Текст книги "Приключения Дюма и Миледи в России"

А в то время как читатель, ведомый Дюма, становится свидетелем жизни Версаля, графиня де Ламотт, оставшись наедине с единственной своей служанкой, старухой Клотильдой, стала пересчитывать и перекладывать сто двойных золотых луидоров, оставленных ей двумя дамами-благотворительницами. В это время слуга кардинала де Рогана принес письмо, в котором сообщалось, что «особа, к которой вы обращались с просьбой, может видеть вас завтра вечером, если вам будет угодно открыть свои двери» (этой «особой» был сам кардинал де Роган). Жанна тут же решила взять напрокат роскошную мебель и снять квартиру на третьем этаже, которая была немного импозантнее ее чердака, чтобы принять в ней кардинала, а свое убогое жилище оставить за собой, чтобы там, демонстрируя убогость и нищету, принимать благотворителей.

В тот же день в новой квартире были обиты стены, повешены гардины и постелены ковры, а взятая напрокат роскошная мебель со вкусом размещена по комнатам. Вазы, наполненные цветами, хрусталь и бронза, зеркала и бра дополняли эту картину. Тщательно совершив туалет, Жанна стала ждать, но ни днем, ни вечером никто не приехал. Он пришел на следующий день, в семь часов, и сразу же назвал себя. Затем кардинал попросил Жанну рассказать о ее генеалогии, и почти не слушал: зачем? – он видел и так – она хороша собой и бедна.

А Жанна, между тем, вертела в руках золоченую коробочку, оставленную у нее дамами-благотворительницами. Кардинал обратил на нее внимание, попросил осмотреть и сказал, что портрет внутри коробочки – изображение австрийской императрицы Марии-Терезии.

– Откуда она у вас? – спросил кардинал.

И Жанна ответила:

– От одной дамы, бывшей у меня позавчера.

Графиня описала ее внешность и легкий немецкий акцент, а потом сказала, что вторую сопровождавшую ее даму звали Андрэ.

Роган понял, что это были королева и госпожа де Таверней, и решил, что сближение с графиней де Ламотт будет полезно для него и как для мужчины, и как для политика. Кардинал и графиня расстались друзьями, пообещав друг другу частые встречи.

После отъезда кардинала Жанна решила во что бы то ни стало отыскать дам-благотворительниц, а для начала узнать, кто они. И она вознамерилась обратиться к человеку, которого весь Париж почитал величайшим целителем, излечивавшим безнадежных больных; величайшим ясновидцем, абсолютно верно угадывающим прошлое и предсказывающим будущее. Он исцелял не только тело, но и душу, выведывал тайны и находил давно пропавшие вещи. Его звали доктор Месмер. Де Ламотт подъехала к дому, в котором доктор Месмер принимал посетителей. Вокруг дома стояли сотни парижан всех возрастов и сословий, с интересом следя за приезжающими к Месмеру и отъезжающими.

Среди множества поклонниц знаменитого доктора была одна молодая женщина, называвшая себя мадемуазель Олива, которая была не просто увлечена его лечением, но являлась его совершенно сумасшедшей почитательницей, постоянно находившейся в сильнейшем экстазе, время от времени переходившем то в пароксизмы, а то и в припадки. Олива очень походила на Марию-Антуанетту и гордилась этим необыкновенным сходством. В тот день, когда она была у Месмера, с Олива случился припадок и ее положили на софу, она корчилась в конвульсиях и бормотала что-то несвязное.

Де Ламотт увидела припадочную и не поверила глазам – это была старшая из дам-благотворительниц, давшая ей сто двойных луидоров и забывшая у нее золотую коробочку. «Королева Франции, – подумала Жанна, – в таком месте, и в таком состоянии! Нет, не может быть!»

Как вдруг возле Жанны и совершенно рядом с припадочной появился толстый, пожилой мужчина с блестящими глазами и воскликнул:

– Да посмотрите же, господа, ведь это королева!

– Королева у Месмера! Королева в припадке! – откликнулось несколько голосов.

И здесь де Ламотт увидела двух дам, в одной из которых признала старшую даму-благотворительницу, подарившую ей сто двойных луидоров и забывшую у нее золотую коробочку. Она тут же подошла к ней и попросила разрешения принести ей коробочку и, кроме того, рассказать ей свою историю. Мария-Антуанетта – а это была она, – согласилась на аудиенцию и пригласила Жанну в Версаль, назвав точное место и время встречи.

Оставшийся в лечебнице толстяк с блестящими глазами отыскал в толпе любопытствующих знакомого ему газетчика по фамилии Рето, и, подойдя к нему, сказал:

– Какой вам как журналисту прекрасный сюжет! – И предложил в юмористическом тоне написать памфлет о том, как припадочная королева командует королем, заставив читателя задуматься, а не опасно ли быть гражданином той страны, в которой она царствует? Господин передал журналисту пятьдесят луидоров и попросил прислать ему тысячу экземпляров газеты с памфлетом.

И толстяк, еще раз посмотрев на лежащую без сознания мадемуазель Олива, сказал про себя: «Положительно, сходство поразительное. Провидение, создав его, имело свои цели; оно заранее произнесло свой приговор над той, на которую эта женщина так похожа». (А Олива была очень похожа на Марию-Антуанетту, вернее, являлась точной ее копией, абсолютным ее двойником.)

Как только Олива вышла на улицу, к ней приблизился лакей и предложил отвезти ее в карете домой. В квартире Оливу ожидал какой-то толстый, пожилой незнакомец. Молодой женщине, которая не скрывала, что она дама малых добродетелей и не прочь бы стать содержанкой, незнакомец сказал, что как любовница она ему не нужна, но если она согласится лишь играть роль метрессы, не будучи ею на самом деле, то он станет платить Оливе ежемесячно пятьдесят луидоров. Только они ударили по рукам, как в квартиру ворвался любовник Оливы – Бозир, вконец продувшийся карточный игрок, злой, пьяный и ревнивый. После дуэли, совершенно неудачной для любовника, толстяк ушел, попросив Оливу купить два маскарадных домино – одно черное, а другое белое – и две маски, для того чтобы Олива и Бозир могли пойти в Оперу, где нынешней ночью должен состояться бал-маскарад, и дал на покупку костюмов десять луидоров.

Олива вручила Бозиру деньги, и он покорно ушел за маскарадными костюмами.

* * *

Оставив своих новых героев – таинственного толстяка, Оливу и Бозира, – Дюма возвращает читателя к Жанне де Ламотт, которая из лечебницы Месмера поехала к себе домой. Она хотела ехать в Оперу на бал-маскарад, но дома ее ждала записка от кардинала, приглашавшая ее «туда, куда вас доставит предъявитель этого письма». Ее доставили в дом свиданий Рогана, где кардинал уже ждал ее. Она была поражена роскошью дома, но, увидев кардинала, сделала вид, что глубоко оскорблена тем, что ее принимают в доме свиданий. Роган же, как бы извиняясь, сказал Жанне, что он дарит ей этот дом, а пригласил ее для делового разговора.

В ходе этого разговора де Роган установил, что старшей дамой-благотворительницей, посетившей Жанну, была Мария-Антуанетта, и что завтра Жанна будет принята королевой в Версале. Но кардинал видел в Жанне не только женщину деловую и умную, но и молодую красавицу, не оставившую его равнодушным. Разговор из делового стал близким к любовному, и Жанна попросила Рогана исполнить ее небольшой каприз – поехать сегодня ночью вместе с ней в Оперу, на бал-маскарад.

Приехав в Оперу, Роган и Жанна тут же затерялись в тысячной толпе, а у края этого людского моря в то же время стояли Олива – в белом домино, и Бозир – в черном. Вдруг к ним приблизилось голубое домино, и через некоторое время любовники узнали, что под ним скрывается таинственный толстяк. Желая остаться наедине с Олива, толстяк сказал Бозиру, что сегодня члены товарищества, содержащие на паях игорный дом, в число которых входил и Бозир, будут делить между собой два миллиона ливров и, если Бозира там не окажется, то его доля будет поделена между членами товарищества – бессовестными мошенниками и нечистоплотными шулерами. Разозлившийся на своих компаньонов Бозир – такой же мошенник и шулер, как и они, но недоумевающий откуда взялись эти два миллиона, – тут же поспешил к дележу денег.

Бозир ушел, а толстяк стал рассказывать Оливе о ее жизни, поразил ее знанием мельчайших деталей, хотя жизнь Оливы была необычайно пестрой и бурной, и судьба бросала ее по свету от Португалии до Индии. Прогуливаясь с нею по Опере, толстяк несколько раз просил свою даму гордо нести голову, выпрямляться и почаще проводить веером по шее. Олива охотно проделывала все это, не зная, что вздернутая голова, гордая, прямая осанка и движения веером вокруг шеи – характерные приметы Марии-Антуанетты. Проходя мимо высокого мужчины в черном домино, толстяк по голосу узнал кардинала. Рядом с ним стояла Жанна де Ламотт, а чуть поодаль граф д’Артуа с тремя вельможами. Они все подошли к кардиналу, графине де Ламотт и голубому домино. Толстяк незаметно для всех дернул капюшон Оливы, ее маска упала и на два-три мгновения все увидели королеву. Кардинал едва не лишился чувств, все прочие издали возгласы удивления, но толстяк быстро восстановил положение и увлек Оливу в толпу танцующих.

Кардинал и Жанна уселись в карету и, не говоря друг другу ни слова, поехали в дом, подаренный де Роганом графине.

Возле дома Жанна попрощалась с кардиналом, сказав, что еще не наступило время проводить ночи вместе. Войдя в дом, она отпустила до полудня горничных и лакея, сама же медленно обошла два десятка комнат на обеих этажах дома, украшенных с необыкновенной роскошью и богатством и тонким, аристократическим вкусом. Все это привело Жанну в совершеннейший экстаз и она упала в постель почти без сознания.

А Бозир, ушедший по воле толстяка из Оперы в игорный дом, застал там завсегдатаев и начал с ними ссориться, но вдруг получил сильный удар. Он обернулся и увидел высокого человека с оливковым лицом и горящими черными глазами. Это был Португалец, любимец женщин, постоянно вертевшихся возле игроков, такой же прохвост, как и прочие члены этого преступного товарищества, но более авторитетный, чем другие.

Мысль о дележе доходов принадлежала Португальцу, но, как оказалось, никто из компаньонов, как и Бозир, не знал, откуда эти доходы появились. Дело же объяснялось просто: никаких доходов пока еще не было, но у Португальца была идея, как их сотворить.

Португалец неожиданно узнал, что придворные ювелиры, Бёмер и Боссанж, сделали для Марии-Антуанетты бриллиантовое ожерелье, стоившее два миллиона ливров. Португалец знал, что королева отказалась от ожерелья и решил договориться с ювелирами, чтобы они продали свое творение королеве Португалии. Для этого Португалец выдает себя за нового португальского посланника, господина де Сузу, который как раз сейчас едет из Лиссабона в Париж с верительными грамотами, а компаньоны по игорному дому будут играть роли членов португальского посольства.

На следующий день в отеле, где находился казначей посольства Португалии, появился «курьер» от посланника и предупредил, что через два часа в посольство приедут посол, переводчик и камердинер господина де Сузы. Так все и произошло. Через два часа к отелю подъехала карета с заляпанным грязью гербом, и из нее вылез «посланник» – Португалец, «переводчик» и он же «секретарь» – Бозир, некогда побывавший вместе с Оливой в Лиссабоне, и кое-как говоривший по-португальски, и «камердинер» – один из карточных шулеров.

Казначеем в посольстве был француз, еле говоривший по португальски, и он обрадовался, что с посланником приехал секретарь-переводчик, говоривший по-французски, как истый парижанин. Посланник пригласил казначея ужинать вместе с собой и своим секретарем, чем казначей был очень тронут, и расспросил о денежных делах посольства, удовлетворившись тем, что в кассе посольства имеется сто тысяч ливров золотом.

На следующее утро к отелю подъехали еще девять «сотрудников посольства» – остальные члены товарищества мошенников.

В полдень мнимый де Суза отправился с первым визитом к Бёмеру и Боссанжу в сопровождении секретаря и камердинера. Ювелиры, опасаясь мошенничества, показали сначала модель ожерелья, сделанную не из бриллиантов, а из стразов, очень похожих на бриллианты, но Португалец сразу же отличил модель от подлинника и, изобразив негодование, сказал, что если придворные ювелиры вместо бриллиантов показывают стразы, не умея отличить посла от жулика, то их место в Бастилии, так как этим они оскорбляют и его и королеву Португалии, которую он представляет. И жулики все вместе вышли от ювелиров, а Бозир крикнул камердинеру:

– Велите кучеру ехать в отель посольства на улицу Жюссьен!

Возвратившись в отель, Бозир получил ключ от кассы, тотчас же сделал восковой слепок, пересчитал деньги и вернул ключ казначею, похвалив его посланнику. В это время лакей доложил, что посланника просят принять Бёмер и Боссанж.

Португалец гневно воскликнул:

– Выгоните вон этих людей! – но казначей, сказав, что Боссанж – его дальний родственник, попросил «посланника» смягчиться.

Однако посланный вслед Бозир вытолкал ювелиров из отеля.

Ювелиры, совершенно уверенные в том, что имеют дело с посланником, тем же вечером попросили принять Бёмера, который привез с собою подлинное ожерелье, а не его копию из стразов. Португалец внимательно осмотрел каждый бриллиант и заметил такие мелкие дефекты, какие не углядел бы и опытный ювелир, чем весьма возвысился в глазах Бёмера. Португалец назвал в ответ полтора миллиона и не захотел отступить от своей цены ни на один ливр. Бёмер попросил трехдневную отсрочку, чтобы получить согласие на новую цену у Боссанжа и сообщить Марии-Антуанетте, что ожерелье будет продано, если она все же не решится купить его.

А условия продажи со всеобщего согласия были следующими: ювелирам немедленно вручались сто тысяч ливров и затем в трехмесячный срок Лиссабонский банк переводил в Париж полтора миллиона ливров, – по пятьсот тысяч в месяц. Само же ожерелье оставалось в руках ювелиров, а потом сам Бёмер отвез бы его португальской королеве. Бёмер уехал к себе, увозя ожерелье, совершенно успокоенный, а мошенники разработали два варианта похищения ожерелья: первый, если украшение повезут по суше, и второй, – если Бёмер повезет его морем. В первом случае их же люди ограбят карету; во втором – сбросят Бёмера в море.

А пока они решили подождать три дня.

На следующий день после выработки условий продажи ожерелья и на третий – после бала-маскарада в Опере, когда толстяк заказал Рето памфлет о королеве, журналист выпустил свежий номер газеты, где было помещено это его сочинение. Утром посыльный приехал за газетой, попросив тысячу экземпляров. Читатель помнит, что за именно такое количество экземпляров газеты заплатил Рето таинственный толстяк, подаривший ему же и этот сюжет. Рето узнал у посыльного, что газеты будут доставлены графу Калиостро, и здесь впервые Дюма раскрывает имя таинственного толстяка.

Как только посыльный Калиостро увез тысячу газет, появился еще один мужчина и попросил продать ему еще тысячу экземпляров для того же Калиостро. Не успел второй посетитель уйти, как на пороге возник еще один посетитель – молодой и крепкий, с мужественным, обветренным лицом. Услышав имя Калиостро и его адрес – улица Неф-Сен-Жилль, – он пробормотал:

– Мы постараемся, чтобы и над графом Калиостро немножко потешились.

Оставшись с глазу на глаз с Рето, он спросил, кто перед ним и, узнав, что Рето – редактор газеты, где появился памфлет, пригрозил избить его палкой. Рето побежал к калитке и увидел, что на улице возле нее стоит еще один высокий и широкоплечий молодой мужчина, а последний посетитель бежит за ним самим по пятам и вот-вот схватит его.

Двое врагов Рето, увидев один другого, узнали друг друга: они познакомились незадолго до того в Версале. Стоявший по ту сторону калитки был бароном Филиппом де Тавернеем, братом Андрэ де Тавернея, уже много лет страстно-восторженно, но совершенно платонически влюбленного в Марию-Антуанетту. Он прочел газету и тут же отправился искать редактора, чтобы наказать его. А преследовавший Рето был лейтенантом Шарни, ставшим после приема в Версале верным другом королевы, готовым умереть за нее. Он тоже прочел газету и приехал к Рето с теми же намерениями, что и Таверней.

Шарни поднял палку, и тут Рето проревел:

– Если бы у меня была шпага!

Тогда Шарни бросил свою шпагу к ногам газетчика, а Таверней передал лейтенанту свою. Но Рето не поднял шпаги, и Таверней стал бить его палкой, после этого Шарни и Таверней сожгли все оставшиеся номера и, обменявшись любезностями, разошлись в разные стороны, хотя каждый из них ревновал другого к Марии-Антуанетте, чувствуя, что они – соперники.

Через непродолжительное время они встретились на улице Неф-Сен-Жилль, где жил Калиостро и поняли, что их встреча не случайна и что вновь намерения у них одни и те же. Однако ревность взяла верх и соперники сумели поссориться и вместо того, чтобы вызвать на дуэль Калиостро, устроили поединок между собой. Таверней ранил Шарни и отвел его к карете, которая поехала не в Париж, а в Версаль.

Сам же Таверней поймал наемную карету и поехал на улицу Неф-Сен-Жилль. Войдя к Калиостро, Таверней упорно стал искать ссоры, чтобы вызвать графа на дуэль, но чародей был вежлив и спокоен, не проявляя ни малейшего беспокойства. Наконец Тавернею удалось вызвать Калиостро на дуэль, но тот отказался принять вызов, а когда барон пригрозил побить его, Калиостро, засмеявшись, ответил:

– Я вас возьму за шею и за спину и отброшу на десять шагов столько же раз, сколько раз вы попытаетесь подойти.

И все же Таверней бросился на Калиостро со шпагой, но тот мгновенно выхватил из кармана пузырек, плеснул в лицо барону несколько капель, и его противник упал. Калиостро посадил почти потерявшего сознание Тавернея в кресло и произнес перед ним речь, сказав, что подлинное оружие – не шпага, а рассудок, сила и знание.

– Как мог офицер армии Вашингтона защищать здесь монархию? – спросил он Тавернея.

– Нет, – ответил барон, – я защищал не монархию, а слабую женщину!

– Королева – слабая женщина? – воскликнул Калиостро. – А перед нею стоят на коленях двадцать восемь миллионов человек, и вы целуете ей руки! А я попираю королев, чтобы поднять, хотя бы на одну ступень народы.

Тавернею стало страшно: он увидел пропасть, к которой быстро шла королевская власть, понял абсолютное превосходство Калиостро и стал умолять его сжечь газеты, угрожая, что если ясновидец не сделает этого, то он покончит самоубийством сию же минуту у него на глазах. Калиостро великодушно разрешил барону сжечь все газеты в камине, сказав сам себе: «Я должен был сделать это для брата, в воздаяние того, что вынесла сестра», имея ввиду Филиппа Тавернея и его сестру – Андрэ.

* * *

Филипп Таверней от Калиостро поехал к отцу – старому барону Тавернею-Мезон-Руж, постоянно мечтавшему стать пэром Франции. Маршал Ришелье, бывший на балу-маскараде в Опере, рассказал ему, что на этом маскараде видели королеву, которая всю ночь была с господином в голубом домино и что этот господин был не кем иным, как его сыном Филиппом.

Репутация Ришелье, как первого знатока всех тайн двора, была непоколебима и безупречна, и старик очень обрадовался за своего сына, которого он возвел в ранг фаворита королевы и уподобил его князю Потемкину при российской императрице Екатерине Великой.

Поэтому, когда Филипп Таверней появился перед ним, он выразил сыну живейшую радость, считая, что теперь-то род Тавернеев-Мезон-Руж прославится в истории и его сын вскоре получит титул герцога.

Более того, сравнивая своего сына с Потемкиным, старик увидел сходство их тактики в том, что Потемкин всегда готовил для императрицы временных фаворитов, заместителей, сам подбирая кандидатов, послушных его воле. И, находясь в плену своего чистосердечного заблуждения, старик определил на роль заместителя Филиппа графа Шарни.

Оставшись наедине с сыном, барон рассказал ему то, о чем, по словам Ришелье, говорит весь двор, но Филипп сразу же решительно стал опровергать весь этот вздор, сказав, что его вообще не было в Опере. Однако отец решил, что сын, охраняя честь королевы, не признается даже ему. Когда же Филипп сказал, что дрался с Шарни на дуэли и ранил его, отец немедленно велел слуге узнать о здоровье Шарни, сказав, что этим интересуется он сам. Старик же счел поступок сына безумным и авантюрным.

В это же время брат короля, граф Прованский, давний недоброжелатель Марии-Антуанетты, принес и показал Людовику XVI памфлет Рето. Король возмутился, назвав памфлет гадостью, и велел позвать начальника полиции де Крона. Он явился и доложил королю, что написанное в газете – правда и что его агенты видели и королеву, лежавшую в припадке, и добавил, что в доме Месмера она была одна. Король велел позвать к нему принцессу Ламбаль, которой велено было сопровождать Марию-Антуанетту еще и потому, что принцесса имела безукоризненную нравственную репутацию.

Явившаяся принцесса подтвердила, что в минувшую среду она была вместе с королевой у Месмера. Де Крон спросил:

– Как была одета королева?

И принцесса подробно описала наряд Марии-Антуанетты, совершенно не совпадавший с одеждой припадочной Оливы, которую перепутали с нею. И вслед за этим принцесса рассказала, что как только они с королевой вошли в первый зал, какая-то женщина предложила Марии-Антуанетте маску и умоляла ее не проходить во второй зал. И принцесса назвала ее имя – графиня де Ламотт-Валуа.

Людовик XVI, презиравший и ненавидевший нищую авантюристку, гневно произнес:

– Я предпочитаю лучше отказаться от той безграничной радости, которую мне доставило бы полное оправдание королевы, чем видеть перед собой эту тварь.

– А между тем вы увидите ее, – воскликнула бледная от гнева королева, внезапно появившаяся на пороге кабинета, – ибо она свидетельница и я, обвиняемая, прошу, чтобы выслушали эту женщину.

Как раз в это время Жанна привезла золотую коробочку, забытую у нее королевой и находилась рядом. Ее позвали, и она вошла.

Мария-Антуанетта попросила ее сказать правду об их встрече, и Жанна объяснила свой поступок тем, что считала лечебницу Месмера местом, неподходящим для королевы, и она предложила маску, чтобы уберечь королеву от нежелательных домыслов, которые могли бы затронуть ее честь. И вслед за тем королева, принцесса де Ламбаль и Жанна вышли из кабинета. Оставшись втроем, королева попросила Жанну сказать ей, что же было во втором зале, и де Ламотт ответила, что там находилась какая-то припадочная, но отнюдь не французская королева.

Весьма удовлетворенная таким ответом, желая показать свое расположение к ней, Мария-Антуанетта спросила, кто покровительствует ей? И де Ламотт ответила, что считает своей покровительницей ее – королеву Франции и рыцарски любезного, щедрого принца, кардинала де Рогана.

– Он мой враг, – улыбнулась королева.

– Он боготворит ваше величество! – возразила Жанна, и продолжала расхваливать кардинала, что Мария-Антуанетта воспринимала с крайней иронией.

Во время их беседы появился брат короля, граф д’Артуа и был представлен Жанне. Начав светскую беседу с дамами, он заметил не без лукавства, что видел Марию-Антуанетту на бал-маскараде в Опере. Королева, конечно же, крайне удивившись, назвала это дурной шуткой. Д’Артуа продолжал настаивать, утверждая, что сам видел ее в Опере и добавил, что это было в два часа ночи, и что она опиралась на руку кавалера в голубом домино, который говорил по-немецки.

Королева сказала:

– Положительно, один их нас двоих сошел с ума.

Д’Артуа ответил, что кроме него ее видел, например, де Таверней. Мария-Антуанетта велела немедленно позвать молодого человека, и когда он явился, спросила:

– Господин де Таверней, видели ли вы меня на этой неделе в каком-нибудь общественном месте?

– Как и монсеньор граф д’Артуа, на балу в Опере, государыня.

Королева воскликнула:

– Это невозможно, так как я не была там!

Тогда д’Артуа добавил еще одного свидетеля – Шарни, который, конечно же, как это постоянно происходит у Дюма, случайно оказался под окном той комнаты, где спорил д’Артуа с королевой, и Мария-Антуанетта, разумеется, тут же позвала его к себе. И он подтвердил, что видел ее на балу в Опере.

И в этот момент камер-лакей возгласил:

– Король!

Мария-Антуанетта тут же подбежала к королю и сказала, что только что она услышала новую клевету: ее друзья, присутствующие здесь, утверждают, что видели ее на балу в Опере.

Король спросил, когда это было? И узнав, что бал состоялся в субботу, вспомнил, что в эту ночь он был в спальне королевы.

Однако Марию-Антуанетту мучила мысль, что столько правдивых и достойных людей были уверены в том, что видели ее в Опере. И она решила вызвать сюда начальника полиции де Крона. И когда он пришел, королева сказала, что она может объяснить все происшедшее и в Опере, и в доме Месмера только одним – есть женщина, совершенно похожая на нее. Андрэ, присутствовавшая, как и Жанна, при этом разговоре, подтвердила, что у них в доме была в услужении девушка, поразительно похожая на Марию-Антуанетту, но однажды она исчезла неизвестно куда.

Начальник полиции полностью реабилитировал и себя и своих агентов, рассказав королеве о всех происшествиях минувших дней, и она убедилась в надежности и точности его службы.

Де Крон и Андрэ ушли, оставив королеву только с Жанной, как вдруг вошла фрейлина Марии-Антуанетты и напомнила, что на это время она назначила аудиенцию своим ювелирам – Бёмеру и Боссанжу.

Королева повторила ювелирам, что полтора миллиона ливров она не может тратить на покупку ожерелья, хотя и считает его лучшим в мире. Услыхав цену – полтора миллиона, – Жанна обмерла от восторга и продолжала слушать. Бёмер сказал, что так как королева Франции не желает покупать ожерелье, ювелиры просят позволения продать его некоему покупателю, чье имя он не имеет права называть.

Мария-Антуанетта захохотала, считая, что нет человека, способного купить ожерелье. И тогда Бёмер сказал, что украшение покупает португальский посланник де Суза для своей королевы. Мария-Антуанетта отнеслась к этому очень спокойно и еще раз подтвердила свой отказ от ожерелья, но захотела еще раз взглянуть на него, и Боссанж достал маленький ящичек, в котором оно лежало.

Жанна вскрикнула от восхищения, но Мария-Антуанетта с напускным философским спокойствием произнесла:

– Меня слишком превозносили за этот отказ, чтобы я могла раскаиваться в своем поступке.

«О нет, – подумала Жанна, – она не королева, она – женщина!» – и с тем аудиенция ее была завершена.

Как только де Ламотт приехала в свой новый дом, ей доложили, что приехал кардинал. По дороге из Версаля в Париж перед ее глазами неотступно стояло ожерелье и магическая цифра – полтора миллиона ливров, – которые туманили ей голову, говоря одно и то же: «Вот оно, – твое сказочное богатство, не упусти его».

Она все еще была погружена в мечты о сказочном ожерелье, когда ей доложили, что кардинал просит принять его.

Роган начал разговор с признания, что Жанна стала ему необходимой, и он с глубоким интересом начал слушать ее рассказ о трехчасовой аудиенции с королевой, и особенно внимательным был к сообщениям графини о том, что говорила Мария-Антуанетта о нем самом. Роган еще раз убедился в том, что Жанна его настоящий друг, что она отстаивала в Версале его интересы, что дальше они пойдут вместе, и закрепил победу над графиней, оставшись ночевать в одной постели с нею. Однако истинным победителем был не он, а Жанна, кардинал же оказался не героем романа, а рабом своей новой любовницы. В ночной беседе Рогана с Жанной графиня назвала королеву «бедной женщиной, которая не имеет возможности удовлетворить свою страстную прихоть, – купить ожерелье». А отказ Марии-Антуанетты от его покупки не означал, что она не хотела купить его, а только то, что королеве надо было сказать блестящее, бьющее на популярность слово, и она сказала его. А отступать от сказанного она не могла, потому что была настоящей королевой.

И Жанна совершенно уверила Рогана, что королева желает получить ожерелье, и что человека, который сумеет поднести ей это сокровище, ждет пост премьер-министра.

Роган глубоко задумался, а потом спросил, где живут придворные ювелиры. «Хорошо, – прошептала Жанна про себя, – но, кажется, рыба попалась на удочку».

На следующее утро кардинал был у Бёмера и Боссанжа и заявил им, что приехал, чтобы купить у них ожерелье, но ювелиры сказали, что оно уже продано королеве Португалии.

– Ювелир французского двора, – сказал кардинал, – должен был бы быть довольным, что ему удается продать эти чудные камни во Франции.

Купцы согласились с этим доводом Рогана и договорились, что Бёмер сейчас же поедет к господину Сузе и скажет, что порывает контракт с ним, а завтра кардинал пришлет им сто тысяч ливров наличными и подпишет вексель на полтора миллиона.

На другой день Бёмер поехал в дом португальского посольства, где за последнее время произошли большие перемены: мошенники заняли все посольские должности, оставив лишь одного Дюкорно казначеем. Бозир, проверяя счета, обнаружил все документы в порядке, а в кассе – сто восемь тысяч ливров золотом.

Во время проверки господин посол вызвал Бозира к себе и, когда тот вошел, то застал в кабинете посла камердинера, ссорящегося с Португальцем. Еще не зная существа спора, Бозир тут же встал на сторону посла. Спор же шел о деньгах посольства, которые все жулики считали своими. В самый разгар распри послу доложили, что пришли оба ювелира. Бёмер сказал, что политические причины величайшей важности не позволяют ему вести переговоры об ожерелье и потому ювелиры отказываются от получения стотысячного задатка. С тем ювелиры ушли. И тогда Португалец и Бозир стали делить сто восемь тысяч ливров. И сначала у них получилось по восемь тысяч четыреста на каждого члена игорного товарищества. Потом они решили поделить все деньги пополам и вышло по пятьдесят четыре тысячи ливров на брата. Дело кончилось тем, что Бозир отвлек Португальца на десять минут, заняв его другим делом, и за это время открыл кассу и, украв все деньги, бежал. Жулики схватили Португальца, считая, что ограбление подстроено им вместе с Бозиром, и уже собирались повесить его в каретном серпе, как раздался сильный стук в ворота и чей-то резкий голос произнес по-португальски:

– Откройте господину португальскому посланнику!

Мошенники тотчас же разбежались в разные стороны.

Так закончилась история самозванного посольства.

А Бозир побежал к своей возлюбленной – Оливе, клянясь себе, что увезет ее в провинцию, но вскоре увидел, что его дом оцеплен полицией и в доме идет обыск. Он прошмыгнул мимо дома и неподалеку встретил карету, в окне которой увидел Оливу и красивого господина. Карета катилась к его дому. Измученный беспрерывной беготней по городу, Бозир отыскал маленькую гостиницу и снял на ночь номер.