Текст книги "Эра счастливой охоты"

Четвероногие помощники

Не помню от кого и когда услышал я фразу, которая мне запомнилась, что «…охотник без собаки всё равно, что портной без швейной машинки». И этой истиной я руководствовался всю свою жизнь. В юности пробовал держать гончую, но она потерялась, чуть ли не на первой охоте. Потом мне подарили щенка лайки, и я остановил свой выбор на этой породе. Так что, когда я прибыл на жительство в страну Поморию, со мной была прекрасная помощница, чёрно-белая русско-европейская лайка по кличке Стрелка.

Её появление у меня было не совсем обычным. Работая под Приозерском начальником полуподпольной туристской базы, я имел под своим руководством только двух работников. Оба – из посёлка Яркое, где находилась настоящая турбаза, когда-то процветающая, а на то время погорелая и заброшенная. Один – тихий алкаш Миша, которого держали для любых мелких и подсобных работ, а другой, Володя, занимался ремонтом и содержанием в порядке немногочисленной техники. Он был погорельцем, как и турбаза. Только в отличие от неё умудрился по пьяне чуть не сгореть совсем, да ещё и на воде – в дюралевой мотолодке от вспыхнувшего бензобака. Однако с сильно обгорелыми руками он всё же сумел в кратчайший срок сначала разобрать, а потом реанимировать такую технику, как трактор. У него-то я и увидел собаку.

Это было голодное и забитое создание, но с нормальным экстерьером породистой лайки, который всё же просматривался сквозь грязь и тощие рёбра. После долгих и мучительных переговоров, закончившихся выпитой бутылкой, мне удалось заполучить её в свои руки. Вначале она дичилась и огрызалась на любые самые миролюбивые наши попытки завоевать её доверие. И если бы не Наталия, может, они и не дали бы результата. Терпением, лаской, многими часами общения с ней, как с ребёнком, она смогла помочь ей забыть обиды, нанесённые людьми. А потом я показал ей то, ради чего она была рождена – охоту и покорил этим окончательно.

Это была первая появившаяся в Колежме собака с яркой окраской и нормальным экстерьером. Я умудрялся вязать её с хорошими не местными кобелями, и щенки от неё шли нарасхват. Она прекрасно работала по птице, белке и другому мелкому зверю.

Видимо, от трудного детства она получила в наследство воспаление уха. Жена частенько подлечивала его, промывая борным спиртом, давала Стрелке какие-то лекарства. Однажды, бросившись в море за подбитой уткой, она оскользнулась на камне и неловко упала в воду левым боком, залив морской водой больное ухо. После этого болезнь сильно обострилась, и все Натальины попытки лечения не помогали. Кончилось тем, что, чувствуя близкую развязку, она поступила так, как делают многие собаки – ушла из дома. Я даже не смог найти её, чтобы похоронить. Потеря любимой и хорошей собаки равна потере друга или родственника. И выход тут только один – скорее завести другую. Что я и сделал в ближайшее время.

Не долго думая, я вновь взял русско-европейскую лайку. Но теперь щенка и снова сучку. Радость от воспитания собаки почти сравнима со счастьем воспитания ребёнка. И хлопоты с огорчениями почти те же. А радость была недолгой… И началась в моей жизни полоса собачьего невезения, продолжавшаяся много лет, хотя и с перерывами. Сначала, не прожив и года, ушла из жизни Лада, первый и последний раз выскочившая по непонятным причинам на проезжую часть почти пустынной вечерней улицы. Был первый осенний гололёд, и лихач на легковушке то ли не заметил, то ли побоялся тормозить.

Взята была следующая, но через год с небольшим и она погибает от болезни, которую собаководы прозвали «олимпийкой». Это разновидность чумы, которую якобы завезли к нам из-за рубежа в год, когда в Москве проходили олимпийские игры. Опять страдания, переживания и всё равно твёрдое решение взять снова щенка.

Вроде бы наступила передышка. Яна живёт год, два, три. Уже прекрасно работает по птице, белке и другому мелкому зверю. Щенки от неё идут нарасхват. Не забуду забавный случай. Уже ноябрь, но мы не торопимся уезжать. Я активно занимаюсь пушниной. Вблизи деревни по всем ручьям водится норка. Я промышляю её капканами и с помощью собаки, отыскивающей её норы и переходы. Однажды рано утром стучит в окно сосед дядя Гриша.

– Эй, охотник, всё спишь, а я, смотри, – какого зверя у тебя под крыльцом добыл! И показывает мне крупную шикарную норку. А вокруг него крутится, пытаясь выхватить зверька из рук, моя Янка. Она без привязи живёт во дворе в своей комфортабельной будке. Потом, конечно, он рассказывает, что, выйдя спозаранку по делам и проходя мимо моего крыльца, замечает под дверью что-то необычное. И только тогда, когда он взял «это» в руки, из будки, зевая и потягиваясь, появилась Яна, не удивлённая предметом в его руках и явно еще не выспавшаяся после ранней утренней самостоятельной охоты. А где уж она раздобыла эту норку, так и осталось тайной.

Но к концу четвёртого года всё-таки случилась трагедия. Выбегая из леса на мой зов, она попала под колёса почтовой машины, шедшей в село и почти единственной в этот день на нашей просёлочной дороге. Как когда-то её предшественница, и опять у меня на глазах. Удивляюсь, как меня тогда не свалил инфаркт.

И всё-таки я снова завёл собаку. Зная про все мои несчастья, один мой друг и большой собаковод, к тому же в прошлом и заводчик[14]14
  собаковод, занимающийся разведением и улучшением породы.


[Закрыть] лаек, категорически посоветовал мне сменить породу. Он и сам только что, пережив потерю лайки, завёл щенка ягдтерьера. Из этого же помёта взял щенка и я, но только теперь кобелька, другого варианта не было.

После элегантных симпатичных лаек, маленький ягд показался мне страшным существом с головой и челюстями совершенно непропорционально большими по отношению к остальному. И показался таким не только мне. Когда я приехал весной в Колежму с двухмесячным щенком, по деревне поползли слухи, что Василич привёз «страшилу, у которого зубы в три ряда…»

Тогда, в восьмидесятых годах, среди охотников об этой породе собак ходили самые невероятные и порой противоречивые мнения. За абсолютное бесстрашие к крупному зверю их иногда называли самоубийцами, так как бывали случаи их гибели от кабанов или медведей, которых они пытались слишком энергично атаковать. Впоследствии мне пришлось убедиться, что это отнюдь не выдумки, и мой Ичиг, так он был записан в родословной, именно такой и есть. Подрастая, он начал с того, что задавил пару кошек. Хорошо, что этого никто не видел кроме меня, и в селе многие собаки грешили тем же. Уж не знаю, принял ли он их за дичь или просто охранял от лазутчиков свою территорию. А к ней он относился очень ревностно, быстро усвоив её границы в виде изгородей. Удивляло меня то, что, пользуясь полной свободой, он сам почти не покидал своей территории, делая исключения только для того, чтобы сходить «по большому». Случился позже и серьёзный «территориальный спор». К нам во двор зашёл проходом односельчанин с взрослой лайкой кобелём. Ичиг предупредил его на собачьем языке, что другой четвероногий тут нежелателен. Но простодушный деревенский пёс, будучи чуть ли не втрое крупней, посчитал, видимо, предупрежденье несерьёзным, да ещё и рыкнул на хозяина двора. И по неопытности «пропустил» мгновенный ответный бросок, оставшись в результате без одного глаза. Его хозяин оказался нормальным собачником, хорошо знавшим собачьи повадки. Он не предъявил мне претензии, хотя был очень расстроен случившимся. А его собаку после этого случая в деревне прозвали Нельсоном.

И что удивительно, – вопреки распространенному мнению о злобности ягдтерьеров, наш Чок (так мы стали звать его впоследствии) был с юности совершенно лоялен даже к незнакомым и впервые увиденным людям. И чем становился старше, тем ласковее к детям. Зато любая живность – ползающая, бегающая, летающая – всё у него считалась дичью, которую немедленно следовало или поймать, или остановить и задержать на месте до подхода хозяина, или уж хотя бы облаять. Под категорию дичи попадало всё: от мелких птиц и мышей до сельских коров и лошадей. Но были и удивительные исключения. Первое, что меня очень радовало, он совершенно спокойно проходил мимо соседских кур, удостаивая их лишь мимолётным взглядом. А в городе, когда мы вернулись туда осенью, я был удивлён его полным равнодушием к голубям, хотя любой, шевельнувшийся в кустах воробей вызывал у него горячий интерес, и уж тем более вороны.

Первой дичью, добытой им в четырёхмесячном возрасте, оказался молодой и, видимо, зазевавшийся кулик. Я шёл на болото посмотреть куманику.[15]15
  северная, похожая на землянику ягода, она же – княженика.


[Закрыть] В одном месте Чок, бежавший рядом с тропой, вдруг резко рванул в сторону и бросился в гущу высокой травы и тростника. А потом несколько раз взвизгнул, пропав из видимости. Я забеспокоился и уже хотел бежать туда, но тут из-за высокой кочки появился мой пёс с явно счастливой мордой и куликом в зубах. Ну, как ему было объяснить, что охота ещё закрыта, а этот тощий куличёк не достоин названия дичь!? Пришлось похвалить и приласкать.

Потом в течение лета были ещё какие-то мелкие птички, мыши, но первый большой охотничий «подвиг» был совершён в августе, когда мы с женой собирали на бывшем аэродроме грибы. Уже была открыта охота, но я ходил без ружья. Выводков боровой птицы в тех угодьях почти не было, а при серьёзном сборе грибов ружьё только мешает. Чок, конечно, был с нами. Я уже отнёс первую собранную корзину грибов в машину и с пустой отправился в необследованный ещё участок, легко ступая по старой лесной дорожке, оставшейся со времён войны, когда здесь находился аэродром и всевозможные подсобные службы. Чок, поняв направление моего пути, умчался вперёд.

Есть существенная разница между любительским походом за грибами на супчик или поджарку и серьёзным промышленным сбором их, когда это является твоей настоящей работой на данный момент. А именно такой работой мы с женой и занимались в течение нескольких первых лет жизни на Беломорье. Когда, работая в лесу, замечаешь только грибы, не видя ни прелестей августовского леса, ни нитей паутины в прозрачном и неподвижном воздухе на которых путешествуют молодые паучки. Когда не реагируешь ни на ближний взлёт рябчика, ни на белку, перемахнувшую с ёлки на сосну у тебя над головой.

Я люблю августовский лес за его тишину в безветренную погоду, за первую желтизну берёз, разноцветье грибов. За мягко-прохладные, почти без комаров дни. И этот денёк оказался хорош. И пока в руках пустая корзина без тяжести, нож вложен в ножны, а под ногами уже пройденная в этом месте дорожка, руки и глаза могут отдохнуть, и можно позволить себе бездумно смотреть по сторонам, прислушиваться к звукам. А они не заставили себя долго ждать.

Где-то левей дороги, неподалёку азартно взлаял мой пёс. После короткой перемолчки залился продолжительным лаем, смолк, ещё взвизгнул… Неужели наткнулся на глухариный выводок? Болото тут недалеко, и мне говорили, что там есть небольшой точок. Значит, вероятен и выводок. Но я всё равно без ружья. Разве что подбежать, посмотреть, что там такое? Но Чок молчит. Всё же я пошёл в ту сторону, где был лай, пока не сворачивая с дороги. Но вскоре остановился, – он бежал мне навстречу и что-то нёс в зубах, высоко подняв голову.

Видимо, из-за этого он не сразу заметил меня и удивлённо остановился всего в трёх метрах от моих ног. Из пасти, схваченный зубами поперёк спины, свисал лапами по обе стороны его морды молодой обслюнявленный зайчонок. От неожиданности встречи Чок сначала сел, потом встал, сделал несколько шагов ко мне и, глядя мне в глаза, разжал челюсти. Зверёк мягким тючком свалился к моим ногам. Я поймал его взгляд. Чего только не было в нём! Как в самых выразительных человеческих глазах в его – собачьих – были робость и восторг, вопрос и ожидание… Говорят, собаки не выдерживают человеческого взгляда. Этот щенок – выдерживал. Он, не отрываясь, смотрел мне в глаза, ожидая моей реакции. Он, как будто, спрашивал у меня: правильно ли он поступил? Вопрос этот важен был и для меня. Заяц – не объект охоты с собакой этой породы. Но отругать его я был не в силах. Ягды универсальные собаки, и я не собираюсь ограничивать себя какой-то строго определённой охотой с ним. Применяют же, например, спаниелей для подъёма с лёжки русаков. Может, и он когда-нибудь подставит мне под выстрел и взрослого зайца. И я, присев и обняв руками его лохматую морду, стал говорить ему ласково:

– Чокушка, умница, добытчик ты наш. Мы зайчика сегодня стушим, тебе будут вкусные косточки и головка отварная, и потрошки…

Он подпрыгнул, лизнул меня в лицо, завизжал каким-то счастливым щенячьим визгом. Теперь надо было показать, что главным в нашей паре являюсь всё-таки я, и любая его добыча по праву старшего и сильного принадлежит мне, и уж я решу, как потом её распределить. Ласково потрепав его за уши, я решительно поднял с земли зайчонка и, положив его в корзинку, зашагал дальше, не оглядываясь.

Этой же осенью, в октябре, когда я собирал на этом же аэродроме последние боровики и зеленушки, но с ружьём, поскольку рядом на болоте отдыхали и иногда низко пролетали над лесом гусиные стаи, он выгнал мне под выстрел вполне взрослого, начинающего линять беляка. Конечно, это был счастливый случай, но это не умеряло его гордости.

Охотничья страсть его была неиссякаемой. Я несколько раз пытался брать Чока на утиные вечёрки в свои ближайшие угодья в Лобском, надеясь, что он понадобится для поиска подранков, отлетевших в сторону или упавших в кусты. На подходе, отпущенный с поводка ещё в начале ляги, он от обилия запахов входил в раж, обследуя все лужи, канавки и куртины тростника, «выковыривая» оттуда, то бекаса, то гаршнепа, а однажды притащил подраненную и ещё живую утку. При этом он умудрялся так выгваздаться в няше, что совершенно терял свой, в общем-то, приятный собачий облик.

Но самое страшное начиналось в скрадке, когда я усаживался на чурбак, а Чока, взяв снова на поводок, привязывал к прутьям шалаша со строгим приказом сидеть тихо. Но его терпения хватало только до первого утиного свиста в воздухе или кряканья вдалеке. Он считал, что ему обязательно нужно всё видеть, а лучшим наблюдательным пунктом являются мои колени, куда он и стремился запрыгнуть, перенося всю грязь с лап и брюха на мои штаны. Выставленные мной чучела, пошевеливающиеся от лёгкого ветерка, он принимал за уток, хотя я и пытался втолковать ему, что это просто резиновые и пенопластовые обманки. А когда к ним подсаживались настоящие, он рвался с поводка так, что я боялся остаться вообще без шалаша. От нашей возни возникало столько шума, что утки, как правило, улетали от греха подальше прежде, чем я успевал схватить в руки ружьё.

Пришлось от этой затеи отказаться, но возникла другая проблема, – как под вечер уйти из дома с ружьём в руках, чтобы мой четвероногий страстный охотник этого не заметил и не рванул бы по следу за мной.

С годами он приобретал всё больше охотничьих навыков. Стал прекрасно работать, почти как лайка, по выводкам боровой птицы, облаивая севших на дерево глухарят. Но от азарта не мог спокойно усидеть на месте, бросался под ствол и частенько вспугивал, особенно тетеревят, до моего подхода. Он прекрасно подавал с воды битых уток, отважно залезая даже в ледяную весеннюю воду с плавающими льдинами.

Однажды уже ранней зимой в Ленинграде приятели попросили «одолжить» его на лосёвую охоту, так как снега ещё не было, и собака могла бы быть очень кстати. Сам я болел и ехать с ними не мог, но Чока «откомандировал». И не зря. Он уверенно нашёл по кровавому следу неудачно стреляного лося подранка.

За дичь он принимал и встреченных на прогулке в ближайших от села кустах деревенских коров и лошадей. Причем облаивал их, стараясь удерживать на месте, только спереди. С трудом приходилось уводить его от них, уговаривая и объясняя, что это – хорошие, домашние зверики.

Велика сила наследственности. У Чока были хорошие родители, и его отец претендовал на звание чемпиона породы. Но для этого его потомки должны были показывать на выставках и полевых испытаниях тоже высокие результаты. Меня эта «возня» с дипломами и медалями не интересовала, но не хотелось отказывать хорошим людям, от которых я получил такого прекрасного друга. Да и приятель мой – Геннадий, через которого я получил щенка, сменив, как и я, лаек на ягдов, и будучи в прошлом неплохим заводчиком, решил, что его Юкса не должна отстать от отца. И мы с двумя ягдами поехали в Левашово на испытательный полигон. Там притравливали и проводили испытания почти всем охотничьим собакам, работающим по зверю. Для начала подошли к искусственной лисьей норе. Почуяв новый волнующий запах, мой Чок так стал рваться к ней, что заинтересовал судей, которые проводили испытания фокстерьеров. Не уступала ему в азарте и Юкса. Узнав, от какого папы эти двое рвущихся к норе шустрых детишек и проверив их документы, судьи тут же предложили нам выставить их на диплом. Мы не возражали. И дипломы третьей степени тут же были получены. Но Чок остался недоволен, что ему не позволили добраться до хозяйки этого странного сооружения, перекрыв шибером вход в само логово лисы, откуда она сердито сверкала глазами и шипела на него.

Но самое интересное было дальше. Неподалёку слышался злобный лай нескольких собак, какие-то крики… Мы пошли туда и, подойдя ближе, оказались на площадке притравки собак по медведю. Приличного вида зверь, прикованный цепью к сосне, под которой стояла его жилая будка, лениво рыкал, изредка отмахиваясь лапой от пятка окруживших его собак – лаек различной разновидности этой породы. Поодаль, в основном прижимаясь к ногам хозяев, виднелось ещё столько же. Но даже и те, кто пытались нападать на медведя, особой настырностью не отличались. Получилось так, что Чок в это время, в отличие от Юксы, не был пристёгнут на поводок. Увидев незнакомого ему зверя и собак, прыгающих вокруг него, он, видимо, решил, что именно тут его и не хватает, и что можно, наконец, выместить на этом звере свою обиду за то, что его не пустили к лисе. Рванув вперёд и проскочив между лайками, он тут же вцепился зубами в заднюю ляжку спокойно сидящему и оторопевшему от удивления медведю. Тот рявкнул и попытался достать его передней лапой. Чок ловко увернулся и рванул его зубами с другой стороны. Юкса рвалась с поводка, и Гена тут же спустил её. В одно мгновение она подскочила к крутившемуся на месте зверю и, вскочив ему на спину, рванула за холку. Медведь взвыл и стал пятиться к будке. Зазвенела цепь. Ободрённые маленькими, но такими активными бойцами, лайки тоже пошли в атаку. Отмахиваясь от всей этой своры обеими лапами, напуганный медведь задом ретировался в будку, продолжая рычать, но в его голосе уже не было прежнего звериного достоинства.

Кончилось тем, что Чоку надоела эта комедия. Решив, что отыгрался за свои обиды, он подошёл к боковой стенке будки, задрал лапу и пописал на стенку, как бы отмечая свои владения. И тут раздался мощный хохот и одобрительные возгласы владельцев лаек, сумевших по достоинству оценить и смелость наших молодых ягдов и комизм последнего акта этого представления.

А в загон с кабанами нас просто не пустили, боясь, что эта дружная пара порвёт кабанам поджилки.

С дикими медведями Чоку не довелось в жизни встретиться, а к лисьим норам, хотя я и знал их местонахождение, я специально с ним не ходил. Не хотелось рисковать своим азартным другом, ведь дикая лиса, защищая своё жилище, может оказать достойный отпор.

Сейчас, когда я пишу эти строки, он лежит на покрывале моей постели, что ему давно уже не возбраняется. Ему пятнадцатый год, его по-прежнему задорная и весёлая морда совсем седая, он уже не видит левым глазом, плохо слышит, и лишь прекрасно сохранившееся чутьё ещё позволяет ему «охотиться» на кошек, нахально забредающих к нам во двор и, наверно, понимающих, что этот с виду злобный пёс им уже не страшен.

Теперь Чок уже не ягдтерьер, а «дивантерьер» и ему многое прощается за то, что он самый главный и, наверное, последний в моей жизни пёс-долгожитель, поскольку после его ухода я едва ли смогу себе позволить завести другую собаку.

Птица моей юности

Я поднимался сюда на байдарке, чтобы постоять на тяге.

Тенистых ельников любитель

Рябчик всегда был лишь попутной дичью.

Рыцари открытых болот

Ставлю шалаш на Хабарихе.

Пережившие тысячелетия

Возвращение с тока у Кимручья.

В деревне долго никто не знал, что я в своём дворе строю яхту.

Сбывшаяся мечта…

Четвероногие помощники

Первая моя собака на Беломорье – Стрелка

Два старика. Моя последняя в жизни собака – ягдтерьер Чок.

Снимок сделан уже в новгородской области.