Текст книги "Эра счастливой охоты"

Эпилог

2006 год от рождества Христова. Осень, последние числа сентября. Более пяти лет прошло с тех пор, как притихли всевозможные разглагольствования о миллениуме, пришествии нового века, гадании на кофейной гуще, – что принесёт это человечеству, нашей стране, людям. И столько же лет, как переселился в «мир счастливой охоты» наш друг и предводитель охотничьей компаниии Леонид Беляков – наш Левонтий.

А сколько же лет прошло с тех пор, как кончилась Эра счастливой охоты на южном побережье Белого моря, где сидим мы сейчас с другом Валерой? Да, пожалуй, столько же…

Горит небольшой костерок. Над ним, тихонько побулькивая и распространяя дивный аромат свежей ухи, висит накрытый крышкой котелок. Метрах в трёх от костра солидный стол из плавниковых досок, застланный куском полиэтилена. Чуть поодаль – палатка. Не очень большая, но удобная, с печкой внутри и жестяной трубой над крышей Голубой когда-то её брезент выцвел и стал грязно-серым, но ещё «живой» и лишь в сильные дожди начинает промокать и подкапывать внутрь. Но против этого есть полиэтилен. Дым из трубы пока не идёт, это занятие вечернее.

А сейчас день только клонится к вечеру. Пару часов назад, в отлив мы вдвоём проверили сети, сняли килограмм пять-шесть крупной корюшки, немного наваги, камбал, сижков и даже одну кумжинку около килограмма весом. Всё это сразу было обработано и присолено в бачке, который стоит теперь под разделочным столом. Это – широкая, отмытая приливом плавниковая доска, опёртая одним концом о выступ наклонной скалы, защищающей наш лагерь от морских ветров, а другой стороной закреплённая в развилке ветвей корявой низкорослой сосны. Впрочем, сосны на кромке этого леса почти все такие – угнетённые и искорёженные неласковыми морскими ветрами. Так же, как и кусты можжевельника с закрученными и переплетёнными между собой ветвями. Сейчас они хорошо освещены солнцем, уже низким и с трудом пробивающимся своими лучами сквозь осенние облака. Даже не очень внимательный взгляд легко обнаруживает в можжевеловой зелени что-то более светлое и пёстрое. Там, на шесте, просунутом сквозь переплетение ветвей, висит связка дичи: понемногу свиязи, чирков и белощёких казарок, – конечно, выпотрошенных, с брюшками набитыми сухим мхом-сфагнумом – природным антисептиком. В таком виде, охлаждённая первыми ночными заморозками, птица спокойно может провисеть неделю до отъезда в деревню.

А она – совсем недалеко. Этот лагерь я оборудовал ещё четыре года тому назад, когда понял, что уезжать от деревни в даль уже не имеет никакого смысла. Ну, как я со своим старым восьмисильным «Ветерком» могу конкурировать с мощными «Ямахами» и «Эвинрудами», поставленными на современные скоростные лодки!? И для них, в отличие от меня, не существует дали. Поэтому теперь я просто за полчаса хода огибаю на лодке остров Лобский и на его восточном берегу в заливе за скалами разворачиваю на пяток дней стационарный лагерь, где всё продумано и благоустроено. Рядом ставлю сетки, постреливаю по зорям немногочисленных теперь уток, а если повезёт, то и гусей. И иногда здесь, совсем рядом с деревней бывает порой спокойнее, чем в той – благословенной когда-то дали.

Вот и сегодня было немного стрельбы в углу залива – в губе, как называют его здесь, куда впадает небольшая речушка Чижрека. Туда с самого утра ушли из Колежмы два вездехода-квадрацикла. Уже второй год они своим рёвом нарушают тишину беломорских ляг.

А началось это давно, сразу после наступления нового века. Сначала группа охотников москвичей стала приезжать к моему соседу. За ними потянулись другие. Встречать, устраивать и сопровождать на охоте приезжих – оказалось для некоторых местных жителей выгодным занятием. Они для них стали ставить на островах гостевые избы с электрогенераторами и телевизорами в холлах, где полы покрыты паласами. И, конечно, бани! Не забыты были даже девочки – повара и подавальщицы… Но их гости привозили с собой. В селе была выкуплена давно бездействующая пекарня, которой в течение лета силами завезённых гасторбайтеров был сделан евроремонт. Шутки ли ради или от недалёкого ума над входом повесили вывеску – «Казино». Оправдывалось название или нет – не знаю, но порой допоздна там гремела музыка, носились по ночному селу джипы, распугивая собак и запоздалых прохожих. Привыкшие к северному спокойствию, селяне возмущались и стали думать, – а не пора ли им пустить «петуха».

А потом привезли квадрациклы. Теперь приезжие охотники могли с большой скоростью перемещаться и по морю, и по всем берегам, не смущаясь ни бездорожьем, ни большими расстояниями.

Пошевелив ложкой в котелке, я убедился, что уха готова. – Накрывай-ка, Валера, на стол – весело крикнул я напарнику, занимающемуся пристраиванием на тонкие сосновые щепочки резаных кусочков белых грибов, собранных утром и, видимо, последних в этом сезоне. Мы сушим их, развешивая за печкой в палатке. И не только сушим. У нас была даже небольшая баночка свежемаринованных, и я со слюной во рту представил, как сейчас мы выпьем по стопочке нашей любимой можжевеловой настойки, ягоды для которой собраны с того же куста, где висит дичь. А потом закусим не только грибочком, но и скоросольным сижком. А под уху стопочку можно и повторить.

Валера уже бренчал у стола ложками и мисками, я искал спрятавшуюся куда-то костровую рукавицу, чтобы снять с огня котёл, не обжигая руки, когда из-за скалы послышался звук серьёзного мотора. Он звучал ещё далеко, но явно приближался. И тут я сделал ошибку – вышел посмотреть.

Нельзя сказать, что лагерь наш находился совсем на виду. Со стороны ляги его прикрывало несколько можжевеловых кустов, молодые берёзки и мелкая поросль ивняка. Но недавняя моряна оборвала почти всю жёлтую листву, сильно осветлив местность.

Не выйди я на открытое пространство, эта чудо-техника почти наверняка прошла бы мимо, не заметив ни прогоревшего и уже бездымного костра, ни палатки, сливающейся по цвету со стволами деревьев. Но меня, хотя и пытающегося быстрыми шагами скрыться за кустами всё-таки заметили, и квадрацикл, резко изменив курс, направился в нашу сторону. Мне показалось, что там был только один седок.

– Валера, кажется, к нам гость – с тоской прокомментировал я это событие. Подмяв под себя крайние ивовые кусты, он остановился только тогда, когда до нашего стола оставалось не более пяти метров, и я уже напружинил ноги, собираясь отскочить в сторону. Резко затих выключенный двигатель, и в наступившей тишине без интервала прозвучала быстро и дружелюбным тоном сказанная фраза:

«Здорово, мужики, вы кто тут будете – охотники, рыбаки?»

От неожиданности и нелепости вопроса возникла пауза. Его глаза с интересом перебегали с нас на накрытый стол, с костра на палатку. А я, впившись в него глазами, старался по немногим видимым деталям определить о сути приезжего хоть что-нибудь…

Первым пришёл в себя Валера, спокойно, в пику ему даже растягивая слова, ответил:

«А мы как-то не делаем разницы в этих понятиях, и рыбку ловим, и охотимся помаленьку». Но пришелец молчал, как будто и не задавал вопроса. И всё оглядывался по сторонам, словно впитывал в себя детали увиденного. И слезать с седла он, кажется, не собирался, только снял руки с руля и опустил их, шевеля затёкшими, наверное, пальцами. На вид ему было лет тридцать, тридцать пять. Явно невысокого роста, но крепкого телосложения. Весь в камуфляже, даже сапоги – под цвет, шикарные, дорогие, но короткие – в болото в таких не полезешь. Ружьё, прикреплённое резинкой к площадке перед рулём, тоже какое-то короткое и, кажется, пулевое. Под ту же резинку подсунута головой испачканная в няше и взъерошенная утка свиязь. Вот, всё, что я успел разглядеть, пока он не заговорил снова, и вопросы из его рта вылетали с необычайной быстротой:

«Ну, и как успехи? Давно здесь? Не мёрзнете в такой палаточке-то?» Видимо, перехватив мой внимательный взгляд, он смотрел теперь только на меня. Пришлось вступить в разговор, и я начал отвечать с конца:

«А с чего бы нам мёрзнуть? Палатка у нас надёжная, с печкой, подстилка из тресты холод снизу не пропустит, спальники тёплые. Да и холодов-то настоящих ещё нет».

«Это верно – он оживился, – Вон сегодня как тепло, да же солнце весь день, откатались и время не заметили». Он, не переставая, смотрел на меня, словно ожидал продолжения разговора. Пришлось продолжить:

– «Живём уже три дня, а успехи скромные, – ветер южный и пролётная летит плохо, но десяток птиц всё же взяли». И я невольно махнул рукой в сторону можжевелового куста. Он чётко проследил мой жест и увидел дичь. Глаза его восторженно засверкали, и на лице расплылась широкая улыбка.

«Ничего себе, скромные! И гуси никак? Это и есть белощёкая казарка?» И, не дожидаясь ответа, снова затараторил весело:

«А мы не хера, – только водку пить. Вот, за весь день на всю компанию только одну утчёнку и забили».

Он выдернул её из-под резинки и, показывая нам, спросил:

«Это кто?»

«Свиязь» – ответил я.

«Да-а? – кажется, удивился он, – А Колька всё талдычил: гагóль, гагóль…»

«Похожие – улыбнувшись, согласился я, – Брюшки у них одинаково белые, но у гоглушки спинка чёрная, а у свиязки – коричневатая». Мне показалось, что он с уважением посмотрел на меня, а с языка уже слетал следующий вопрос:

«И рыбу тоже ловите?»

«Не без этого – взял на себя инициативу Валера, – Садись с нами, отведаешь».

«Спасибо, мужики, но не могу. Я и так задержался, остальные наверняка уже дома, небось ждут и ругаются. У нас сегодня тоже уха. Вчера нам местный шеф целое ведро камбалы приволок. Так что, бывайте! – он махнул рукой – Молодцы вы, надо же, гусей! Он опять широко улыбнулся, – А мы только водку… Но на вечёрку, если успеем, пойдём». Взревел мотор, «чудо-конь» выкатился задним ходом на поляну, и уже через минуту только оставшийся в можжевеловых ветвях запах сгоревшего бензина напоминал о недавнем неожиданном госте.

Кажется, мы уже успели выпить по второй, когда в палатке тоненько запищала сигналом вызова моя рация. Это жена, соскучившаяся за три дня и закончившая дневные заботы, вызывала меня на очередной сеанс связи.

Птица моей юности

Я поднимался сюда на байдарке, чтобы постоять на тяге.

Тенистых ельников любитель

Рябчик всегда был лишь попутной дичью.

Рыцари открытых болот

Ставлю шалаш на Хабарихе.

Пережившие тысячелетия

Возвращение с тока у Кимручья.

В деревне долго никто не знал, что я в своём дворе строю яхту.

Сбывшаяся мечта…

Четвероногие помощники

Первая моя собака на Беломорье – Стрелка.

Два старика. Моя последняя в жизни собака – ягдтерьер Чок.

Снимок сделан уже в новгородской области.

Рассказы

Ах, эта память…

* * *

 

Как давно это было, но было…

Поднимался над озером
Тихий туманный рассвет.
Весь оставшийся мир
Камышами от нас заслонило.
Нам тогда на двоих —
Было с братом почти тридцать лет…
 
 
Как давно это было, но было!
И берданка была
И патронов в кармане пяток.
И огромная тень,
Нам казалось, зарю заслонила,
И, как клякса, упал
В неподвижность затона чирок.
 
 
Как давно это было, но было.
Потянулись внезапно к ружью
Все четыре руки,
Но чуть старшая страсть
Тогда младшей курок уступила…
Ах, какими тугими
Бывают порою курки!
 
 
Как давно это было, но – было…
Сизый дым расстилался
Над светлой озёрной водой.
Пара пёрышек как-то отдельно —
Поплыла, поплыла…
А чирок, – почему-то чирок был живой!
 
 
Как давно это было!
Да было ль?
Новых выстрелов эхо
Металось в сырых камышах.
Тело птицы всё билось, —
Всё билось, всё билось…
И утихло – лишь только у нас на руках.
 
 
Как давно это было…
И всё-таки, всё-таки было!
Вместе с первою горечью
Первый горячий восторг…
Как я счастлив, что память мне —
Всё это, всё сохранила!
Хоть не мало их стреляно
За полсталетье… – потом.
 

Человеческая память… Как много хранит она в своих недрах самых разнообразных давно прошедших событий, встреч, переживаний. И имён людей, когда-то нам дорогих и близких. Что-то со временем забывается, а кое-что не уходит из памяти, продолжая кровоточить.

Гроза и гуси

Страшная вещь гроза, сколько бед приносит. Хотя и понимаешь, что там наверху происходит, – какие процессы, а всё равно не по себе, несмотря на то, что, и громоотвод есть и заземление. Раньше в деревнях с первыми раскатами грома закрывали все окна и двери, гасили свет. Теперь грозы уже так не боятся, не осторожничают, зато иногда и расплачиваются: то телевизор у кого-нибудь сгорит, то холодильник…

О том, что очень боятся грозы дикие птицы, особенно водоплавающие, я знал давно. Ещё в юности на большом водоёме Тверской области попали мы с приятелем в грозу. Лето, жарища и крупный дождь, как из ведра. Из низкой чёрной тучи так и хлещут молнии, грохот, как на артиллерийском полигоне, а нам весело. Мы в лодке, прятаться некуда, разделись догола, одежду под брезент, – пусть поливает, – даже приятно! А местные утки, бедняги, совсем ошалели. Как грохнет, – вылетают из камышей и носятся над водой, не зная куда спрятаться.

Уже сколько лет, живя на беломорском побережье, я наблюдаю, как весной и осенью во время пролёта на наших берегах скапливается иногда большое количество пернатых. Тут и утки, и гуси, и кулики разных пород. Они отдыхают, кормятся, выжидают попутных ветров или смены погоды, задерживаясь, порою, подолгу. В такие периоды на побережье самая удачная охота. Но если в это время пришла гроза, – всё – конец охоте. Вся птица снимается с места и улетает дальше по своим маршрутам. Два-три дня на берегу пусто, пока не подлетит, не подтянется свежая птичья «волна».

Осенью, да ещё поздней, грозы, конечно, редкость. Но бывает, что после поздних сентябрьских холодов, даже после первых серьёзных заморозков вдруг ненадолго возвращается тепло. Это – не бабье лето, то бывает только в середине сентября, а так, каприз природы… В такие тёплые дни и случаются поздние осенние грозы. Да не шуточные! Та, о которой я хочу рассказать, прогремела во второй половине дня пятого октября. Заканчивался осенний перелёт, основные гуси уже пролетели, но на берегах и прибрежных болотах ещё держались запоздалые стайки, в основном – белощёкая казарка. На побережье с утра постреливали. Несколько гусиных присадов, что организовались на кормных лягах, были разогнаны неумелыми местными «стрельцами» уже к полудню. Часть птицы, не желающей пока лететь дальше, ушла в ближайшие болота, где было поспокойней.

Днём, в отлив, я проверил сети и, вернувшись, варил уху, сидя в своём любимом охотничьем лагере у «Медвежьего» ручья в часе ходьбы от деревни. Тихонько потрескивал костерок, было тихо и тепло. Птичий гомон, так волновавший меня с утра, стих. Из котелка вкусно тянуло запахом свежей наваги и камбалы. Есть какое-то особое очарование в этих, почти по-летнему тихих и тёплых поздне-осенних днях. Ни мошки, ни комаров, воздух так прозрачен, что с берега видны даже самые дальние острова, отчётливо и острее ощущаются все лесные и морские запахи, а нежный посвист рябчика в облетевшем лесу слышится далеко-далеко…

В восточной стороне что-то громыхнуло. Это не на берегу, – ещё подумал я, может, кто в лесу выстрелил? Через несколько минут звук повторился, но уже несколько раз. Нет, на выстрелы это не похоже, скорее взрывы. Но кто может взрывать что-то сейчас в лесу, химлесхозы уже давно не работают… Набежал ветер – резкий, порывистый, закачал могучие ели у меня над головой. И тут грохнуло ещё – раскатом и гораздо ближе. Да ведь это – гроза! И началось… С тревожными криками прошли вдоль моря две гусиные стаи, закричали другие со стороны «Медвежьего» болота. Ударили первые крупные капли дождя. Вместе с котелком ухи я ретировался сначала под навес, а потом и вовсе в палатку, – так усилился ветер, и деревья вокруг меня уже не удерживали ни его порывов, ни дождевых потоков. И когда, уютно устроившись на спальном мешке, я налил себе миску ухи, шарахнуло так, что у меня заложило уши. Теперь уже грохотало непрерывно и над самой головой.

Гроза кончилась так же внезапно, как и началась. Стих ветер, перестал дождь. И в наступившей тишине ещё долго щёлкали по полиэтилену тента крупные редкие капли, стекающие с хвои. Зная, что день-два тут делать нечего, я вернулся в деревню.

На третий день после грозы, возвращаясь с охоты, встречаю соседа, тоже, кстати, охотника.

«Ну, как, – спрашивает он, – Василич, дела?» А сам хитро так улыбается…

«Да нормально, – говорю, – трёх штук добыл».

«Во-во, – смеётся – Ты за тремя, поди, весь берег до Чижреки обежал, а мужики с «Медвежьего» мха целую лодку гусей приволокли».

«А кто же им там в штабеля их укладывал?» – принимая всё это за шутку, спрашиваю и тоже улыбаюсь. Но улыбаться тут же перестал, поскольку он рассказал мне вот что…

На другой день после грозы собрались идти за клюквой на Медвежье болото двое парней. Даже не наши, – чьи-то не то гости, не то родственники. Им объяснили, как идти и они пошли. Дорога простая – по старому зимнику. Пришли. И только клюква стала попадаться, видят – на мху птицы какие-то дохлые валяются. Крупные! Разглядели – вроде гуси… Тут одна трепыхаться начала. Добили палкой, положили в корзину. Пошли дальше, а там их полно, – в основном мёртвые, но некоторые ещё шевелятся. Только тех и брали. Взяли по четыре штуки, больше в корзины не помещаются, и повернули домой, тут уж не до клюквы.

Пришли в деревню, показали местным мужикам, спрашивают: а есть их можно? Дело до охотников дошло, те быстро сообразили, что к чему, в лодку и вперёд! От моря до болота идти даже ближе. Поехали втроём, и три раза, кажется, вытаскивали в рюкзаках к берегу по сколько можно было унести.

Уже в лодке подсчитали, получилось сто двадцать четыре штуки. Когда собирали, подметили интересную деталь: многие птицы лежали, уткнувшись головой в мох, а где посырее – в воду болотных луж, как будто хотели нырнуть.

На следующий день побывала там ещё и пешая «экспедиция», но нашли только двух, хотя излазали всё болото и прилегающие кусты, – предшественники поработали на совесть.

Одаривали «добытчики» потом в деревне всех значительных людей, но мне не предложили, может, подумали, что обижусь, всё же охотник…

И несколько дней гулял потом по деревне вкусный запах палёных гусей, а женщины набивали пером подушки.

По приезде в Петербург я рассказал об этой истории своим друзьям, среди которых оказался один, связанный с Зоологическим институтом. Он пошёл к орнитологам, рассказал, как мог. Те заинтересовались, захотели узнать подробности. Посетовали, что не я сам участвовал в этой «операции», не сделал снимки, не осмотрел их хотя бы наружно. Сказали, что при наличии фотографий получилась бы хорошая научная статья… А мне было интереснее узнать, отчего же всё-таки они погибли? Пошёл сам к специалистам. Сказали – да, убило грозой, но по всей вероятности не током, а сильным акустическим ударом во время близкого разряда, при котором могли лопнуть ушные барабанные перепонки. Может быть оно и так, но гусей мне всё равно жалко!

Беломорская моряна

Кое-как пошвыряв в рюкзак сперва сети, а потом всякую мелочёвку с нар и со стола, вскинул его на плечо и во второй раз побрёл к лодке. Не обращая внимания вначале на то, что так близко к берегу уже подошла вода, просто брёл по ней, не поднимая высоко ног и проскальзывая, как на лыжах, подошвами сапог по небольшому в этой бухточке слою няши. Но уже метров за пятьдесят от лодки понял, что мне не дойти до неё с сухими ногами, если я не подниму голенища сапог.

Это было странно! После моего первого «рейса», когда я относил спальные мешки, дичь и ведро с клюквой, прошло не более тридцати минут, и до полной воды было ещё минимум два часа. Тогда наш большой и тяжёлый карбас стоял килём на грунте с лёгким креном на правый борт, о который едва шлёпала лёгкая приливная волна, достающая мне лишь до щиколоток. Теперь же лодка на двух растянутых якорных концах раскачивалась с борта на борт от солидного наката, идущего со стороны открытого моря. Чтобы водой не залило мои даже поднятые сапоги, пришлось подходить к карбасу со стороны подветренного борта. Что-то происходило не так, как обычно…

Сбросив внутрь лодки тяжёлый рюкзак, я оглянулся. От меня до уреза воды было уже метров сто пятьдесят, а скоро будет ещё больше. Берег Куна-губы очень пологий, и мы ставили лодку всегда подальше от берега, где грунт помягче, камней поменьше и не надо дожидаться полной воды, чтобы тронуться. Прилив сегодня что-то очень спешил. Я внимательно оглядел море, облака, быстро и низко скользящие над ним, и с тревогой понял, что погода резко изменилась. Дувший с утра лёгкий северо-восточный ветер сменился почти на северо-западный, явно суливший «моряну», и ранний прилив был теперь вполне понятен. Значит, надо быстрее уносить отсюда ноги, то есть спешно грузиться и пробовать проскочить пролив «Железные ворота» и мыс «Красной щельи», пока не раздуло во всю мощь…

Быстро дошёл до кормового якоря, выдернул, вернулся вместе с ним, влез в карбас и стал выбирать носовой. Качало. За несколько дней, что мы прожили здесь, якорь солидно «забрал грунта» и долго не поддавался. Подняв его, наконец, погнал шестом лодку к берегу, где уже с изумлённым видом стояли Левонтий и Зоя с Наталией, и лежала целая куча поднесённых ими вещей. Леонид оценил обстановку мгновенно. Ему не надо было ничего объяснять, как никак, он уже четверть века охотится на этих берегах.

Заякорив лодку на глубине по колено, начали лихорадочно грузиться. И всё-таки опоздали… Когда вышли из губы и повернули на восток к Железным воротам, боковая волна несколько раз так шарахнула нам в левый борт, что, увидев нешуточный испуг в глазах наших женщин, мы решили повернуть назад. Будь нас только трое мужчин, мы рискнули бы и, пожалуй, прошли, но впятером, с солидным грузом…

За считанные минуты наш карбас, как на крыльях, с попутным ветром влетел назад в Кунагубу, к избе. Уткнувшись штевнем в песок, высадили женщин, выгрузили всё снаряжение. Потом мы с Николаем на шестах отогнали лодку на глубину, позволяющую выйти из лодки в поднятых сапогах, и бросили носовой якорь. Убедившись, что он «забрал», вылезли с кормовиком в руках и побрели вдоль наката, оттягивая лодку и носовой конец в одну линию с ветром, чтобы её не так болтало. Вода прибывала на глазах. Притоптав кормовой, мы, как балерины, на цыпочках, подтягивая руками голенища сапог и подпрыгивая при приближении очередной волны, стали пробираться к берегу, но вышли на него всё же с залитыми сапогами.

Снова нужно было таскать вещи, но теперь назад, в избу. Пришлось срочно разжигать плиту, сушить носки, сапоги и портянки. Дров, что мы заготовили по приезде, осталось совсем немного. А впереди была ночёвка и, возможно, не одна. Моряна, да ещё в конце сентября, редко дует меньше трёх дней. Страшного ничего нет, – остались кое-какие продукты, была дичь, подсоленная рыба, в лесу остатки грибов, – проживём!

Но было одно обстоятельство… Зое, Лёниной жене, нужно было вернуться в Ленинград обязательно в срок. Они хотели вдвоём уйти сразу, но, поразмыслив, отложили решение до утра. День уже перевалил за вторую половину, темнеет теперь рано, а до села восемнадцать километров, – путь не близкий, Вдруг стихнет?

Время летело быстро. Леонид с Николаем нашли неподалёку почти сухое плавниковое бревно и распускали его на дрова, складывая за печку для подсушки. Наталья с Зоей что-то стряпали, а я закрепил дребезжащую от ветра раму в окне, слазал на чердак, нашёл бутылку с соляркой и заправил лампу. Словом, все готовились к долгой «осаде». А ветер всё набирал силу. По времени уже должен был идти отлив, но вода не собиралась отходить, наоборот прибавляясь с каждым часом.

Перед темнотой вышли посмотреть лодку. Весь берег был в белой оторочке пены, которая при каждой набегающей волне перекатывалась через выбросы фукуса, тростника и разного мусора, принесённого моряной. Вода уже значительно продвинулась за обычный урез, и до лодки теперь было более ста метров. Она ритмично покачивалась с борта на борт, и пока всё было нормально. Судя по её положению, носовой якорь держал хорошо, а это было самым главным.

За ужином разговор вертелся вокруг моряны: сколько она может продлиться, как мы умудрились её проморгать, и почему бы нам ни возить с собой барометр. Когда загасили лампу, вместе с темнотой пришли не так замечаемые ранее звуки: в печной трубе завывал ветер, лязгала печная задвижка, на чердаке что-то брякало… Доносились даже звуки накатывающихся на берег волн и шлепки их об борт карбаса. Уже засыпая, отчётливо услышал тревожный крик пролетающей низко гусиной стаи.

Встали рано. Наскоро одевшись, выбрались втроём из выстывшей за ночь избы. Лодка была на прежнем месте, ныряла в волнах. На море было неприятно смотреть, оно стало каким-то мутно серым. Ветер не то чтобы усилился, но стал упругим, плотным, и чтобы идти ему навстречу, приходилось наклонять корпус вперёд. Я обратил внимание, что он зашёл больше к западу, волны стали даже чуть ниже, но зато они били теперь карбасу в левую скулу, и над ним высоко взлетали брызги. Надежды на то, что сегодня стихнет, не осталось.

Позавтракали и Беляковы начали собираться. Леонид уложил в рюкзак только Зоины вещи, термос и еду на дорогу. Попрощались. Он вскинул на плечо ружьё, и они тронулись. Я пошёл проводить их немного.

Все береговые низины были затоплены водой. Кимручей разлился в устье так, что переходить его пришлось, зайдя далеко в лес. А сколько у них ещё таких ручьёв впереди! Возвращаясь назад, завернул на мыс, ещё раз оглядел море, – оно было страшным и с высоты мыса особенно впечатляло. Над морем сплошная пелена облаков, никакой птицы, лишь вдалеке, где волны были более пологими и без гребней, болталось, как балберы от трала, пяток гаг, и я подумал, – их же укачает до икоты.

Когда вернулся в избу, жена, сидя у окна, занималась от скуки женским делом, – чинила что-то из моей одежды. Николай ушёл в лес поискать грибов на поджарку, делать было нечего, и я подумал, – не сходить ли в лес погонять рябчиков. И чуть было не пошёл, но тут же сообразил, что взлети даже глухарь в пяти метрах, всё равно ничего не услышишь, так шумел на ветру лес. Без дела не сиделось… Прихватив на всякий случай ружьё и выйдя снова к берегу, обнаружил, что воды прибыло ещё, вторые сутки она не отходила от берегов. Ветер уже дул перпендикулярно нашему берегу, что не совпадало с направлением накатной волны. Воздух был насыщен мельчайшими каплями морской воды, и лицо сразу стало солёным. Ладно, будем отсиживаться в избе! Я уже сделал к ней несколько шагов, когда услышал за спиной такой знакомый гусиный крик. Их небольшая стайка летела на высоте береговых деревьев над урезом воды, повторяя все изгибы берега. Зачем они отправились в полёт в такую погоду? Даже издалека было видно, как трудно даётся им каждый метр. Охотничья привычка толкнула меня в укрытие под ближайший куст. Стая уже выходила из губы, и теперь ветер дул им строго в левый бок. Увидев на воде нашу лодку, птицы побочили к брегу и вышли ко мне на самую выгодную для стрельбы дистанцию. Такого я выдержать не мог, и ударил по передней. Видимо, дробиной ей сломало левое крыло на взмахе, оно задержалось на мгновение в вертикальном положении как парус, и трехкилограммового гусака так швырнуло ветром вбок, к лесу, что, пролетев, как тряпка, метров пятьдесят, он упал в густой ельник, где мне с трудом удалось его найти. Пока его искал, подошёл на выстрел Николай с грибами, сказал, что тоже видел пару пролётных стай. Это в такую-то погоду…

Принесли из избы второе ружьё, спрятались от ветра за развалинами ещё одной стоящей на этом же берегу избушки, которая оказалась сейчас у самой воды. Но больше ничего не летело.

Теперь наш раскачивающийся на волнах карбас невольно оказался у нас перед глазами, и мне показалось, что у него увеличилась осадка. Сначала я не придал этому значения, но потом разница стала так заметна, что мы оба заговорили об этом. Не трудно было догадаться, что лодку заливает брызгами от ударов волны в борт, и чем глубже в воду погружался корпус, тем быстрее шёл дальнейший процесс. Но с этим мы ничего поделать не могли, только наблюдать. Скоро волны стали перехлёстывать через левый борт, и вода пошла гулять по откинутому на фиксатор мотору. Николай, который в нашей компании всегда брал на себя роль механика, страшно переживал и матерился, поскольку «купание» мотора в солёной воде сулило ему немалые хлопоты.

Настало время, когда от залитой до бортов лодки стали «отчаливать» плавающие предметы. Хорошо ещё, что их волной гнало к нам. Мы ходили по берегу и вылавливали на линии прибоя приносимое лодочное снаряжение. Сначала вёсла и шесты, потом стайкой пошли стлани, полупустая канистра с топливом для мотора, плавающий черпак. Бензобак долго держался на шланге, его швыряло и кувыркало волнами, пока шланг не оборвался на штуцере. Ветром его быстро доставило на берег. Теперь на лодке оставался только мотор, но сорвать его со струбцин не в силах были ни волны, ни ветер.

Вечером горячо обсуждали случившееся, дружно корили себя за то, что слишком затянули якорные концы, не оставили лодке слабины для манёвра. Никола вздыхал по поводу купания мотора, прикидывая заранее, чем это может нам грозить. Но в избе было тепло, на плите скворчала сковородка с грибами, булькал чайник, разваривая чагу, и настроение было, пожалуй, лучше, чем вчера.

Посреди ночи я проснулся с ощущением того, что мне чего-то не хватает. Долго лежал с открытыми глазами, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в совершенно тёмное ещё окно, но ничего понять не мог. И вдруг – сообразил – я не слышу ветра! Ни завывания в трубе, ни лязга полуоторванного листа шифера на крыше… Тихонько оделся и выскользнул за дверь. Луны не было, но юго-западная половина небосклона сияла яркими звёздами.

Ветер, оказывается, был, но он зашёл ещё больше, и несильно дул теперь со стороны чистой, без облаков, части неба. Вдобавок, мы были закрыты от него молодым леском и густыми кустами. Далеко от тёплой избы уходить не хотелось, берега в темноте пока было не видно, но я смог разглядеть, что вода, которая вчера была почти у самого крыльца, отступила уже очень далеко, стало быть, моряна выдохлась. С этой приятной мыслью я и завалился снова спать, и так хорошо уснул, что утром Николаю пришлось долго трясти меня за плечо.

Первое, что я увидел, открыв глаза, – была Николошина улыбающаяся физиономия.

«Ты чего»? – спросонок, недовольно спросил я. «Не ворчи, Василич, – ещё больше заулыбался он, – Выйди-ка на крыльцо, погляди…»

Я сразу всё понял, вспомнил и заторопился…

Вовсю шёл отлив, и вода уже далеко отбежала от карбаса. Он стоял почти ровно на киле, опираясь и как бы фиксируясь между двух небольших плоских камней. Якорные концы обвисли под тяжестью намотанного на них фукуса. Мы бодро шагали по чисто промытой моряной осушке, но внезапно я остановился от пришедшей в голову страшной мысли, – а что если заполненную водой тяжёлую лодку, когда начался отлив, било днищем об эти камни, и старые доски не выдержали?… А ведь у нас с собой нет ничего для её ремонта! Если это случилось, то вода уже должна была вытечь через пробитое дно. Наверное, у меня было жуткое выражение лица, когда я объявил это Николаю, потому как, мгновенно всё поняв, он бегом рванулся к лодке. А у меня словно отнялись ноги, и я остался на месте. Никола быстро добежал, сначала схватился руками за её борта, пытаясь качнуть, потом пошуровал внутри одной рукой, и я отчётливо увидел полетевшие брызги. И тогда он обернулся, замахал в воздухе двумя руками и, растягивая в улыбке рот до самых ушей, заорал на всё побережье: