второго на час раньше. По одним шли на работу, по другим с работы. Бригадир, как малое дитя – ему и в голову не приходило, что часы можно подвести. Ходики у него в деревне кукуют – не побежишь туда сверять время.

Работали мы с Тамарой в одном цехе, старались не встречаться друг с другом. Сказать правду, я места себе не находил, так было горько на душе. И вдруг узнаю, что она вышла замуж. К нам в цех учеником токаря недавно поступил парень. Если глянуть на него, вылитый Ванек, прямо на морде написано: деревня. Я чуть не рехнулся. Такая девица и Квазимодо, круговорот в истории Парижской богоматери. Даже сейчас не могу сказать, чем все это кончилось бы. Но спасла меня сама Тома. Я дежурил по цеху во вторую смену. Она пришла ко мне покорная, печальная и предложила мне себя. Мне было очень жаль ее. Я отказался без сожаления – ее приход отрезвил и успокоил меня. Простился с ней. Сказал, что ничего не надо. Пусть будет так, как случилось. Опять остался у разбитого корыта.

На официальные танцы я старался не ходить – они меня страшно возбуждали, и я стеснялся, когда чувствовал, что партнерша замечала это. Тогда мы сами устраивали танцы по закоулкам – милиция разгоняла и отбирала аппаратуру. Потом танцы снова возрождались. В такой вот обстановке я был смелее и пригласил одну, как мне показалось, скромную девочку. Среди танца она вдруг мне заявляет: «Володя, ты скоро умрешь». Я удивился: «С чего это?» – «Я, – говорит, – чувствую твой конец», – и захохотала. Танцевать я не стал, но провожать пошёл, заодно объяснив ей, что это совсем не тот конец. Потом подружились, стали встречаться.

Детство кончилось

Вот интересно – вспоминаешь сейчас и удивляешься, как все связано в жизни – какую роль сыграла эта встреча для меня буквально через два года. Любовь я искал, ее не было, был просто приятный секс. Да и слова такого – «секс» – тоже не было, просто было очень хорошо. Правда, через некоторое время меня ошарашили: не боюсь ли я той, с кем связался, она ведь девчонка «партизана», говорят, он скоро откинется. Слышал я о нем, гремел он на Кондратьевском, но встречать не приходилось. Решил, бог не выдаст – свинья не съест. И плюнул на предупреждение. Пассия моя как-то заговорила об этой ситуации, я, конечно, захорохорился, потом одумался: ладно, провожу тебя последний раз. Зашли в подъезд, и тут же оба не смогли отказать себе в удовольствии. После чего разошлись, как в море корабли, не встречались долго. Пока его снова не посадили. А встретились с ней на суде, когда собирались посадить меня.

Все, детство кончилось. Амнистия оживила народ. Стали появляться ребята в наколках. Заслушивались захватывающих историй о тяжелой, но интересной лагерной жизни. Оживились карточные игры. На Финляндском вокзале в отстоянных вагонах, как наши деды на маевки, так и мы на игры собирались кодлой и рубились в буру, очко, секу. Это была еще одна забота для нашей милиции. С играми появились проблемы: проигрыши, долги, разборки.

Я как-то спокойно относился к картам. Меня больше привлекала компания. Открыв рот, заслушивался бывалого про огонь, воду и медные трубы. Дом, где я жил, находился напротив Крестов – это, наверно, самая знаменитая тюрьма. Правда, окон у нас в комнате не было, но из туалета было хорошо видно два крыла первого корпуса. Иногда видно, как что-то передают из окна в окно – даже не рядом, а с разных этажей: так интересно и непонятно, как это получается. Зрелища эти меня захватывали и волновали. Я завидовал тем пацанам и представлял себя на их месте. Но я не мог перешагнуть через себя и совершить что-нибудь противоправное несмотря на то, что окружение мое не было белым и пушистым. «Люблю блатную жизнь, но воровать боюсь. Это про тебя», – сказал как-то один из дружков. Но когда играешь с огнем, обожжешься обязательно.

1954–1963

Предисловие к продолжению

Вот закончил я описание своего детства. Остановился и задумался: продолжать или нет? Ведь в процессе так называемого «творчества» воспоминания, которые предстают передо мной, осмысливаются совсем другим человеком. Оглядываюсь на себя более чем через пятьдесят лет и вижу оболтуса, еле-еле закончившего пять классов и ремесленное училище. Безотцовщина. Вроде не дурак, но никакой цели в жизни. Мечты какие-то нереальные, не выполнимые по всевозможным причинам. То не хватает образования, возраста, здоровья, то неизвестно нахождение отца… Да мало ли чего еще.

Я жил в замечательном городе Санкт-Петербурге, а раньше в мое время он назывался Ленинград – самый замечательный город. В этом я убедился. За свою жизнь я повидал много городов. Но как я жил? Болтался по улицам. Ничем не интересовался. Ни музеи, ни театры – ничто не влекло. Смешно сказать, в Русском музее я не бывал лишь потому, что думал, там лишь лапти да деревянные ложки.

Вот сейчас сколько таких ребят, живущих без цели и интереса. Когда я встречаю их, ловлю себя на мысли, что на мою мораль они в лучшем случае просто не отреагируют. Тут же вспоминаю себя: никто мне не был авторитетом, никого я не хотел даже слушать. Пока, как говорится, не клюнул меня жареный петух. Вот поэтому я и решил писать дальше. Может быть, кто-нибудь из молодых – они шарятся по Интернету, прочитав эти строки, воспримут их не как юмор. Для примера расскажу. Зима. Мороз. Молодые ребята без головных уборов. Подходит к ним пенсионер. «Зря вы не носите шапки. Вы знаете, что такое менингит? Если заболел человек, два исхода: или он умирает, или остается дураком на всю жизнь. Вот мы с братом в детстве оба болели, так он умер». Не хотелось бы быть на месте такого учителя.

Я, конечно, не претендую на истину, рассуждаю лишь исходя из своего опыта. У меня сын. Маленький он прямо задыхался от любви ко мне, когда его спрашивали, где твой папа? До армии считал, что я у него самый лучший. Но, видно, наши кухонные разговоры, наши рассуждения о жизни, власти, морали… Говорим одно, делаем другое. В их проблемы не вникаем, считаем их не важными. А двор, улица их принимает и воспитывает и не всегда плохо. И только от случая, кто ему встретится и будет для него авторитетом, зависит его будущее. Как правило, перебеситься должен каждый. Кто-то в детстве, другой, бывший таким хорошим ребенком, вдруг как с ума сойдет под старость лет. Нет, это не плохая молодежь, это наш менталитет. Не зря у нас такая поговорка: гром не грянет, мужик не перекрестится. И гром этот может быть и армия, и тюрьма, а результат все равно от случая – с кем поведешься, от того и наберешься.

Об этом я хочу написать, что со мной произошло, как складывалась моя жизнь, и что мне помогло остаться нормальным человеком. Пришлось похлебать. И детство, и отрочество, и юность прошли в годы, когда редко кто мог похвастать своим семейным достатком и выйти во двор с куском хлеба, намазанным маслом. Но самое интересное, что я и сейчас не жалею ни о чем. Считаю себя счастливым человеком. Годы, проведенные там, где Макар телят не гонял, не считаю потерянным.

Первый шаг на дно

Ленинград 1955 год. Кондратьевский проспект. Запрыгиваю по привычке в трамвай на ходу. На площадке парень, как будто знакомый. Вроде где-то видел, как зовут, не помню. Кивнул ему из вежливости и прошел на переднюю площадку. На повороте этот «дружок» сдергивает с пассажира ондатровую шапку – в то время это был дефицит – и спрыгивает на ходу. В вагоне легкая паника, и слышу ропот, бдительные граждане указывают в мою сторону – вон его дружок. Вижу, дело пахнет керосином. Чтобы мне не доказывать, что я не верблюд, пришлось с трамвая сигануть. Что я и сделал.

Видно, у пострадавшего было много сочувствующих или друзей. Трамвай остановили, организовали облаву, нас выловили и сдали в милицию. И началось осуществление моей заветной мечты. Я и не думал попасть с моим мелким преступлением в ДПЗ (Дом предварительного заключения) на самой Дворцовой площади. Даже не знал, что там такое заведение. Я уверен, что многие не знают. Вот когда наши деды выбегали из арки на площадь с Большой Морской улицы. чтобы захватить Зимний дворец и завоевать нам свободу, у них по правую руку находилось крыло здания, в котором и находится это учреждение. Сказать по правде, впечатляет – прямо настоящая тюрьма с прогулочным двором внутри и камеры выходят окнами на набережную Мойки, как в американских фильмах. Стена из решетки в двух метрах от окон. А бедолаги, которые хоть одним глазом хотят взглянуть последний раз на потерянную свободу, ползают по решетке, как обезьяны в зоопарке. Смешно смотреть, и это как-то разнообразит бытие. И отвлекает от горьких мыслей, чем все это кончится и когда?

Когда привезли на суд, признаюсь, я обрадовался – было много ребят и девчонок, я даже не ожидал. Мой «коллега» по грабежу был одинок. Его, правда, никто не знал. Миловидная девчушка, секретарь суда, подошла ко мне уточнить мои данные и шепнула, что меня, наверно, освободят. Что и случилось. Приговор прозвучал, и я немного разочаровался. Ему присудили пять лет, мне – шесть, но условно, с испытательным сроком пять лет. Освободили меня тут же. Это не описать. Радость безмерная. Все поздравляют, восхищаются – ну, прямо герой. Мало того, пробегавшую мимо секретаршу я шутя приказал своим друзьям поймать. Что они и сделали и подвели ее за руки ко мне, сидящему в кресле, как китайский мандарин. Я потребовал от нее ключ и домашний адрес. Всем было весело, на мою шутку она тоже пошутила. А через некоторое время подослала ко мне знакомую девчушку с поручением – пусть подойдет ко мне твой жених. А когда я подошел к канцелярии, она быстро сунула мне в руку бумажку, а там телефон и имя – Галя. Я обалдел: чтобы кто-то когда-нибудь вот так предлагал мне свою любовь или дружбу, убей не помню. Правда, в бочке с медом оказалась ложка дегтя – телефон был неправильный. Но это меня не очень огорчило.

Муки любви

В один прекрасный день я дома, дышу свободой. Заглядывает ко мне соседский шкет. «Володя, там девушка. Хочет, чтобы ты к ней вышел». Выхожу – мама моя родная! Стоит Галя, говорит: «У меня обед, шла мимо». – «Я сам, между прочим, тебе звонил». – «Я после поняла, что телефон неправильный написала». Проводил ее до работы и условились вечером сходить в кино. Так и закрутилось.

Ее знакомство с моей мамой в силу служебных обстоятельств дало ей возможность появиться у нас дома. Место жительства у Гали было в пригороде, в поселке Лисий нос. И когда наши с ней прогулки порой затягивались, и электричка уходила, ей приходилось ночевать у нас. Мама не возражала и даже пускала ее к себе в кровать. Галя мне очень нравилась. Но когда они объединились с матерью в один блок и взялись меня воспитывать, тут я взбунтовался. Такой союз меня не устраивал. Тем более, что жениться мне было рано. Потерять ее я уже не боялся и легко склонил ее к половому акту. Правда, удивился и огорчился, что отдала она мне свою невинность. Было как-то не по себе, такое чувство, будто я теперь чем-то ей обязан. И вместо того, чтобы к ней привязаться, стал ее избегать. Вновь вернулся к друзьям. Стал приходить домой пьяным.

И так получилось, что восьмое марта 1955 года я отмечал в заводском клубе без нее в силу своего раздутого авторитета в связи с последними событиями и будучи изрядно на взводе участвовал в какой-то разборке. Возвращал кому-то какой-то пиджак. Сам ничего не соображая и плохо помня. И когда появилась милиция, то скрутили меня одним из первых. Потерпевший был тоже пьяный, но меня он запомнил лучше всех. А пока я строил из себя такого рубаху парня, участники превратились в свидетелей, а я в участника. По железной логике сажают не за то, что ты воруешь или грабишь, а за то, что попадаешься. Не пойманный – не вор. Это закон. До самого суда я не знал, что же я натворил.

На скамье нас было трое: Виктор, Валентин и я. Самый осведомленный был Виктор. Перед судом он нам все рассказал. Этот пострадавший сам напал на Виктора в магазине, куда его послали друзья за водкой. Отобрал у него часы и бутылку. Витька прибежал в клуб и сторожу сказал, чтобы он позвал на помощь ребят. Они догнали этого мужика, отлупили, потребовали вернуть часы. Божась, что он не верблюд, в доказательство отдал Витьке свои часы. С него сняли для обыска кожаное пальто и пиджак и нашли Витькины часы. За то, что врет, отлупили. Пальто он надел, а пиджак остался у кого-то из ребят. Все вернулись в клуб. Тогда этот гусь обратился к сторожу, чтобы ребята вернули документы, которые остались в пиджаке. Сторож позвал меня, и я оказался в центре событий. Пиджак я нашел, вернул вместе с документами и хорошо запомнил его слова: «Простите, ребята, нашла коса на камень». Самое интересное, что он оказался членом партии. Это и решило нашу участь. Наших свидетелей – продавщицу из магазина, которая давала им стакан для распития бутылки, сторожа из клуба – вызвать и допросить нам отказали: «Следствие закончено, мало ли чего вы насочиняете». И приговор для меня был тоже неожиданным.

Нас, конечно, пожалели, присудили минимум. По указу от 04.06.47 г. «Об усилении охраны личной собственности граждан» ст. 2, ч. 2, групповой грабеж, мера наказания от 15 до 20 лет. Витьке, основному участнику, 15 лет. Мне, как уже отъявленному преступнику, по указу по второму разу – 16 лет сразу. Валентину за недонесение властям – знал и не сказал – 2 года. И загремели мы под фанфары. Шутка юмора, как любил говорить Мухомор в «Улице разбитых фонарей».