Текст книги "Замечательная жизнь людей"

Серый крест

Эта поэма в свое время на меня произвела очень большое впечатление. Автор мне неизвестен. Как правило, лагерные поэты в те времена не показывали своего таланта и не кичились авторством. Пишу ее по памяти.

 
У реки на севере далеком, там, где расстилался темный лес,
На могилке чьей-то одинокой был поставлен грубый серый крест.
Кто под скрип величественной ели спит, не видя ясных летних дней?
Для больших ли шел сюда он целей, или для разбойничьих идей?
Жертва грабежа или же кражи, здесь нашла безвременный конец?
Или же бежавший из-под стражи и в пути настигнутый беглец?
Долго над могилкой одинокой размышлял охотник молодой.
Тихо подошел к нему высокий старый дед с огромной бородой
И сказал охотнику сурово: «Выслушай с начала до конца.
И навек запомни эту повесть о судьбе несчастной беглеца.
Знаешь ли, мой друг, о заключенных там далеко в болотистом краю.
По дороге Севера – Печерской есть такая станция Чебью.
Осенью в глухую непогоду, когда ветер злобно завывал,
С целью возвратить себе свободу арестант из лагеря бежал.
Зло перекликались часовые, слышалось рычание собак.
Он прополз посты сторожевые и ушел в ночной холодный мрак.
В два часа начальник караула обходил секретные посты.
Из-за туч луна ему сверкнула, осветив помятые кусты.
И обратно спряталась за тучи, но заметил делавший обход
В проволоке ржавой и колючей аккуратно сделанный проход.
И два раза выстрел прокатился, а на вахте вспыхнул яркий свет,
По тревоге вахтенный явился. Это был из лагеря побег.
Через час погоня побежала – пятеро подвыпивших стрелков.
И по следу свежему сначала две собаки рвались с поводков.
Но в пути овчарки заскулили и по следу дальше не пошли,
Лишь хвостами вяло закрутили и устало на землю легли.
Беглеца ужасно проклиная, двигался обратно в разнобой.
Выговор начальства ожидая, возвращался к лагерю конвой.
В тот же день начальнику отдела срочно позвонили из Чебью.
Беглеца приметы, номер дела и его фамилию, статью.
Сразу затрещали телефоны, и пошли приказы без конца.
В дальние и ближние районы срочно задержите беглеца.
А перед побегом как-то летом, в нашу деревушку в трех верстах
Прибрела, разута и раздета, девушка с ребенком на руках.
Можно было в девушку влюбиться: стройный стан волнистая коса,
Длинные пушистые ресницы и большие карие глаза.
Ей девятнадцать лет, зовут Ларисой, ребенку годик уж второй.
Муж ее работал мотористом в городе в ремонтной мастерской.
Получая скудную зарплату, он не мог с женой роскошно жить.
Но зато умел он честно, свято, предано и ласково любить.
Жизнь текла, ничем не омрачаясь, проходили юные года,
Но однажды в двери постучались к ним несчастье, горе и беда.
Как-то раз на пригородной даче ей сказал начальник мастерской,
Что пора бы мужа побогаче ей найти с такою красотой.
И с таким обидным предложеньем приставал он к девушке не раз,
Но всегда с подчеркнутым презреньем получал решительный отказ.
Стал тогда над нею надсмехаться злой и привередливый старик.
На работе к мужу придираться, ни за что рабочего винить.
Срезал он зарплату, стало туго, бедность одолела через край.
Но работал, молча, стиснув зубы, и молчал бедняга Николай.
Как-то раз директор похвалился и похабно подмигнул при том,
Будто бы пришла к нему Лариса ночью подработать на пальто.
Все терпел рабочий, только это оскорбленье вынести не мог
И директорского кабинета перешел решительно порог.
Долго с ним, конечно, не возился, в мастерской раздался дикий крик.
И, ломая стулья, повалился на пол окровавленный старик.
А потом свезли его в больницу, он четыре месяца лежал.
Опустила девушка ресницы, на мгновенье голос задрожал.
Ну а Колю? Колю осудили, а потом отправили в Чебью
И она заплакала, не в силах продолжать историю свою.
Мы, конечно, комнатку ей дали, через день устроили в колхоз.
Чем могли, конечно, помогали. Но и нам не весело жилось.
Был в колхозе Хаим, председатель, все в народе звали его Хам.
Не напрасно названый предатель и не просто прозванный Абрам.
Он с гитарой к нам в избу ввалился, на Ларису молча посмотрел.
 
 
Моментально по уши влюбился и романсы нежные запел.
«Я куплю вам платья дорогие, светлый плащ и газовую шаль.
И поверьте, денежки любые для такой красавицы не жаль.
Вспыхнет искра в вашем нежном взгляде, заблистает золотом браслет.
Но в таком изношенном наряде трудно жить вам в девятнадцать лет».
 
 
Но Лариса молвила спокойно: «Пусть я бедна, это не беда.
Лучше бедной быть, зато свободной, чем рабой богатого жида».
Заскрипел зубами молча Хаим, но не выдал ярости своей.
Только стал угрюм он, словно Каин, и жаден, словно сказочный Кощей.
Заставлял он часто ее в поле вывозить со скотника навоз
И работать так, что поневоле проклинала девушка колхоз.
А малыш с утра до поздней ночи ожидал измученную мать,
Посидит, заплачет, есть захочет, но с пустым желудком трудно спать.
Сцен таких она не выносила, в русском сердце жалость велика.
И она украдкой приносила для ребенка с фермы молока.
Осенью случилось несчастье, заболел ребеночек у ней.
Требуется срочное леченье, а лекарство стоит сто рублей.
Мы тогда с женой потолковали, обошли знакомых и друзей
И к вечеру достали для ребенка тридцать шесть рублей.
Но этих денег на лекарство было мало, а у знакомых денег больше нет.
Ничего Лариса не сказала и пошла на утро в сельсовет.
В тот день выше названый Иуда получил из лагеря приказ,
Что недавно вор бежал оттуда и в районе, кажется, у вас.
Уж давным-давно мечтал он счастье на чужом несчастии сыскать.
В тот же день в колхозе на облаву стал Абрам желающих искать.
Заносил желающих он в списки, отвечал сердито в телефон.
А когда вошла к нему Лариса, Хаим был ужасно удивлен.
Но она спокойно затворила створки толстых, крашеных дверей
И в рассрочку тихо попросила на лекарство семьдесят рублей.
Со слезами жалобно смотрела, умоляя взглядом подлеца.
В сердце что-то Хаима толкнуло, он сказал: «Я дам за беглеца.
Сто рублей, если его поймаешь или же застрелишь на пути.
В общем, сына вылечить желаешь – на облаву следует идти!».
Никогда б Лариса не решилась, но ребенка надо ей спасать.
И на злое дело согласилась против сердца собственного мать.
Постаяв недолго у кроватки, она поцеловала малыша.
Две слезинки вытерла украдкой и пошла в засаду не спеша.
Ночью бушевала непогода, кое-где местами выпал снег.
А когда на утро рассветало, на дорогу вышел человек.
Он шагал несмело, то и дело дико озирался, словно волк.
Вздрогнула Лариса, побледнела и нажала пальцем на курок.
Человек свалился на дорогу, струйка крови в шапку потекла.
Поборов внезапную тревогу к беглецу Лариса подошла.
Подошла, увидела, узнала, задрожали руки, отнялись.
«Коля, милый, Коля, – прошептала, – Коля, ненаглядный, отзовись».
Но холодный труп ей не ответил, мирным сном, бедняга, тихо спал.
Лишь шевелил лохмотья злобный ветер, да осенний мелкий дождь стучал.
И она свалилась на дорогу, из груди раздался тихий стон.
Неужели в Сталинской державе, есть такой безжалостный закон.
Через день Абрам прислал по почте из колхоза деньги сто рублей.
Но ребенок бедный умер ночью, не дождавшись матери своей.
И тогда на деньги те решили всем селом три гроба заказать.
И в одну могилку положили беглеца, ребеночка и мать.
И под ветра злобный вой, унылый, с топором пошел я в темный лес.
И над этой скромною могилкой сам поставил грубый серый крест.
Вот так, мой друг, и нас с тобою такая участь ожидает.
Но крест над нашей головой едва ли кто поставит».
 

Трудовые будни

Но это все в свободное от работы время. А что работа? Честно сказать, в лесу совсем другое дело, чем в степи. Здесь сама работа не легче, но она разнообразней и потому интереснее, чем копать траншею. А окружающая тебя красота поднимает настроение. А зимой, несмотря на мороз, отсутствие пронизывающего ветра помогает пережить холод. А достаток дров для костра вообще делает сносным существование. Даже то, что из-за деревьев не мозолят глаза вышки охраны, создает иллюзию свободы. Одним словом, трудовую деятельность начали в мироедской бригаде.

Техники у нас никакой. Каждому топор, и на двоих один лучок. Это такая узкая пила, которой специалист очень ловко умеет пользоваться. Даже валит деревья и довольно быстро. Мы неспециалисты, поэтому у нас пила «дружба» (не та, что тарахтит, а простая с двумя ручками, дружно за них дергаешь, туда-сюда и пилишь). А если ее перевернуть зубцами вверх, то ее легче дергать. Правда, она не пилит, но это неважно, главное, что со стороны кажется, что мы, хотя и не спеша, но работаем. Но вот, что интересно: когда собираются одни лентяи, у них возникают проблемы – никто не хочет обрабатывать кого-то. Просто заготовить дрова для костра не кому, не хотят, лень. И всегда, когда коллегиально решают вопрос «подкинем или подвинемся?», перетягивает подвинемся. А так и замерзнуть недолго.

У костра просто встал, взял топор, потюкал им и все дела. Вот в вагончике сложнее, за дровами еще ходить надо. Проблему решили так. Ведро солярки, баночкой периодически подливают в печку, по очереди. Остальные лежат и мечтают, чтобы еще придумать? Чтоб вообще ничего не делать. Бывают казусы. Одному пришла идеальная мысль. Печка из бочки, если в нее на дно налить солярки, то она будет гореть долго, не то, что баночка. Вопрос, как налить? Все гениальное просто. Не сказав ни слова, взял ведро и вышел. Залез на крышу и выплеснул содержимое в трубу. Дальше можно не рассказывать. Так шарахнула, что вылетели все на мороз без последнего. Посмотрели мы с Эдиком на эту не перспективную жизнь – ни денег, ни зачетов, – плюнули и решили пойти в первую бригаду.

Нам никто не препятствовал, буквально на следующий день нас приняли в коллектив. И вот тут началось: коллектив дружный и за нас взялись со знанием дела. Ставили на те места, где работают в паре. Например, на эстакаде обрубают сучья двое, каждый со своего конца. Он молотит как автомат, доходит до середины и ждет, когда дорубишь свою часть ты. Тогда переворачивает бревно другой стороной. Он успевает передохнуть, ты нет. Но, почувствовав усталость, он, не сговариваясь, переходит на другое место, и его тут же заменяет другой член бригады. Видят, что ты закачался. Переводят тебя на дрова. Тебе дают чикалду (деревянная кувалда), двое или трое с топорами подставляю под чикалду чурки. А ты успевай, молоти ею без остановки. Поначалу смена работы как-то дает передых, но через полчаса чувствуешь, что сейчас упадешь. Тебя снова перебрасывают на другой фронт. И ждут, когда ты рухнешь. И так каждый день. С нами это проделывали ровно месяц. Мы еле-еле доползали к нарам после работы. И хоть было очень тяжело, мы это все выдержали.

И вдруг после работы нас приглашают в бригаду на собрание и объявляют, что бригада решила принять нас в свой коллектив. Если мы согласны работать в бригаде, то нам предоставляется отпуск пятнадцать дней и выписывается на это время дополнительный усиленный паек. После этого мы с Эдиком спокойно вписались в ритм и стали пахать всем и себе на удивление. Зимой до сорока градусов мороз. Работая топорами на эстакаде, мы в нательных рубахах, она мокнет от пота на спине и тут же покрывается коркой. На бровях сосульки. Ни грамма не преувеличиваю. Снега в лесу наваливало выше пояса, каждое дерево нужно откопать для вальщика. Работа очень тяжелая, но когда врубишься, втянешься, получаешь какое-то удовольствие. И мелькает мысль: «Если так пахать на воле, я бы весь был закован в медалях». Бригадир был у нас бывший пахан, но от дел отошел. Он как монумент, стоял на штабеле, в позе Наполеона, никогда и ни с кем не разговаривал. Мы пропахали у него чуть больше года.

1958 год

Почему я его выделяю? Было много всяких новшеств в жизни урок, через администрацию распространилось воззвание одного из авторитетов, он томился в крытой тюрьме, если не ошибаюсь, его фамилия Кожевников. В крытой тюрьме ему видно томится надоело, решил от скуки сочинить открытое письмо к блатной братве. Где он призывал объединиться всем мастям и не враждовать. Короче, как в пословице «Сколько мучиться, пора и ссучиться» Руководство страны поддержало этот почин со своей стороны и вернула расстрел за убийство. Народ назвал его «кровь за кровь». Интенсивно стали тасовать зеков из лагеря в лагерь, невзирая на их вражду. Поначалу отнеслись к указу не серьезно, и многие поплатились.

Когда к нам привезли группу товарищей, то наши тоже товарищи их били с оглядкой, чтобы не было трупов. После того как отлупили, часть повезли дальше по лагерям, воспитывать, а оставшиеся перевоспитанные товарищи влились в наш коллектив. Жизнь хоть и продолжалась, но изменения произошли большие. Призыв жить мирно всем категориям блатного мира был подхвачен управлением ГУЛАГа. Была проведена как бы перепись населения на предмет причастности к той или иной масти. Если в деле отметка вор, ты отказываешься от этого звания, расписываешься. У тебя это звание вычеркивают, и ты переходишь в разряд фраеров. Если ты упираешься по каким-либо причинам или действительно блатной, тебе предлагают варианты. Ты подписываешь отказ от звания, остаешься в зоне, но считаешься ссученным. А упираешься, то собирай вещи и переезжай в крытую тюрьму. Такое испытание на прочность не многие могли выдержать.

Известно «бары дерутся, а у крестьян чубы трещат». Началась тусовка, партиями шли этапы: этих туда, тех сюда. У нас, хотя зона считалась воровская, блатных не было. Все подписали отказ. Но этап от нас ушел, с ним ушел наш земляк Репин Володя. Начальство, как правило, под шумок избавлялось от картежников, нарушителей всяких, но старались придержать работяг. А на производстве появилась «Дружба», бензопила. Электропила с кабелями отошла в прошлое. Заменили трактора КТ-12 газогенераторные на ТДТ-40 дизели. А тут подоспела наша с Эдиком идея.

Отделится от бригады. Создать свою, комплексную бригаду.

Нам достался тракторист вольнонаемный. Я в это время работал чекировщиком, моя задача подготовить поваленный лес к трелевке: обрубить макушку и часть сучков, нацепить на них чекира и правильно протянуть в кольца чекира трос лебедки. Трактор натягивает на себя за чекированный пучок леса и волокет ходку на эстакаду.

Так вот, этот вольняшка до того был хилый, что приедет, выпадет из кабины и плачет, что у него нет больше сил. Я зацеплю пакет, дотащу до дороги, ну а дальше он. Несколько раз я притаскивал ходку прямо на эстакаду. К тому времени Эдик был бригадиром нашей комплексной бригады. Увидал этот непорядок – это что такое? А где этот дармоед? Тащи его сюда. Бригадир поставил ему такую задачу. Что он, как тракторист, будет получать зарплату в два раза больше, чем получал. Его задача: каждый день приходить на работу на час раньше, вот под этот пенек положить две бутылки водки и три пачки чая со слоником (индийский) и валить к себе домой. Так как зеков трактористов как бы не было, мы ему вольному в наряд могли писать вывозку, сколько влезет. А имея каждый день по литру водки, мы могли угостить и прораба, и мастера и получить все, что нас и их устраивало.

Образовались две классные бригады. Одна так же ишачила, как раньше, а мы рядом чифирили, работали на подборах. Зарплата была одинаковая. Я зарабатывал звание классного тракториста. Механика удивлял тем, что я единственный механизатор, который никогда не приходил к нему с проблемами, и у меня никогда не ломается трактор. А ларчик просто открывался. Эдик шофер второго класса. Так что все проблемы с трактором он решал запросто. А я просто оказался нормальный водила. Здесь я нашел себя. После такой ударной работы пехотинцем на тракторе просто катайся. Рулил я с удовольствием, волоку ходку, в кабине шум от двигателя, а я как глухарь распеваю песни, что твой сказочный Иванушка «и со всей дурацкой мочи, распрекрасные вы очи». Пел все подряд. Беззлобно подтрунивали надо мной. Я не обижался и не обращал внимания. В таких случаях мама мне говорила: «Дурному не скучно и самому».

Загадочное письмо

Вдруг Эдик получает письмо из Перми. Прежде чем открыть его, он долго старался угадать, от кого может быть это письмо. Вроде в Перми никого нет. Распечатали, сразу стало ясно, что лемур не наш. Пишет явно девушка, какому-то Виталику. Напоминает ему, как он катал ее на велосипеде и прочее все такое. Мы с ним в недоумении, а потом смотрим, а фамилия на конверте получается не его. Всего одна буква, в место «о» на конверте буква «е». И пошли мы по баракам искать этого гуся с буквой «е». Бесполезно, не нашли. И тогда сели мы, напрягли свои извилины и сочинили ей ответ, с извинениями и сожалениями, и прочими соболезнованиями. Мы переживали потерю ее любви. Обещали все поставить на ноги, но найти ее рыцаря и вернуть его ей.

Представьте себе, получаем ответ, что искать не нужно. Что если и была любовь, то она прошла. А она благодарна случаю знакомства с нами и будет рада, если наша переписка не прервется. Ну, тут уж мы постарались: как мы ее только не восхваляли и как только не клялись ей в любви до гробовой доски. И, как всегда, вдруг заявляется к нам этот Виталик с буквой «е» с претензиями, якобы мы такие сякие. Мы старались объяснить, мол, это дело случая. Но когда он заявил, что писать нам она больше не будет, послали его подальше и сказали, что будем посмотреть. Она со своей стороны предложила вариант, чтобы он не возникал и не мешал нам, она будит писать письма с обратным адресом г. Ленинград. Не буду писать, что мы ей сочиняли, да я и не помню дословно. Но голову ей заморочили так, что она решила к нам приехать.

Мы пошли к капитану Иващенко, он нас знал с хорошей стороны и принял нас. Мы ему давай вешать, что она жена Эдика, что в нашей бурной жизни он потерял свидетельство о браке. Но капитан заявил категорически: без документа свидание не даст. Но лагерь – это такое место, где собраны всевозможные таланты. Пошарив по зоне, нужный талант отыскали, предоставив ему данные, через неделю отправили ей через вольную почту справку из загса и стали ждать. К нашему удивлению и, конечно, радости, она все же приехала. Вызывает начальник Эдика. Но, как всегда, мы заявляемся вместе. Он, улыбаясь, изучает документ.

– Не могу понять, как это ты живешь в Ленинграде, она в Перми, а регистрация в Кирове.

– А что у вас с Катей так гладко? И жили, и зарегистрировались в одном месте, – удивился Эдик.

– Ну, ты не ровняй, она у меня фронтовая подруга.

– А у нас воровская, тоже кочевая жизнь и как видишь не очень сладкая.

Капитан, спрашивает меня:

– А ты что, хлопотать за друга пришел?

– Нет, за себя, мы с ней жили вместе с Эдиком.

Он весело рассмеялся.

– Вот этот фокус у вас не пройдет. Предлагаю на выбор: идет один любой из вас. Но комната свидания на ремонте, могу предложить только сеновал пожарной части.

Я, конечно, уступил свидание, был совершенно не готов к такому развитию событий. Эдик пошел на вахту, а я поскакал к Виталику сообщить эту радость и попортить ему кровь. Он долго не верил. Я торопил, объяснял, что пока она у вахты мы ее можем увидеть. Не устоял он, побежали. А когда их проводили к пожарной части, на него было жалко смотреть. Мне дали возможность поболтать с ней, когда она уезжала домой. Я подарил ей часы. Эдик дал ей денег на дорогу. Она мне понравилась. Нисколько не был огорчен, что была она не со мной. Мне вполне хватило пожать ей руку и чмокнуть куда-то возле уха. Она знала, что мы пишем ей письма вместе, обещала продолжить переписку с нами. А Виталика бросить совсем.

Труд – дело чести

Производственный план для них – главный показатель. Как известно «лес рубят щепки летят», а отсюда и производственный травматизм. Вспоминается такой случай. Приехало начальства с головного отделения. На вырубке, где сконцентрированы бытовки контора, стоит не спиленный огромный кедр. Конечно, начальству видней. Подымится ветер, уронит кедр, так и убить может. Спилить. Тут же принялись исполнять. И когда дерево начинает падать, по традиции кричат благим матом (в смысле громко): «Бойся». Конечно, заорали. Из вагончика начали выбегать в разные стороны перепуганные люди. Один из них прямо под кедр. Издержки производства.

А их было достаточно. Кадры поступали неподготовленные. Не то что топор, молоток не все в руках держали. Глазомер не отработан. Свалили дерево, нужно обрубить вершинку и сучья, а достанет ли до тебя следующее дерево, не всякий сообразит. На своей шкуре испытал. Врубился в завал, обрубаю сучки со всех сторон. Стволы хлыстов на уровне груди. Глянул на вальщика: пилит он березу, толкач с боку. Думаю, наверно, хочет положить ее поперек. На крик «бойся» глянул, она аж выгнулась и летит на меня. Перепрыгнуть через лежачий ствол сразу не смог, упал на спину. Успел вспомнить всю свою жизнь, даже пожалеть себя и маму. С лежачего положения перемахнул через хлысты. Успел сделать пару шагов из-под ствола падающей березы и с этого момента видел себя как бы со стороны. Как бежал, как хлестнуло меня ветвями. Как вскочил и тут же упал. Даже видел оцепеневших людей, наблюдавших эту картину, и облачко снежной пыли от упавшей березы. Это кино я вижу до этих пор. Когда подняли меня, не мог представить, где я и куда идти. Попросил, чтобы вывели меня на дорогу, в сторону эстакады.

Тогда я понял, что такое миг. (Призрачно все в этом мире бушующем, есть только миг, за него и держись). Какой-то период работал вальщиком сам. Толкач мой отошел за бочком с горючим. Подходит, я лежу без сознания. Пила заглохшая, врезанная в стоявшую недопиленной березу. Растолкал он меня. Понять оба не можем, что случилось. Я помню, что кто-то ударил меня чем-то тяжелым и мягким. Давай соображать. Кто? И Чем? Мы долго строили догадки. Пока не обратили внимание на кусок гнилой березы, который валялся рядом. В коре одна мокрая, древесная труха, а под куском свежий мох. Береза не нормальная, без вершины давно стоит и гниет на корню. Когда пилил, толкнул ствол плечом, он колебнулся, сверху отделился кусок, шарахнул меня по загривку. Упал в мох и лежит, как будто лежал здесь сто лет.