Электронная библиотека » Всеволод Воробьёв » » онлайн чтение - страница 7


  • Текст добавлен: 13 ноября 2015, 12:00


Автор книги: Всеволод Воробьёв


Жанр: Документальная литература, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Часть третья
Не только у моря


Весна на Севере


 
Чудесная пора – конец апреля…
Ещё лежат снега и тают льды,
Но, наконец-то кончились метели,
Ручьи и реки полные воды.
 
 
И вновь в душе зашевелилось что-то, —
И день не в день, и ночи не для сна.
Опять зовёт весенняя охота
В любимые места, где даль ясна.
 
 
Где гул стоит в току тетеревином,
А на присаде колготня гусей.
Где кроншнеп круг рисует в небе синем,
А на скале глухарь во всей красе.
 
 
Куропачи хохочут, словно леший,
Весь день трубят в болотах журавли.
И нет милее мне, хоть я не здешний,
Вот, этой щедрой северной земли.
 

Птица моей юности

Как не прекрасна была на Беломорье охота на водоплавающих, меня всё равно иногда тянуло в лес, особенно весной. Поскольку одним из первых трофеев моих юношеских весенних охот был вальдшнеп, я всегда стремился к этой поэтической охоте. С первой же весны пытался отыскать в окрестностях Колежмы вальдшнепиную тягу, но мне долго не везло. Места казались самыми подходящими на вид. Сколько вечеров потратил я, простаивая зря в мелколесье, слыша голос токующего бекаса, утиное кряканье и гусиный гогот с ближайших болот и полевых луж, крики провожающих последние лучи солнца журавлей и картавое причитание куропачей, но не улавливая среди них такого знакомого и желанного хорканья вальдшнепа. Я знал, что Поморский берег Белого моря является северной границей ареала – области распространения этой птицы. Леонид рассказывал мне, что встречал вальдшнепа недалеко от побережья, но только под Нюхчей. Что касается местных охотников, то на мой вопрос об этой птице никто не мог дать вразумительного ответа.

Первого вальдшнепа я увидел осенью. Вспугнул его из-под самых ног в кустах на берегу нашей реки, всего в километре от деревни. Значит, они всё-таки тут есть! А следующей весной мы с приятелем, приехавшим ко мне в гости, решили, как следует, осмотреть нашу реку и организовали сплав на байдарке от железнодорожной станции Колежма. И уже на первой стоянке вечером я услышал такие привычные для меня звуки. Вальдшнепы тянули вдоль реки, но их было немного. Двух я увидел издали, но стрелять не пришлось. Позже я нашёл неплохую трассу их тяги на реке невдалеке от устья и в дальнейшем заглядывал туда. Тем более, что на старице реки, затопляемой по вёснам, можно было сидеть в ожидании вальдшнепа, ещё и выставив на воду утиное чучело, чтобы иметь возможность подманить к нему пролетающих вдоль реки селезней.

Помню один такой выезд на реку. Весна уже вошла в свою заключительную стадию. Спадала вода, обнажая стерню покосов, сужая старицы и уходя от моих утиных шалашей. В тот раз, приехав на маленькой мотолодке Неман, я взял с собой ещё и небольшую сетку с задумкой перекрыть ей протоку, по которой из старицы сбегала большая весенняя вода, и, прежде всего, поставил её.

Вода сильно спала, оставив кроме старого узкого русла совсем небольшой плёсик, простреливаемый от берега до берега. Но меня это как раз и устраивало. Найдя подходящую корягу для сидения, я устроился с комфортом в дальнем от реки углу плёса, а утиное чучело выставил на виду в том месте, где плёс узким горлом соединялся с рекой, и где уже стояла сетка. Теперь можно было ожидать и вальдшнепа. Прямо передо мной простиралась довольно большая поляна, упирающаяся в низкоствольный лиственный лесок, отделяющий прибрежный высокий березняк и ельник от заболоченного сосняка. Такими «коридорами» и любят тянуть лесные кулики.

Темнеет на севере медленно и долго, не то, что в среднерусской полосе, – только встал на тягу, а она уже кончилась, – стало темно. Здесь заря длинная и светлая, удобная для охоты на водоплавающих. Но вальдшнеп своё время знает чётко: сделал свои два-три круга по давно выбранному маршруту и всё… Хотя ещё и светло, и можно уверенно стрелять, но он больше летать не хочет.

Первого я пропустил без выстрела. Он сперва летел хорошо – по прогалку прямо на меня. Но, не долетев метров семьдесят, стал уклоняться вправо, и хотя оставался на дистанции выстрела, его прикрыли от меня густые ветви берёзы, недалеко от которой я сидел и на которую не обратил внимания, устраивая засидку с видимостью на плёс. Сразу вспомнилась русская поговорка: «за двумя зайцами погонишься…» Но нет худа без добра. Сделай я этот выстрел, ещё неизвестно чем бы закончившийся, не получил бы другого удовольствия.

Вальдшнеп ещё хоркал где-то у меня за спиной, а на плёс с тихим кряканьем и тилиньканьем садилась пара чирков свистунков. После посадки птицы на несколько секунд замерли на воде, как это часто делают утки, и вдруг стали расплываться в разные стороны, что меня чрезвычайно удивило. Нарядный селезнёк, как будто стесняясь, заплыл за кусты и спрятался. Я серенькая уточка медленно стала приближаться к чучелу. Она тихонечко крякала, словно приглашая к диалогу. Подплыв вплотную, она даже потрогала чучело клювом. Зачарованно смотрел я на эту сцену, радуясь, что не выстрелил по вальдшнепу и не спугнул на подлёте эту парочку. Потом, дома, записывая в дневник свои наблюдения, я написал такой стишок:

 
Уточка-чирушечка к чучелу подплыла
И спросила чучело: – Ты чего застыла?
Отчего не кормишься, вон – еды тут сколько!
Ты такая важная, что крупней настолько…
Но молчало чучело в тупости резиновой.
Удивилась уточка, даже клюв разинула,
Уплыла за кустики, где её ждал селезень.
Он не зря там прятался, – умный был, не серенький…
 

Стрелять по ним у меня и мысли не было. И как будто в награду, появился вальдшнеп. Но упустить его от верного выстрела при всём своём нынешнем благодушии я себе позволить не смог. От выстрела чирки в испуге шарахнулись к реке.

А заря делала уже следующий подарок, – я издалека услышал шепелявый зов ищущего любви крякового селезня. Подобрав вальдшнепа и быстро юркнув в засидку, я схватился за манок. На первый же мой призыв селезень, летящий высоко над рекой, заложил крутой вираж и пошёл по кругу, отзываясь на мои «приглашения». На втором кругу он явно увидел чучело, но снижаться не спешил. Возможно, был когда-то неудачно стреляный. Минут пять продолжался наш диалог на расстоянии. Он продолжал летать кругами, но уже сужал их, приближаясь к земле. И в этот момент я увидел третьего вальдшнепа, о которых уже и не думал. И он шёл опять на верный выстрел. Возник вопрос – кого стрелять: вальдшнеп почти наверняка, а селезень пока недосягаем. А это, как в присказке о синице в руке и журавле в небе.

И всё-таки я выбрал «журавля». Ведь одна «синица» уже лежала, сливаясь пестрым оперением с прошлогодней листвой, у меня в ногах. Я чуть привстал в скрадке, и мне показалось, что вальдшнеп, пролетевший в пятнадцати метрах надо мной, удивлённо посмотрел в мою сторону. Но снижался и селезень, уставший от бесполезной попытки пригласить к себе в полёт чучело. После выстрела он упал на поляну, избавив меня от хлопот по его поиску.

Последним подарком этой счастливой зари была попавшая в сеть небольшая щучка на полкило весом.

А значительно позже, уже в конце «Эры» я добыл самого «северного» своего долгоносика, сидя в скрадке на разливе ручья впадающего в море всего в сотне метров от меня. Он тянул, как и положено ему весной, с характерным хорканьем над жиденьким и низкорослым леском, протянувшимся между болотом и берегом моря. Но всего за четверть века охоты на Беломорье их было так мало, что я до сих пор помню почти каждого.

Не складывалась охота и на белую куропатку, которой в первые годы моего пребывания в Поморье было достаточно. Ведь на неё какой-то определённой охоты, кроме как с подружейной легавой собакой, и не существует. По вёснам я всегда слышал крики токующих куропачей, и сидя в шалаше на тетеревиных токах, и карауля на побережье уток или гусей. Мои охотничьи собаки, а это были лайки, частенько по осени поднимали мне на окрайках болот куропачьи выводки, но под выстрел эти птицы попадали очень редко. А потом без всякой видимой причины стали такой редкостью, что даже весной их не так легко было услышать.

Тенистых ельников любители

Совсем иное дело рябчики. Наличие в округе лесных ручьёв и тенистых ельников, обилие любых ягод и насекомых по прогалкам, малый интерес, который представляет рябчик для добытчика мяса, – всё это способствовало тому, что этот вид куриных в беломорской природе был представлен широко, и его численность за все те годы, что я прожил там, по моему, мало менялась.

Помню, кажется, у писателя Арсеньева я прочитал про дальневосточного рябчика, которого зовут дикушей. Так вот, по преданиям древних удэгейцев – Бог создал эту птицу специально для охотников попавших в беду, заболевших и уже находящихся не в состоянии добыть себе другую дичь для пропитания. Дело в том, что дикуша очень доверчивая птица, подпускающая к себе человека вплотную, и её можно поймать тонкой верёвочной петлёй, прикреплённой к недлинной палке, надев эту петлю ей на шею и резко дёрнув к себе. Наш европейский рябчик не так доверчив, как дикуша, но добыть его опытному охотнику всё же не представляет сложности, если знать его повадки. Поэтому к рябкам мы относились так же, как дальневосточные охотники, стреляя их только тогда, когда не было другой, более интересной дичи с точки зрения эмоциональности охоты на неё. Или не из чего было сварить суп. Помню, с выслеживания рябчиков я начинал обучать охотничьим премудростям моего ученика Серёжку Бойцова. Они водились практически вдоль всего морского побережья, где для них были благоприятные условия: тенистые укромные ручьи, вытекающие из болот и впадающие в море, густые ельники с развитым подлеском и частыми муравейниками; берёзовые светлые колки и укрытые между них солнечные полянки, и везде изобилие любых ягод. Выезжая осенью на побережье, я не забывал включить в состав охотничьего снаряжения и рябчиковый манок, хотя пользовался им не всегда, если не было нужды добыть быстро что-нибудь на суп.

Сколько раз бывало, что, прибыв на одну из своих многочисленных обжитых стоянок, первым делом на подходе к ним вспугиваешь рябчика, а то и не разбившийся ещё выводок. Как будто они тебя специально там поджидали. Или просыпаешься утром в палатке, нагретой ещё щедрым солнцем начала сентября и первое, что слышишь – мелодичный свист молодого петушка, пробующего голос, доносящийся с ёлки у тебя над головой, к которой привязана оттяжка палатки. И бывало, что, не удержавшись от соблазна, выберешься из спального мешка и, высунув из дверцы палатки только стволы, начнёшь удачным выстрелом, новый охотничий счастливый день.

Специально за этой дичью я никогда не ходил, и знал только одного из деревенских местных охотников, который очень любил охоту на рябчиков с манком. Собирая в сентябре грибы, я иногда встречался с ним в лесу или на дороге, возвращаясь домой на машине. Это был вернувшийся в родные края после армии и ещё долгого вслед за ней скитания где-то по югам, сын деревенского строителя лодок Лёша Фролов. У него имелись отличные самодельные манки, которыми он виртуозно пользовался. Не знаю, что в его охотничьих интересах было на первом месте, но, общаясь с ним иногда, я выяснил, что он хороший знаток глухариных токов, успешно стреляет уток и гусей, но что меня особенно поразило – он единственный из местных занимался медведями и, причём, тоже успешно.

Мне рябчики попадались в основном попутно, когда я ходил в лес с собакой, охотясь по боровой или за пушниной. В немалом количестве держались они вдоль нашей главной реки Колежмы, которую я посещал регулярно с весны до глубокой осени.

Почти никто из деревни не поднимался по ней так высоко, как я. Всех останавливали первые же порожки, через которые местным тяжёлым лодкам не было хода. А мне ничего не стоило перетащить через них свою лёгкую байдарку. Зато там меня встречал почти непуганый край, с прекрасной в первые годы рыбалкой, необобранной ягодой и грибами, выводками чирков и гоголей и, конечно, рябчиками. Я вспугивал их с песчаных отмелей, где они склёвывали по утрам мелкие камешки для пищеварения. Они редко отлетали далеко, усаживаясь тут же на береговых кустах и безбоязненно пропуская мимо себя мою тихо плывущую байдарку. И я их трогал очень редко.

Однажды весной мы с Серёжей сплавлялись по реке от железной дороги, по которой привезли своё разобранное судно на станцию Колежма, находящуюся почти на пересечении железнодорожного пути с рекой. Цель, которую мы ставили перед собой, – разведка новых охотничьих угодий, примыкающих к реке далеко от нашего села, куда мне на байдарке снизу добраться хотя и тяжело, но всё-таки возможно.

За первый ходовой неспешный день мы убедились, что река в том районе вполне проходима для нашего судна как вниз, так и вверх. На нас случайно налетел табунок гуменников, и я умудрился чисто выбить одного. Встав на ночёвку, слышали и даже видели несколько тянущих вдоль реки вальдшнепов, а к чучелам, сидя в разных скрадках, наманили по кряковому селезню. Так что утром отправились дальше в хорошем настроении. Вскоре изменилась растительность по берегам, и вместо березняков с ольхой, рябиной и черёмухой, которая уже начала зацветать, разнося над водой чудесный аромат, пошли тёмные и мрачные даже весной, подступающие к самой воде ельники.

Утренний бодрящий ветерок совсем стих, и в наступившей полной тишине, которую не нарушали даже успокоившиеся на длинных глубоких плёсах после перекатов речные струи. Очарованные этой тишиной и ароматом черёмухи, мы медленно плыли, чуть шевеля вёслами, чтобы не было всплесков. И тогда до нашего слуха стали доноситься самые разнообразные лесные звуки и шорохи. Увидев нас, на склонившейся над водой огромной ели цокнула белка и зашуршала по коре коготками, поднимаясь к вершине. Басовито прогудел над водой майский жук. О! – а это уже интересней, – как раскат дальнего грома, послышался звук перепорхнувшего в чаще рябчика. Ещё такой же звук, ещё… И тишину прорезал тонкий мелодичный свист. Спокойно сидящий на первом номере Серёга даже вздрогнул и, перестав грести, обернулся ко мне с вопросом:

«Василич, это рябчик?»

«Да, Серёжа, это он и, причём, не первогодок, слышал, как он чётко вывел всю положенную трель: пять, пять, пять те-те-ре-вей». Этот «перевод» с птичьего на русский я вычитал когда-то в одной из старинных охотничьих книг.

«А ты знаешь, – продолжил он – У меня есть с собой манок, специально взял, чтобы потренироваться. Давай, попробуем его подманить!» И, не дожидаясь моего ответа, стал искать по карманам. Я добродушно улыбался. Это был – мой ученик, и мне хотелось, чтобы от охоты он брал только самое прекрасное. Манок нашёлся.

«Давай, сначала ты», потупив взор, попросил он. Я взял его в руки. Это была самоделка, но выполненная вполне грамотно. Продув накопившуюся в нём пыль, я поднёс его к губам. Не скажу, что я мастер этого дела, но этот манок при некотором умении выдавал чистый и верный звук. Я просвистел самочкой и тут же услышал ответ. Свистнул ещё раз. В ответ раздался шум недалёких крыльев, и из леса почти над самой водой вылетел петушок. Видимо, он думал, что призывный свист самки доносится с противоположного берега и летел туда. Чуть не врезавшись в нашу байдарку, он заложил резкий вираж обратно и испуганно юркнул в еловую чащу. Это было так неожиданно и так смешно, что мы дружно захохотали, а обманутый кавалер шумным взлётом обозначил прощание с нами.

Проплыв немного и прижавшись к берегу, поманили снова. Долго ждать не пришлось, и скоро очередной петушок сидел напротив нас на нижнем суку береговой ёлки, силясь понять – куда же делась позвавшая его самка. Под берегом, в кустах – нас трудно было заметить. Я передал манок Сергею. Теперь засвистел он и тоже достаточно верно. Видимо, дома тренировался. Откликнулись сразу два: тот, что сидел напротив, и другой где-то у нас за спиной.

– А теперь свистни петушком – посоветовал я. И это у него получилось. Опять из леса послышался лопот крыльев, и ещё один влюблённый уселся на склонившуюся к воде молодую берёзку. Я взял из рук Сергея манок и очень тихо и нежно свистнул самочкой. Оба петушка азартно засвистели в ответ, словно соревнуясь перед лицом невидимой слушательницы. Идиллию нарушил Сергей, нечаянно брякнув веслом о борт. Певцов, как ветром, сдуло.

И ещё несколько раз, забавляясь, подманивали мы к себе рябчиков. Мой молодой и горячий напарник всё рвался взять в руки свою одностволку, но я мягко подавлял в нём это желание. Вечером, как бы в награду за терпение, на него удачно налетел и был сбит красивый селезень гогол. И ещё долго стоял у нас в ушах разливающийся над тихой речной водой протяжный и мелодичный рябчиковый посвист.

Рыцари открытых болот

То, что они есть и совсем недалеко от деревни, я убедился в первую же весну. Проснувшись на рассвете, чтобы уйти на байдарке в речные разливы манить селезней или проверить мерёжу, я всегда с интересом вслушивался в недалёкий гул тетеревиного тока. И мне казалось, что он доносится по кругу со всех сторон. Как выяснилось потом, так было и на самом деле.

Иногда по просьбе Степана Фёдоровича я помогал ему поутру проверять поставленные в реке мерёжи на корюшку, за что получал приличное вознаграждение той же рыбой. Как-то тихим и светлым, по-особенному ярким после лёгкого ночного морозца утром мы протряхивали с ним одну мерёжу за другой. Уже неделю, как прогнало с реки последний «верховой» лёд. Первый ход самого крупного кореха заканчивался, рыбы было немного, и работа мне не казалась сложной. Над нашими головами иногда проносились стремительные табунки нарядных чирков или парочки чёрно-белых гоголей. Ружья с собой не было, я не брал его в таких случаях, чтобы не отвлекаться от работы. Но вдруг лёгкий утренний ветерок потянул откуда-то с Хабарихи[7]7
  название сенокосных угодий вдоль берега реки.


[Закрыть]
, и до нас отчётливо донеслось тетеревиное пение. Услышав его и улыбнувшись, Степан заговорил:

«Ты всё селезней лупишь, а что на ток косачиный не сходишь? Или тебе их жалко?

«Да нет, – говорю – не жалко, просто не знаю куда идти, но судя по звуку вроде бы тут и недалеко».

«Конечно, недалеко, приходи ко мне домой утром, как рассветёт, я тебе покажу, – где тут наш курятник». И на лице у него заиграла озорная улыбка.

На следующее утро являюсь к нему во двор пораньше. Степан уже встал и возится с принесённой вчера не ремонт мерёжей. Без слова, махнув мне приветственно рукой, он бросает работу и ведёт меня к сараю. Поднимаемся по скрипучей лестнице на сеновал. Дивно пахнет травами. Двери от пандуса, по которому завозят наверх сено, открыты и оттуда приятно тянет весенним сквознячком. И дом, и сарай стоят на краю села, обращённого к полям, и отсюда, с высоты сеновала открывается прекрасный вид на хабаришные сенокосы, край реки на повороте, на дальний лес…

В руках у Степана большой морской бинокль, его гордость. Он прикладывается к нему, чуть медлит и, видимо, убедившись, что всё в порядке, передаёт мне. Я хочу поднять его к глазам, но он останавливает меня словами:

– Погоди, не торопись, погляди сперва так. Вон – справа березняк на краю поля. Перед ним большая лужа, а за ней два остожья. Дальше – ивняк вдоль канавы, вот, между правым остожьем и канавой они и пляшут.

Дрожащими от волнения руками навожу бинокль. Двенадцатикратная оптика обрушивает на мои глаза сотни мелких деталей, не видимых до того простым взглядом: мелкие, поблескивающие водой лужи, рыжие моховые кочки, жёлтые «барашки» цветущей ивы. Ага – вот – остожье! Но Степан говорил, что два… Сейчас, в бинокль всё выглядит не так, как до него. Вижу чибиса на краю одной из луж, но где же косачи? Опускаю бинокль и растерянно смотрю на Степана. Он улыбается и, как нерадивому ученику, объясняет:

– Ты же держишь бинокль вниз и видишь только ближнее поле, подними повыше.

Снова приникаю к окулярам, – да вот же!

Их около десятка. Выбрав себе места посуше, они разбрелись довольно широко по мокрому лугу, на котором блестят водой мелкие лужи. Один сидит на самом высоком колу остожья. Изредка доносится недружное чуфыканье, теперь, видя их, я отчётливо слышу и его. Ни драк, ни особого ажиотажа. Но это не удивительно, – уже больше месяца, как начали они свои свадьбы, да и весне всё-таки скоро конец.

Этот ток был первым, на котором я поставил шалаш, но ходили на него все, кому не лень. И я стал искать другие, подальше от деревни. Постепенно выяснилось, что не зря звуки тока слышались мне со всех сторон. Пели – недалеко от моря на заброшенном колхозном картофельном поле, на Низовском болоте, за рекой на Большом мху. Был ещё невеликий точишко прямо на берегу моря, на песчаном намыве. Его «пасли» и держали на нём шалаш два местных подростка, молодые и заядлые начинающие охотники, выпрашивающие иногда ружья и патроны у своих отцов. Взрослые охотники на этот точок не посягали.

Сам я на тетеревиные тока ходил не часто, просто весной на всё не хватало времени. Да и добыча с них была незавидная, поскольку редко на каком току собиралось более десятка птиц, а выбивать тока – не в моих правилах. Обычно я отправлял в свои шалаши гостей, наказывая стрелять не больше двух, но и эту норму не всегда можно было выполнить.

Приходилось охотиться на тетеревов и из осеннего шалаша с чучелами, которые ради этого сам я и изготовил. Но по сравнению с весенней эта охота казалась мне скучной, а иногда бывала и безрезультатной. И однажды ради интереса я опробовал старинную охоту на них зимой, ранним утром с подъёмом из лунок, где они ночевали в снегу. И на этой единственной и уникальной охоте мне посчастливилось сделать чёткий, великолепный дуплет. Он же был и последним по тетеревам влёт.

Периодически их поголовье то возрастало, особенно в девяностые годы, то уменьшалось почти до катастрофических размеров. А к концу «Эры» их оставалось на Беломорье совсем мало. Когда перестали косить Хабариху, исчез ток, с которого я начал беломорскую тетеревиную охоту. Потом выбили косачей на побережье и на Низовском болоте. В последние вёсны моего пребывания в Поморье лишь из-за реки, вероятно с Большого мха доносилось иногда по утрам нестройное пение оставшихся немногочисленных косачей. Ток этот был самым дальним от деревни, да ещё и с очень трудным подходом по топкому болоту, на что отважится не каждый, даже самый жадный охотник.

Зато в годы с высокой численностью косачей их небольшие токовища возникали неожиданно в самых невероятных местах.

Как-то приезжаем с гостившим у меня весной Олегом Костроминым в Кимручей. Это немного не доезжая нашего любимого Кунручья, которого уже начали осваивать другие охотничьи компании, кажется, из Москвы, добираясь с местными покровителями из Сумпосада через Юково.

Пришли мы на карбасе с дневной водой, быстро устроились в знакомом месте, где у меня уже имелся обжитый лагерь. Ближе к вечеру решили сделать «разведку боем», пройдясь по побережью. И только отошли на километр от стоянки, видим – небольшой песчаный намыв от прошлогодней сильной моряны, не успевший ещё зарасти трестой, весь испещрён крестиками явно тетеревиных следов. В подтверждение тому и помёт, и немногочисленные перышки, отнесённые ветерком к краю намыва. Косачиные тока на самом побережье здесь не редкость. Но место это – мне давно знакомо, и никогда до этой весны я тут лирохвостых не встречал, хотя и слышал иногда их пение, доносившееся с болота в глубине материка. Выходит, что им где-то там стало тесно, и часть из них решила в эту весну попеть и подраться на красивом месте с видом на море…

Олег так увлёкся идеей посидеть на току, что даже без утренней проверки, которую я предлагал сделать завтра, уговорил меня уже сегодня сделать шалаш и завтра встретить в нём зарю. Аргументом в пользу этого было и то соображение, что, сидя в нём, можно будет наблюдать не только тетеревов, но и контролировать кромку берега.

Скрадок из подручного материала, которого всегда легко найти в выбросах на морском берегу, пристроили к куртинке тростника на дальнем от берега краю намыва, выкопав в песке небольшой приямок для ног, чтобы сидеть пониже, и уменьшив этим всю высоту сооружения.

Мы не ошиблись в своих надеждах. Уже вечером из лагеря мы услышали пение подлетевших туда петухов, а на утренней заре Олег взял пару из шести дружно появившихся на турнире бойцов, тут же затеявших драку, и потратил на это всего один патрон. От выстрела косачи улетели, и Олег, довольный результатом, тут же вернулся в лагерь. Больше мы их не трогали, а на следующую весну только полуразвалившийся шалаш напоминал мне о том, что на этом намыве Олег провёл пусть хоть одну, но нежданно счастливую охотничью зарю.

И был ещё один забавный случай. Как-то раз весной подходит ко мне наш колхозный водитель грузовика Володя и говорит:

– Василич, тут такое дело. Приспичило мне на днях рано утром в Сумпосад, дело было личное, – и он заговорщицки мне подмигнул. – Еду, перед крутой горкой выхожу из по ворота и вдруг – здрасьте – на дороге толпа!» И он изобразил на лице удивлённую гримасу. Он слыл неплохим рассказчиком всяких небылиц, и я готов был услышать что угодно, но только не то, о чём он через секунду продолжил, оглядевшись по сторонам с таким видом, как будто сообщал мне великую тайну.

«Понимаешь, Василич, сидят на дороге почти с десяток этих чёрных петухов, за которыми ты бегаешь. И не про сто сидят, а вроде бы, как сходка у них там. И ещё я успел заметить, что у некоторых поза такая – он попытался руками это изобразить – Крылья распущены, хвост кверху задран, а голова – к земле, – представляешь»? – закончил он с загадочной улыбкой.

«Представляю – говорю – и что, задавил?»

«Нет, не смог, хотя и поддал газку, успели разлететься».

«Бывает так иногда – говорю ему как можно равнодушнее, – Это у них такая выездная гастроль для ранних води телей». И тоже улыбаюсь, а сам думаю – надо расспросить поподробнее.

«Вот в том-то и дело, что не иногда – продолжает он, – Сегодня опять еду, и они опять там! С чего бы это?»

«А ты не езди спросонья и с похмелья в такую рань – говорю я ему, смеясь, – Тогда и чертовщина не будет мерещиться». Короче, расспросил я его поточнее, в каком месте он их встречал, и попросил никому из охотников больше об этом не рассказывать. А сам на следующее утро пораньше – на мопед и туда. Немного не доезжая, спрятал его в кусты, зарядил ружьё и пошёл по обочине, прикрываясь кустами. Слышу – действительно – чуфыкают, да так азартно! Пошёл ещё осторожнее. К повороту подкрался кюветом, выглядываю из-за кустов – точно – прыгают на дороге восемь штук, и даже драчка небольшая между двумя. До них около ста метров. В том месте вдоль дороги кустов почти нет, с одной стороны луговина, а с другой пологий спуск к ручью, место совершенно открытое, и поставить шалашку будет проблемой. Разве только что закапаться в кюветную канаву.

И пока я так рассуждал, послышался со стороны Сумпосада звук мотора мощного мотоцикла. Он даже не успел появиться на видимости, как тетерева разлетелись. Спрятавшись в кустах, я пропустил его и вышел на дорогу. Долго ходил, рассматривая следы на песке и игровой помёт. Возможности незаметно поставить скрадок – не было никакой. Подумалось – а очень мне это надо? И кто гарантирует, что когда я сяду в засидку и приготовлюсь стрелять, не появится вот так же какой-нибудь ранний водитель. Да ведь даже сама мысль о возможности этой неприятности будет отравлять удовольствие от необычной охоты. И я выбросил из головы эту затею.

Последний раз я охотился на них в самом дальнем своём току, о котором в деревне не знал никто. Я нашёл его когда-то, отыскивая глухариные игрища, заглядывал на него редко, уж очень сложным был подход к нему по очень топкому болоту. Но зато это был самый классический точок, – компактный, занимающий токующими птицами площадь не более ста квадратных метров вокруг моего крохотного шалашика, из которого можно было дотянуться чуть ли не рукой до ближнего певца. Но и на нём, несмотря на глухое и никем не посещаемое место, пел и дрался всё тот же десяток с небольшим петухов. И никогда – больше, что меня очень удивляло.

Возможно, я не очень уделял внимания поиску этих птиц, и где-то они водились в большем количестве, поскольку однажды осенью за Чижнаволоком мне случайно удалось наблюдать тетеревиную стаю численностью более сотни голов. Но это был единственный случай.



Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации