Текст книги "Приключения Дюма и Миледи в России"

Тем временем Олива и сопровождающий ее господин – граф Калиостро – а это был он, – проехали мимо ее дома и ясновидец показал на полицейских, окруживших здание. Калиостро предложил Оливе спрятать ее у себя и отвез на улицу Неф-Сен-Жиль, где он недавно принимал Филиппа Тавернея. Калиостро пообещал Оливе сообщить ей о Бозире, а сам решил для безопасности переселить ее в свой заброшенный старинный дома на улице Сен-Клод.

Вечером Калиостро пришел к этому дому, окруженному высоким забором. Отперев крепко закрытую дверь, не раскрывавшуюся много лет, он вошел во двор, поросший бурьяном. В глубине двора стоял когда-то крепкий, но теперь уже сильно разрушенный, изрядно обветшавший и пустынный дом. Калиостро проник через потайную дверь в глубину заброшенного дома, в котором много лет назад он жил с прелестной Лоренцо Феличиани, нося имя доктора Бальзамо Альфонтаса, жившего в соседних комнатах. Он снова вспомнил Лоренцу и заплакал.

Эти чувства заставили его принять решение все переделать в доме. Он сел и написал записку своему архитектору: «Вычистить двор и сени, поправить каретные сараи и конюшни, сменить внутренний павильон, сделать дом двухэтажным. Чтобы все было готово через неделю».

На следующий день пятьдесят рабочих начали перестраивать дом. Не только воспоминания прошлого заставили Калиостро принять такое решение: главным было то, что напротив этого дома в шестидесяти футах отсюда жила графиня де Ламотт, и Олива, которую он хотел вскоре поселить здесь, должна была увидеть графиню.

Через два дня после посещения ювелиров, кардинала пригласила Жанна, уже знавшая, что он был у Бёмера и Боссанжа. Она попеняла Рогану, что он тайно от нее заезжал к ювелирам, тогда как непременно обязан был сообщить ей о шагах, которые предпринимает в развитии их общего дела. И сказала, что все знает о покупке им ожерелья, повергнув кардинала в трепет. Жанна призналась, что никогда его не любила, но хотела устроить его судьбу, сделав премьер-министром. Однако этому мешает всего одна вещь – отвращение к нему королевы, однако Жанна обещает, что отношение Марии-Антуанетты изменится, если она увидит, что кардинал любит ее, ибо она, прежде всего, – женщина. И, кроме того, Жанна пообещала, что завтра же поедет в Версаль и добьется того, чтобы решительно изменить чувства королевы к нему.

На третий день Жанна приехала в Версаль, и королева сочла возможным принять ее во время купания в ванне. Жанна передала королеве разговор с кардиналом, в котором она, якобы, сказала Рогану: «Если бы Мария-Антуанетта не отдавала все деньги бедным и убогим, то, конечно же, у нее были бы два миллиона ливров и она смогла бы купить ожерелье, но ее героическое отречение не позволяет королеве сделать этого».

– Услышав эти слова, – сказала Жанна, – Роган заплакал.

Мария-Антуанетта стала с жаром нападать на кардинала, говоря, что он развратник и ее давний враг, но Жанна так решительно и ловко защищала Рогана, что королева сказала:

– Значит, он очень переменился.

И, в конце концов, Жанна убедила ее в этом, сказав, что кардинал купил ожерелье, чтобы преподнести это сказочно дивное украшение ей.

Мария-Антуанетта попросила Жанну поблагодарить Рогана, непременно сказав ему, что от друзей она готова принять все при условии отплатить им тем же:

– Я принимаю это ожерелье от господина де Рогана, но не в подарок, а временно, в долг, – сказала королева и после того, как купание было закончено, передала Жанне портфель, в котором было двести пятьдесят тысяч ливров для передачи Рогану. Она обещала пересылать ему такую же сумму каждый месяц, назвав кардинала другом, а Жанну – приятельницей, и просила ее пригласить нового друга к ней в Версаль.

Когда де Ламотт, загоняя лошадей, примчалась к Рогану, она сначала сообщила ему, что королева принимает в долг его ссуду в полтора миллиона, на что он ответил:

– Я даю взаймы королеве, я? Это в тысячу раз лучше подарка.

Жанна заметила на это:

– Бекингем попросил бы чего-нибудь другого у Анны Австрийской, монсеньор.

(Это очень многозначительная фраза, когда проводится прямая параллель между Роганом и Бекингемом и двумя королевами Франции, подтверждая известное тождество ситуаций и того, что эту фразу произносит графиня де Ламотт, которая послужила прототипом для Миледи Винтер в «Трех мушкетерах».)

– Того, что имел Бекингем, я даже не хочу желать, – мечтательно ответил кардинал.

– Вы объяснитесь по этому поводу с самой королевой, так как она приказала мне передать, что с удовольствием увидит вас в Версале.

Она не успела еще договорить этих слов, как кардинал побледнел, как юноша от первого любовного поцелуя.

«А! – подумала Жанна. – Роганом руководит не честолюбие и не алчность, а истинная любовь!»

И вслед за тем она передала ему портфель королевы с деньгами.

Они расстались настоящими друзьями и прекрасными компаньонами.

* * *

А в это время в Версале Людовик XVI случайно увидел потерявшего сознание Шарни и велел вызвать дежурного придворного врача, который обнаружил рану, нанесенную графу Филиппом Тавернеем. Король велел оставить Шарни в Версале и вылечить здесь. К Шарни был приставлен лейб-медик доктор Луи, но он не смог вывести раненого моряка из состояния бреда. А Шарни, бредя, клялся в вечной любви к королеве, и доктор, боясь, что кто-нибудь услышит об этом, велел перевезти офицера из караульного помещения, где он лежал, к себе в галерею, где у Луи были отдельные палаты. А решил отправиться к Марии-Антуанетте и уговорить ее пойти к больному, чтобы она сама услышала его бред.

– Французская королева! – говорил Шарни. – Вот что ужасно, любить ангела, женщину, любить безумно, быть готовым отдать за нее жизнь и, подойдя к ней, увидеть только королеву, одетую в бархат и золото, но без сердца! И я говорю этой женщине: нам дано несколько чудных дней счастья на земле. Приди же ко мне, моя возлюбленная!

Понимая, что может быть, если кто-нибудь услышит все это, лейб-медик и поспешил к Марии-Антуанетте.

Доктор сказал королеве, что Шарни болен не от раны, а от душевной болезни, от которой у него нет лекарств, и только королева может спасти юного влюбленного от смерти.

Он незаметно провел Марию-Антуанетту к потерявшему сознание Оливье де Шарни, и королева сама услышала признание графа в любви к ней, столь же непроизвольное, как и сам горячечный бред.

Королева поспешно ушла, но тут же у двери оказалась Андрэ Таверней, как Вы, уважаемый читатель, уже знаете, столь же пылко любившая Шарни, как он сам любил королеву.

Доктор признался Андрэ, что если бред не прекратится через сутки, то Шарни умрет. При этих словах Андрэ упала в обморок, и как только пришла в себя, доктор снова поспешил к Марии-Антуанетте.

Доктор снова откровенно высказал королеве, что спасение больного зависит только от нее, и королева вместе с ним опять поспешила к Шарни.

Там, рядом с дверью, она застала Андрэ и велела ей и доктору остаться в первой комнате, а сама вошла во вторую, где лежал больной. Как только Шарни, в это время пришедший в сознание, увидел королеву, Мария-Антуанетта быстро проговорила:

– Может ли быть, чтобы тот, кто всегда считался одним из самых честных и порядочных людей, стал, как враг, посягать на доброе имя женщины? Что же станут делать мои враги, если даже вы подаете им пример предательства? Сознаете ли вы свою вину передо мной и свое преступление против короля? Потому что вы все, господа дворяне, слишком легко забываете, что король – супруг той женщины, которую вы все оскорбляете, осмелившись поднимать на нее глаза; король – отец вашего будущего государя, моего дофина. Король – выше и лучше вас всех, это человек, которого я чту и люблю. Поговорим, – я, как подобает королеве, вы – как подобает мужчине. Когда вы перестанете доставлять доброму доктору тревогу за неприличное зрелище безумия? Когда вы уедете из дворца?

Шарни упал на колени, прося прощения. И Луи, вошедший в палату, увидел совершенно другого человека, – выздоровевшего, спокойного и разумного.

…Через неделю Шарни уже уехал в объезд своих многочисленных имений.

* * *

На следующий день после выздоровления Шарни, к Марии-Антуанетте пришла Андрэ и попросила королеву разрешить ей уйти в монахини, в аббатство Сен-Дени. Отвечая на вопрос королевы, почему она это делает, Андрэ сказала, что она несчастна в любви: Андрэ ничего более не разъясняла, хотя хорошо понимала, что не может более служить своей счастливой сопернице.

Придя в дом к отцу, она застала там брата и сказала и ему о своем решении, попросив отвезти ее в монастырь и пообещав пока не давать монашеского обета, а только попробовать найти в обители Бога.

В тот же день брат и сестра уехали.

В это же время королева получила записку от Жанны:

«Ваше величество, можете рассчитывать на кредит и быть уверенными, что покупка представлена Вам с полным доверием».

Прочитав записку, королева сожгла ее и просила позвать к ней господина Каллоне – министра финансов.

Каллоне был умным, хорошо образованным, веселым и весьма светским человеком: он считал с д’Аламбером, рассуждал с Дидро, смеялся с Вольтером, мечтал с Руссо и был настолько смел и самостоятелен, что открыто высмеивал своего предшественника, великого финансиста Неккера. Он отлично понимал, что Франция Людовика XVI обречена, что ее ничем нельзя спасти и потому пустил корабль королевства по воле волн, живя на иностранные займы и финансовые аферы. И потому в его распоряжении всегда были деньги, хотя он прекрасно чувствовал, что страшный конец уже близок и страну ждет неминуемое банкротство.

Поэтому, когда королева попросила министра дать ей в долг полмиллиона ливров к пятому числу будущего месяца, Каллоне с улыбкой ответил:

– Эти деньги будут у вас, ваше величество, третьего числа.

– Но с моей стороны было бы слишком жестоко заставлять расплачиваться за мои прихоти бедный народ, – сказала Мария-Антуанетта.

– Не беспокойтесь, государыня, за бедный народ, – со зловещей улыбкой произнес министр, – потому что бедному народу уже нечем платить, а там, где ничего нет, сам король теряет права.

Он поклонился и вышел.

И тут же в будуар королевы впорхнула Жанна со словами:

– Государыня, он здесь. – И тотчас же вышла.

Роган вошел, дрожа от волнения и замирая от счастья.

– Вы поручились за меня, я очень благодарна вам за это, но я имею возможность расплатиться сама. Поэтому не беспокойтесь больше об этом деле.

– Чтобы совершенно покончить с этим делом, государыня, – сказал кардинал с низким поклоном, – мне остается только вручить вашему величеству ожерелье.

Он передал футляр с ожерельем и вышел.

Жанна ожидала его в карете, как было условлено раньше, расспросила об аудиенции и отправилась во дворец узнавать, какое впечатление произвело свидание с ним на королеву.

Он же поехал к себе домой, потому что при отъезде в Версаль получил анонимную записку от какого-то мужчины о возможности обсуждения дела о крупной сумме денег.

Дома он начал действия, соответствующие его предстоящему положению премьер-министра, отдав распоряжения управляющему и секретарю. Но был прерван приходом Калиостро.

– Боже мой! – воскликнул кардинал. – Кого я вижу! Возможно ли? Жозеф Бальзамо, которого считали погибшим в огне, жив?!

– Граф Феникс? – ответил Калиостро. – Да, он жив, монсеньор, и в нем жизни больше, чем когда-либо. Не правда ли, что я не постарел и по-прежнему представляю прекрасный пример действия моих жизненных капель?

– Признаю это, граф… Но вы стоите настолько выше всего человечества, щедро наделяя всех золотом и здоровьем.

– Здоровьем, пожалуй, да, монсеньор. Но золотом… нет.

И Калиостро рассказал Рогану как мудрец Альфонтас унес собою в могилу рецепт изготовления золота. Вслед за тем он предъявил Рогану его старую расписку о получении от Бальзамо пятисот тысяч ливров и попросил вернуть ему этот долг, великодушно отказавшись от процентов. Взяв только пачку акций и оставив золото и серебро, Калиостро откланялся, сказав, что за деньгами он еще пришлет, а пока просит держать их наготове.

* * *

За два дня до платежа королеве полумиллиона луидоров, Людовик XVI не утвердил этого ассигнования, предложенного министром финансов. Когда королева узнала о произошедшем, она приказала немедленно привести к ней графиню де Ламотт, где бы она ни была. А она была у кардинала, и он рассказал о внезапно постигшем его несчастье – приходе Калиостро, которого он знал как доктора Бальзамо, умершего десять лет назад и внезапно потребовавшего старый долг в полмиллиона луидоров.

В это время перед Жанной и кардиналом появился посланец из Версаля и именем королевы передал приказ немедленно ехать к ней во дворец.

Жанна поспешно вошла в будуар, когда королева уже собиралась лечь в постель. Увидев графиню, Мария-Антуанетта тут же сообщила, что король вычеркнул ассигнование на полмиллиона для нее и попросила немедленно ехать к Рогану и просить у него эту сумму с рассрочкой выплаты на три года.

– Но у него нет денег, ваше величество. Он получил вексель, о котором давно уже перестал думать. Это был долг чести, и принц оплатил его.

Мария-Антуанетта глубоко задумалась и сказала:

– Принесем наше тщеславие в жертву на алтарь долга. – И, помолчав, добавила. – Возвратите ожерелье ювелирам, графиня.

Жанна заехала домой, переоделась в скромное платье и стала размышлять, что делать с ожерельем: она не хотела отдавать его никому…В два часа ночи она села в экипаж бедного извозчика и через десять минут была у дверей сочинителя памфлетов Рето де Вильетта.

А в семь часов утра Жанна послала королеве письмо, в котором лежала расписка ювелиров:

«Мы, нижеподписавшиеся, сим удостоверяем, что получили обратно проданное королеве за миллион шестьсот тысяч ливров бриллиантовое ожерелье, ввиду того, что оно не удовлетворило королеву; ее величество вознаградила нас за наши хлопоты и издержки, оставив в нашу пользу внесенные ею 250 000 ливров.

Подписали: Бёмер и Боссанж».

Королева, получив письмо, успокоилась, спрятала расписку в шифоньерку и перестала думать об этом деле.

Меж тем весь Париж заговорил от отказе короля дать полмиллиона королеве. Узнал об этом и Роган и поехал к ювелирам спросить: уплатила ли королева первый взнос? Ювелиры ответили, что она просила перенести сроки выплаты первого взноса на три месяца и желает, чтобы все это оставалось в тайне.

Письмо это написала Жанна от имени королевы, но без ее ведома, подделав подпись Марии-Антуанетты. Сама же решила продать несколько бриллиантов за сто тысяч экю, а с остальными камнями уехать в Англию или в Россию и там постепенно продать все вывезенное.

Она попробовала продать бриллианты двум оценщикам камней, но те повели себя так, что она испугалась; еще один шаг в совершенно незнакомой ей среде спекулянтов-ювелиров – и она выдаст себя. И Жанна решила до поры до времени ничего не предпринимать, а прежде все как следует обмозговать.

После недолгих, но лихорадочных раздумий Жанна решила, что главной опасностью для нее является встреча кардинала и королевы, при которой непременно обнаружилась бы истина. И потому, решила Жанна, такую встречу допустить нельзя. Надо избежать и переписки между ними без ее ведома и участия. А пока она сама будет третьим лицом между ними – для нее ничего не будет потеряно. Если же они обменяются хотя бы двумя фразами, ее будущее пропало – ее ждет позор, казнь и тюрьма.

Чтобы этого не случилось, нужно, чтобы кардинал пожелал овладеть королевой и тем поставил себя в безвыходное положение. А королеву нужно суметь обвинить в преступлении столь же позорном, как и кража, и она замолчит, ибо не сможет обвинять перед судом свою слугу, будучи обличена этой слугою. Жанна решила взять дерзостью и остаться, для того чтобы поссорить кардинала с королевой, находясь при этом в тени, по возможности, как можно дольше.

* * *

Тем временем дом Калиостро на улице Сен-Клод рядом с домом графини де Ламотт был перестроен и меблирован, и туда въехала Олива, укрывшись и от полиции и от Бозира. И хотя Калиостро был галантен и внимателен по отношению к ней и окружил ее и платьями, и картинами, и книгами, – Олива все же сильно скучала и тосковала о прежней свободе и о Бозире.

Все это однажды она высказала Калиостро, и тот обещал устроить ей свидание с Бозиром, а чтобы жизнь ее стала повеселее, Калиостро предложил ей перейти на третий этаж, в апартаменты из трех комнат, все окна которых смотрят на дома добрых соседей, которых нечего опасаться. Пока Калиостро не сказал Оливе, что одной из соседок будет графиня де Ламотт.

Проснувшись на следующее утро, Олива почувствовала, что Калиостро не безразличен ей и с интересом стала изучать свое новое жилище. Потом она подошла к окну и стала наблюдать за жизнью своих соседей, но из всех ей показалась достойной внимания лишь одна дама, хотя бы потому, что парикмахер полтора часа сооружал ей прическу, подобную Вавилонской башне. Затем Олива разглядела и ее красивые руки, и постоянно задумчивое лицо, и прекрасное платье, и решила, что у нее и прелестной незнакомки много общего – красота, скука и одиночество. Олива решила познакомиться с нею и стала всячески привлекать к себе внимание соседки, но та оставалась неподвижной. И только, когда Олива бросила вниз цветочный горшок, дама вздрогнула, подняла глаза, желая знать, откуда упал он, и вскрикнула:

– Королева!

Глаза соседок встретились. «О, – подумала Жанна, – я искала средство… Вот оно!»

В это мгновение в комнату Оливы вошел Калиостро. «Они увидели друг друга!» – обрадованно подумал он.

Теперь, глядя друг на друга из окон и встречаясь глазами, обе женщины приветливо улыбались и выказывали одна другой все признаки расположения. Калиостро же говорил Оливе:

– Ни в коем случае не заводите знакомств с соседями.

А Жанна перешла от улыбок и поклонов к воздушным поцелуям. То же стала делать и Олива.

Жанна договорилась с Оливой, что станет посылать ей записки из окна в окно при помощи самострела. Жанна призналась ей в любви и предложила посылать и получать записки, привязывая их на нитку, спущенную Оливой с балкона. Женщины стали регулярно переписываться и де Ламотт научила ее, как следует снять восковой слепок с ключа от калитки. Затем Олива передала слепок Жанне, и дальше они обе начали вместе кататься в карете, причем, Олива рассказала о себе и о Бозире и о своем покровителе, графе Калиостро всю правду, а Жанна выдала себя за знатную девицу, которая тайно от семьи встречается здесь с любовником. Правда, услышав имя Калиостро, Жанна сначала испугалась, зная о его необыкновенной проницательности, но затем успокоилась, взяв с новой подруги клятву в сохранении тайны…

* * *

Шарни, убежав из Версаля, через неделю вернулся обратно и занял домик бывшего начальника королевской охоты, который недавно умер. Тайно поселившись на опушке версальского леса и рядом с дворцовым парком, он тщательно изучил распорядок дня в Версале, и особенно в королевском дворце Трианоне, чтобы наблюдать за Марией-Антуанеттой, в совершеннейшей тайне от нее. Прячась, он повсюду следовал за королевой, как только его божество выходило из Трианона.

Однажды в полночь он увидел под своим окном двух женщин, торопливо идущих мимо; и в одной из них узнал королеву. Шарни тут же выпрыгнул из окна и стал красться за ними. Спутница королевы, бывшая пониже ее ростом, что-то шепнула королеве и растворилась во тьме, а Мария-Антуанетта прислонилась к дереву и закуталась в плащ. Вскоре появилась спутница королевы, а рядом с нею шел высокий мужчина в широкополой шляпе, закутанный в плащ, скрывавший очертания его фигуры. Шарни тут же от ревности чуть не лишился рассудка, тем более, что мужчина постоянно кланялся и быстро побежал прочь, подняв розу, брошенную королевой ему к ногам. Проходя мимо Шарни, он нежно и страстно целовал розу, пока спутница королевы не позвала его:

– Идемте, монсеньор.

Шарни, возвратившись в охотничий домик, дрожал от негодования: королева, стыдившая его за чистейшие чувства к ней, сама позволяла приходить к очередному любовнику на ночное свидание! Однако, гнев и ревность сменились желанием проникнуть в тайну королевы дальше, и он вечером вновь застыл у окна, ожидая прихода полуночи. И снова увидел двух женщин, которые вчера были на свидании с незнакомцем. Дамы пришли на то же место, что и вчера. Шарни понял, что незнакомец проходит в парк через калитку за банями Аполлона. Он пришел, одетый, как и вчера, но шел решительно и быстро и, подойдя, скинул плащ, расстелил его перед королевой и она села на плащ, он встал перед нею на колени и начал страстное признание в любви. Королева что-то произнесла в ответ очень тихо, и влюбленный воскликнул:

– Благодарю, о, благодарю, обожаемая государыня! Итак, до завтра!

Королева и ее спутница побежали в одну сторону, счастливый влюбленный – в другую, и Шарни одновременно услышал стук двух запираемых калиток. Шарни пошел от места свидания к калитке, через которую ушел незнакомец, перелез через стену и увидел следы лошадиных копыт. Конский след шел к Парижу. Шарни посмотрел на окна королевы и увидел в них яркий свет. «Она уходит на свидание, а ее муж думает, что его жена – дома», – подумал он и решил завтра во что бы то ни стало узнать незнакомца. – «Я могу тоже прибавить: до завтра, так как завтра, государыня, участниками этого свидания будут четыре лица».

Назавтра обе женщины прошли мимо его домика, но направились не к прежнему месту свидания, а к баням Аполлона. Шарни увидел – на пороге бани королеву ожидал незнакомец. Королева протянула ему руки и они вошли в баню. Железная дверца закрылась за ними. Сообщница королевы осталась снаружи, прислонившись к колонне. Шарни представил себе то, чего он не должен был представлять, и упал в обморок.

Когда он очнулся, башенные часы пробили два часа пополуночи. «Я был в обмороке два часа», – подумал он и оглянулся. Рядом никого не было.

Всю ночь его мучили кошмары, а к десяти часам утра, надев черный бархатный костюм богатого горожанина, Шарни пошел к выходу королевы с заутрени. Она вышла из церкви необыкновенно свежая и прекрасная.

Королева заметила Шарни и сказала:

– Я думала вы в своих поместьях, господин Шарни.

– Я вернулся, государыня, – ответил он отрывисто и грубо.

– А где вы теперь живете?

– В Версале. Уже три ночи.

Услышав эти слова, шедшая за королевой Жанна вздрогнула. Это не ускользнуло от наблюдательного Шарни. А Мария-Антуанетта пригласила моряка пройти к себе, и он наедине с нею стал рассказывать все, что видел в парке в последние три ночи.

Королева выслушала и то, как она давала розу незнакомцу, и как тот целовал ее руки, и как они вместе вошли в баню Аполлона. Мария-Антуанетта хотела позвать стражу, чтобы выгнать его, но тут же поняла, что Шарни сошел с ума. Однако, когда он еще раз, но на этот раз очень подробно рассказал ей все, Мария-Антуанетта поставила в один ряд все события, когда ее видели там, где она не была. Она назвала бал-маскарад в Опере, припадок в клинике Месмера, а теперь еще и три ночи в Версальском парке, и тотчас сделала вывод, что кто-то злоупотребляет своим сходством с нею. А чтобы убедить Шарни в своей правоте, королева предложила ему ждать ее на своем посту и они вместе пойдут на место свиданий.

В тот же день Филипп Таверней, прогуливаясь верхом, остановил коня у калитки, где кардинал три ночи оставлял своего коня. Филипп был опытнейшим следопытом, прошедшим американские прерии, и он увидел следы копыт и объеденные листья. «Эту дверь Шарни избрал для входа в Версаль», – вспомнил Таверней и решил, что он все еще пользуется ею. Он спрятался в кустах и решил, что увидит его и ту, к которой он приходит…

Как только Шарни вышел от королевы, Жанна тут же вошла к Марии-Антуанетте и чутье подсказало графине, что она в опасности, и необходимо немедленно прекратить очередную имитацию встречи с королевой, роль которой, так правдоподобно играла Олива. Жанна тотчас же поехала к Рогану и сказала, чтоб больше ноги его не было в Версале.

– Я не хочу ничего слушать, графиня, жертва принесена, жребий брошен. Смерть, если надо, я приму, но оставьте мне любовь! Я вернусь в Версаль.

– Но она не придет. Если бы вы видели ее, то сжалились бы над ней, утешьте ее своим безмолвием.

Роган согласился не видеться больше с королевой, но Жанна снисходительно разрешила ему писать королеве письма.

Королева, как и обещала, вовремя пришла к охотничьему домику. И Шарни увидел ее на том самом месте, где встречались Олива, Роган и Жанна. И здесь королева дала Шарни розу, позволила ему расцеловать свои руки и сама повела его к бане Аполлона, но прошла мимо – к калитке, за которой Роган оставлял коня. Она открыла калитку, выпустила Шарни из парка, а сама пошла во дворец. Все это видел Таверней и уехал отсюда, унося еще одну тайну.

* * *

Проснувшись, Мария-Антуанетта воскликнула:

– Какой чудесный день! Какой хорошей кажется сегодня жизнь! – И, одевшись, велела страже допускать к ней сегодня всех.

Утром королева молилась так страстно и истово, как никогда прежде. А у церкви ее ждала толпа, в которой стояли и Жанна, и Шарни, и Таверней. Когда шла она через толпу, Таверней громко попросил у нее десятиминутную аудиенцию, и королева согласилась дать ее сейчас же. И она пошла дальше, пригласив идти вместе с собой Тавернея. Во время службы Филипп сказал, что пришел проститься, потому что хочет присоединиться к экспедиции Лаперуза. Мария-Антуанетта спросила:

– Отчего вы уезжаете?

И Филипп рассказал ей, что видел он минувшей ночью у калитки, возле бань Аполлона.

– Хорошо, – прошептала она еле слышно, – уезжайте.

Филипп поклонился и вышел.

* * *

Трое суток кардинал, ничего не зная, сильно страдал и, наконец, приказал найти и привезти к нему графиню де Ламотт. Жанна поняла, что кардинал объясняет нежелание королевы видеть его тем, что у него есть счастливый соперник, а он, пребывая в несчастье, остается весь поглощенный ревностью.

Тогда Жанна, опровергая какой-либо новый роман королевы, предложила Рогану спросить об этом запиской у самой королевы. Кардинал тут же написал пламенное, безумное, переполненное любовными упреками и выдающими его с головой заверениями и клятвами письмо, что когда он кончил, Жанна, которой кардинал позволил следить за тем, как и что он пишет, сказала сама себе: «Он написал то, чего я не посмела бы ему продиктовать».

Жанна взяла записку, отвезла ее домой, решив, что честь кардинала и королевы стоят дороже полутора миллионов ливров. Увидев в окне Оливу, Жанна пригласила ее на ночное свидание и, когда та пришла, Жанна сказала, что ее ночной кавалер после свидания в бане совсем сошел с ума и считает, что сделал там своей любовницей настоящую королеву Франции. В заключение Жанна сказала:

– Вы присвоили себе королевский сан, чтобы разыграть такую легкомысленную шутку, и тем нанесли оскорбление величеству, что карается тюрьмой и последующей ссылкой. Но я вас не брошу, и мы убежим вместе.

Олива заплакала и вдруг спросила:

– А что, если я во всем признаюсь моему покровителю?

– Прекрасная идея! – воскликнула Жанна, но тут же добавила: – А вдруг он выдаст вас, чтобы приобрести благосклонность двора? Будет суд и об этом узнают все, и в том числе и Бозир?

– Я вижу, что погибла, – всхлипывая, проговорила Олива.

– У меня есть небольшое имение в глуши Пикардии. Если бы вы до всяческой огласки укрылись там, то беды можно было бы избежать.

– Я уеду, когда и как вы пожелаете, – ответила Олива.

Жанна посоветовала ей, по возможности, изменить внешность и больше не подходить к окну, потому что ее не будет дома – все это время она потратит на подготовку их бегства в Пикардию. Когда же отъезд будет полностью подготовлен, Жанна появится у окна: это и будет сигналом для ее отъезда.

При расставании, Олива попросила прощения у Жанны за все несчастья, которые она навлекла на свою очаровательную подругу собственной ветреностью.

За один день Жанна все подготовила для побега Оливы, но сама решила остаться. Она упаковала наиболее ценные вещи кардинала, оставленные в его доме, дала сигнал Оливе и пошла за каретой. Почтовая карета, запряженная тройкой лошадей, подъехала к указанному месту. На козлах сидел кучер и закутанный в плащ журналист Рето, с недавних пор сообщник Жанны. Он должен был отвезти Оливу к арендатору мызы, который знал, что ему следует делать. Де Ламотт дала Рето сто луидоров – за оплату его услуги и для немедленного отъезда в Лондон, после того, как Олива будет доставлена на место.

Жанна пошла домой, чтобы поторопить Оливу с отъездом, ибо время ее прихода к карете уже наступило, а ее все не было. Прождав у окна еще час, Жанна вошла в дом Оливы и когда подошла к ее комнатам, тихонько постучала. Дверь распахнулась. На пороге стоял Калиостро. Жанна не ожидала его увидеть и совершенно растерялась.

– Соблаговолите объясниться, сударыня, какова цель вашего визита?

И Жанна сказала, что хотела бы посоветоваться с графом по поводу одного щекотливого дела…

– Сударыня, – ответил Калиостро, – почему вы пришли искать меня здесь? Ведь я здесь не живу. Значит, вы искали не меня. Как вы вошли сюда? Я знаю, ключ, с которым вы вошли, покоится у вас в кармане. Но молодой женщины, к которой вы шли, здесь уже нет: ее похитили, и вы были пособницей ее похищения.

И Калиостро протянул Жанне записку, адресованную ему Оливой.

«Милостивый государь и великодушный покровитель, простите меня, что я вас покидаю, но я еще раньше любила господина де Бозира; он пришел и увозит меня, я следую за ним. Прощайте. Примите выражение моей признательности».

– Но он не знал адреса Оливы! – воскликнула Жанна.

– Напротив, – возразил Калиостро. – Вот эту бумагу я поднял на лестнице, идя к Оливе.

Он протянул бумагу графине и та прочла:

«Господин де Бозир найдет мадемуазель Оливу на улице Сен-Клод на углу бульвара; он ее найдет и увезет. Это ему советует женщина, его искренний друг. Пора».

– Это ваша записка, графиня де Ламотт, – заявил Калиостро в присутствии множества внезапно появившихся лакеев.

Она вышла, задыхаясь от бешенства и горя мщением, как василиск, извергающий пламя и ад.

* * *

Следующий день был последним сроком для взноса денег ювелирам, назначенный королевой, но день прошел, а денег никто не привез. На другое утро Бёмер и Боссанж поехали в Версаль. Королева приняла Бёмера, но когда он напомнил о сроке первого взноса, Мария-Антуанетта, удивившись, сказала, что уже давно возвратила ожерелье и сверх того двести тысяч ливров отступного.

Бёмер не поверил собственным ушам и, рассыпавшись в извинениях, попросил подтвердить это каким-нибудь документом.

Королева подала ему расписку, которую писал Рето под диктовку Жанны, но Бёмер сказал, что эта расписка, как и подпись, – не его. И в доказательство протянул Марии-Антуанетте письмо с ее подписью.