Текст книги "Приключения Дюма и Миледи в России"

– Но, – воскликнула королева, – что это за лоскуток бумаги! Я этого никогда не писала! Разве это мой почерк?

И она кинула поддельное письмо ювелиру и сама вырвала у него из рук фальшивую расписку.

Бёмер вышел от королевы почти без сознания, но все рассказал Боссанжу, пришел в себя, и они отправились обратно в Трианон и были немедленно приняты королевой, потому что она ждала их.

Мария-Антуанетта поняла, что ожерелье она отдала Жанне и поэтому ей необходимо выяснить все остальное с нею, а ювелирам она сказала:

– Господа, нет сомнения, что в этом деле и вы и я жертвы какого-то таинственного обмана, который, впрочем, для меня более не составляет тайны.

Она подумала еще немного и попросила ювелиров поехать к Рогану и попросить его все разъяснить им.

Они ехали к кардиналу, а он в это время читал письмо Жанны о том, что ему запрещен въезд в Версаль.

– Кокетка, своенравная, коварная! – восклицал он в отчаянии. – О, я отомщу!

Говоря так, он имел в виду не Жанну, которой продолжал верить, а королеву.

Именно в это время явились к нему ювелиры.

Он не хотел принимать их, но они не уходили и настаивали.

– Впустите их, – согласился кардинал, удивляясь настойчивости просителей.

– Прежде всего, – крикнул кардинал, – что это за грубость? Разве вам здесь что-нибудь должны?

И когда ювелиры шаг за шагом стали прослеживать путь ожерелья, показав и фальшивые расписки и письма, которые кардинал признал поддельными и не принадлежащими королеве, равно, как и подписи под письмами тоже поддельными, – то все сошлись на том, что вора и изготовителя фальшивок знает графиня де Ламотт.

Они договорились, что приедут завтра в Версаль, где кардинал будет отправлять церковную службу в присутствии королевы. После службы, – у них на виду – он подойдет к Марии-Антуанетте и спросит ее обо всем, а что она ответит…

– И если будет отпираться лицом к лицу со мною, то я отдам вам весь этот долг, – ведь я Роган, – сказал в заключение принц и кардинал с необычайным величием.

* * *

На следующий день, около десяти часов в Версаль въехала карета с гербом господина де Бретейля – министра, хранителя королевской печати. Он должен был нанести визит Людовику XVI для сообщения настолько важного, насколько же и деликатного: Бретейль собирался рассказать о пропаже ожерелья. Бретейль был давним врагом кардинала и с удовольствием собирал все, порочащие его материалы и слухи.

Сначала он подробно и последовательно передал королю все слухи о краже ожерелья, гуляющие по Парижу, заверяя Людовика, что сам ничуть не верит тому, что говорится в них о королеве. Бретейль напомнил, что два месяца назад королева просила через министра финансов полмиллиона ливров для первого платежа за ожерелье, но вы не подписали этот кредит. И тогда королева обратилась за деньгами к де Рогану, и он начал переговоры с ювелирами об условиях займа и дальнейших платежей. Ювелиры утверждают, что продали ожерелье королеве, а она говорит, что у нее ожерелья нет. И в народе слово «кража» произносят рядом с именем кардинала и королевы. Для спасения ее чести необходимо начать расследование. И Бретейль протянул королю обстоятельно написанный доклад с приложением доказательств вины де Рогана. Но в этот момент вошел дежурный офицер и сказал, что королева просит короля пройти к ней. С предчувствием какой-то новой беды король пошел к Марии-Антуанетте.

Перед тем как Людовик пошел в аппартаменты жены, она дала аудиенцию Шарни, которую он попросил у нее совершенно внезапно и рассказал ей приблизительно то же самое, что одновременно с ним рассказывал королю Бретейль, добавив, что в эти сплетнях Рогана называют любовником королевы.

– О чем вы говорите, господин де Шарни? – воскликнула она. – Клевета – это язык, которого я не понимаю.

– Желаете ли вы спасти меня от отчаяния, дав мне спасти вас от позора?

И Шарни протянул ей бумагу, по которой королева могла получить полтора миллиона ливров: это была закладная на все его имения и земли.

– Оливье, я вас люблю! – воскликнула королева, – но никогда не возьму от вас ничего. Я – королева, и если дарю своим подданным любовь или состояние, то сама никогда ничего не принимаю.

– В Париже говорят, что вы спрятали ожерелье и сознаетесь только тогда, когда за него будет заплачено или кардиналом из любви к вам, или королем из боязни скандала.

И в это время привратник произнес в коридоре:

– Принц, кардинал де Роган, казначей церковных сумм.

Королева толкнула Шарни в соседний с ними будуар, шепнув ему:

– Слушайте! – И велела впустить кардинала.

Де Роган, удостоверившись, что они одни, сказал:

– Государыня! Вы знаете, что происходит по поводу вашего ожерелья?

– Не знаю, но соблаговолите дать мне какие-нибудь положительные сведения об ожерелье и, прежде всего, где госпожа де Ламотт?

– Я хотел об этом спросить Ваше Величество.

Меж тем Мария-Антуанетта, без обиняков спросила:

– Где ожерелье? Что вы с ним сделали?

– Я? – удивился де Роган. – Я не знаю, государыня.

И дальше разговор между ними пошел так, как и должен был идти между двумя обманутыми людьми: королева ничего не знала об Оливе, которую кардинал принимал за Марию-Антуанетту, а королева не подозревала о письмах, не переданных ей графиней де Ламотт. И эта откровенная беседа закончилась тем, что Роган рассказал о трех ночах в Версале, куда водила его графиня де Ламотт. Королева трижды заклинала его отказаться от этой чудовищной лжи, но он трижды повторил, что все, сказанное им, – правда и, что он предпочтет смерть лжи, ибо принц де Роган никогда не лжет.

– В таком случае, вы будете иметь дело с правосудием короля, так как вы отвергаете суд божий, – сказала Мария-Антуанетта и попросила пригласить к ней короля.

Через десять минут он появился.

Мария-Антуанетта сразу же сказала:

– Государь, вот кардинал де Роган говорит совершенно невероятные вещи, соблаговолите просить его повторить их.

Де Роган сказал, что он пришел по поводу ожерелья.

– Вы купили его? – спросил король.

Кардинал не ответил. Тогда король сказал, обращаясь к Марии-Антуанетте:

– Вы купили это ожерелье?

– Нет, – твердо ответила королева.

И в дальнейшем разговоре Мария-Антуанетта произнесла имя сообщницы кардинала, назвав имя – графиня де Ламотт.

– Так надо видеть эту женщину, – сказал король, – и допросить ее.

– Да, как же, – сказала королева, обращаясь к Рогану. – Она исчезла. Раз вы невиновны, помогите же нам найти виновных.

Роган, не отвечая, бросил на Марию-Антуанетту презрительный взгляд и повернулся к ней спиной.

– Сударь, – сказал оскорбленный король, – вы отправитесь в Бастилию.

Король выглянул за дверь и, увидев Бретейля, знаком позвал его и попросил его взять на себя обязанности начальника стражи.

Бретейль, узнав, что его враг повержен, громко закричал:

– Арестуйте кардинала!

Когда офицер стражи повел де Рогана, одетого в полное епископское облачение, кардинал попросил офицера разрешить ему написать записку. Офицер смутился, ибо этого делать не полагалось, но разрешил, уважая высокий духовный сан и происхождение принца.

Кардинал написал несколько слов и уронил бумажку на пол. Поджидавший его курьер тут же схватил записку и помчался бегом к своему коню, стоявшему неподалеку во дворе.

– Она губит меня, – прошептал де Роган, – а я ее спасаю! Я поступаю так во имя твое, Боже мой, повелевающий прощать обиды, во имя твое я прощаю другим. Прости и мне!

* * *

А к королю, почти сразу же, пришел его брат – граф Прованский – и, выказывая любовь и уважение к королеве, подал Людовику четыре официальных донесения четырех привратников в Версальском парке, которые официально доносили, что в разное время ночи видели королеву, прогуливавшуюся с неизвестными кавалерами. Дважды при ней видели графиню де Ламотт, причем в последний раз королева зашла с мужчиной в баню Аполлона, а графиня осталась стоять наружи.

И есть донесение, что королеву видели под руку с графом Шарни, когда она выходила с ним из калитки у Волчьих ворот.

Король тут же пошел к королеве, а у нее все еще находился Шарни, более бледный и грустный, чем когда-либо.

Мария-Антуанетта, волнуясь, спрашивала у него, какое впечатление осталось у ее возлюбленного после диалога с кардиналом? Шарни на протяжении всей беседы пылко, страстно и очень благородно, но достаточно однообразно клянется в любви к королеве, а Мария-Антуанетта на все лады обыгрывает коллизию, в которой выступает перед своим возлюбленным не женщиной, а королевой, подчеркивая, что он для нее – не мужчина, а судья. Она просит Шарни забрать свои закладные и уехать куда угодно, попросив своего дядю-адмирала дать ему какое-нибудь судно.

– Я приношу несчастие, – сказала королева, – бегите от меня. Я дорожила только одной вещью в жизни, и так как лишаюсь ее, то чувствую себя погибшей.

Конечно же, для нее такой вещью была честь. И Шарни, понимая это, отказался от бегства, сказав, что никогда не оставит ее перед судом и будет рядом с ней до конца.

– Как, – живо и страстно проговорила она, – эта проклинаемая королева, эта погибшая королева, эта женщина, которую будет судить парламент, которую осудит общественное мнение, которую супруг ее, быть может, прогонит, – эта женщина находит сердце, любящее ее!

Шарни упал на колени перед нею и стал целовать ей ноги.

В это мгновение двери распахнулись, вошел король и увидел у ног его жены человека, о котором только что говорил ему граф Прованский.

– Господин де Шарни, для дворянина не особенно почетно быть пойманным в воровстве, – проговорил король с удивительной сдержанностью.

Шарни молчал. И тогда королева с живостью сказала:

– Государь, мне кажется, что вы вступили на путь дурных подозрений и неблагоприятных предположений. Почтение сковывает уста графа. А господин Шарни встал на колени испрашивая у меня милость. Он просит позволения жениться, но его любимая находится в монастыре.

– Кто это? – спросил король, и Мария-Антуанетта ответила:

– Это мадемуазель Андрэ де Таверней.

Король и Шарни вышли, а королева бросила вслед графу взгляд невыразимой скорби.

«Но кто может поручиться, – думала королева, – что такая гордая девушка, как Андрэ де Таверней, согласится пойти за нелюбимого ею человека только для того, чтобы спасти королеву? И тогда королева превратится в интриганку, Шарни – в пошлого клеврета, лжеца и все это придаст делу окраску супружеской неверности».

И Мария-Антуанетта решила поехать в монастырь Сен-Дени, к Андрэ де Таверней.

Андрэ по-прежнему чисто и нежно любила Шарни, предаваясь мечтам и воспоминаниям. В это время ей сказали, что в Сен-Дени приехала королева и зовет ее, чтобы поговорить с ней.

Андрэ пришла в большой зал, где в кресле настоятельницы сидела королева и, увидев ее, радостно заулыбалась. Монахини, окружавшие ее, поспешно вышли и они остались наедине друг с другом.

Сначала Андрэ и слышать не хотела о возвращении ко двору, но когда королева сказала, что речь идет о браке, девушка попросила назвать имя того, кто хотел бы связать с ней свою жизнь.

– Господин Оливье де Шарни, – сказала королева.

– О, я согласна, я согласна, – ответила Андрэ, обезумев от восторга. – Значит, он любит меня! Любит меня так же, как и я его любила! Когда мы едем?

Мария-Антуанетта подумала: «Боже мой! Неужели недостаточно страданий для одного сердца? И все же я должна благодарить тебя, Боже мой, потому что ты спасаешь моих детей от позора и даешь мне право умереть в моем царском одеянии».

* * *

Пока королева была в Сен-Дени, Филипп де Таверней готовился к отъезду. Он не хотел быть свидетелем предстоящего позора королевы, предмета его единственной страсти. Собравшись в дорогу, он поехал прощаться в замок к отцу, только что вернувшемуся из Версаля, где он узнал все последние светские сплетни.

Старый барон де Таверней был убежден, что слухи о романах королевы с де Роганом и де Шарни – блестящая уловка его сына Филиппа и это он – настоящий фаворит королевы, герой всех ночных похождений, теперь ложно отъезжающий из Версаля, чтобы, переждав, вновь вернуться победителем. Барон не дал сыну сказать ни одного слова, как во двор замка въехала карета и из нее выпорхнула Андрэ. Пока отец и брат шли к ней навстречу, въехала еще одна карета, и из нее вышел Шарни.

Филипп прошел в будуар к Андрэ и они радостно обнялись.

И в это время рядом раздался голос лакея:

– Граф де Шарни!

К нему вышел старик-барон и Шарни сказал, что приехал к нему, чтобы просить руки его дочери.

Филипп, находившийся в соседней комнате, слышал все это, и выйдя из будуара сестры, поклонился Шарни, а затем спросил:

– Не для того ли делаете вы предложение моей сестре, чтобы лучше скрыть любовные отношения с той женщиной, которую вы преследуете и которая вас любит? Не для того ли, чтобы став мужем женщины, которая во всякое время будет иметь доступ к вашей любовнице, иметь бо2льшую возможность видеть эту обожаемую женщину?

И Шарни рассказал Филиппу о сцене, когда король застал его стоящим на коленях перед королевой и та объяснила, что он просит у ее величества позволения жениться на его сестре. Как вдруг в будуаре и в соседней комнате раздались крики; бросившийся в будуар Шарни увидел лежащую в обмороке на полу Андрэ, одетую в белое платье невесты, которая слышала все и оттого потеряла сознание.

А Филипп кинулся на крик в другую комнату и увидел лежащего на полу отца, который тоже все слышал и узнав, что королева любит не его сына, а Шарни, тут же умер от апоплексического удара, ибо эта весть означала крушение всех его надежд.

Филипп нашел в себе мужество обратиться к Шарни:

– Барон Теверней только что скончался и теперь я – глава семьи. Если мадемуазель останется в живых, – я отдаю вам ее руку. Прощайте, господин де Шарни, прощайте, шурин мой.

* * *

«Пора нам вернуться к тем действующим лицам нашего рассказа, которых мы на время оставили, подчиняясь развивающейся интриге и соблюдая историческую верность фактов», – писал Дюма. К сожалению, уважаемый читатель, если некоторые действующие лица были реальными персонажами, то о соблюдении «исторической верности фактов» речи идти не может. А теперь продолжим пересказ романа.

Когда Бозир, извещенный Калиостро, увез Оливу из его дома, экипаж Рето де Вильетта напрасно ждал ее в условленном месте. В это время Жанна делала все, чтобы отыскать Оливу, а полиция искала ее и нашла в маленьком домике, в Бар-Сюр-Об. Жанна уже знала об аресте кардинала, как вдруг в ее убежище явился какой-то человек – не то посыльный, не то полицейский – и велел Жанне ехать с ним в Версаль.

Ее привели к королеве, которая «собралась размозжить ногою голову укусившей ее змеи»! Глубокое презрение, плохо сдерживаемый гнев, ненависть женщины к женщине, сознание неизмеримого превосходства – вот каково было положение королевы.

Жанна же надеялась на свою непревзойденную хитрость и готовность, применяя любые средства борьбы, идти до конца.

Королева пригласила свидетельницами разговора двух придворных дам. И ее диалог с Жанной, вкратце, был следующим.

Мария-Антуанетта спросила:

– Через кого я отослала ожерелье Бёмеру и Боссанжу?

Жанна ответила:

– Через меня.

– А вы что с ним сделали?

– Я отдала бриллианты кардиналу, получив от него расписку ювелиров.

– А то письмо, которое вы от моего имени передали ювелирам?

– Господин де Роган просил меня передать его.

– И расписка, и письмо – подделки, и так как, с ваших слов, во всем замешан господин де Роган, вам предстоит очная ставка с ним.

– То, что я делала, я делала ради вас.

– Какая дерзость! Вы будете сегодня ночевать в Бастилии!

– Пусть! Но перед сном я, по своей привычке, буду молить Бога, чтобы он сохранил честь и счастье Вашего Величества.

* * *

Госпожа де Ламотт по требованию королевы была заключена в Бастилию. Вся Франция разделилась на несколько лагерей: сторонников и врагов королевы и сторонников и врагов кардинала. Для коменданта Бастилии графа де Лонея и офицеров тюрьмы де Роган был не обвиняемым, а человеком, впавшим в немилость, поэтому кардинал жил в Бастилии как вельможа: все, что он ни просил, было к его услугам. Его окружали почтительностью и сочувствием, которое вскоре перешло в восторженное расположение.

Очные ставки с Жанной продолжались много дней, в присутствии двух адвокатов – ее и кардинала. Она взяла линию никогда не обвинять ни королеву, ни кардинала, очень тонко намекая на особые отношения между ними, но если ее будут обвинять в пропаже ожерелья, то она докажет, что королеве и кардиналу выгодно обвинить ее во лжи.

Королева потребовала, чтобы секретная сторона готовящегося процесса – о ее свиданиях в парке Версаля – была подвергнута тщательному специальному расследованию. В этих условиях пропажа ожерелья отошла на второй план, а личная жизнь королевы оказалась в центре людских пересудов, сплетен и выдумок, порождая чувства ненависти к бесчестной и алчной австриячке.

Сама королева понимала, что де Роган был честным человеком и не мог желать гибели женщины. И она, соглашаясь на судебное следствие о нарушении ею супружеской верности, обвиняла вместе с тем Жанну в мошенничестве и краже, требуя следствия и в этом отношении.

Жанна поняла, что вот-вот две эти честные натуры – королева и кардинал – объединятся и раздавят ее. И вдруг произошло событие, круто изменившее ход дела.

Бозир и Олива жили в глухом углу Франции, в богатом доме и ничего не знали о происходящем в Париже. Однажды Бозир пошел на охоту за зайцами и был опознан двумя сыщиками де Крона. Затем сыщики, набившись Бозиру в друзья, пришли в его дом и уселись завтракать. В разговоре за столом они сказали, что знают Бозира по делу о португальском посольстве и должны взять у него десять тысяч луидоров – долю одного из их друзей, не получивших ни одного сантима из общей суммы. Бозир пытался убежать, но сыщики подняли скандал и на шум явилась Олива. А она-то и была нужна им. Сыщики арестовали обоих и отвезли к начальнику полиции, но по дороге Бозир увидел, что мимо проехала карета, за окном которой он узнал Калиостро, едущего к их убежищу.

Бозир, на которого сыщики не охотились, предложил за свое освобождение сто луидоров, и агенты де Крона отпустили его. Бозир побежал обратно, но Калиостро ждал его за поворотом дороги. В карете, по пути в Париж, Калиостро велел передать Оливе то, что он скажет. И он сказал Бозиру эти слова. Бозир не мог понять, как это удастся ему сделать, но здесь карета нагнала агентов и Бозир, наученный Калиостро, попросил у сыщиков разрешения поцеловать Оливу, дав им пятьдесят луидоров. Целуя ее, Бозир прошептал ей на ухо те слова, которые велел передать ей Калиостро.

* * *

Де Крон, получив Оливу и приготовив ее должным образом, на следующий день поехал к королеве, посадив свою узницу в карету, следовавшую за ним. Ее надежно охраняли и занавески на окнах кареты были опущены. Де Крон попросил королеву уединиться в библиотеке и ждать, когда он введет к ней женщину, которой не должен видеть никто. Через несколько минут Мария-Антуанетта увидела себя в своем любимом платье и подумала, что видит себя в зеркале.

Они обсудили с де Кроном, как представлять Оливу королю, кардиналу и де Ламотт, после чего начальник полиции сказал, что едет в Париж, так как сейчас к нему должен прийти Калиостро.

Де Крон знал все имена, под которыми жил Калиостро раньше, все его тайны алхимика, магнетизера и прорицателя. Будучи человеком здравомыслящим, он видел в Калиостро ловкого фокусника-вельможу. Калиостро тоже прекрасно понимал это, и сам попросил дать ему аудиенцию, чтобы отчитаться в своих поступках. Их обоих ждало нечто наподобие шахматной партии.

– Господин де Крон, – заявил Калиостро, когда аудиенция началась, – вы заняты госпожей де Ламотт и исчезновением ожерелья.

– Не нашли ли вы его? – насмешливо спросил де Крон.

– Нет, – ответил Калиостро, – но знаю, что госпожа де Ламотт жила на улице Сен-Клода и Олива была ее соседкой.

И далее Калиостро сказал, что это сама Олива известила Бозира о своем местонахождении, а ключ от дома и калитки дала ей де Ламотт.

Уходя, Калиостро подумал: «А, графиня, ты хотела меня обвинить. Но, кажется, ты укусила железо, береги свои зубы».

* * *

Пока шла беседа де Крона и Калиостро, де Бретейль допрашивал в Бастилии кардинала. Но кардинал отказался отвечать своему старому врагу, заявив, что он отдает себя решению парламента и суда.

Тогда де Бретейль велел привести к нему Жанну, которая занималась составлением мемуаров. Ее привели и она сказала, что даст показания только в присутствии кардинала. И тогда Бретейль сообщил ей, что кардинал обвиняет ее во всем, и в краже ожерелья тоже. Она, конечно же, все отрицала, но ей не везло: полиция арестовала Рето и он сознался во всем: и в том, что продавал в Англии бриллианты, и в том, что это он написал расписку в получении бриллиантов ювелирами и подложное письмо от королевы.

Де Крон нашел и извозчика кареты, которую сопровождал Рето, причем опознал его один из слуг Калиостро. Услышав имя Калиостро, Жанна тут же заявила, что чародей околдовал кардинала и внушил ему преступные мысли склонить королеву к греху прелюбодеяния.

Де Роган, отрицая все это, защищал и себя, и Калиостро. Тогда, усиливая позицию кардинала, Калиостро сам попросился в Бастилию, чтобы доказать свою невиновность. Де Крон согласился, и Калиостро оказался в одной тюрьме с де Роганом и де Ламотт.

Начавшийся судебный процесс прежде всего обратил внимание на донесения, собранные графом Прованским, о ночных похождениях королевы в парке Версаля.

Первым стали допрашивать кардинала и он призвал в свидетели де Ламотт. Жанна заявила, что с ее ведома в Версале никогда не было никаких ночных прогулок, а она сама, тем более ночью, ни разу не появлялась в парке.

И тут, совершенно для всех неожиданно, в зал суда ввели Оливу. Сразу рухнула вся конструкция лжи, воздвигаемая де Ламотт, а отчаянию кардинала не было конца, ибо он понял в какую бездну коварства и грязи опустила его негодяйка де Ламотт и уличная потаскуха, принятая им за королеву Франции.

Он, принц и кардинал, искренне и глубоко влюбленный в свою государыню, чистую и невинную, он не только заподозрил в супружеской неверности, и добился от нее этого, не сделав различия между базарной шлюхой и дочерью австрийской императрицы! Он охотно пролил бы свою кровь у ног Марии-Антуанетты и омыл бы слезами подножие ее трона, если бы это было возможно.

Однако де Ламотт стояла на своем – лучшее доказательство, что королева не гуляла в парке, – это показать женщину похожую на королеву и уверяющую, что в парке была именно она. Ее показали, и отлично!

И все же Жанна сломалась, почувствовав и поняв, что ей больше не верят: она созналась во всем и расставила всех по местам. Кардинал стал жертвой обмана, Олива – распутницей, Жанна – интриганкой, а королева выступила в роли легкомысленной кокетки. Для того, чтобы Мария-Антуанетта выглядела карикатурно, Жанна возвела на нее еще одну напраслину, сказав, что королева знала о проделках Оливы и ее самой с одураченным кардиналом, и, прячась за деревьями, хохотала до упаду, слушая пылкие речи простака-кардинала.

Однако ей уже никто не верил и она изобрела еще один ход: написала Марии-Антуанетте письмо, в котором просила ее защитить от врагов, – прежде всего от могущественной семьи Роганов, – но, если этого не случится, то она раскроет все, о чем прежде молчала.

Другое письмо она написала кардиналу, восхваляя в нем судей и призывая де Рогана говорить правду. Она клялась, что подтвердит все, что он скажет. Она хотела передать его через священника Бастилии, но тот наотрез отказался, и еще одна надежда Жанны рухнула.

* * *

В мае 1786 года Бозир стоял на паперти церкви Святого Павла и смотрел в сторону Бастилии. К нему подошел один из слуг Калиостро и сказал:

– Подождите, они придут!

– Кто? – спросил Бозир.

– Врач и акушерка Бастилии, – ответил слуга, – они привезут с собою мальчика, вашего сына, которого мадам Олива родила в тюрьме.

В это время подъехала карета и акушерка вышла из нее, неся на руках младенца. Их сопровождал врач. Бозир прошел вместе с ними в церковь и настоял, чтобы отцом ребенка записали его, хотя для Бозира было довольно опасно вписывать свое подлинное имя в какой угодно документ – даже в метрическое свидетельство.

* * *

Наконец, настал день вынесения приговора. Олива казалась чистосердечной и застенчивой, Калиостро держался спокойно, Рето плакал и стонал, де Ламотт по-прежнему вела себя вызывающе, де Роган держался просто и казался задумчивым и безучастным.

Генерал-прокурор просил присудить Рето к каторжным работам, де Ламотт к клеймению раскаленным железом, наказанию плетью и вечному заключению. Калиостро был объявлен непричастным к делу, а Олива признана невиновной.

Кардинала признали виновным в оскорбительной гордости по отношению к королевскому величию, удалению от двора и лишению сана и всех должностей.

Первым суд заслушал Рето, который умолял простить его.

Второй дали слово Жанне и она потребовала, чтобы Роган предъявил свои письма королеве, которые она находила слишком свободными и фамильярными, слишком непочтительными для писем подданого к государыне.

Олива пришла в суд с грудным младенцем, который плакал за закрытой в зал дверью, и этот плач воспринимался как мольба сына за мать.

Калиостро даже не дали слова; председатель суда д’Алигр, произнес – «Хорошо» и объявил, что суд удаляется на совещание.

* * *

Всех участников процесса увезли в тюрьму Консьержери и разместили по разным помещениям. Жанна оказалась в зале, где жила семья тюремной привратницы – ее муж и сын.

Здание суда было рядом и вокруг него с утра стояла огромная толпа. Жанна высунула голову через форточку тюремного окна, забранного решеткой и услыхала одобрительный рев толпы, аплодисменты и крики «браво». Затем она увидела в открытом экипаже Рогана и Калиостро. Толпа вокруг них неистовствовала и забрасывала освобожденных цветами.

Вслед за тем последовал еще один взрыв восторга, и Жанна увидела еще один экипаж, в котором ехала улыбающаяся Олива, показывающая народу младенца.

В это время в зал вошел муж тюремной привратницы и сказал, что все предложения генерал-прокурора удовлетворены, а графиня де Ламотт должна навсегда оставить Францию. От счастья Жанна потеряла сознание. А муж тихо сказал жене:

– Что бы с ней было, если бы я сказал ей правду; а правда такова, – казнь, клеймо и пожизненное заключение в монастыре.

Жанна предавалась самым сладостным мечтам о том, как станет она жить после того, как ее вышлют из Франции, – летом в Германии или Англии, зимой – в Испании, в довольстве и богатстве, как вдруг ей велено было идти в коридор, где ждали ее восемь судебных приставов, отведших ее в тюремную камеру.

Она не успела еще прилечь, как тюремный надзиратель велел ей спуститься в канцелярию, объяснив, что там ждет ее защитник, получивший письма из Версаля, которые он обязан зачитать ей.

Тюремщик привел ее в камеру, напоминавшую склеп, в который проникал бледно-голубоватый свет. Затем в стене открылась невидимая круглая дверь, за которой стояли трое мужчин. Один из них, одетый во все черное, взял бумажный свиток и стал задавать Жанне вопросы о времени и месте ее рождения, о родителях, о муже и адресе, по которому она проживает.

– Но для чего вы предлагаете мне все эти вопросы? – спросила Жанна.

– Я регистратор суда и обязан прочесть вам приговор, вынесенный в заседании 31 мая 1786 года.

Регистратор попросил ее стать на колени, чтобы выслушать приговор, но она наотрез отказалась сделать это, а когда ее попробовали принудить к тому силой, стала драться и кусаться, как дикая кошка. Она услышала, что ее будут бить плетью, но не расслышала, что будут клеймить и железом всенародно, во дворе суда.

– Господин Парижский палач, – сказал бесстрастно регистратор, – передаю вам эту женщину.

Палач и его помощник целый час тащили ее из подвала во двор – так яростно сопротивлялась она двум сильным мужчинам. Наконец, ее вытащили во двор суда, где стояла многотысячная толпа зрителей, сдерживаемая солдатами.

Ее приковали к столбу и палач нанес ей удар плетью, а второй вытащил из горящей жаровни раскаленное докрасна железное клеймо и попытался приложить его к плечу преступницы, но Жанна продолжала биться и кусаться и палач, кое-как изловчившись, разорвал на ней платье и опустил клеймо на правую грудь. Жанна потеряла сознание, палач закинул ее себе на плечо и спустился с эшафота.

Толпа схлынула со двора, а два человека, одного из которых звали Максимилиан, а второго Жан-Поль, вышли со двора последними, дискутируя, являлась ли заклейменная женщина настоящей графиней де Ламотт или же это была подставная фигура, подобная Оливе?

Этими спорщиками были Максимилиан Робеспьер и Жан-Поль Марат – два вождя грядущей революции…

* * *

В тот же день, когда Жанну де Ламотт заклеймили, Людовик XVI подписал указ о немедленной высылке Калиостро из Франции, запрещая ему когда-либо появляться в этой стране. И хотя Калиостро через две недели выехал за границу, впоследствии он не раз появлялся на юге Франции, не рискуя приезжать в Париж, однако, об этом Вы, уважаемый читатель, узнаете на других страницах моей книги.

* * *

Этим сюжетом не заканчивается роман Дюма «Ожерелье королевы», но тема авантюры с ожерельем дальше не фигурирует, хотя жизнь Жанны де Ламотт до самого конца будет связана с его бриллиантами, так как ради обладания ими она и затеяла эту авантюру, которую выдающийся английский историк XIX столетия, сын деревенского каменщика Томас Карлейль считал самой крупной в истории XVIII века. Он был прекрасным знатоком событий Французской революции, написав о ней превосходную книгу – «Французская революция», изданную в Лондоне в 1837 году.

Эта книга утверждала «культ героев», ибо Карлейль считал, что законы развития мира открываются лишь избранным, лишь героям, которые и творят историю, ибо по Карлейлю, – «История мира – биография великих людей. А массы, толпа, являются слепым орудием в их руках».

Согласно этому и Жанна де Ламотт, хотя и была личностью далеко несимпатичной, но стояла над толпой и несла в себе героические черты.

О том, что произошло после публичной казни графини Жанны де Ламотт, Вам, уважаемый читатель, предстоит узнать далее.

* * *

…Таков краткий пересказ романа Дюма «Ожерелье королевы», тех его частей и сюжетных линий, которые касаются кражи этого бесценного колье в интерпретации великого французского писателя.

А далее автор этой книги попробует воспроизвести подлинную историю великой авантюры и постарается рассказать, что произошло на самом деле и какими удивительными на самом деле оказались судьбы людей, участвовавших в деле об ожерелье.