Текст книги "Раяд"
Автор книги: Всеволод Бенигсен
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
XXXIII
Костя сидел в 72-м отделении милиции и ждал Разбирина. Тот появился в рекордный срок – буквально через полчаса после Костиного звонка.
– Ну ты как, бегун? – сказал Разбирин, пожимая руку.
– Нормально, – ответил Костя, вставая. – Спасибо за оперативное появление.
– Да не за что, – усмехнулся подполковник. – Интересное место для встречи выбрал.
– А у меня, знаете ли, особого выбора не было. Я как оторвался от хлыстовских ментов, так в соседнее отделение решил рвануть – вспомнил, что тут ваш приятель работает.
– М-да. Видать, сильно Хлыстов обосрался, когда ты ему про Карася намекнул. Ход был, конечно, интересный, но рискованный – видишь, как ты воду в этом болоте взбаламутил.
– А что менты хлыстовские?
– Эти? Да пусто. Кроме приказа о задержании тебя, они больше ничего не знают. Ну, мы их пока взяли, чтоб не бегали зазря.
– А что с Гремлиным?
– А что с ним может быть? Лежит у тебя в квартире. Думаю, Хлыстов не ожидал такого поворота.
– С чего вы взяли?
– Потому что он полчаса назад выбросился из окна. Или его выбросили.
– Тьфу, мать твою! – сплюнул в сердцах Костя. – А насчет моего запроса что?
– Квартиры и прочая собственность? Работаем. М-да, – почесал переносицу Разбирин, – интересно только, почему тебя раньше не хлопнули.
– Это действительно очень интересно.
– Погоди, а Ленка где?
– Вот за ней-то я и пойду сейчас. К тому же… мне надо Геныча найти. Без него, как без поллитры, не разберешься.
– А если Геныч уже слился? – спросил Разбирин.
– Найду через Бублика или Димона. Да и не слился он никуда.
– Почему это?
– Он – идейный.
Около продмага тусовались какие-то молодые ребята. Но Бублика среди них не было. Единственным знакомым «пятном» был Димон. Его Костя заметил издалека. Несмотря на все Костины старания подойти максимально быстро и не привлекая лишнего внимания, Димон каким-то шестым чувством ощутил сконцентрированное на нем внимание и поднял голову, озираясь по сторонам. Заметил приближающегося Костю, он в ту же секунду рванул с места через кусты за угол продмага. Костя рванул следом. Далеко, впрочем, Димон не убежал, так как зацепился капюшоном за ветку и, пока отчаянно пытался высвободиться из лап природы, оказался в руках Кости.
– Ты чего? – сказал Костя, одной рукой держа Димона за рукав, другой отцепляя капюшон.
– А ты чего? – огрызнулся Димон.
– Я ничего. Ты убегаешь, я догоняю, кино помнишь?
– Ни хера я не помню, че те надо?
– Я гляжу, тебя на мой счет уже просветили. Раз так резво от меня ноги сделал. А ведь я тебе жизнь спас.
– Ты Бублику жизнь спас.
Димон угрюмо засопел.
– А где Бублик?
– Не знаю, – буркнул Димон. – Дома сидит, наверное.
– Слушай, Димон, – сказал Костя, наконец высвободив капюшон, – я вот удивляюсь. Тебе ведь сколько? Девятнадцать? Ну да. И ты все лезешь на рожон, за кем-то гоняешься, от кого-то убегаешь, дерешься, мальчиком на побегушках у Геныча шестеришь. А вдруг милиция загребет?
– Ну загребет, и что? – хмыкнул Димон.
– Как что? – наигранно улыбнулся Костя. – Димон, дорогой! А армия? А как же наша родная армия?
– Какая в жопу армия? – буркнул тот. – Я учусь.
– На кого?! На профессионального косильщика от армии? Про учебу ты девкам в кровати заливай, а я твою биографию лучше своей знаю. Нигде ты не учишься. Справку липовую из института принес и год болтаешься между небом и землей. А ведь я могу тебя хоть сейчас забрить. Призыв продлили до июля, слыхал, наверное?
Димон исподлобья посмотрел на Костю, но ничего не сказал.
– Значит так, студент-невидимка, у меня времени с гулькин хуй. Поэтому давай быстро – ты мне говоришь, где Геныч, а я тебе говорю, где находится ближайший военкомат, чтоб ты ненароком не зашел туда поссать.
– Да откуда я знаю?! Позвони ему сам. Или сходи к нему домой.
– Звонил. И ходил. Глухо.
– Тогда я не знаю. Может, Бублик в курсе.
– У меня нет времени бегать сначала за одним, потом за другим, потом за третьим.
Димон пожал плечами.
Костя секунду помедлил, а затем, вздохнув, схватил Димона за капюшон и потащил за собой.
– Ну ладно, ладно! – закричала упирающаяся жертва. – Отпусти! Договорились!
– Ну? – остановился Костя, не выпуская капюшон.
– Ага. Я тебе скажу, а нас с Бубликом потом…
Тут Димон издал невнятный звук губами, напоминающий «чпок».
– С чего это вы такими пугливыми стали? Да и на кой вы с Бубликом им нужны? Вы и не знаете-то ни хера. А вот кого точно, – тут Костя повторил чпокающий звук, – так это вашего дружка Геныча. Если только я раньше не поспею. А времени мало. Так что у тебя уникальный шанс – спасти жизнь друга и в армию не загреметь. Ты, можно сказать, миллион у Галкина выиграл. А ты в отказ. Ну?! – и Костя резко встряхнул Димона за рукав.
– В гараже отчима он сидит, – помявшись, ответил Бублик. – Отчим все равно в отпуск умотал.
– Где гараж? Адрес, номер.
Димон неуверенно почесал голову.
– Чеши свою голову быстрее, – разозлился Костя.
Геныч действительно сидел в гараже, но явно не собирался ни «сливаться», ни прятаться. Он неторопливо возился в капоте машины – дверь гаража была открыта настежь. Заметив подошедшего Костю, он не удивился, а только буркнул что-то приветственное и полез обратно в капот.
По тому, что никакого удивления Костино появление у него не вызвало, было ясно, что Геныч понятия не имел о миссии Гремлина.
– Машинку починяешь? – спросил Костя, садясь на табуретку у стены.
– Да. Отвлекает, знаешь ли.
– От грустных мыслей? Понятно. Про Хлыстова слыхал?
– Слыхал.
– Не боишься?
– За кого? За себя? Нет. Хлыстов был мудаком. Да еще на вечном стреме. Туда ему и дорога.
– Значит, отряд не заметил потери бойца?
Геныч на секунду замер, а затем зло и с грохотом захлопнул капот.
– Хлыстов не был бойцом. А что касается отряда… то и отряда больше нет. Все к чертям полетело!
Он поднял с земли тряпку и начал тщательно вытирать руки.
– Что, ракушки таки потянули корабль вниз?
– Да, – язвительно хмыкнул Геныч, – потянули. Только кое-кто им в этом помог.
– На меня намекаешь?
Геныч усмехнулся, но ничего не сказал.
– Ну тогда я тебе скажу. Не было никакого корабля.
– Как это «не было»? – презрительно сощурил глаза Геныч.
– Да так. Знаешь, ты мне все говорил про эти ракушки, большие и малые, что Хлыстов – это оборотная сторона Гремлина, а я не мог врубиться. А сегодня до меня доперло. Как про раядов услыхал.
– Про кого?
– Про раядов. Не слышал о таком племени? А еще историк. Но это неважно. Так вот, по поводу ракушек: малые ракушки – это гремлины, которые доводят идею до крови и хаоса. А большие – это хлыстовы и красильниковы, которые делают бабло на идее, превращая ее в бизнес. Вот они, ваши ракушки большие и малые – насилие и выгода. Отсюда и ваша неприязнь ко всяким расширениям и акциям, потому что это было нужно не вам, а Красильникову. Он же собирался подмять под себя и ресторан этот, и зону вокруг ресторана. А народ тупо думал, что следует какой-то идее очищения земли русской. Это-то тебя и раздражало. Но и без Красильникова вы обойтись не могли – кто еще мог дать денег на поддержание чистоты в районе, на прибавки к пенсиям, зарплатам, больницу, школу? Не случайно же, когда я спросил Вику, нравится ли ей эта акция, она сказала, что нет, но другого выхода нет. Вы зависели от Красильникова. Но и без таких, как Гремлин, обойтись вы тоже не могли, потому что кто-то должен делать грязную работу, а держать таких в узде невозможно. Вот и сливали вы Гремлина по очереди. Хлыстов и Красильников, потому что им лишний шум не нужен был. А ты – потому что им управлять было сложно. Одного не пойму – с чего вдруг народ бросился защищать Гремлина сразу после убийства Оганесяна, давая липовые свидетельские показания? Хлыстова это явно бесило.
– Потому что убийство Оганесяна было нужно Хлыстову и Красильникову, а не нам, – раздраженно сказал Геныч, облокотившись на капот машины. – Оганесян копал не под нас, а под их блядские дела. А когда Гремлин его хлопнул, они его решили слить и замазать это все националистическими настроениями Гремлина.
– И вам это не понравилось?
– Представь себе.
– И вы подняли народ на защиту Гремлина. Ясно. Но ведь я тоже шел по следу Оганесяна и копал под Красильникова. Чего ж они так долго телились? Могли бы меня уже сорок раз убрать.
– Потому что… мы тебя защищали.
– Трогательно. И с какой же пьяной радости? – недоверчиво усмехнулся Костя. – Надеялись сагитировать?
Геныч пожал плечами, а потом со злостью швырнул тряпку в дальний угол.
– Гребаные уроды! Из-за их блядских комбинаций все коту под хуй.
– Ты не ответил на вопрос.
– Это про агитацию, что ли? Да кому ты сдался?
– Чего ж вы меня защищали?
Геныч сплюнул сквозь передние зубы.
– Догадайся с трех раз, если такой умный.
– Я, может, и не умный, – разозлился Костя. – Но и ты не Эйнштейн. Иначе бы давно понял, что вот эти ваши ракушки и есть ваш корабль. Он состоит из них. И всегда так будет. Не будешь их чистить, корабль пойдет ко дну. А будешь чистить, обнаружишь, что и не было никакого корабля. Вот такой, панимашь, парадокс. Потому что рядом с любой идеей стоит Гремлин-Благолюб и Красильников с Хлыстовым – братья Владияры, чтоб им пусто было.
– Какой благолюб… владияр? – удивленно приподнял брови Геныч.
– Историю надо было учить.
Костя встал.
– Ладно, пойду я. Разговор теперь уже в другом месте, видимо, будет.
Геныч ничего не ответил, но, когда Костя был у самой двери, окликнул:
– Похоже, ты тоже не Эйнштейн.
Костя обернулся.
– В смысле?
– В смысле, что… срать я на тебя хотел. И если б Хлыстов решил тебя убрать, никто бы слова не сказал. Но просто… просто был один человек, который за тебя… горой встал.
– И кто же это? – удивился Костя.
– А ты не догадываешься?
– Вика?!
– Вика, Вика. И агитация, как ты понимаешь, здесь со-о-о-всем ни при чем. Здесь другие материи.
И, подняв указательный палец, с легкой издевкой в голосе добавил:
– Высокие. А против них – что против ветра ссать.
XXXIV
Е. ВИНОГРАДОВ – А. ПЕРЕВЕРЗИНУ
29 апреля 1951 года
Любимый Саша,
мне так много лет, что впору уже спорить с Вами с позиции возраста (когда Вам будет столько лет, сколько мне, и т. д.), но я прибегать к этому дешевому приему не собираюсь. Мне радостно знать, что Вы живы-здоровы (после такой войны я уже и не чаял снова получить от Вас письмо), но горько слышать, что во время войны все раскопы были завалены, а архив уничтожен. Я понимаю и разделяю Вашу боль. Но, может, в том, что немецкая авиабомба угодила прямо в здание, где хранились все собранные материалы по раядам, был какой-то странный и неведомый нам перст судьбы. Видимо, так уж этому племени на роду было написано – сначала исчезнуть в самом буквальном смысле этого слова, потом отправиться в неизвестность на десяток веков, а теперь и вовсе кануть в небытие. Может, оно и к лучшему, что нам так никогда и не удастся понять их. Понимаю, что вся эта моя риторика вряд ли залечит Вашу рану, но искать смысл там, где его, казалось бы, нет – разве не этому я учил Вас в свое время на лекциях?
Я так слаб, что писать это письмо помогает мне мой внук Ваня. Вот их на уроках истории учат теперь совсем другому. До войны их учили тому, что история России началась в 1917-м году, после войны, слава богу, опомнились и теперь говорят, что гораздо раньше. Правда, никакого отношения к реальной истории это не имеет. Вы бы почитали их учебники. Ваня все время спорит со мной. С его слов выходит, что все, что я сам когда-то постигал и позже передавал другим, было чистой воды вздором. И получается, что ни Вас, ни меня как будто не было. То есть мы вроде были, а вроде и нет. Как раяды.
А что касается порядка, то, может, его следовало бы сначала в головах навести, а потом уж за все остальное браться? Впрочем, в чем-то, возможно, Вы и правы. Смотрю я на Ваню. Все у него в голове четко и правильно. И нарушить эту «правильность» нет у меня уже ни сил, ни желания.
Вспомнил я тут про Вашего Святополка Спасителя. Не верю я что-то в его «спасительную» миссию. Откуда же тогда взялись поздние захоронения явно неславянского происхождения на территории Раяда? Впрочем, ответ на этот вопрос я уже вряд ли когда-нибудь узнаю. И это не пессимизм, это возраст. Здесь я уже имею право говорить о нем.
Обнимаю Вас крепко. Даст Бог, свидимся.
Ваш Е. Виноградов
А. ПЕРЕВЕРЗИН – Е. ВИНОГРАДОВУ
10 мая 1951 года
Любимый Евгений Осипович!
Порядок нельзя наводить. Стремление к идеалу в России – это преступление. Русский бог – особый бог. Стремясь к порядку, мы изгоняем этого бога, считая, что найдутся и получше. А получше не находятся. Потому что у Бога есть только одна альтернатива, и мы знаем какая. Свято место пусто не бывает. В России нельзя трогать беспорядок. Этот беспорядок священен – он творческий! Я вспоминаю покойного писателя Мирзояна, с которым был какое-то время почти дружен. У него на рабочем столе, да и вообще в кабинете, творился форменный бардак. К очередному юбилею Сталина ему поступил заказ от «Правды» – написать оду в честь великого вождя. Подобные поручения, как Вы понимаете, абы кому не дают. Это такая «честь», что попробуй ее урони. По заказу писать Мирзоян был не особо привыкший и потому довольно долго возился с этой одой. Когда стихотворение было наконец закончено, он решил выйти прогуляться. Тем более что до прихода курьера из газеты был еще час. Представляете его растерянность и ужас, когда, вернувшись домой, он обнаружил, что его домработница (нанятая буквально на днях) решила навести порядок, в том числе и в его кабинете. Все было вылизано и вычищено, как в морге. Книги и рукописи были собраны в стопки, стопки разложены по полкам, полки аккуратно протерты. Это был тот самый идеальный порядок. Мертвый порядок. Но самым ужасным было не это, а то, что рукопись со стихотворением безвозвратно потонула в этой безупречной чистоте. Представляете? Через полчаса за рукописью должен явиться посыльный из газеты, чтобы отнести его в редакцию, а рукописи нет. Естественно, бедолага перерыл кабинет вверх дном. Теперь это уже был не творческий беспорядок, а тот самый страшный беспорядок, который следует обычно за идеальным. Чем больше он искал пропавшую рукопись, тем меньше времени у него оставалось до прихода курьера. Потеряв надежду найти оригинал, он бросился писать оду заново. Но что можно написать за двадцать минут? Память у него была ужасная, поэтому вспомнить из уже написанных пятидесяти строф он смог только четыре. По иронии судьбы одна из них заканчивалась так:
Увидел я портрет Его настенный
И строгий взгляд почувствовал на миг.
Это были почти пророческие строки, ибо теперь уже не какой-то там полуфиктивный герой стихотворения, а сам он, вспотевший от ужаса и с всклокоченными волосами, стоял посреди кабинета, ощущая каждой клеткой своего перепуганного организма «строгий взгляд» вождя со стены. Финал был, впрочем, не таким веселым. Рукопись он вовремя не сдал. Честь мундира, стало быть, замарал. Сажать его не стали, но пропесочили по партийной линии дай боже, а затем и вовсе исключили из партии. За антисоциальное поведение и что-то там еще. Тем более началась очередная компания за «народность» и «простоту языка», а он в юности, как назло, якшался с символистами, хотя потом и перековался в кондового соцреалиста. В общем, его исключили, а исключение из партии, как Вы понимаете, в наше время предвестие печали. Перепуганный и теперь уже «презренный» не только в переносном, но и в самом прямом смысле, так как от него, конечно, сразу все отвернулись, Мирзоян, и без того склонный к выпивке, запил и вскоре умер. Ирония судьбы заключалась в том, что, когда его хоронили, эту самую оду Сталину обнаружили в кармане его пиджака. Видимо, выходя прогуляться, он взял листок с собой, но это абсолютно вылетело у него из головы, когда он вернулся и застал тот самый кошмарный идеальный порядок в своем кабинете. Однако история, как известно, учит только тому, что ничему не учит. Что тут добавить? Нет ничего большей стабильности в мире, чем стабильность нестабильности России.
Искренне любящий
Ваш А. Переверзин
ИЗ МАТЕРИАЛОВ ДОПРОСА А. ПЕРЕВЕРЗИНА
– Значит, вы утверждаете, что Раяд – это центр племени раядов, а не зашифрованное название шпионской сети?
– Да.
– И вы утверждаете, что не собирались свергать Советскую власть и не готовили покушение на товарища Сталина?
– Да.
– А вот профессор Шестаков утверждает обратное.
– Что же?
– Профессор Шестаков признался, что так называемые руны из Раяда – это шифровки, полученные от американской и английской разведок.
– Он арестован?
– Здесь вопросы задаю я. Вы признаете факт получения зашифрованных посланий от вашего начальства?
– Господи, какого начальства?
– Здесь вопросы задаю я. Но если вам интересно, то вот перевод этих шифровок, которые нам предоставил Шестаков. Здесь четко написано: «Товарища Сталина следует немедленно убрать. Ответственность по исполнению возложить на профессора Виноградова».
– Чушь какая-то. Там совсем другой текст.
– Какой же?
– Я уже сейчас не помню… Я…
– Вы плохо подготовились. Видимо, не ожидали провала, да?
– Как я должен ответить на этот вопрос?
– Здесь вопросы задаю я. Вы ожидали или не ожидали провала вашей шпионской организации?
– Это какой-то бред. Как можно было что-то поручать профессору Виноградову, тем более убийство Сталина, если Виноградову девяносто два года и он едва ходит?
– Здесь вопросы задаю я. Ну, для убийства, как вы понимаете, ноги не очень важны.
– Ничего никто никому не поручал и поручить не мог.
– Напрасно отпираетесь. Виноградов уже сознался.
– И он тут?
– Здесь вопросы задаю я. Виноградов предоставил нам подробный план убийства товарища Сталина, мы также изъяли у него оружие для осуществления этого подлого акта. Кроме того, помогать ему в этом гнусном деле должны были его семья и соседи. Вот их признания. Всего пятнадцать человек.
– Боже.
– Обвинения столь серьезны, что я не понимаю, почему вы отпираетесь. Ну хорошо. Я даю вам время подумать. Может быть, ваша совесть вам что-то подскажет до завтра.
XXXV
Два дня после стрельбы Кроня просидел в квартире безвылазно – благо еды хватало. Если Кроня слышал какой-то шум, разговоры или просто остановившийся на этаже лифт, тихо подкрадывался к дверному глазку и внимательно наблюдал за тем, что происходило на лестничной клетке. Ленку Костя забрал в тот же день, и с тех пор исчез, как будто испарился. Сначала Кроня хотел позвонить Косте на мобильный, но все его нутро прямо переворачивалось от мысли, что с тем могло что-то случиться. Чем такое знание, уж лучше неведение. «Ничего, – думал Кроня, – как все успокоится, обязательно позвонит». Тем временем за дверным глазком происходило то, что обычно происходит, когда дело принимает криминальный оборот. Сначала к дверям бывшей Костиной квартиры поднялись какие-то люди в штатском, с ними санитары местной труповозки. Через час из квартиры вынесли накрытый белой простыней труп. Кто был под простыней, Кроня видеть, конечно, не мог, но понимал, что это жертва той самой стрельбы. Потом всё те же люди в штатском опечатали дверь, а после пересекли лестничную клетку и позвонили к соседям. Насмерть перепуганный Кроня отпрыгнул от двери и на цыпочках зашел к отцу в спальню. Тот удивленно приподнялся на кровати, но Кроня приложил к губам палец и так яростно завращал глазами, что старик, пожав плечами, откинулся обратно на подушку и вернулся к чтению газет. Когда звонки прекратились, Кроня снова вернулся к двери. Но на лестничной клетке уже никого не было. На следующий день он снова услышал какой-то шум и, приникнув к глазку, увидел молоденькую девушку. Она подошла к Костиной квартире, но, заметив, что дверь опечатана, растерянно замерла. Затем в приступе отчаяния она то звонила в дверь, то стучала по ней кулаками. И наконец, обессилев, уперлась головой в дверь и так простояла почти минуту неподвижно. Потом пришла в себя, достала мобильный телефон и набрала какой-то номер. Но там, видимо, никто не брал трубку, и она убрала мобильный в карман. Какое-то время она неподвижно стояла на лестничной клетке, явно не зная, куда идти дальше. Затем направилась к Крониной квартире. Кроня чертыхнулся, потому что девушку ему было жалко, но теперь он уже никому не доверял. Мало ему проблем – еще и в эти влезать. Девушка звонила недолго. Потеряв надежду, что ей откроют дверь, она повернулась и ушла по лестнице вниз. В тот же день приходили какие-то люди в форме, потом еще кто-то. И каждый раз Кронино сердце прямо-таки останавливалось, когда они начинали трезвонить в его дверь. Постепенно поток гостей иссяк, и снова стало тихо.
На следующий день Кроня был вынужден покинуть квартиру, так как продуктов осталось с гулькин нос, а бесконечно кормить отца яичницей или макаронами ему не позволяла совесть.
К магазину он шел осторожно, постоянно озирался и шарахался от каждой тени. Ему показалось, что то ли он слишком долго просидел дома и что-то пропустил, то ли у него просто разыгралось воображение, но привычный пейзаж как будто изменился. По-прежнему висели российские флаги, по-прежнему крутили своими «головами» видеокамеры, но при этом Кроню не покидало необъяснимое ощущение, что район словно притих в ожидании перемен. Все показалось ему каким-то напряженным и испуганным, как он сам. В магазине его обслужили вежливо – никаких замечаний или отвлеченных разговоров. Кроню это, впрочем, вполне устроило, так как он уже начал бояться, что теперь паспорт и фамилию будут спрашивать везде и всюду, даже в магазинах. Вернувшись домой, он запер дверь на все замки и принялся готовить обед.
А через несколько дней, как снег на голову, свалился Костя с дружеским визитом. И не один, а с Ленкой. Кроня был безумно рад их видеть. Он суетился, что-то говорил и беспрерывно удивлялся их появлению, словно они вернулись с того света. Костя вкратце рассказал Кроне о своем бегстве и посвятил того (в пределах допустимого, естественно) в некоторые подробности произошедших событий. Кроня качал головой, охал, вздыхал, жалел, что Костя теперь здесь не живет, жаловался на отсутствие перспектив и вообще всякого желания не только работать, но даже и жить. «Вот только отец и держит меня», – с горечью повторял он. Костя понимающе кивал, а потом рассказал Кроне о Веронике и о том, как те же самые мысли посещали и его голову, и что, как отец держит Кроню, так и Костю держала в свое время Ленка, ради которой он и стал выкарабкиваться на поверхность. Потом Кроня проводил гостей к отцу, который не меньше сына обрадовался визиту Кости и Ленки.
Вечером они ушли, а Кроня зажил по-старому, так как и выбора-то у него особо не было.
А еще через несколько дней в районе что-то начало меняться. Причем меняться так кардинально, что Кроню просто оторопь брала, когда он вдруг стал замечать среди прохожих смуглые лица и слышать нерусскую речь. Российские флаги в окнах заметно поредели, а на улицах, как грибы, стали вырастать какие-то палатки и ларьки.
В один из таких дней Кроня отправился на рынок за продуктами. Его неприятно удивило полное отсутствие русских лиц и ощущение неприбранности и грязи.
Покупая мясо, которое неожиданно подскочило в цене, Кроня с раздражением заметил, что его обвешивают, причем нагло и самоуверенно.
– Любезный, – сказал Кроня, едва сдерживая гнев, – ты же меня обвешиваешь.
– Эй, брат! – залопотал тот, размахивая руками. – Нэ понимаю, что гаваришь. Держи мясо. Приходи еще.
– Ну нет, – отодвинул Кроня протягиваемый ему пакет с мясом. – Что ты не понимаешь? Русский язык не понимаешь?
– Нэт, – покачал тот головой. – Плохо понимаю. Мясо хороший, ты не думай.
– Да при чем тут мясо-то? Ты же меня обвешиваешь. Руками там какие-то манипуляции делаешь. Давай-ка клади мясо обратно на весы и по новой.
– Что гавариш опять? Нэ понимаю.
Кроня начал терять терпение.
– Ты куда приехал? Ты в Россию приехал. Язык не выучил, так хотя бы совесть имей.
Но тут продавец перешел от защиты к нападению.
– А-а, ты рюсский, а-а, ну ясно, Россия для рюсский, ви лучший, ми плохой. Понятно.
– Это я не знаю. А так да, я русский. И живу в России. А ты приехал сюда, на моем языке не говоришь и меня же еще обманываешь.
– Ти что?! Тибе мясо нэ нравица – иди отсюда. Иди к свой рюсский. Где рюсский? – Продавец замотал головой, как бы ища русских продавцов. – Нэт рюсский. Иди другой ринок. Все, пока.
– Это как это?! – разозлился Кроня. – Почему это я должен куда-то идти? Нет уж. Взвешивай мясо, или я администрацию позову.
– Зови, зови, – равнодушно ответил продавец.
– Чито такое? – раздались за спиной Крони нестройные голоса – на шум начали подтягиваться другие продавцы.
– Нэ хочэт мясо, гаварит, я рюсский, а ти, черножопый, из России уходи, – вольно перевел Кронины слова с русского на ломаный русский продавец мяса.
– Эй, брат, нэхорошо, – начали наступать на Кроню какие-то угрюмые смуглые лица. – Россия – для всэх. А ти тут такые нэхорошые вэщи гаваришь.
– Что?! – взвился Кроня, чувствуя, как с этим визгом из его головы вылетают последние остатки разума. – Я что, не у себя дома, что ли, а? Я – русский! Я здесь родился! А вы откуда-то приехали, обманываете меня, да еще угрожаете! Да я. Да вас.
Разум, покидая Кронину голову, видимо, забрал с собой и связную речь. Кроня начал что-то кричать, но уже сам не очень понимал что.
Сначала его кто-то толкнул в спину. От удара он опрокинулся вперед, натолкнувшись на одного из подошедших продавцов.
– Ти что толкаешься? – грозно крикнул тот и ударил Кроню кулаком в живот.
Потом на Кроню посыпались удары со всех сторон. Калечить не стали – зачем такие проблемы? – но поколотили так, что до дома Кроня шел полчаса вместо обычных пятнадцати минут, время от времени приседая и качаясь от боли в различных частях тела.
Домой пришел без продуктов, без денег и без чувства собственного достоинства.
Снимая куртку, заметил, что из внутреннего кармана выпала визитка. Поднял.
«Леонид Кузнецов. Замдиректора "Мост-групп"». Долго всматривался в цветочки по краям визитки, вспоминая имя и происхождение визитки. Вспомнил. Поезд «Астана– Москва». Терпеть не могу эту массу. Дочь за народ радеет. Шарикоподшипники. Приезжай в Киргизию. Кто знает, как повернется. Кроня потрогал распухшую губу и прошептал невидимому собеседнику: «Уже повернулось. Приеду».
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
