Текст книги "Замечательная жизнь людей"

Доблести и геройства

Поступившие на производство бензопилы значительно облегчали труд. Не надо растягивать, а после собирать кабеля для электропилы. Устанавливать, перетаскивать с места на место электростанцию, обслуживать ее. То ли дело «Дружба»: забросил ее на плечо и двинул в тайгу.

Был у нас вальщик, помню даже его фамилию – Петрухнов. Он и электропилой творил чудеса так, что с бензопилой равных ему не было. Помощником-толкачом, у него был молдаванин. За ними не поспевали вытаскивать лес две бригады. Однажды вышли они на участок бурелома. Вековые деревья наваляны с корнями. Пошел молдаванин, как обычно, за бензином. Петрухнов покурил, отпиливать корень толкач не нужен, не дожидаясь его, он и отпластал корешок.

Заваливаясь с корнем, как правило, дерево поднимает пласт грунта с травой и мхом, площадью до трех метров в диаметре. Отделившись от ствола, пенек встает на свое место, как тут и был. Молдаванин, подходя, увидел у задранного корня на глине лужицу чистой дождевой воды. Припал к ней, а моторист дернул стартер и отпилил ствол. Пень встал как обычно на место, а помощника искали полдня, пока случайно не увидали во мху подошву сапога. Ровно год прошел после этого случая. Петрухнова, как специалиста, ударника, безконвойника посылают на головную зону по обмену опытом. На узкоколейке через речку был мост, назывался «Катькин мост». Как-то, беременную Катю взяли в паровоз машинисты, довезти до головной. На мосту случилась авария, помощника машиниста и Катю, стоявшую перед ним, раздавило тендером. Сам машинист чудом уцелел, ему не поверили, что он не спрыгнул, на нем не было даже царапины. А когда проводили эксперимент и попросили его забраться туда, где он якобы был, он вылез оттуда седой. И все равно ему добавили четыре года.

Петрухнов устроился на тормозной площадке платформы с лесом. Когда произошла авария, он успел спрыгнуть с площадки, но спрыгнул на ту сторону, где откос вверх. Отколотая сдвинутыми юзом бревнами рукоятка тормоза догнала его на откосе и перебила ему позвоночник. Нашли его мертвым. Мы подумали, что это рок, кара за невинно убиенного молдаванина год назад. Я сам был причиной нескольких похожих случаев. Однажды продвигаясь на тракторе вдоль бурта, не заметил торчащего на уровне кабины бревна. Наехал на него, сломав кабину, и придавил пассажира. Сидел у меня в кабине один лесоруб. С переломанными ребрами и без памяти его срочно увезли в санчасть. Когда приехали, ничего не сообщая, забрали его вещи, я понял, что парня больше нет. Конечно, грызла меня совесть, жаль было человека. Как-то просыпаюсь, на соседних нарах сидит и, глядя на меня, улыбается парень. Лицо очень знакомое, а кто он, вспомнить не могу. Смущено ему кивнул и накрылся одеялом с головой. Усиленно начал ломать башку, кто он такой? Осторожно выглядываю, он расхохотался: «Ты что? Убийца, уже свою жертву не узнаешь?» Господи, как я был рад, этой встрече.

В соседней бригаде молодой тракторист выволок ходку на дорогу. А невырубанный подсад (молоденькие сосенки) наклонился по ходу, как пики. Возвращаясь порожняком, он поехал по своему следу как бы против шерсти, навстречу накланявшимся сосенкам. Одна из них под радиатором проникла в кабину и, проткнув его, пригвоздила к сидению. Вместе с деревцем и с сидением поставили его на платформу и увезли. Дней через пять я с самодеятельностью приехал на головную. И одному рассказываю этот случай, который у нас произошел. Это, говорит он, не новость для меня, я и был героем этого рассказа. Беда с этими живыми покойниками. Посмеялись и решили, раз его уже похоронили, значит, жить будет долго.

Мягко стелют, да жестко спать

Прошел слух: приехал покупатель, и добровольно, подчеркиваю, добровольно, набирают этап. Звучит, как фантастика, чтобы заключенного спрашивали, хочет он или нет, не помнят даже местные долгожители. Как всегда, парой с Эдиком пошли в кантору. С решимостью поменять свою спокойную жизнь. Где-то в тайге затевают строительство новой зоны. Начнем все сначала, решили мы, надоела спокойная, размеренная жизнь. Капитан нас не отпускает. Чем заинтриговал приехавшего майора. Нам, говорит, тоже нужны специалисты и внес нас в свой список, решив нашу судьбу.

И вот этап. Две машины по двадцать пять человек. Не знаю, что за нужда, но мы на этих машинах очень долго стояли в Соликамске, около продуктового магазина. Собрался любознательный народ. Увидали гитару, просили сыграть, конвой возражать не стал. Как можем, со слезой в голосе, запел про свободу, любовь, про маму. Что не слушал ее в свое время, а сейчас жалею. Растрогал публику, разжалобил, понесли из магазина кто, что может. Один мужичок вынес стакан водки мне, но конвой не разрешил. Можно, говорят только курево. Старший, как мне показалось, сделал комплимент мне. За песни похвалил и выразил удивление, что при моих блатных замашках на мне не видно наколок. Такая редкость.

К сожалению слушателей, мы поехали дальше. Видно, эта стоянка и была причиной вынужденного ночлега прямо на берегу реки Вишеры.

Машины ушли. Костер у конвоя, у нас сырой песок, сырой, холодный воздух от реки. У кого есть котомка или лучше чемодан, можно хотя бы сесть. На такой вариант этапа, видно, не рассчитывали, а полевых кухонь у зеков не бывает. И спозаранку, даже без кофе и булочки, погнали нас пешком. Недалеко говорят. Оказалось, всего-то километров шестьдесят. Хоть и делали остановки, но торопились, чтобы не ночевать еще раз голодными в лесу. Дорога была лесная, давно не использовалась. Следов машин не было. Спрашиваем, есть хоть там бараки, столовая? Обычно конвой с нашим братом разговоры не ведет, но тут другой случай. Когда они узнали, что мы якобы идем на строительство новой зоны, как первопроходцы, они хором заржали, это их позабавило.

– Дураки вы, это Гайны, вот сюда в эту сторону штрафняк «72-ой», небось слыхали. А с общака, куда вас ждут, приходил к вам не так давно этап. Который вы лупили у себя в бане. Вы как бы выполните долг вежливости, а мы посмотрим, как это выглядит.

Правда, народ сник, настроенье упало, ползем из последних сил, а в перспективе ждет нерадостная встреча. Издали было видно, у ворот тасуется толпа, встречают. Почувствовалось в колоне облегчение. Люди увидали знакомые лица, среди них Вовка Репин и другие ребята. Стало ясно, бить нас не будут.

Старые порядки после бунта, не возобновились. Основные деятели, которые держали зону в черном теле, были вынуждены покинуть ее и искать другое пристанище, мыкаясь по зонам. А оставшееся товарищи (тогда господ не было), бывшие прихвостни, шестерки, не смогли взять власть, помешал им пришедший перед нами этап с нашей зоны. Наш приход укрепил авторитет прибывших ребят сюда с новыми порядками. Запретили активистам внушать кулаками и палками, что на работу ходить обязательно. Ведь до смешного тут дошло. Стоит пустой изолятор, даже обслугу сократили. Мы понять не можем, чего тут начальство делает. За них тут амбалы воспитанием занимаются. Мы, правда, их остепенили и по-хорошему с ними договорились, чтобы в наши секции они не заходили и наших людей не трогали. А оставшаяся часть бывшего коллектива, если им это нравится, пусть прогибается под их порядки. На том и порешили.

Все идет по кругу

Мы же начали, как могли, нарушать режим, отказываться и не ходить на работу. В наших секциях можно было играть в карты. Правда, нашего шулера, Вовку Репина, успели перевоспитать, и он уже в карты не играл. Я старался отлынивать от работы, решил больше не ишачить. С моим сроком, чтобы не нажить горб, проще отсидеть шестнадцать лет на параши. Вот с этим девизом я и стал жить. Первопроходцем в изолятор был я. Мне там очень понравилось. Привели меня в изолятор. Это дом на три камеры и одной служебной комнаты, в отгороженном углу зоны, под вышкой. Прогулочная территория за колючей проволокой. А по штатному расписанию надзирателя там нет. Вход на территорию изолятора отдельный с улицы. Короче, изолятор – отдельное государство в государстве.

Прогулочный двор зарос травой. Солдат вывел меня на прогулку, часовому на вышке говорит: «Пусть валяется на травке, если будет дождик, сам зайдет в камеру». А мне: «Дверь прикрой. Да не выкинь чего не будь». Короче, оставляет меня на самообслуживание. Правда, кормить меня будут через два дня на третий, но зато полной пайкой. Такой, говорят, порядок. Ну, что делать, как говорят «По одежке протягивай ножки» Нужно приспосабливаться. Обычно на «кичу» приговаривают на трое, на пять и десять суток. Что получается? В первом случае отсидел голодным два дня, на третий накормили и отпустили в зону, приходишь сытый и довольный. Если попал на пятерик, два дня голодный, потом наелся и терпи еще два дня. Отпускают теб, как волка голодного, бежишь в столовую, как к родной маме. И понимаешь, что счастье, вот оно. А при десяти сутка, кормят тебя как на убой, аж три раза (не в день, а всего). Но есть вариант облегчить сваю участь.

Делается это так: нужно сохранять свои силы и продукты. В тот день, когда тебя кормят, терпи из последних сил и не пользуйся парашей, лежи, на прогулку не ходи. Организм сам будет регулировать твою энергию и ресурсы, и растягивать продукты до следующей кормежки. Зато тебе нет нужды ломать голову, как избавиться от лишнего жира и похудеть. Будешь тонкий, звонкий и, может, даже прозрачный. Если думать в унисон с организмом – он – как сохранить дольше и с пользой продукты в тебе, а ты соображать, где и как их достать, – то результат не заставит себя ждать. Кормушка или дверца, через которую подают баланду, открывается в низ. Закрывая ее, засов набрасывают на крюк сверху. А над ними глазок. Если сделать шнурок, распустив резинку носка, то, потренировавшись, накинуть петельку на засов, можно открыть кормушку. Телосложение у меня было подстать. С трудом, но, тем не менее, я через нее пролезал, туда и обратно, и спокойно закрывал за собой дверцу. Той же веревочкой.

Солдат был из хохлов, болтался где-то целыми днями и пожрать не любил. У меня было время проделать эту операцию и ополовинить его запасы. Его это очень удивляло, я слышал, как он допрашивал часового на вышке. Кто в изолятор заходил? Тот его убеждал, что при нем никто. Часовые менялись, и дознаться ему было трудно. Спрашивал и меня, заглядывая в кормушку, его морда не умещалась в проем. Так что ему в голову не приходило, что кто-то мог бы пролезть в нее. Однажды он увидал у меня в камере миску, которую я у него утащил. На его вопрос, откуда она здесь, послал его подальше. Он разозлился и убежал, вернулся с группой солдат.

Стали искать подземный ход, развеселили меня. Я им объясняю, что слышал, но не знаю точно, у хохлов котелок варит, не то до обеда, не то после. Да он сам мне ее дал вместе с супом. На, говорит, покушай, жалко мне тебя. Надо было видеть какая у него была рожа. Рот открыл и сказать ничего не может. Солдаты так и ушли, держась за животы от смеха. Мои регулярные походы в изолятор очень раздражали начальника режима, гражданина Ястребова. И он как-то пообещал мне, что приложит все усилия, но оформит меня на строгий режим именно на «72-ой». Где, по его мнению, башку мне оторвут. Я знал, что это его напрасный труд. По закону с моей статьей я там быть не могу. И его слова не воспринимал серьезно. Но оказывается, у нас «закон тайга, медведь хозяин.

72

На семьдесят второй доставили меня одного. Прибыл я тихо, никто меня не ждал и не встречал. Решил осмотреться, не спешить с Мишей Питерским. Секция в бараке, куда меня определили, была обычная. Деревянные двухъярусные четырехместные нары. Располагалось там человек до семидесяти. И барак делился на четыре таких секций. Удобства во дворе.

Первое, что мне бросилось в глаза. На нарах, наверху, сидел просто сказочной красоты пацан. Лет восемнадцать, одет в шикарную бекешу. Классически, с шиком тасовал колоду самодельных карт. Этот «батькин казачок» подзывает меня и приглашает сыграть с ним. Я был поражен его красотой, во мне даже мелькнула мысль, что он не мог быть одинок и должен быть под чьим-то крылом. Грубить ему нельзя. Он снисходительно начал меня расспрашивать, а я, стоя перед ним, снизу любовался им и буквально млел. Выяснилось, что мы земляки. Может, я фантазирую, столько лет прошло, но мне показалось, что он кокетничал. То, что он не один, я не ошибся. На двух рядом стоящих нарах восемь человек были как бы друзьями, питались сообща, делили все, что добывали. И этот пацан, звали его Валек, был у них как талисман. Они опекали его, охраняли и могли оторвать башку любому, кто бы мог покуситься на его честь или просто обидеть его.

Мы с ним подружились, и отвел он меня к питерскому. Миша, ему осталось до звонка два-три месяца. Он работал мастером. Пообещал подумать и велел пока осмотреться и выходить на работу. Когда Валек отошел, я заслужил комплемент, что так шустро познакомился с такой знаменитостью, многие вьются возле него и всем облом. То, что это было случайно, он не поверил.

Я, конечно, поотирался возле КВЧ. (Культурно-воспитательная часть). Рассказал, что я гитарист, и даже записался в самодеятельность. И когда не прошло и месяца, капитан Ястребов, встречая самодеятельность у ворот, чуть не рухнул с копыт, увидав меня с гитарой в руках, спрыгнувшего с автомашины. Я был в шикарном костюме, правда, с чужого плеча, но он-то этого не знал. А я был очень доволен произведенным эффектом. И, как ни странно, когда уезжали мы, гитара моя была затарена махоркой. Узнав про это, он распорядился пропустить. Вот тут я чуть не рухнул.

Определили меня в бригаду не стахановскую, дорожную. Работали спустя рукава, дороги были сделаны, мы были на ремонте и обслуге. Вспомнил я Ныроблаг с его конной вывозкой, там бревна таскали волокушами. Разница, конечно, была большая. Здесь раньше работали немцы, пленные. От них осталась технология. С делянки на склад была проложена КЛД (Конная Лежневая Дорога). Из тонкомерных деревьев проложена вроде рельсовая дорога, со стрелками для заездов на делянки. Две четырехколесных тележки, сцепленные между собой цепями. Они раздвигаются по длине везущих бревен. Со стойками, как у лесовозов. А колеса, как диски без резин, тележки четко стоят на деревянных рельсах. Одна лошадь спокойно тащит воз до пяти кубов. Но погрузка была ручная. Бревна на тележку таскали на плечах.

В первый день, работая рядом с бригадой, наблюдал, как они грузят. Под бревном шести с половиной метров устроились шесть человек под комлем, и четверо под вершиной. Бревно было очень толстое. Кто-то вздрогнул, хоть и прозвучала команда «Бросили». Один все же не успел выскользнуть из-под бревна, в момент удара одним концом о землю. В таких случаях, как правило, позвоночник не выдерживает. Что и случилось. В адрес пострадавшего прозвучала матерная тирада, велели заткнуться и не орать. Это была разновидность первой помощи. Бревно надо тащить дальше. Послали гонца на КП сообщить о случившемся. На первый взгляд, это равнодушие кажется слишком жестокое. Но что мог бы сделать каждый из присутствующих? Только посочувствовать. Но эта безысходность, раз это случилось, то кто-то должен пострадать. И мысль, что, слава богу, на этот раз не я, где-то глубоко мелькает в сознании.

Уйти от судьбы невозможно, и не все могут плыть по течению, и ждать. Некоторые пытаются, хотя бы изменить ситуацию и понести не такую тяжелую потерю. Один из таких обратился ко мне с просьбой отрубить ему стопу левой ноги. Прямо вместе с валенком. Меня его просьба шокировала. Проблем мне не нужно, и я от него ели отбрыкался. Правда, долго ему искать сочувствующего не пришлось, добрый человек не мудрил, подошел со словами: «Кому тут что отрубить?» Мы глазом не успели моргнуть, как полстопы как не бывало. Когда это произошло, присутствующие оказались не готовы – все, кто был, растерялись и не знали, что делать. Мне показалось, что очень долго не было крови. Я здесь был лишним.

Таких не осуждал, пусть творят, что хотят. Без руки, ноги, в конце концов, с какими-нибудь болезнями жить можно. Но людей, лишающих себя зрения, не понять. Чем можно заменить ощущение от созерцания окружающей тебя природы. Лиц любимых тобой людей, или просто общаться с людьми на выбор, не подходя близко к прохвостам. Как, в конце концов, влюбится именно в нее, о которой мечтал? И наслаждаться ее фигурой, формой губ, цветом глаз. Сравнивать и понимать, что действительно «наша лучше всех». Но именно здесь, на «72-ом», почему-то была мода лишать себя зрения. Не хочу ничего видеть, так объясняли свои действия несчастные. Все были очень молодые.

Но меня, видно, кто-то любит наверху

Питерский пришел ко мне в барак после ужина.

– Ты в курсе, что произошло сегодня?

– Знаю, что побег. Кто, не знаю.

– Ты веришь в бога?

– В душе, наверно.

– Радуйся, взошла твоя звезда. Я думал, куда бы тебя пристроить, и не мечтал, что случай поможет мне. Это не побег, это спасал свою честь и жизнь один из брокеров-приемщиков, проиграв в карты лес, чуть ли не полсклада. Он внаглую пересек контрольную лыжню и прямиком прибежал к лагерю. Его на крыльце вахты поймали. Я закинул удочку техруку про тебя. Самый главный твой козырь – ты не играешь в карты ни под каким видом. А остальное все будет нормально. Что скажешь?

– Скажу тебе народную мудрость. Человек, который умеет делать вещь, делает ее сам. Который не умеет, учит, как ее делать. А который не умеет ни то, ни другое, учит, как надо учить.

Это я взял, как девиз. И хотя у меня всего пять классов, я бы запросто пошел работать хоть министром образования. Пусть меня назначат.

– Сегодня решается твоя судьба, завтра будет видно, фартовый ты или нет.

Случай был мой. Даже не смогли, кроме меня, найти другой вариант. За два дня прошел ликбез. Михаил объяснил все необходимые нюансы. Мудрого там ничего не было. Впитал все советы, как разбираться с пиломатериалом, как вести себя с коногонами и бригадирами. Постараться заручиться дружбой с бригадиром грузчиков по кличке Стальной. Он страшный человек. Но вместе с тем он справедливый и хозяин своему слову.

Подружились мы с ним очень быстро. Склады у нас были глухие. Лес вывозили только зимой. Его бригада летом сама заготовляла лес, а зимой грузила машины. Его коногон разгрузил все на одну эстакаду. Я остановил его и велел рассортировать. Он, конечно, послал меня и уехал. Я пришел к ним на делянку и обратился к бригадиру со словами:

– Стальной, зачем вы так делаете? У меня будет пересортица, возникнут проблемы. Я знаю, что ты не возражал против моего назначения. Так в чем дело?

К моему удивлению, он позвал коногона и велел ему вернуться на склад и исправить все заморочки. Встречаясь, я стал с ним здороваться, он отвечал с какой-то хитрой улыбочкой.

Однажды я случайно оказался в том месте – видно, свел случай. Из одного вагончика, как угорелые, стали выскакивать прямо кубарем все, кто там был, разбегаясь в разные стороны. Последним появился Стальной. Грозный, глазами крутит, не может решить, куда кинуться. Вижу, он пьяный, в руке топор. Я – в двух шагах. Стоять, как истукану, или бежать – страшно. Я непроизвольно обхватил его руками, прижал несильно его руки и стал быстро говорить ему:

– Стальной, одумайся, что ты делаешь? Сколько можно хлебать кислые щи?

Он не рванулся, как-то обмяк, сказал:

– Ты-то, пацан, куда лезешь?

И выпустил топор. Он упал мне на ногу, я ойкнул от неожиданности. «Хорошо, что не по башке», – заметил он.

В друзья к нему я набиваться не стал, но как потом убедился, он им был.

Много было очевидцев этому событию. Слухами распространилось оно и в жилой зоне, оказав мне другую услугу. Шнырь в нашей секции, бывший ссученный, погоняло у него Свист, стал смотреть на меня другими глазами. Я был предупрежден о его коварстве и подлости и держал с ним дистанцию. Мне Питерский рассказал про его интересную странность: при удобном случаи Свист шарится по тумбочкам и, если найдет нож, обязательно заберет. Случится если такое у тебя, не церемонься, подзови, в дискуссию не вступай и категорически потребуй, чтобы нож был на месте. Оставили его недорезанным, вот он и беспокоится: если узнает, что у кого-то есть нож, места себе не находит. Так оно и случилось: Свист слова не промолвил, а нож возвратил на место.

Вокруг меня была какая-то таинственность и вопросы: кто? Откуда? Почему? Как? И все они были без ответа и порождали всякие небылицы про меня.

Вдруг меня вызывает начальник лагеря. Такие разговоры повел, хоть стой, хоть падай. Решил, что я блатной. Допытывался, как я попал на 72-й. Я терялся в догадках. А ларчик просто открывался: попался бесконвойный зека, который нес передачу для меня. Криминала в этом не было – в посылке была махорка. Но сам факт наводил на мысль, что со мной не все просто. А я до сих пор не знаю, кто из ребят послал.

Это было очень кстати. Здесь с табаком была напряженка. На общем махорка в ларьке 45 копеек, у нас 3 рубля. Я мог дать кому захочу или закурить, или оставить докурить. В детстве, когда я начал курить, мать, видя, что меня не переубедить, взяла с меня слово, что я не буду курить на голодный желудок и прежде чем закурю, съем хоть корочку хлеба. Настоящие куряки за щепотку табака могли отдать свою пайку хлеба. Я – нет. Народ ко мне потянулся, начал уважать. Второго такого, который так щедро угощал бы табачком, не было.

Про людей, которые избежали какую-нибудь неприятность, обычно говорят «родился в рубашке». Про меня тогда говорили «он, наверно, в детстве говно ел». А чем еще можно было объяснить все эти ситуации? Сам пальцем не шевельнул, чтобы как-то повлиять на происходящие события. Откуда эта манна?