Текст книги "Приключения Дюма и Миледи в России"

Кутаисский губернатор дал в проводники по губернии своего адъютанта – полковника Романова, и тот сопровождал путников во всем их путешествии по Кутаисской губернии.

На следующий день все наши путешественники проехали до Гелатского монастыря, построенного еще в XII веке царем Давидом Строителем, где до начала XIX столетия пребывал католикос – патриарх Западной Грузии. Дюма нашел монастырь убогим и полуразрушенным, но в главном храме – Рождества Богородицы – увидел он три великолепные иконы, лучшую из которых, чудотворную – икону Гелатской Богоматери, – Дюма назвал «одним из прекраснейших сокровищ XV столетия».

Когда же Дюма привели в ризницу, он записал: «Любителям дорогих изделий было здесь от чего потерять рассудок», ибо в ризнице хранились и корона имеретинских царей, и тиары епископов, усыпанные драгоценными камнями, и златотканные ризы, и расшитые жемчугом платы, и множество древних манускриптов, – и все это было завернуто в тряпье, лежало грудами, и Дюма восклицал: «Фанатизм и беспечность – вот весь Восток!» И здесь же хранилась половина Железных ворот Дербента, что Дюма посчитал наибольшей исторической ценностью ризницы. На другой день путешественники отправились дальше. Они ехали верхом на лошадях, ибо проехать в санях или в телеге было весьма затруднительно: сани и тарантасы оставались предназначенными для перевозки вещей. На этом отрезке пути Дюма в темноте отстал от своих попутчиков, заблудился и – безоружный – попал в окружение волков. Но вскоре его встретил казак, посланный Муане со станции Губицкой, куда они доехали, и на следующее утро путешественники, оказавшись в полном сборе, тронулись в Старые Мараны.

Ночью был сильный мороз и дорога стала ровной, но с восходом солнца снег начал таять и к полудню все вокруг превратилось в огромное болото. Преодолев и эти трудности, Дюма и его спутники сумели нанять баркас, называвшийся здесь «каюк», и пошли дальше вниз по Риони.

Когда Дюма достиг, наконец, Поти, оказалось, что пароход, на который он рассчитывал, ушел за день до их прибытия.

Устроившись в тесном и грязном доме мясника, Дюма, улучая каждую свободную минуту, писал свои путевые впечатления, ожидая какой-нибудь чудесной неожиданности, когда бы вдруг в Поти пришел пароход. Накануне приезда сюда Дюма, 1 января 1859 года, указом Александра II Поти был объявлен городом и было решено дать в честь этого обед, который и состоялся вскоре после приезда наших путешественников.

Следующие дни были посвящены охоте и рыбалке и, наконец, 1 февраля на рейде Потийского порта бросил якорь пароход «Великий князь Константин», следующий в Трапезунд.

Погрузив на борт тринадцать ящиков, набитых самыми разнообразными вещами, полученными в подарок и купленными в России и на Кавказе, Дюма и его спутники поднялись на палубу «Великого князя Константина» и в двенадцать часов дня пришли в Батуми – самый южный русский порт на Черном море. Здесь кончались владения Российской империи и кончалось путешествие по ее просторам великого писателя и выдающегося путешественника Александра Дюма-отца.

Глава 3
Фрагменты из русской истории в пересказе Дюма

Характер путевых заметок Дюма и условия, в каких они создавались. Андре Моруа и его книга «Три Дюма». Калейдоскоп впечатлений. Расположение фрагментов русской истории автором этой книги: Петр I, капитан Вильбоа, Александр I, Сперанский, Николай I

Теперь же, уважаемый читатель, вспомните, пожалуйста, как и в каких условиях писал черновик своих путевых заметок Дюма. Весьма редко попадал он в идеальные для такой работы условия, считанные разы – в Петербурге, в Москве и в Тифлисе – удавалось писателю с головой окунаться в любимое дело, чаще же всего записки делались на ходу – на почтовых станциях, в случайных лачугах, а то и при свете костра под открытым небом. «Путевые впечатления в России» Дюма писал как дневник, да и то в черновом варианте, во время самой поездки по России и Кавказу, а уже окончательно обрабатывал материалы и готовил рукопись в 1860—1861 годах в Париже и Неаполе. Между самим путешествием и публикацией книги прошло всего два года, но что это были за годы! В России рухнуло крепостное право, и это обстоятельство следует учитывать при чтении книги Дюма. Следует учитывать и то, что эти записки писал не просто великий романист, но и издатель, привыкший много зарабатывать, и весьма ответственный перед своими подписчиками. А Дюма понимал свой долг перед ними как представление на их суд художественного произведения – интересного, занимательного, даже захватывающего, но вместе с тем содержательного и поучительного. И, надо сказать, всем этим требованиям его путевые записки абсолютно соответствуют.

Однако же даже среди его откровенных почитателей нашлось немало таких, которые удостоили великого писателя нелестной оценкой. Эта книга – не ученый литературоведческий труд, и поэтому здесь неуместно приводить перечень педантов, которые неодобрительно отозвались о Дюма-историке. Поэтому ограничимся одним лишь Андре Моруа, пожалуй, самым известным из исследователей его творчества.

…Моруа стал членом Французской академии – «Академии Бессмертных» в 1938 году, находясь на вершине славы, он выпустил в свет одну из своих лучших книг – «Три Дюма», в которой рассказал об отце романиста Александре Дюма, знаменитом кавалерийском генерале Наполеона Бонапарта, о самом писателе и о его сыне – известном драматурге.

В его книге все три Дюма – живые люди со своим богатым внутренним миром, сложной и интересной психологией. Однако оценки некоторых, присущих им качеств, не всегда объективны и оказываются весьма зависимыми от ранее устоявшихся традиций и стереотипов. Так обстоит дело и с осознанием роли Дюма-историка, которая сильно принижена Моруа.

Приведем лишь несколько наиболее типичных суждений Моруа на этот счет.

Говоря о том, почему у Александра Дюма-отца возник интерес к истории, точнее к истории правящих верхов Франции, Моруа объяснял это следующим образом: «Людям, которые делали историю и были свидетелями грандиозных переворотов, хотелось заглянуть за кулисы столь недавнего прошлого. Но чтобы заинтересовать толпу жизнью королей и королев, фаворитов и министров, надо было показать ей, что под придворными нарядами таятся те же страсти, что и у простых смертных». Однако, Моруа считал, что Дюма выступал лишь в роли занимательного повествователя, довольно легковесного рассказчика, весьма поверхностно знакомого с историей. «Он не был ни эрудитом, ни исследователем. Он любил историю, но не уважал ее. „Что такое история? – говорил он. – Это гвоздь, на который я вешаю свои романы“. Дюма мял юбки Клио, он считал, что с ней можно позволить себе любые вольности при условии, если сделаешь ей ребенка. А так как он был смел и чувствовал себя на это способным, он не был склонен выслушивать мелочные признания, поучения и попреки этой несколько педантичной и болтливой музы». Рассказывая это как истину в последней инстанции, Моруа считал свой приговор Дюма окончательным и не подлежащим пересмотру. Более того, Моруа был уверен, что и сам Дюма относится к себе как к историку более чем скептически. «Он знал, что как историка его никогда не будут принимать всерьез… Он не обладал терпением, необходимым для того, чтобы стать эрудитом, – еще раз подчеркивает Моруа, – ему всегда хотелось свести исследования к минимуму. Он испытывал необходимость в сырье, переработав которое, он мог бы проявить свой редкий дар вдохнуть жизнь в любое произведение».

Все сказанное выше Моруа в полной мере распространял и на его книги о путешествиях по России и Кавказу. Моруа писал: «Дюма никогда не отличался точностью, однако его рассказы по возвращении из России превзошли приключения Монте-Кристо. Хорошо выдумывать тому, кто прибыл издалека. Впрочем, какое это имеет значение? Слушатели были зачарованы. Он так увлекательно рассказывал, с таким пылом и такой убежденностью, что все верили, и прежде других – сам рассказчик».

Несомненно, Моруа очень и очень сгустил краски, но следует признать, что доля истины в словах одного из «бессмертных» была.

В той же книге «Кавказ» Дюма, например, писал: «История рождается от своей матери – басни, стоит только отделить разумным образом басню от истории». И следует сказать, что Дюма в практике создания своих произведений, как мог отделял басни от истории, хотя во многих районах России и Кавказа сделать это было не так-то просто.

Предлагаю уважаемому читателю познакомиться с отдельными фрагментами русской истории, которые Дюма разбросал по своему трехтомнику «Путевых впечатлений в России». Автор этой книги намеренно выбрал их из текста трехтомника, потому что если бы они остались разбросанными по трем томам, то едва ли смогли произвести то впечатление, какое по-видимому, произведут на Вас, уважаемый читатель, оказавшись собранными вместе. Если перечислить только главные события и главных деятелей российской истории в хронологической последовательности, то окажется, что Дюма рассказал чуть ли не обо всех них. Его рассказ непоследователен: он зависит от тех мест, которые писатель посещал, и от его собственных ассоциаций разного рода. Так, об основании Москвы и Юрии Долгоруком он повествует в 3-м томе своих «Путевых впечатлений в России»; там же пишет он и об Иване Грозном, и об убийстве царевича Дмитрия Ивановича, и о Степане Разине, а основной блок материалов по истории России дает в 1-м томе, рассказывая там о начале дома Романовых, о Петре Великом и его главном противнике – шведском короле Карле XII, об Екатерине I, царевиче Алексее, царице Евдокии Федоровне, о стрелецких бунтах, царевне Софье. Кроме того, есть немало любопытных подробностей и об императрице Анне Иоанновне, и фаворите герцоге Бироне, и о дочери Петра Великого – цесаревне, а потом и императрице Елизавете Петровне, и о голштинском герцоге Карле-Петре-Ульрихе, ставшим российским императором Петром III. Во 2-м томе Александр Дюма всегда помнил, что он – старший сын блистательного кавалера, генерала армии Бонапарта, всегда гордился и отцом и императором, и потому особое внимание уделил сюжетам русско-французских отношений в конце XVIII – начале XIX столетий, когда его кумиры вершили судьбы миллионов людей.

Он хорошо знал эти сюжеты, хотя с точки зрения русской историографии иногда довольно своеобразно освещал их. И все же нельзя не плениться прекрасным языком и непривычной для нас интерпретацией событий, когда, например, поход Суворова в Швейцарию в 1799 году оценивается как отступление потерпевшего поражение полководца, сумевшего с невероятным трудом вывести две трети своей армии на равнину.

Однако не только Итальянский и Швейцарский походы привлекли внимание Дюма. Одной из особенностей его исторических экскурсов является пристальное внимание писателя к его соотечественникам – французам, игравшим важную роль в истории России. Дюма приводит отрывки из той части записок француза Вильбоа, которая не была до сих пор переведена на русский язык, что делает его сообщения особенно ценными. Он много внимания уделяет взаимоотношениям лейб-медика, француза Лестока с цесаревной Елизаветой Петровной и его роли в дворцовом перевороте в ноябре 1741 года. Да и по ходу всего путешествия от Парижа до Поти, чему посвящены три тома «Путевых впечатлений в России» и еще одна его же книга «Кавказ», Дюма непременно рассказывает о своих соотечественниках, волею самых разных обстоятельств оказавшихся в России.

Сюда же, несомненно, следует отнести и его заинтересованность судьбой Полины Гебль – самоотверженной подруги декабриста Ивана Александровича Анненкова, о чем уже рассказывалось выше, когда речь шла о книге «Записки учителя фехтования».

Возвращаясь к перечню событий и лиц русской истории, упоминаемых Дюма в своих книгах, следует назвать и Екатерину Великую, и братьев Орловых, и таинственную княжну Тараканову, и Потемкина, и императора Павла Петровича. Он же, в свою очередь, привел на страницы путевых записок и великих князей Александра и Константина, и всесильного фаворита Аракчеева, и одного из главных заговорщиков, организовавших убийство Павла I, – графа Петра Палена.

Великая эпопея 1812 года и предшествовавших ей войн России с Францией сделала героями русской истории и императора Александра I, и его фаворита Аракчеева, и участников антинаполеоновских войн – офицеров-декабристов. Дюма рассказывает и о пяти казненных декабристах, считая их героями-мучениками, и о их несчастных товарищах – сибирских каторжниках, называя их изгнанниками, и о их женах, разделивших вместе со своими мужьями тяготы каторги и ссылки. И очень органично вплетает Дюма в свой рассказ о декабристах и подробный экскурс о Северном обществе, и очерк «Поэт Пушкин».

А уж царствованию Николая I, скончавшегося накануне поездки Дюма по России и Кавказу, писатель уделил особенно много места, посвятив и самостоятельный большой очерк «Император Николай» и разбросав по всем книгам множество различных публицистических оценок, сентенций и характеристик.

И, наконец, не обошел он вниманием и преемника Николая – его старшего сына, императора Александра II, недавно вступившего на российский трон.

Таким образом, Дюма не уклонился от высказывания своей точки зрения на множество чрезвычайно сложных и ответственных проблем, включавших тысячелетнюю историю огромного ареала, населенного десятками племен и народов, представлявших гигантский котел, кипящий на стыке Европы и Азии, в котором за много столетий все они превратились в значительной мере в тот конгломерат, который чуть позже стали называть «Евразией».

Представить историю этого конгломерата было чрезвычайно трудно, и нужно было, воистину, иметь семь пядей во лбу, чтобы не допустить каких-либо неточностей, или же дать в каждом конкретном случае точные оценки, не задевающие чьи-либо интересы, а тем более хоть в малой мере уничижительно отозваться о каком угодно народе или даже небольшом племени. И можно сказать, что просто удивительно, как беллетрист-европеец справился со столь сложной и тяжелой задачей, допустив минимум ошибок. Это произошло потому, что Дюма положил в основание своего подхода только одно – величие общечеловеческой ценности.

Он всегда оставался не только великим либералом – в подлинном, высоком и чистом значении этого слова, но и космополитом – человеком и гражданином планеты Земля, в таком же значении, в каком употреблено было слово «либерал», что еще у древних римлян означало «свободный».

Автор этой книги должен признаться, что перед ним стояла дилемма: либо следовать за текстом книг Дюма о поездке по России и Кавказу и сохранять исторические экскурсы в разных местах, там, где их посещал великий писатель-путешественник, либо выбрать наиболее характеристичные и значительные из них и расположить хронологически, чтобы читатель обратил внимание на то, что более всего интересовало и волновало Дюма.

Автор склонился к последнему принципу изложения, и ниже, уважаемый читатель, Вам предстоит познакомиться с некоторыми любопытными фрагментами нашей отечественной истории, привлекшими внимание Дюма и расположенными автором этой книги в хронологической последовательности.

* * *

…Как только Дюма оказался в Санкт-Петербурге, его тут же окружили были и легенды, рассказы и воспоминания об основателе новой столицы России – Петре Великом. И, как всегда, писателя интересовали французы, действовавшие рядом с великим преобразователем.

Излагая и то, что относилось к Петру, Дюма хронологически так расположил материал о нем: сначала рассказал о Петре в «Потешном войске» и о некоторых сторонах продвижения по службе, затем коснулся проблемы взаимоотношений отца и сына – Петра и царевича Алексея, и, наконец, познакомил читателя с французом Вильбоа, женатом на одной из сводных сестер царицы Екатерины.

Рассказывая о Петре в «Потешном войске», Дюма писал: «Он сам в тачке, сделанной собственными руками, будет возить землю для насыпи редута; ночами стоять возле него на часах, а затем штурмовать его на учениях, как простой сапер, сокрушая топором ворота, им же построенные с таким трудом».

Дюма заинтересовали и принципы продвижения по службе, которым неукоснительно следовал молодой царь. Прежде чем стать офицерами, соратники Петра (по «Потешному войску». – В. Б.) послужат в солдатах. Царь не сделает исключения и для себя: пройдет по всем ступеням службы и получит чины – барабанщика, солдата, офицера – только тогда, когда их заслужит.

…Победитель Азова, он стал капитан-бомбардиром и именно в этом ранге проходил во время победного парада в Москве перед своим пустующим троном.

Настанет день, когда Меншиков, которого он сделал генерал-аншефом, откажет ему в звании полковника и назначит вместо него офицера, более заслужившего этот чин. Правда, похоже, за победу при Полтаве, царь получит звание генерал-майора и, наконец, после морского сражения станет вице-адмиралом. Российский самодержец будет считать себя поистине императором только после того, как, победив других, победит себя самого. И среди множества проблем не могла не броситься в глаза Дюма великая и трагическая эпопея – смерть наследника престола, царевича Алексея, замученного и убитого собственным отцом. Задумываясь над нею, Дюма писал: «Перед Петром стояла дилемма: „Если мой сын будет жить, Россия погибнет!“ Оставить жить Алексея означало погубить империю. Царь Петр, ничего не сделавший для царевича, но сделавший все для своего народа, предпочел убить наследника, чтобы жила Россия…

С нашей точки зрения надо прямо и просто изложить все как было. Пишите правду, или то, что вы считаете правдой, или же не пишите совсем… Сегодня хочется прочесть не только о событиях, какого-нибудь царствования, но еще и о подоплеке этих событий, о причинах этих катастроф.

Именно в этом и заключается философия истории, ее назидание, в этом ее интерес.

…Так сын ли, чужой ли, должен был пасть всякий, кто осмеливался сопротивляться этому человеку нечеловеческого роста и сверхчеловеческих страстей. Разве можно требовать суда по общим законам над этим человеком, которого ужас и яд сделали эпилептиком, который четырежды бывал внезапно разбужен звуками мятежа, который нагим, вскочив с постели, трижды боролся с ночным убийцей и трижды выигрывал в этих схватках? Разве можно требовать ангельского терпения от коронованного плотника, который могучими ударами топора создал колоссальную империю, пожертвовав стране свою кровь, пот, счастье, жизнь, а теперь видит, как сын тайно подбирается к его творению с факелом в руке? Или сын будет жить, но творение погибнет, или сын погибнет, но творение останется жить.

Творение живет. Русская империя, выйдя из рук Петра Великого еще не сформированной, простирается сегодня на треть земного шара и прославляет своего создателя на тридцати различных языках».

С большим интересом, замешанным на чувстве гордости, Дюма писал о своих соотечественниках, соратниках Петра.

«Господин де Вильбоа был отпрыском знатного рода из Нижней Бретани. Он начал с того, что занялся контрабандой. В ночном налете он убил трех таможенников и бежал в Англию, где поступил младшим офицером на военный корабль. Однажды в порту Тексель на его корабль явился высокий голландец из Саардама и, узнав, что судно идет в Лондон, нанялся матросом. Это был Петр I, изучивший плотницкое дело и желавший научиться еще и навигации.

Едва корабль вышел из Текселя, начался сильный шторм, продолжавшийся трое суток. На третьи сутки, когда капитан уже совершенно отчаялся, Вильбоа заменил его и, взяв в свои руки штурвал, произвел маневр, спасший корабль. Когда буря улеглась, Петр обнял Вильбоа, и тот сразу же узнал льва в медвежьей шкуре. Француз без колебаний склонился перед его царским величеством, как человек, который узнает своего господина в любом обличье и всюду воздает ему почести. Царь назначил Вильбоа своим адъютантом и одновременно присвоил ему звание лейтенанта флота. Наш нижнебретонец был наделен всеми достоинствами и недостатками своих соотечественников: он был хорошим офицером, смелым до жестокости, настойчивым до упрямства, любил выпить и пил без удержу… Таким был и сам царь Петр, который по достоинству оценил, что Вильбоа не отстает от него ни в бою, ни в застолье…»

«Вильбоа, – сообщает далее Дюма, – в беспамятстве трижды совершал убийства, но Петр трижды прощал его. Однажды зимой царь приказал ему ехать по льду в Кронштадт к Екатерине. Стоял сильный мороз и он, сидя в санях, выпил бутылку водки. Приехав в Кронштадт, он велел разбудить Екатерину, и пока ее будили, ждал в жарко натопленной приемной. От этого он совершенно опьянел, и, когда вошел к ней в спальню, увидел перед собой не царицу, а прекрасную молодую женщину. Вильбоа набросился на нее, и Екатерина закричала. Вильбоа сейчас же связали и отправили в тюрьму, а к царю послали нарочного, который все рассказал Петру.

– И что было дальше, в тюрьме? – спросил царь.

– Он сразу уснул.

– Узнаю его! – вскричал Петр. – Завтра он даже не вспомнит, что произошло. Хотя он скотина, но невиновен, поскольку не ведает, что творил. И все же наказать его следует примерно, чтоб другим неповадно было.

И царь приказал посадить Вильбоа на цепь на два года. Однако, через шесть месяцев простил и вернул обратно».

Во время путешествия по России и Кавказу Дюма записал и много других эпизодов из жизни и царствования Петра I, но ограничимся вышесказанным, завершив все сказанное о нем такой характеристикой, данной ему Дюма:

«Удивительный пример явил миру этот государь, деспот по рождению, по положению, по духу. Властелин народа, где дворянин – раб суверена, а народ – раб дворянина, где сын – раб отца, жена – рабыня мужа. Он сделал для свободы всех этих людей больше, чем любой из нынешних патриотов или античных республиканцев! Ему предстояло огнем и мечом навести порядок в царстве многовекового рабства… Дворяне и священники, женщины и дети – весь народ будет цепляться за древнее варварство, за грубые нравы, за весь этот мрак, превращающий Россию скорее в темный лес, чем в государство.

С Петром Россия не продолжалась – она начала все сначала».

Продолжательницей дел Петра, не меньшей, чем он сам, считал Дюма Екатерину I, дав ей такую аттестацию:

«Екатерина обладала прелестным остроумием, аристократическими манерами, пышной красотой, свежестью розы или персика; вместе с тем ей был присущ твердый характер, смелость, решительность, настойчивость, отвага и при всем этом удивительное обаяние, вкрадчивость, любезность, то есть все, что необходимо для того, чтобы не только завоевать расположение мужчин, но и сохранить его».

Дюма, всю жизнь интересовавшийся личностью Наполеона Бонапарта, приехав в Россию, не мог не заинтересоваться личностью его победителя – Александра I. Причем он хорошо понимал, что источники человеческого характера определяют и весь дальнейший ход развития личности. Поэтому он обратил внимание на малоизвестное письмо Александра своему другу Виктору Кочубею от 10 мая 1796 года, когда Александру шел девятнадцатый год: «Я совершенно недоволен своим положением: оно слишком блестяще для моего характера, коему милее мир и спокойствие. Двор – обитель не для меня. Я каждый раз страдаю, когда должен присутствовать на приеме, и негодую, видя низости, что совершаются ради отличий, за которые я не дал бы и трех су. Я несчастен, потому что обязан находиться в обществе людей, которых не хотел бы иметь и слугами и которые между тем занимают здесь первые места, высокомерные с подчиненными, они пресмыкаются перед теми, кого боятся. В общем, мой милый друг, я совершенно не создан для поста, который занимаю, и еще меньше для того, который мне предназначен в будущем и от которого я поклялся так или иначе отказаться.

Вот, друг мой, великая тайна, которую мне давно хотелось сообщить Вам, и мне нет нужды просить Вас хранить молчание, ибо Вы понимаете, что это может стоить мне головы… Наши дела находятся в невероятном расстройстве, повсюду грабеж, департаменты плохо управляются, порядка нигде нет, а империя все расширяет свои владения. Так как же может один человек править ею, да еще и преследовать злоупотребления? Это абсолютно невозможно не только для меня, человека средних способностей, но даже и для гения. Я всегда придерживался принципа, что лучше совсем не браться за дело, чем выполнить его плохо. Исходя из этого принципа, я и принял решение, о котором сообщил Вам выше. Мой план таков: отказавшись от столь трудного поста – сейчас я не могу обозначить срок отречения, – я поселюсь с женой на берегах Рейна, где заживу спокойно, как частное лицо, находя счастье в обществе друзей и в изучении природы.

…Мое первое правило – спокойная совесть, а она не сможет оставаться таковой, если я примусь за дело, которое превыше моих сил».

Эти черты, столь близкие сердцу Дюма – либерала и доброго человека – заставили его записать и такой эпизод из жизни Александра I. Вот о чем повествовал Дюма:

«Однажды во время дальней поездки, в которой Александра, как всегда, сопровождал князь Волконский, последний заснул, а упряжка при подъеме в гору заскользила назад, и царь, не будя Волконского, выскочил из кареты и стал толкать ее вместе с кучером и лакеями.

Когда карета осилила подъем и царь сел на свое место, Волконский проснулся и воскликнул:

– Как, государь! Вы меня не разбудили?

– Да что там, – ответил Александр. – Вы ведь спали. А спать так хорошо! – И добавил совсем тихо: – Забываешься.

А ему самому всегда хотелось забыться: забыть смерть отца и множество других своих поступков, которые не давали ему покоя».

Знакомясь с окружением Александра I, как прежде с соратниками Петра, Дюма обратил внимание на человека, совершенно не похожего на других министров и царедворцев. Это был государственный деятель нового типа – «Светило бюрократии» – Сперанский, олицетворяющий собою Закон, о торжестве и о главенстве которого до него никто не помышлял.

«В России мало законоведов; в этой стране абсолютизма, где защиты обвиняемого не существует, где нет публичных судебных разбирательств, где законом является император, законоведы не только редки, но и почти бесполезны, – писал Дюма.

В начале века появился один из таких редких, как фруктовое дерево в пустыне, людей. Звали его Сперанский. Он был сыном попа, единственным талантливым человеком, может быть, даже более, чем талантливым – гением, который вышел из среды православного духовенства.

Фамилия его значит „Надежда“, ибо образована от латинского слова „Эксперанс“. Александр оценил этот выдающийся ум. Он часто встречался со Сперанским, давал ему советы в трудных случаях, охотно воспринимал его идеи и оказывал ему безграничное доверие.

Сперанский начал реформы. Он сделал проект гражданского кодекса. Он набросал основы кодексов коммерческого и уголовного, стремился распространить реформу на все законодательство; предложил план реорганизации Сената. Целью Сперанского было лучшее будущее России.

Мы говорили о трудностях изживания злоупотреблений в России: только тронь одного из виновных – остальные начинают с негодованием кричать в защиту. В России злоупотребления – святой ковчег: кто зацепит его, тому несдобровать.

В марте 1812 года его арестовали и отправили в Нижний Новгород, и оттуда – в Пермь. В 1816 году он стал гражданским губернатором в Перми, а затем, в 1819 году, – губернатором Сибири. Наконец, в 1821 году он вернулся в Санкт-Петербург, был введен в Государственный Совет».

Казалось бы, все закончилось счастливо. Но это только казалось. И хотя брат Александра – Николай, – вступивший на престол вслед за ним мироволил Сперанскому, но общий ход государственных дел был совершенно отличен от либеральных поползновений старшего брата.

Николай I тоже не остался неоцененным Дюма. Вот что писал о нем наш путешественник, посетив Россию:

«Император Николай, человек ограниченный, упрямый, жестокосердный, не понимал, что каждый народ, если только он не беспокоит соседа и не угрожает ему, свободен делать у себя все что пожелает. Глядя на карту своей огромной империи, видя, что она одна занимает седьмую часть мира, он решил, что другие народы всего лишь колонии, находящиеся на его территории, и захотел давить на них так, как давил на немецкие колонии, просившие его гостеприимства.

Посредственный дипломат, он не понял, что естественным союзником России была Франция… Но что больше всего отвращало императора Николая от союза с Францией – это боязнь проникновения революционного духа; ведь он считал себя архангелом, ниспосланным, чтобы искоренить подобное зло. И он провел тридцать лет во всеоружии, считая себя солдатом, но и на всех русских глядя, как на солдат, и создавая солдатчину в гигантских масштабах. Его царствование было военным. Все были солдатами в России, и те, кто не носил погонов, презираемые императором, были презираемы всеми…

Николай безгранично верил в свое предназначение, это придавало ему удивительную смелость: царь был более чем смел, он был отважен. 14 декабря, не боясь пуль, он стоял за тридцать шагов от восставшего полка. Во время холерного бунта 1831 года царь вскочил в свою коляску и в сопровождении одного только графа Орлова въехал в самую гущу дравшихся, выскочил из экипажа, поднялся на крыльцо церкви и оттуда крикнул громовым голосом:

– На колени, несчастные! На колени и молитесь Богу!

Ни один не остался на ногах, все опустили головы, а убийцы склонились ниже остальных.

Восстание было подавлено».

А об Александре II, сыне Николая I, и о России начала его царствования, Вы, уважаемый читатель, узнали достаточно полно, следя за передвижением Дюма по просторам империи от Санкт-Петербурга до Поти.

В «Путевых впечатлениях в России» Дюма написал: «Нарышкина всегда изумляло, что я знаю историю России лучше, чем сами русские» (см. том 3, стр. 92). Автор этой книги готов подписаться под этим утверждением великого романиста, ибо он на каждой странице его «Путевых впечатлений в России» весьма убедительно подтверждает это, хотя бескрылые, скучные педанты и находят у Дюма неточности и ошибки.

За сим, предлагаю Вам, уважаемый читатель, следующую главу этой книги, имеющую довольно относительное отношение к только что прочитанному, но, как Вы вскоре убедитесь, необходимую, чтобы понять весь сюжет этого довольно необычного повествования.