Текст книги "Приключения Дюма и Миледи в России"

Вольдемар Балязин
Приключения Дюма и Миледи в России

Величайшее недоразумение —

это вдаваться в мораль, когда дело

касается исторических фактов.

Дени Дидро

Предисловие

Дюма вошел в мировую историю, как великий французский писатель, прославивший свое имя множеством историко-приключенческих романов, в числе которых был и бессмертный его шедевр – «Три мушкетера». Он много путешествовал и в 1858—1859 годах странствовал по России, написал об этом несколько книг. А миледи Винтер с ним по России не ездила и вообще никогда не встречалась, потому что на свете ее никогда не было, и она – не более, чем плод его творческого воображения, литературный персонаж, выведенный Дюма в «Трех мушкетерах».

Среди никогда не живших литературных героев есть и Дон-Кихот и Евгений Онегин и Шерлок Холмс, которые воспринимаются нами, как живые люди. В этом миледи Винтер подобна им и знаменита, пожалуй, не менее, чем они, благодаря великим писателям, их создавшим.

Из-за этого название романа, который Вы, уважаемый читатель, держите в руках, требует пояснения. «Хороша же книга, – скажете Вы, – если уже само ее название нуждается в пояснении! Представляю, какая каша последует вслед за тем!»

Автор романа должен согласиться с Вами: каша будет, и довольно крутая, но я надеюсь, и достаточно вкусная, чтобы Вы с удовольствием съели ее без остатка.

За сим оставляю Вас, надеюсь, несколько заинтригованным, на что и было рассчитано такое название. Однако, уверяю Вас, что Вы, читая роман, все поймете и не окажетесь в претензии к его автору.

Часть I
Одиссея Дюма по Российской империи в 1858—1859 годах

Путешествовать – это жить в полном смысле слова… Многие прошли до меня там, где прошел я, и не увидели того, что увидел я, и не услышали тех рассказов, которые были рассказаны мне, и возвращались они, не наполнив своих рук тысячами поэтических сувениров, освобожденных порой с большим трудом от пыли прошедших столетий.

Александр Дюма-отец

Глава 1
Вояж из Парижа в Астрахань

Ясновидец Дэвид Юм, граф и графиня Кушелевы-Безбородко. Знакомство с ними Дюма и решение ехать в Россию. Отношения Дюма с Россией. Роман Дюма «Записки учителя фехтования». Спутники по путешествию и поездка из Парижа в Петербург. Рассказ князя Трубецкого об охоте на волков. Загородный дворец Кушелевых-Безбородко и первые впечатления от Петербурга. Сестры Фалькон и Дмитрий Павлович Нарышкин. Петропавловская крепость. Поездка с писателем Григоровичем в Петергоф и встреча с Панаевыми и Некрасовым. Поездка по Неве и Ладоге в Шлиссельбург, Коневец, Валаам, Сердоболь и мраморные карьеры. «Московский боярин» Нарышкин. Кремль. Бородино. Троице-Сергиева Лавра. Углич и Кострома. Нижегородская ярмарка. Встреча с Анненковыми – героями романа «Учитель фехтования». Озеро Эльтон. Астрахань. Калмыцкий князь Тюмень

Весною 1858 года в отеле «Трех императоров», расположенном неподалеку от Лувра, поселилась семья российского камергера, графа Григория Александровича Кушелева-Безбородко. Он был сыном известного дипломата и мецената, графа Александра Григорьевича Кушелева-Безбородко, основавшего в городе Нежине на собственные деньги Гимназию высших наук, считавшуюся высшим учебным заведением, так как в ней проходили с самого начала курс лицея, а вскоре и программу университета. Сначала отец, а после его смерти и его старший сын Григорий, были попечителями Нежинского лицея, где работали видные ученые и деятели культуры. Например, историю Украины преподавал Николай Васильевич Гоголь, и именно в Нежинском лицее родился у него замысел написать повесть «Тарас Бульба».

В 1828 году Александр Григорьевич женился на княжне Репниной, которая 20 января 1832 года и родила ему сына, названного Григорием.

Григорий, окончив Царскосельский лицей, стал служить в Канцелярии Комитета Министров, успешно занимаясь литературным трудом, помогая изданию статей и книг малосостоятельным писателям и много делая на ниве благотворительности. Он был настолько отзывчив и добр, что Федор Михайлович Достоевский наделил многими чертами его характера главного героя своего романа «Идиот» князя Мышкина. Однако, были у Григория Александровича и такие черты, которыми князь Мышкин не обладал: он был суеверен и весьма сумасброден. Именно он-то и поселился в отеле «Трех императоров». Вместе с ним в отеле жил жених его свояченицы – сестры его жены, – тоже крайне суеверный шотландский дворянин Дэвид Дуглас Юм – всего лишь однофамилец великого историка и философа, экономиста и публициста Дэвида Юма, жившего за сто лет до него. Однофамилец выдавал себя за потомка великого историка и философа и считал себя колдуном и, как мы сказали бы сегодня, – психотерапевтом и экстрасенсом. Разумеется, как требовали тогда законы жанра, был жених Юм еще и спиритом, занимаясь модным в ту пору столоверчением, и довольно серьезным гипнотизером. А кроме того Юму очень нравились и пьесы и книги Дюма и он несколько раз приглашал романиста на свои спиритические сеансы, но у Дюма не было времени для этого, и он пригласил колдуна к себе. Юма пообещали привезти два поклонника Дюма – граф де Сансийон и шевалье Делаж. Они доставили Юма на обед к Дюма и шотландец рассказал о том, как в Риме свел знакомство с графом и графиней Кушелевыми-Безбородко и как сделался женихом свояченицы графа. Юм решил, что неплохо было бы пригласить Дюма и его друга графа де Сансийона на его свадьбу в Петербург, и он вскоре поделился этой мыслью с графом Кушелевым-Безбородко.

Следует пояснить, что, примерно за год до поездки в Париж, Григорий Александрович женился на Любови Ивановне (в девичестве Кролль), и на ее-то девятнадцатилетней сестре Александре и собирался жениться Юм. Чудаковатому графу идея понравилась: Дюма в России уже тогда был весьма популярен и почему бы парижской и, даже мировой знаменитости, не сидеть во дворце Кушелевых-Безбородко на свадьбе? Однако, граф понимал, что прежде следует ему и графине познакомиться с Дюма, но писатель был как всегда занят и пригласил Юма, де Сансийона и Делажа к себе на обед вторично, после чего надлежало по правилам хорошего тона ехать к Юму, то есть к его гостеприимным хозяевам. В этой ситуации отказываться от ответного визита к Кушелеву-Безбородко Дюма счел невозможным и в тот же вечер представился графу и графине. Вместе с ним в отель «Трех императоров» приехали де Сансийон и Делаж – старые знакомые русских аристократов.

Застолье продолжалось до пяти часов утра, и Дюма, уезжая к себе домой, поклялся себе больше никогда не заезжать к таким слишком уж гостеприимным хозяевам. Но, вспомнив минувшее застолье, к вечеру отошел от своего намерения, приехал в отель «Трех мушкетеров» и оказался дома в шесть часов утра, а на следующий день все повторилось, только вернулся Дюма еще на час позже, чем прежде.

Скрепя сердце, Дюма засел за работу, но на третий день граф прислал экипаж, в котором сидели де Сансийон и Делаж и те, выполняя наказ Кушелева-Безбородко, силой увезли Дюма.

Когда же все они приехали к гостеприимным русским хозяевам, те ласково, но решительно пригласили Дюма на свадьбу Александры и Юма и назначили день отъезда – 15 июня, – пять суток, считая с этого вечера.

– Но, – возразил Дюма, – быть в Петербурге – еще не значит быть в России.

– Вы совершенно правы! – воскликнул граф. – Петербург – это город Петра, и это еще не Россия.

– Ну вот, а хотелось бы посмотреть Москву, Нижний Новгород, Казань, Астрахань, Севастополь и вернуться домой по Дунаю.

– Все замечательно складывается, – подхватила графиня, – у меня есть поместье в Королеве под Москвой, у графа – земли за Нижним Новгородом, в казанских степях, рыбные промыслы на Каспийском море, охотничий домик в Исатге. Вы совершите гигантские прыжки по двести лье, и у вас закружится голова.

Дюма подумал, что идея – безумна. И именно это соображение все и решило. Потом, ко всем пунктам путешествия, о которых только что шла речь, добавились еще Кавказ, Одесса и Галец.

Следует согласиться и с нашим соотечественником, ученым литературоведом С. Дурылиным, высказавшим в своей статье «Александр Дюма-отец и Россия» («Литературное наследство», М., 1937, тт. 31—32, с. 520), такую мысль:

«Путешествие по России могло само по себе стать романом приключений, – тем более, что в „Россию“ Дюма включал Кавказ, где шла в эти годы напряженная война с горскими племенами, объединенными Шамилем. Но Дюма хотел путешествовать не по одним русским трактам, поселкам, рекам, степям и горам: он намеревался сплести это географическое путешествие с путешествием по русской истории, литературе, по русской политической действительности, с разнообразными экскурсиями в сторону русской археологии, кулинарии, истории религии и т. д. и т. п. Он пообещал читателям своего журнала „Монте-Кристо“ рассказать „чудесные преданья о Меншикове, который торговал пирожками, и об Екатерине, которая была служанкой в Литве; он посетит поле Бородина и соберет рассказы о Наполеоне и пылающей Москве; посетит Таганрог, где Александр I умер от огорчения, а может быть, и от раскаяния“.

Эти обещания, – продолжал С. Дурылин, – уже не из географического, а из исторического вояжа, который предпринимал автор „Записок учителя фехтования“, сделавший в этой книге немало экскурсий в русскую историю конца VIII и начала XIX веков».

В цитате, приведенной выше, Вам, уважаемый читатель, должно быть ясно почти все, за исключением, пожалуй, упоминания о романе «Записки учителя фехтования», который составляет часть вопроса: «Русская история в творчестве Дюма» и относится к концу 30-х – началу 40-х годов XIX века.

Однако, прежде чем пояснить, в чем существо романа «Записки учителя фехтования», следует коротко рассказать о том, что предшествовало его появлению и какими были связи Дюма с Россией.

«Отношения Дюма с Россией, – писал Андрэ Моруа в книге „Три Дюма“ (М., 1905, с. 338), – восходят ко времени его первых шагов в театре. С 1829 года в Петербурге с успехом шел „Генрих III и его двор“. Великий актер Каратыгин играл роль герцога Гиза, его жена – герцогини Екатерины. Затем, после того, как Каратыгин перевел „Антони“, „Ричарда Дарлингтона“, „Терезу“ и „Кина“, драматургия Дюма произвела в России настоящую литературную революцию. Чтобы увидеть пьесы Дюма, в театры повалила знать».

Кин и Антони, объявившие войну ненавистному им обществу, противники брака, и, разумеется, сам Дюма, сделавший их резонерами своих взглядов, тревожили официальные правительственные и литературные охранительные круги и церковных иерархов, стоявших на защите православия, самодержавия и народности. Церковников поддержал Гоголь, холодно отозвавшийся о Дюма и его творчестве, а Белинский и Герцен, напротив, восторженно хвалили его.

Внимательно следя за событиями, происходившими в России, Дюма – убежденный либерал и демократ, – справедливо считал империю Николая I страной рабов, угнетенной самодержавным деспотом. Результатом таких взглядов и настроений Дюма стало появление в 1840 году романа из русской жизни «Записки учителя фехтования», в основе которого лежали рассказы учителя фехтования Гризье, полтора года прожившего в Петербурге. Среди его учеников был красавец-кавалергард Иван Алексеевич Анненков, женившийся на бедной модистке, двадцатичетырехлетней француженке Полине Гебль. Однако, против этого брака восстала свекровь Полины, мать ее мужа, – богатая и властная московская барыня, державшая одной дворни полторы сотни человек.

Она не признала этот брак даже после того, как поручик Анненков, осужденный по делу декабристов на двадцать лет каторги, был сослан в Восточную Сибирь и к нему приехала жена, принявшая православие и ставшая Прасковьей Егоровной Анненковой. Она проделала по бездорожью путь во много тысяч верст, не зная русского языка, пробиваясь сквозь метели и страшные холода. Она всю жизнь посвятила своему мужу, поддерживая его в самые трудные минуты.

Рассказ в романе ведет Гризье, которого Дюма делает свидетелем многих событий в Петербурге, в том числе и казни декабристов, которая была написана романистом беспощадно натуралистично.

Роман был переполнен экскурсами в историю России и ее главные исторические деятели были охарактеризованы автором крайне негативно. Здесь и рассказ о Ледяном доме, в котором погибали от холода рабы императрицы Анны Иоановны, и сцены убийства Петра III, и распутство Екатерины II, доводившейся Николаю бабушкой, и безжалостное, жестокое убийство отца Николая императора Павла I, и дикие картины произвола и мучительства Великого князя Константина Павловича – старшего брата Николая, представленного в романе, в полном соответствии с правдой, трусливым насильником и убийцей, уверенным в своей безнаказанности.

Разумеется, роман «Записки учителя фехтования» был немедленно запрещен к переводу и публикации в России.

Однако, следует иметь в виду, что все это было двадцать лет назад, а шел уже 1858 год, на российском престоле четвертый год восседал новый царь – Александр II, хотя и доводившийся покойному Николаю I сыном, но уже не воевавший с Францией и готовивший серьезные государственные реформы в либерально-демократическом духе.

«Путешествовать, – писал Дюма, – это жить в полном смысле слова; это забыть о прошлом и будущем во имя настоящего; это дышать полной грудью, наслаждаться всем, овладевать творением, как чем-то тебе принадлежащим, это искать в земле никем не открытые золотые рудники, в воздухе – чудеса, которых никто не видел; это пройти следом за толпой и собрать под травой жемчуг и алмазы, которые она, несведущая и беззаботная, принимала за хлопья снега или за капли росы. Многие прошли до меня там, где прошел я, и не увидели того, что увидел я, и не услышали тех рассказов, которые были рассказаны мне, и возвращались они, не наполнив своих рук тысячами поэтических сувениров, освобожденных порой с большим трудом от пыли прошедших столетий».

Дюма согласился поехать в Россию еще и потому, что империя казалась ему огромной, загадочной и неизведанной страной, экзотической, очень многообразной и привлекательной. И, исходя из всего этого, он был готов ко дню отъезда – 15 июня. В этот день в скоростном комфортабельном экспрессе Париж – Кельн, откупив целый вагон 1-го класса, путешественники двинулись на Восток.

В Кельне все пересели в экспресс Кельн – Берлин, а затем перешли на поезд Берлин – Штеттин. Из Штеттина на пароходе «Владимир» путешественники поплыли в Петербург.

На корабле Дюма перезнакомился со всеми слугами, сопровождавшими Кушелевых-Безбородко и Юма. Наиболее примечательным оказался француз Дандре, очень расторопный, исполнительный и совершенно бескорыстный мажордом и главный интендант всей экспедиции, отвечавший за передвижение, стол и ночлеги. Вторым называет Дюма доктора Кудрявцева – «золотое сердце, практикующего врача, который лечит всех, никем не тяготясь». Затем идет бывший гувернер графа Рельченко, который собирает разные раритеты и диковинки. Среди мужчин были и два лакея – Семен и Максим.

А среди дам находятся две конфидентки сестер Кролль – мадемуазель Эллен и мадемуазель Аннет и две горничных – Аннушка и Луиза.

Не относились к разряду слуг поэт Половский и композитор Лазарев, которых граф подобрал в Риме и повез с собою – сначала в Париж, а затем в Россию. В Риме же подобрал он итальянца Миллелотти, – прекрасного аккомпаниатора на рояле, который тоже ехал в Петербург.

По пути в Россию Юм по многу часов рассказывал Дюма о своей матери – прорицательнице, о самом себе – ясновидящем и о множестве духов, покорных ему. Юм рассказал Дюма, как его слава мага и чародея шла от столицы к столице и как в самом начале 1858 года, когда был он в Риме, граф Кушелев-Безбородко пригласил его к себе в отель и сначала очаровался им, а потом очаровалась волшебником и графиня – родная сестра будущей его невесты Александры Кролль, после чего и состоялась заочная, письменная помолвка. В конце концов к нему стали относиться, как к члену семьи и было решено ехать в Петербург, чтобы там без промедления сыграть свадьбу.

На пароходе «Владимир» Дюма познакомился и с русскими аристократами, и это дало ему хороший повод рассказать об истории династии каждого из них. Однако, начал он не с живых людей, а прежде всего рассказал о том, чье имя носил пароход, поведав о святом, равноапостольном князе Владимире, крестившем Русь. А встреча на палубе с княгиней Долгорукой и тремя ее дочерями позволила Дюма воспроизвести историю рода Долгоруких от основателя Москвы Юрия и до его современников – братьев Николая, Ильи и Василия, из которых первый был генерал-губернатором Малороссии, второй – генералом, начальником штаба артиллерии, а третий – дипломатом. Еще один новый знакомый писателя, князь Петр Трубецкой, потомок Великого Литовского князя Гедимина, тоже был дипломатом, и, несмотря на молодость, поразил Дюма своей серьезностью и обширностью знаний. Четвертым был князь Голицын, о котором шла слава, как об искусном охотнике, но Дюма и тут нашел причину рассказать о его знаменитых предках.

А то обстоятельство, что «Владимир» прошел мимо острова Готланд и города Ревель, позволило Дюма рассказать и об их истории.

22 июня «Владимир» бросил якорь в Кронштадте и наши пассажиры перешли на маленький колесный пароходик «Коккериль», принадлежавший Кушелеву-Безбородко, который уже ждал их в Кронштадте, чтобы затем войти в устье Невы.

На борту «Коккериля» оказались и княгиня Долгорукая и князь Трубецкой, которых пригласил на свой пароходик его хозяин. Говоря о них, Дюма написал: «После указа его величества императора Александра об освобождении крестьян вся русская аристократия, как мне кажется, идет туда, куда наша отправилась в 89-м году и пришла в 93-м, то есть ко всем чертям».

Трубецкой пригласил Дюма на охоту на волков, а сам рассказал, как прошлой зимой князь Репнин охотился на волков на тройке в одном из своих имений, граничащих со степью.

Репнин и два его друга сели в широкие сани, взяв с собою по две двустволки и по сто пятьдесят патронов. Кучер был смел и опытен, лошади – молоды и сильны. К задку саней привязали поросенка, который от неудобства сразу же стал визжать.

Репнин сел спиной к кучеру, а его друзья – по бокам саней. Ночь была лунная, очень светлая и, когда на визг поросенка сбежалось два десятка волков, они были видны, как на ладони. Когда волки приблизились на расстояние выстрела, охотники открыли огонь. Один волк упал, около десяти его голодных сородичей стали рвать раненого на части, остальные преследовали визжащего поросенка, и постепенно, как из под земли, появлялись все новые и новые десятки и сотни, а затем и несколько тысяч хищников. Гигантская стая шла на большой скорости, охватывая сани огромным полумесяцем, угрожая сомкнуться вокруг саней. И тогда кучер предложил прекратить огонь, после чего волки остановились. Это произошло неподалеку от усадьбы Репнина.

Если во время охоты кучер потеряет управление, или упадет хотя бы одна лошадь, или лопнет упряжь, а еще хуже – опрокинутся сани, то на месте аварии найдут лишь обломки саней, ружейные стволы и скелеты лошадей, охотников и кучера. На сей раз, слава Богу, все обошлось благополучно.

…На следующий день охотники поехали по собственному санному следу в обратном направлении. Они насчитали более двухсот волчьих скелетов, начисто обглоданных их уцелевшими сородичами. На какие размышления навело все увиденное охотников, можно и не говорить. Лошади храпели и мелко вздрагивали, а охотники только крепко сжимали ружья, не произнося ни слова.

Дюма, почитавший себя великим охотником, и искренне стремившийся им быть, с огромным интересом слушал Трубецкого. До путешествия в Россию он стрелял в разных зверей почти во всех странах Европы, в Алжире и Египте и, конечно, его завораживала возможность поохотиться в России на волков, медведей и иных экзотических животных.

…Меж тем из вод Финского залива постепенно поднимался Санкт-Петербург. Пройдя вверх по Неве, заполненной множеством разных кораблей, пароходик пришвартовался у Николаевского моста. На берегу прибывших из Парижа путников уже ждали комфортабельные кареты, присланные за ними из загородного имения Кушелева-Безбородко, несколько слуг и домочадцев и между ними – невеста Юма, увидев которую нетерпеливый жених запрыгал от счастья.

Все разместились в каретах и поехали в загородный дом князя Безбородко – одного из предков графа, – расположенный на правом берегу Невы, напротив Смольного монастыря. Проехав через весь город, Дюма увидел большой дворец с двумя крыльями, отходящими от него полукругами. Дворец этот был построен по проекту великого архитектора Кваренги. Был самый разгар белых ночей – конец июня, – и цветущие сады Петербурга напоминали середину парижской весны. На ступенях дворца выстроились слуги в парадных ливреях и дюжина мужиков в новых красных рубахах. Все они приложились к рукам графа и графини, после чего и все слуги и приехавшие поднялись на второй этаж в дворовую церковь, отстояли короткую обедню, и все – независимо от рангов – перецеловались друг с другом. Приняв туалет и позавтракав, Дюма с балкона отведенной ему комнаты, полюбовался прекрасной панорамой и раскинувшимся на другом берегу Смольным, занятым Пансионом благородных девиц. Не менее прекрасными оказались и кишащая кораблями и лодками Нева и величественный Таврический дворец.

Спустившись с балкона, Дюма отправился на прогулку по огромному парку, окружавшему дворец. Он увидел широкую липовую аллею – главную магистраль парка – длиною в километр. В окружности же парк тянулся на пятнадцать километров и в нем неподалеку от дворца находились бронзовые бюсты, огромная бронзовая статуя Екатерины Второй, представленная в виде римской богини плодородия Цереры, храм в коринфском стиле, изящная белая ротонда, а в отдалении от дворца стояли две деревни с садами и огородами и не менее полутора сотен мыз и усадеб с хозяйственными и скотными дворами, птичниками и конюшнями. В деревнях и усадьбах трудились две тысячи человек, а во дворце – восемьдесят слуг.

В воскресные дни весь парк был открыт для публики и сюда приходили гулять и слушать духовую музыку до трех тысяч человек. А военный оркестр одного из гарнизонных полков играл несколько часов.

Оставшись жить во дворце, Дюма осмотрел почти все дворцы и памятники Петербурга, придя в восхищение от его красоты, а потом на извозчичьих дрожках объехал и многие загородные дворцы, восхитившись ими еще более. Дюма обошел и парки Петербурга. Он видел и Зимний дворец, и Исаакиевский собор, построенный по проекту Огюста-Рикара де Монферрана, и Сенат, и «Медного всадника», изваянного Этьеном Морисом Фальконе; и дом графини Леваль, построенный по проекту архитектора Жана-Франсуа Тома де Томона, и памятник Суворову, и Смольный монастырь, как уже говорилось чуть ранее, расположенный напротив дворца Кушелева-Безбородко, и стоящий неподалеку от него Таврический дворец, и Летний сад, находящийся далеко отсюда – в центре города, – и от всего этого приходил он в восторг, однако, видел и много такого, что повергало его в уныние.

Особенно безобразными казались Дюма русские дороги и все то, что было характерно для России середины XIX столетия. Впоследствии, в книге об этом путешествии по России, он привел стихотворение князя Вяземского «Русский Бог», где говорится следующее:

 
Бог метелей, Бог ухабов,
Бог мучительных дорог,
Станций – тараканьих штабов,
Вот он, вот он, русский Бог.
 
 
Бог голодных, Бог холодных,
Нищих вдоль и поперек,
Бог имений недоходных,
Вот он, вот он, русский Бог.
 
 
К глупым полон благодати,
К умным беспощадно строг,
Бог всего, что есть некстати,
Вот он, вот он, русский Бог.
 

Конечно же, Дюма познакомился и с месье Дюфуром, первым французским книгопродавцом Петербурга, вокруг которого группировались все французы, жившие в городе, а его книжная лавка представляла столичный французский клуб. Здесь Дюма встретил двух своих близких парижских знакомых – двух сестер – Женни и Корнелию Фалькон.

С Корнелией он познакомился четверть века назад – в 1832 году, когда она была восходящей звездой парижской Оперы, а ее сестра Женни была тогда семилетней девочкой.

Сейчас Женни было чуть за тридцать, она дебютировала в театре Жимназ шестнадцать лет назад, а потом стала женой Дмитрия Павловича Нарышкина и хозяйкой одного из лучших салонов Петербурга, где находили самый радушный прием все местные и заезжие знаменитости.

Женни оставила у Дюфура приглашение для Дюма, написав, что она, и ее муж ждут писателя в гости, и счастливый путешественник тотчас же поехал к ним в дом, на Михайловскую площадь, где его давно и нетерпеливо ждали.

Дюма поселился во флигеле их прекрасного особняка, зная, что завтра – день рождения Женни, и потому он отыскал менялу и обменял у него французские золотые франки на русские бумажные ассигнации.

А после дня рождения Женни Дюма вновь поехал в центр Петербурга, осмотрел домик Петра I и стоящую на другой стороне Невы Петропавловскую крепость. «Она, – писал Дюма, – несомненно, защищает город, но еще более угрожает ему; она, конечно, была построена, чтобы отражать шведов, но послужила тому, чтобы заточать русских. Это Бастилия Санкт-Петербурга; как и Бастилия Сент-Антуанского предместья, она прежде всего держала в заточении мысль. Ужасной историей была бы летопись этой крепости. Все она слышала, всякое повидала, только еще ничего не раскрыла. Настанет день – и она разверзнет свое чрево, как Бастилия, и устрашит глубиной, сыростью и мглою своих темниц; настанет день – и она заговорит, как замок Иф. В этот день Россия обретет свою историю; пока у нее есть только легенды».

Среди сюжетов, которые Дюма счел необходимым поместить в своих путевых впечатлениях о России, есть и запомнившаяся ему встреча с писателем Дмитрием Васильевичем Григоровичем, другом Кушелева-Безбородко.

Однажды Григорович остался ночевать в доме графа, его комната оказалась рядом с комнатой Дюма, дверь между ними была открыта и соседи, почувствовавшие друг к другу большую симпатию, решили на следующий день отправиться на колесном пароходе в Петергоф. Дюма считал Григоровича прозаиком, равным Тургеневу и Толстому, к тому же Дмитрий Васильевич говорил по-французски, как истый парижанин. Новые друзья встали рано, в восемь часов уже подъехали к пристани на Неве, а в одиннадцать – пришвартовались к дебаркадеру Петергофа. Позавтракав в ресторане «Самсон» и оставшись совершенно голодными, недовольными поданными им блюдами, Дюма и Григорович пошли осматривать Петергоф – «наполовину Виндзор, наполовину Версаль». Они объехали Петергоф, полюбовались фонтанами, Большим Дворцом, островами – Царицыным и княгини Марии, статуями, Бельведером и террасой Монплезира, после чего Григорович предложил поехать к своим друзьям Панаевым, дача которых была поблизости, и там должны были находиться, кроме хозяев, и другие русские литераторы.

«В Санкт-Петербурге, – писал Дюма, – выходят в свет только четыре журнала, вызывающие сенсацию своим появлением. Отведем главное место „Современнику“, он его заслуживает. Директором и редактором „Современника“ являются господа Панаев и Некрасов».

К этим-то верным друзьям, исповедующим одни и те же политические и литературные взгляды, более того, живущим зимой в Петербурге, а летом – на даче, но всегда – в одной квартире и в одном доме, – и поехали теперь Дюма и Григорович.

В это лето они сняли дачу возле деревни Мартышкино, между Петергофом и Ораниенбаумом. Дюма и Григорович угодили к обеду, который супруги Панаевы, Некрасов и еще четверо их друзей устроили на полянке возле дачи. Увидев подъезжавших, все они радостно закричали и бросились навстречу к новым гостям.

Лишь Некрасов был сдержан и немного смущен тем, что не говорит по-французски. Муж и жена Панаевы сразу же очень понравились Дюма, впрочем, он видел, что и им он тоже сильно понравился. Что же касается Некрасова, то Дюма удостоил его такой характеристики: «Я слышал от многих, что Некрасов не только великий поэт, но и поэт, гений которого отвечает на запросы времени».

Отобедав у Панаевых, Дюма и Григорович поехали в близлежащий Ораниенбаум, где осмотрели дворец, в котором произошло отречение от трона Петра III, и логика событий, произошедших летом 1762 года, повела их на мызу Ронша, где погиб Петр III. Мыза была в тридцати верстах от Ораниенбаума, и Дюма с Григоровичем отправились туда следующим утром в обычной крестьянской телеге. Когда они добрались до Ронши, то были поражены и красотой огромного дома, и великолепием окружавшего его английского парка, и богатством оранжерей, где были и персики, и ананасы, и абрикосы, и виноград, и вишни.

После того, как Дюма и Григорович вернулись во дворец Кушелева-Безбородко, прошло шесть недель после приезда французских путешественников в Петербург.

Многое Дюма осмотрел, со многим познакомился и решил отправиться в соседнюю Финляндию, но путь туда Дюма проложил через Шлиссельбург, Коневец, Валаам, Сердоболь и Ладогу. Дюма с тремя сопровождающими сел у Летнего сада на пароход и пошел вверх по Неве мимо дома Кушелевых, откуда с балконов приветственно и сердечно махали им платками и шляпами хозяева, домочадцы и гости.

…У истока Невы, закрывая путь в Ладожское озеро, стояла крепость Шлиссельбург, низкое и мрачное здание с тяжелым каменным замком, ключами к которому служат пушки. «Французская пословица гласит: „Стены имеют уши“. Если бы стены Шлиссельбурга, кроме ушей, имели еще язык, какие мрачные истории они могли бы рассказать!» – писал Дюма. Внутри Шлиссельбургской крепости, на ее дворе, Дюма и его спутники пробыли не более часа и, пересев на более крупный пароход, двинулись по бурной Ладоге к острову Коневец, где стоял Коневецкий монастырь. Побывав на острове, Дюма посетил Конь-камень – большую скалу, на вершине которой, еще в дохристианские времена, язычники и финны приносили в жертву лошадей, – так, во всяком случае, писал Дюма в своей книге. Но более всего экзотичными показались ему ладожские тюлени – маленькие и черные, очень пугливые и осторожные, не подпускающие к себе охотника даже на расстояние выстрела.

В десять часов утра пароход отчалил и пошел на Валаам, но тут вдруг пал такой густой туман, что не видно стало даже лиц пассажиров, стоящих рядом. А затем вдруг совершенно неожиданно разразилась буря, но она оказалась недолгой, и через два часа пароход подошел к Валааму.

«Вскоре на самом отдаленном мысу, который по мере нашего приближения сам, казалось, двигался нам навстречу, мы разглядели церквушку: она была вся словно из золота и серебра, и так сияла чистотою, словно ее только что вынули из бархатного футляра. Она вздымалась меж деревьями посреди газона, который посрамил бы газоны Брайтона и Гайд-парка.