Текст книги "Приключения Дюма и Миледи в России"

Церковь эта, истинное сокровище и как произведение искусства, и по богатству отделки, – творение архитектора, которого я почитаю первейшим в России; фамилия его Горностаев.

…Со времени моего приезда в Россию, то было первое здание, к которому я не мог бы придраться».

Последнее наблюдение делает честь профессионализму и вкусу Дюма, ибо архитектора и художника Алексея Максимовича Горностаева считают выдающимся мастером. Он был профессором в Петербургской Академии художеств, истинным восстановителем национального художественного стиля.

Приятно поражен был Дюма и тем, что настоятель монастыря знал и о нем самом, и о «Трех мушкетерах», и о «Графе Монте-Кристо», хотя сам Дюма не очень-то уповал на то, что имя его «когда-нибудь звучало на острове, затерявшемся средь ладожских вод».

А потом, пока сопровождавший Дюма художник Муане рисовал церковь, сам писатель охотился за кроликами, которых было на острове, по утверждению автора путеводителя, множество. Однако охота не состоялась – ни один кролик почему-то не показался.

В пять часов пополудни пароход отвалил от Валаама и пошел к Сердоболю, расположенному на западном берегу Ладоги. Город был захолустным и неинтересным, но в тридцати верстах от него располагались мраморные карьеры Рускьялы, откуда шел мрамор на строительство Исаакиевского собора, и Дюма поехал туда на телеге – «типичном орудии пытки», как написал он потом в своей книге. В Рускьяле было три карьера: в одном добывался белый мрамор, в другом – зеленый, и в третьем – желтый. Дюма осмотрел лишь первый из них и решил ехать в Сердоболь, ибо его более привлекал обед, нежели мраморные карьеры.

Из Сердоболя наши путешественники поехали на почтовую станцию Мансильда, а оттуда, после ночлега, – в Кронеборг, а затем в Кексгольм.

Одна станция сменяла другую, бесчисленные островки, разбросанные в мелких, но обширных озерах, тянулись многокилометровыми архипелагами, несущими на себе дома и часовни, лавки и полуразрушенные замки. Проехав мимо водопада Иматра, наши путники вскоре въехали на мост, ведущий в Петербург, и оказались на Аптекарском острове, а вслед затем подъехали и к дворцу Кушелева-Безбородко.

«Мне исполнилось пятьдесят пять лет в пути между Валаамом и Сердоболем», – писал Дюма, завершая второй том «Путевых впечатлений в России».

А третий том этой же книги начинал он главой «В Москву». В ту пору поездка из Петербурга в Москву по железной дороге заняла у Дюма чуть больше суток – двадцать шесть часов. В Москве писателя и его спутника – художника Жана-Пьера Муане ждали гостеприимные друзья – Женни и Дмитрий Нарышкины, где у них тоже был богатый дворец. «На этот раз мы оказались в сердце России, то есть в настоящей России, а не в подделке под Россию, каковой является Санкт-Петербург. После Константинополя Москва – самый большой город или, вернее, самая большая деревня Европы», – писал Дюма.

Нарышкины жили в Петровском парке, имея лучшую конюшню в России. Дюма и его спутнику предоставили очаровательный павильон, отделенный от главного дома живой изгородью из сирени и цветущим садом. «Неслыханная роскошь в Москве: у каждого была отдельная кровать!» – восклицал Дюма, но вскоре же высказывал Нарышкину сердечнейшую благодарность за гостеприимство: «Есть у меня в жизни, – писал он, – несколько прекрасных воспоминаний – таких, которые предстают утешением в часы грусти, воспоминаний, полных свободы, нежности, приязни. Петровский парк – одно из таких воспоминаний. Спасибо милым, дорогим друзьям, кому я этим обязан!»

Тихим, лунным вечером хозяева и гости поехали взглянуть на Кремль: «Так вот, Кремль, который я увидел в тот вечер, – в нежном сиянии, окутанный прозрачной дымкой, с башнями, возносящимися к звездам, словно стрелы минаретов, – показался мне дворцом фей, который нельзя описать пером. Я вернулся изумленным, восхищенным, покоренным, счастливым. Счастье! Это прекрасное слово так редко исходит из уст человека: самые буквы его заимствованы у ангелов», – писал Дюма. На следующий день Дюма оказался свидетелем пожара, случившегося у Калужской заставы. Горел целый квартал, длиной по фасаду метров на двести. Отсюда Дюма поехал в Новодевичий монастырь, привлекавший его своей историей и связью с жизнями сестры Петра I – царевны Софьи Алексеевны и жены Петра – царицы Евдокии Федоровны.

На следующий день Дюма и Муане еще раз поехали в Кремль, чтобы осмотреть его при свете дня и представить себе, что видел Наполеон, когда в Кремле бушевал пожар.

«Посмотрим, – говорил при входе в Москву император, – что будут делать русские, – раз они отказываются идти на переговоры, надо будет этим теперь воспользоваться, зимние квартиры нам теперь обеспечены. Мы представим миру необычайное зрелище: французская армия мирно зимует в окружении вражеского народа. Французская армия в Москве будет как корабль во льдах. Весной – оттепель и победа. Но корабль оказался не во льдах, а в огне». Наполеон бежал от пожара. «Сейчас, – писал Дюма, – он сделал первый шаг на том роковом наклонном пути, который приведет его к крушению; за этим горизонтом, что скрывает от него дым пожара, Святая Елена, ссылка, смерть!»

За первые полмесяца пребывания в Москве Дюма посетил недостроенный дворец в Царицыне, побывал в Коломенском, в Измайлове, где проходило детство Петра I. 7 августа 1858 года Дюма выехал из Москвы на Бородинское поле. Как и Наполеон Бонапарт, он посмотрел на Москву с Поклонной горы и поехал дальше, минуя Вяземы, Кубенское и Можайск, и всюду осматривая места, связанные с пребыванием там Наполеона. И вот снова Дюма проезжает Бородинское поле. На этот раз он воспользовался гостеприимством знакомого Нарышкина полковника Варгеневского, жившего в трех верстах от поля битвы. Дюма внимательно осмотрел это поле и потом скрупулезно описал все, что он видел.

Итак, осмотрев Бородинское поле, Дюма через два дня вернулся в Москву, но долго здесь не оставался, решив поехать в одно из имений Нарышкина – деревню Елпатьево – на охоту. Дорога в Елпатьево шла через Троице-Сергиеву лавру и, конечно же, Дюма не мог проехать мимо. Он, как и во многих других случаях, внимательно осмотрел лавру, а потом, уже возвратившись в Париж, написал прекрасный исторический очерк о ней. Дюма проехал и в находящийся в трех верстах от лавры Вифанский монастырь, где были погребены отец и мать святого Сергия Радонежского – основателя Троице-Сергиева монастыря. С огромным трудом, преодолев за полдня три версты, завязая в песке, Дюма со своими спутниками к вечеру прибыл в Елпатьево, а на следующий день путешественники выехали на охоту, потом за восемь дней выезжали еще трижды, добывая за день около двух десятков зайцев.

Но Дюма на сей раз охота не увлекала: он видел огромные невозделанные массивы земли, на которых росла только трава, но и ее не косили – не хватало рабочих рук. «Россия может прокормить, – написал Дюма, – в шестьдесят или восемьдесят раз больше людей, чем ее населяют. Но Россия останется ненаселенной и непригодной к обитанию до тех пор, пока будет существовать закон, запрещающий иностранцам владеть землей».

Нарышкин был щедр, гостеприимен и покладист. Москва очень нравилась Дюма, но его план требовал движения вперед, и он стал собираться в дорогу. Друзья Нарышкина нашли для Дюма молодого переводчика, знающего французский язык, подходящего по знаниям и по дружелюбному характеру, к тому же скромного по запросам студента Калино – так во всяком случае называет его в своих путевых записках сам Дюма, – и последний вопрос, связанный с продолжением путешествия, был решен.

Нет смысла описывать очередные проводы – на сей раз из Москвы. Скажем только, что по велению судьбы теперь путь Дюма, Муанье и Калино (дальше переводчик во всех перипетиях путешествия персонально упоминаться не будет, кроме случаев, когда это станет совершенно необходимо) – наши путешественники отправились по Волге в Калязин. Такое продолжение путешествия объяснялось тем, что в доме Нарышкина Дюма познакомился с военным хирургом, полк которого стоял в Калязине, и Дюма, конечно же, получил приглашение побывать в полку.

13 августа Дюма и Муанье отправились на пароходе из Калязина в Нижний Новгород, где через два дня должна была открыться знаменитая ярмарка. Дальше Дюма и Муанье плыли не одни. Их сопровождали все офицеры полка и полковой духовой оркестр.

Первым городом на пути в Нижний, оказался Углич. И хотя пароход причалил ночью, все пассажиры отправились на осмотр местных достопримечательностей тотчас же. Дворец царевича и церковь были закрыты, но священник, у которого хранились ключи, тут же пришел, удивившись огромному офицерскому эскорту и целому оркестру. Ему, шутя, сказали, что это – английский посланник, которого все сопровождают по распоряжению государя императора. Священник поверил и встреча Дюма превзошла все его ожидания. Офицеры и музыканты сошли в Угличе, а Дюма и Муанье на другом пароходе пошли к Ярославлю. В Ярославле на пароход погрузились княгиня Анна Долгорукая, уже знакомая Дюма по путешествию из Штеттина в Петербург на пароходе «Владимир», и ее компаньонка. Княгиня сказала Дюма, что пароход простоит час в недалекой отсюда Костроме, и они смогут посетить Ипатьевский монастырь, дом Романовых и увидеть памятник Ивану Сусанину. Современному читателю любопытно будет знать, что памятник Сусанину тех лет представлял собой «круглую колонну из розового финского гранита: на ней возвышается бюст молодого великого князя Михаила Романова; барельефы на пьедестале рассказывают героическую историю крестьянина из Карабанова».

Когда же пароход подошел к Нижнему Новгороду, то «на одном из поворотов реки мы внезапно увидели, – писал Дюма, – как она исчезает под лесом разукрашенных флагами мачт. Это были суда, на которых, курсируя вверх и вниз по реке, торговцы привозили на ярмарку свои товары».

Посетив гигантскую ярмарку, разместившуюся в двух с половиной тысячах ларьков, Дюма узнал, что здесь продается русских товаров на девяносто миллионов рублей, европейских – на восемнадцать миллионов и азиатских – на семнадцать. Дюма прошел по трем базарам: китайскому, татарскому и персидскому, привлеченный экзотикой выставленных там товаров.

В десять часов вечера Дюма и Муане нанесли визит нижегородскому губернатору Александру Муравьеву, который загодя был предупрежден об их приезде в Нижний Новгород. Это был один из четырех братьев Муравьевых – Александр Николаевич, единственный из всех них осужденный за участие в движении декабристов. Однако из-за того, что он задолго до восстания отошел от движения, Муравьев уже в 1827 году занял должность иркутского городничего, а в 1837 году был переведен гражданским губернатором в Архангельск.

В Нижнем Новгороде он был уже генералом, занимая с 1856 года пост военного губернатора. Но старые дрожжи бродили, и Муравьев оставался ярым сторонником либерализма и откровенным и последовательным борцом с крепостничеством. Он радушно принял Дюма и преподнес ему замечательный сюрприз. Как только французские гости заняли места за столом, слуга объявил, что к чаю пожаловали супруги Анненковы – те самые, которые были действующими лицами романа Дюма «Записки учителя фехтования». (Вспомните, уважаемый читатель, Вы уже читали о нем на первых страницах этой книги.)

Дюма вскрикнул от удивления, совершенно пораженный столь невероятной неожиданностью.

Он тут же вспомнил историю, рассказанную ему княгиней Трубецкой, одной из фрейлин императрицы Александры Федоровны – жены Николая I. Княгиня рассказала, что однажды она вместе с императрицей читала в отдаленной комнате роман Дюма «Записки учителя фехтования», запрещенный цензурой по личному повелению императора. И как раз в это время в комнату вошел царь. Вот как описал это Дюма: «Госпожа Трубецкая, выполнявшая роль чтицы, быстро спрятала книгу под диванной подушкой. Император подошел и, стоя перед своей августейшей супругой, которая дрожала более, чем обычно, произнес:

– Вы читаете, мадам?

– Да, Ваше Величество.

– Сказать Вам, какую книгу Вы читаете?

Императрица молчала.

– Вы читаете роман господина Дюма „Учитель фехтования“?

– Как Вы догадались, Ваше величество?

– Право, нетрудно было догадаться, это последний роман, который я запретил.

Именно благодаря этому запрещению роман „Учитель фехтования“ стал таким популярным в России».

Анненковы и Дюма не расставались весь вечер. Супруги рассказывали писателю о жизни в Сибири, где они провели двадцать семь лет. Дюма был удивлен, увидев на руке Анненковой металлический браслет, навсегда заклепанный кузнецом. Она сказала, что браслет сделан из кандалов ее мужа, а мастером, сделавшим это, был декабрист Александр Бестужев. В 1829 году его отправили рядовым на Кавказ, где он через восемь лет погиб в стычке с горцами. Бестужев был хорошим писателем – автором многих романтических книг, выходивших под именем Бестужева-Марлинского.

Через три дня Дюма и Муане на пароходе «Лоцман» отправились из Нижнего Новгорода в Казань.

Осмотрев Кремль, башню Сююнбеке и несколько церквей, путешественники прошлись по городскому базару, восхитившись выделкой кож и мехов и огромным их разнообразием.

Когда пароход «Нахимов» пришел в Камышин, Дюма договорился с капитаном, что он вернется на судно в Царицыне через три дня, побывав за это время в киргизских кочевьях и достигнув соленого озера Эльтон.

Все это Дюма выполнил. Побывав в степях, он достиг заветного озера. Лишь только Дюма и Муане поставили свою памятку на берегу Эльтона, как тут же появился казачий атаман – генерал Беклемишев, которого рекомендовали Дюма еще у Нарышкина как самого гостеприимного человека во всей Астрахани и ее окрестностях.

Генерал объезжал свои казачьи кордоны и, встретив Дюма, тут же подарил ему каракулевую папаху, сообщив, что и он и его жена с нетерпением ждут писателя уже целый месяц.

Опоздав более чем на сутки, путешественники подъехали к Царицыну в тарантасе, предоставленном Беклемишевым и обнаружили ожидавший их пароход, чему были необычайно рады.

По дороге в Астрахань путники увидели и парящих орлов, и буддийскую пагоду, и идущих на водопой верблюдов, и Дюма понял, что здесь закончилась Европа и началась Азия.

В Астрахани им был предоставлен весь дом Нарышкина. Он находился во власти его управляющего Сапожникова, мать которого была француженкой, и потому управляющий совершенно свободно говорил по-французски.

Нанеся визит гражданскому губернатору Струве, у которого собралась дюжина астраханцев – мужчин и женщин, – Дюма был поражен тем, как хорошо говорили они по-французски, как модно – по-парижски – были одеты и как прекрасно знали литературу и культурную жизнь современной Франции.

Дюма был поражен тем, что в проводники по Астрахани Струве определил одного из своих чиновников, по фамилии Курно, оказавшимся сыном друга Дюма, много лет тому назад уехавшего из Парижа в Россию. И писатель еще раз убедился, что мир хотя и велик, но все-таки очень тесен.

На следующий день Дюма принимал военный губернатор адмирал Машин. В первую половину дня Дюма охотился на островах на уток и зайцев, позже его ждала рыбная ловля. Затем адмирал пригласил гостей к себе на обед, после чего Дюма было предоставлено право вместе с гражданским и военным губернаторами нанести первые удары по первой свае новой плотины.

Это торжество завершилось большим угощением на открытом воздухе сотен татар, калмыков и русских, пришедших на открытие строительства.

Переночевав в Астрахани, в доме Сапожникова, Дюма, Муане и губернатор Струве отправились на пароходе «Верблюд» в гости к калмыцкому князю Тюменю, жившему во дворце, который стоял на берегу Волги, рядом с пагодой, встретившейся нашим путешественникам на их пути в Астрахань.

Князь Тюмень – тридцатилетний богатырь и очень приятный внешне человек – и его двадцатилетняя красавица-жена встретили гостей с радостью и повели их в пагоду. После оглушительной какофонии труб, барабанов и цимбал, после которой музыканты совершенно лишились сил, во дворце был дан обед, а рядом с дворцом не менее трехсот подданных князя Тюменя пировали на лужайке. Дюма залпом выпил бутылку шампанского, перелитую в рог из серебра, за что был удостоен дружной овации. После трапезы состоялись скачки ста лошадей, причем женщины-калмычки, отмечал Дюма, были очень ловки и неутомимы, как и мужчины, всем своим поведением утверждая свое совершеннейшее равноправие. «Здесь, – писал Дюма, – женщины достигли такого равенства с мужчинами, какого безуспешно добиваются француженки. Победителем скачки на десять верст оказался тринадцатилетний мальчик, получивший приз – коленкоровый халат и годовалого жеребенка».

Затем, на глазах у гостей, за десять минут была сооружена кибитка и все вещи расставлены по местам, после чего хозяин стал угощать и французов, и князя с княгиней. Еще быстрее, чем кибитка была собрана, калмыки после окончания угощения разобрали ее, разместили на четырех верблюдах и исчезли.

Скачки и обустройство кибитки сменила соколиная охота, когда пара охотничьих соколов напала на стаю белых лебедей, продемонстрировав свою отличную выучку и великолепное мастерство сокольничих.

Дюма с восхищением следил за соколиной охотой, потому что во Франции она закончилась при Людовике XIII и кардинале Ришелье – в начале XVIII столетия. Дюма с грустью писал в «Трех мушкетерах», что Людовик XIII считал себя последним сокольничим Франции, ибо у него уже не осталось мастеров дрессировки сапсанов и кречетов – настоящих ловчих, боевых соколов.

А здесь Дюма видел соколиную охоту два с половиной века спустя!

Грандиозный праздник завершился во дворце князя Тюменя исключительно веселыми танцами, в которых приняли участие все, кто мог танцевать.

…На одной из страниц книги «Путевые впечатления в России» Дюма написал, что он считал путешествие по России одним из лучших путешествий за всю свою жизнь. По-видимому, поездка по Калмыкии много способствовала появлению такой оценки.

На следующий день праздник продолжался. Еще не было восьми часов утра, как специально для гостей через Волгу был переправлен табун из десяти тысяч диких лошадей, что произвело на Дюма неизгладимое впечатление: «Я никогда в жизни не видел зрелища столь величественно-дикого, столь великолепно-ужасающего, как эти пять тысяч лошадей, плотной массой переплывающих гигантскую реку, преграждающую им путь, – писал Дюма. – Мы стояли остолбенев, потрясенные увиденным… Я не думаю, что даже в южных пампасах и северных прериях Америки можно было бы показать путешественникам столь волнующее зрелище».

Затем были и гонки верблюдов, и усмирение диких коней, и национальная борьба, в которой Дюма выступил против князя Тюменя и победил его. Он вернулся в Астрахань, переполненный самыми нежными и самыми лучшими чувствами к князю Тюменю и к его прекрасному народу.

Находясь в Астрахани, Дюма узнал, что бывшее здесь татарское ханство в середине XVI столетия было завоевано Иваном Грозным и вошло в состав Российского царства, полностью утратив самостоятельность.

К этому времени Дюма побывал уже не только в самой России, но посетил и Финляндию, и Казань, и киргизские степи, и Астрахань – прежде самостоятельные территории, – совершенно различные, – что общего было, например, у Финляндии со степными кочевьями Заволжья? – и окончательно понял, что Россия и Российская империя не одно и то же, и что судьбы национальных окраин уже много столетий так тесно переплелись с судьбой Руси Московской и России Петербургской, что отделить их друг от друга совершенно невозможно.

Поняв это, Дюма решил не возвращаться в Москву, не поворачивать обратно на Запад, как был он намерен поступить, выезжая из Парижа, а устремиться далее, продолжая знакомиться с этим удивительным феноменом – Российской империей.

Впечатлениями, полученными в Астрахани, завершился и 3-й том книги о путешествии Дюма в России.

Здесь окончилась европейская Россия, очень сильно приправленная многочисленными азиатскими мотивами и фрагментами, а дальше началась Азия, куда бы Дюма ни поехал: на юг ли или же на восток. За Волгой простирались бескрайние пустыни и степи, шедшие до гор Тянь-Шаня и Китая, до Самарканда и Бухары, а путь на Юг вел к мятежному Кавказу. И выбирая между Востоком и Югом, Дюма предпочел Юг. По целому ряду соображений Дюма решил отправиться на Кавказ, попасть куда он мог через районы Предкавказья, где уже много лет шла война между российской императорской армией и непокорными горцами Чечни и Дагестана.

Путешествие должно было быть трудным и опасным, но сын легендарного наполеоновского генерала был храбр и силен, а грядущие опасности только усиливали его желание двинуться на Юг, где начиналась огромная неизведанная страна – Кавказ.

Заканчивая 3-й том «Путевых впечатлений в России», Дюма писал: «Если вы желаете, дорогие читатели, узнать о продолжении нашего путешествия от Кизляра до Поти, я отсылаю вас к моей книге „Кавказ“.»

…Как и повсюду, где побывал Дюма до приезда в Астрахань, встречи его и проводы были искренне-восторженными и столь же трогательно-печальными. Точно так же все произошло и в Астрахани, откуда Дюма и Муане уехали с глазами, полными слез.

3 ноября 1858 года, сердечно простившись со многими провожавшими их астраханцами, со Струве и князем Тюменем, путешественники отправились на Кизляр. В дороге их догнал один из сокольничих князя Тюменя с охотничьим соколом, который и сопровождал их, постоянно снабжал птицей и дичью.

Наконец, через несколько дней начались казачьи станицы Кавказа и путешественникам был дан вооруженный эскорт – из одного унтер-офицера и десяти солдат. Они сопровождали Дюма и Муане. 7 ноября 1858 года Дюма и Муане прибыли в Кизляр. Россия кончилась – начался Кавказ.