Текст книги "Утраченный портрет Иммануила Канта"

Щульц. Простите, господин Кант, чтобы с вами беседовать, надо иметь много сил.

Кант. Я вам больше не нужен?

Щульц. Все мы друг другу нужны… И, да будет каждый из нас опорой другому.

Кант. Да будет. Однако на вас опираться… остерегусь.

Щульц. Как знать, господин Кант… Как знать… Я буду за вас молиться.

Едва заметно кивнув, Кант удаляется в дверь, через которую появился.

Янус /кричит/. Дионис! Заверни его! Хлопни в ладоши!

Дионис. Зачем? Кант опять ничего не получит. В который уж раз у него сорвалось…

Щульц. Господа, ошибаются! Сорвалось… у меня.

Янус. Это как понимать?

Щульц. Кант получит все… чего добивается! /Янус присвистнул, вставая./ Только что поступила депеша: «Фон Зайдлиц – министр просвещения»!

Янус. Друг Канта – фон Зайдлиц!?

Щульц. Да – друг… а ныне и покровитель!

Дионис /Янусу/. Ну вот, ты хотел поворот? И хлопать не надо. /Сначала тихо, затем все громче смеется./

Янус. Дионис! Разве это смешно?

Дионис /сквозь смех/. Еще как!

Янус /подозрительно/. Ты с ним сговорился?!

Дионис. О, Господи, не смеши еще больше! И успокойся. Чего нам бояться, если у этих господ даже Кант может стать «Несравненным, Блистательным Кантом»… лишь по знакомству! Будь он хоть семи пядей во лбу – не имеет значения! Нет знакомства, – нет «Канта»! Сколько их уже сгинуло и еще сгинет в бесследности, потому что на всех, просто… не напасешься фон Зайдлицев! /Кричит./ Янус! Кто мы рядом с «гигантами», насадившими этот порядок – слюнявые покровители муз и наук! Слезливые филантропы! /Хохочет, неожиданно вскрикивает и, схватившись за голову, мечется по авансцене./ Ай! Больно! Моя голова! Несчастная моя голова! /Стонет./ О, Небо! За что эти адовы муки!

Занавес.

Действие второе

Кенигсберг. Одно-двухэтажные строения Принцессиненштрассе. Дом Канта (два этажа и мансарда). Вдали – спуск к озеру, кроны лип и башня собора. Появляются Янус и Дионис.

Янус. Вот этот дом! На Принцессиненштрассе любая собака знает господина Канта. Звонить?

Дионис. Подождем… Господин ректор еще изволят прогуливаться… Да и фельдъегерь не подоспел.

Янус. Слушай, мне надоело всю жизнь таскаться за Кантом!

Дионис. Он так вознесся, что ты перестал его чувствовать кожей.

Янус. Зато чую тебя.

Дионис. Слушай, Янус, растряси свой жирок! История не простит благодушия!

Янус. Чего ради мне суетиться из-за какого-то Ницше, которого нет и в помине!

Дионис /горячо/. Не какого-то… – лучезарного! Он придет сказать людям, что Человек – Бог страстей, жаждущий властвовать, испепелять несогласных, чужих, непохожих и слабых, что жизнь есть порыв Страшной Воли – захватывающий на мгновение вздох, в котором – вся мудрость, весь смысл! Понимаешь? Фридрих Ницше – пророк! А я его полномочный посланник!

Янус. Это я уже слышал. Скажи, почему ты так долго бездействовал?

Дионис. Видишь ли… в «магию обстоятельств» вкралась мерзкая фальшь, – мне пришлось выжидать.

Янус. Опять напускаешь туману? Во всем виновата наука!

Дионис. Пожалуй, есть польза и от науки… Лишь оснащенная ею «Могучая Воля» заткнет поры жизни, угомонит суету, не позволив двуногим дожить до маразма! Пусть дохнут в трезвом уме, с сознанием, что и другие тут не задержатся! Страсть! Страх! Азарт! – вот лоцманы мирового процесса – этой скользкой тропинки к обрыву! Ненавижу воспитанных Кантом рассудочных выродков, ибо их идеал – «компромисс»! Их цель – затянувшаяся агония долгожительства с разжижением мозга и разложением заживо! Все, пора действовать! Стрелка Судьбы повернула в нужную сторону!

Янус. Я вижу Канта! Вон он… бредет по своей «философской дорожке».

Липовая аллея на берегу озера. Справа с пригорка наблюдают Янус и Дионис. Появляется Кант. Он выглядит старше, чем – в первом действии, но все так же строен. Лицо стало суше, но в глазах – прежний блеск. Руки вертят за спиной тростниковую палочку. Кант улыбается собственным мыслям. Мимо проходит дама в шляпке с большими полями. Дама и Кант молча обмениваются кивками.

Дама /внезапно остановившись/. Господин Кант?!

Кант /точно разбуженный, опираясь на трость, поворачивается к даме/. Фрау Кайзерлинг!?

Кайзерлинг. Иммануил! Я только сегодня вернулась… Мы не виделись, кажется… целую вечность!

Кант. Графиня… прошел только миг.

Кайзерлинг. Боже! Как вы изменились!

Кант. Этот факт почему-то всех удручает. Каждый думает: «Ну, если Кант постарел, то каким же стал я?»

Кайзерлинг. Дело не в этом. Вы теперь человек, которому рукоплещет Европа, писатель, книги которого запрещал Ватикан, философ, которого люди ума с благодарностью называют новым мессией!? /Тихо смеется./ Как рада, что встретила вас! Вижу в этих глазах знакомый огонь!

Кант. «Огонь»!? – сильно сказано… /Тоже тихо смеется./ Разве что – искру… Вы помните время, когда рисовали меня?

Кайзерлинг /горячо/. Как я могла тогда взяться за кисть?! Кажется, и рисовать-то еще не умела… Но самое странное… что портрет был утрачен… загадочным образом. Как-то вернувшись с прогулки, я не нашла его в студии. Сыщики перевернули весь дом, опросили людей. Отыскалась и рама… Но холст так и канул… Таким, как тогда, вас никто уже не напишет!

Кант /шутливо/. Вы обещали вручить его мне на венчание… Вот, оказывается… почему до сих пор я – один!

Кайзерлинг. В городе говорят, что вы все-таки женитесь… От души поздравляю!

Кант. Наш город любит поговорить… В самом деле, была у меня такая задумка – жениться…

Кайзерлинг. Она – молодая?

Кант. Теперь не имеет значения… Я вовремя остановился. Можете это считать «стариковскою блажью».

Дионис. Запишем: «Кант – женоненавистник»!

Янус. А по-моему, у него – одно мнение с апостолом Павлом, который считал, что жениться хорошо, а не жениться… – и того лучше.

Кайзерлинг. Признавайтесь: боитесь показаться смешным?

Кант. Признаюсь…

Кайзерлинг. И это, – теперь, когда вы стоите так высоко…

Кант. И где ото всюду смешное – как на ладони.

Кайзерлинг. Пусть их смеются, было бы вам хорошо.

Кант. Что подумают люди о том, как я жил, – так, в конце концов, отнесутся к делам моей жизни… Теперь извините, я должен идти.

Кайзерлинг. Понимаю, – работа.

Кант. Верно, графиня.

Кайзерлинг. Мы еще с вами увидимся? Так ведь?

Кант откланивается и, тяжело опираясь на трость, удаляется. Кайзерлинг провожает его глазами. Снова – Принцессиненштрассе. Перед домом Канта на прежнем месте – Янус и Дионис.

Дионис. Слушай, Янус, ты сжег то, что я приказал? /Янус мнется./ Ну? Гляди мне в глаза!

Янус. Дался тебе этот портрет! Подумаешь невидаль, – тряпка какая-то… Кто только Канта не малевал!

Дионис. Вот где нарушена Связь Обстоятельств! Вот где прячется Фальшь! Таким, как на этом портрете, видеть его не должен никто!

Янус. Послушай… Не «полощи» мне мозги!

Дионис /исступленно/. Заклинаю тебя, уничтожь этот «образ»! Немедленно! Слышишь, ты, поклянись, что…

Янус /торопливо/. Клянусь. /Показывает./ Он идет!

Дионис /мгновенно преобразившись, с едким пафосом произносит, глядя в ту сторону, куда показывает Янус/. Долой призраки ночи! Мы говорим об Иммануиле Канте! Народ наш не просто расшевелить. Но Кант увлек его за собой, и философия стала национальным делом Германии! Под натиском «свежих идей» зашатались и пали столбы, подпиравшие своды наук! О, если бы кенигсбергские обыватели видели груды камней, в которые он обратил храм Ума! /Спокойнее/. Но добрые люди видят в нем только профессора, ректора университета, и, встречая на улице… /Бьют часы на соборной башне. Дионис достает и открывает карманные часы./ сверяют по нему свои часики. /Закрывает, прячет часы в карман./

Опираясь на трость, появляется Кант. С ним – друзья: могучий и добродушный поэт Гиппель, высокий худощавый профессор камеральных наук Краус.

Краус /Канту/. Я слышал, что в Галле они предложили вам чин надворного советника и кафедру… Но вы отказались!

Кант. Милый Краус, всякая перемена в налаженной жизни, мешает работе. Мне следует это учитывать, если хочу довести до конца дело жизни. /Оборачивается./ А вы, дорогой Гиппель, вижу, сегодня чем-то расстроены?

Гиппель. Я уже говорил о своем сорванце… Совершенно отбился от рук.

Кант. К сожалению, здесь я вам не помошник. Каждая юность проходит свой порог бунта, когда разрешение самых сложных вопросов кажется достижимым и близким.

Янус /почти добродушно/. Вот и наш Кант! Все чего-то жужжит и хлопочет, учит людей уму-разуму!

Кант. А, господин Янус! Господин Дионис! Давно о вас не было слышно.

Дионис. Зато мы о вас много наслышаны. Вы преуспели изрядно. Однако… грядут перемены!

Кант. В какую же сторону, господин Дионис?

Дионис. Полагаю, что к лучшему! На «арену» выходит высший тип человека… Ураган для толпы! Повелитель скотов! Будущий владыка Земли! И я вижу, как этот Герой, после всех своих подвигов, гордо и с легкой душою, как после детской забавы, возвращается «под родимую сень», даже не вспоминая, как он вспарывал, обезглавливал, жег!

Гиппель. Что это, господин Дионис? Вы взываете к варварству? Вы…

Дионис /перебивая/. Новый тип человека – это высшая ценность! Он грядет! И, готовя пришествие, надо забыть о своих муравьиных делах! Кто противится этому, тот – Иуда-предатель!

Краус. Вы накликаете лютое Время?!

Дионис. «Звездное Время»! А что скажет нам господин ректор?

Кант /разводит руками/. Что я могу вам сказать… Вы увлечены хитроумной игрой, где зловещее, вдруг, появляется в ореоле отваги и юности.

Краус. Откуда это безумие?

Кант. Вероятно… от нас же самих. В отличии от животного мира, Природа не дала нам устройств, облегчающих выживание… но одарила задатками… Как мы ими распорядимся… – зависит от нас.

Дионис. Я слышал, профессор, вы полагаете, что утверждения «Бога нет» и «Бог существует» – одинаково недоказуемы? Как это вам до сих пор удается «сидеть на двух стульях»!?

Гиппель. Учитель хочет сказать, что естественные науки заслуживают равных прав с богословскими, ибо суть всяких знаний – исследование…

Дионис. Где вы видели ВЕРУ, которая терпит исследования?

Кант. Объясню… Бедным духом невыносимо сознание, что душа не бессмертна и должна умереть вместе с телом. Но для СОЗДАТЕЛЯ, сотворившего нас себе в помощь, при всей его доброте, примитивные души, я полагаю, – тоже обуза. Нельзя же считать его бестолковей нас с вами!

Дионис. А как же быть с «кротостью», с «нищими духом»?

Кант. Я признаю кротость нравов… Но кротость ума отношу к наказанию божьему за беспутную жизнь.

Слышен приближающийся цокот копыт.

Янус. Фельдъегерь!

Стук копыт обрывается. Появляется гонец в форме офицера прусской армии.

Фельдъегерь. Прошу прощения, Господа! Принцессиненштрассе – это здесь?

Дионис. Вы на верном пути.

Фельдъегерь. Не будете ли так любезны, указать дом ректора здешнего университета – профессора Канта?

Янус. Вот этот дом!

Кант. Господин офицер, я – тот человек, который вам нужен. С кем имею честь…?

Фельдъегерь. Фельдъегерь Его Величества Короля Пруссии! Господин Кант, вам – конверт с высочайшим посланием! Примите и распишитесь! /Передает Канту конверт и уведомление для подписи./

Кант /расписывается и возвращает уведомление/. Пожалуйста.

Фельдъегерь. Желаю здравствовать!

Кант. Всего наилучшего!

Отдав честь и щелкнув каблуками, Фельдъегерь удаляется.

Кант. Прошу прощения, господа. Мне – пора. Я должен ознакомиться с почтой…

Слышен удаляющийся цокот копыт.

Дионис. Господин ректор, позвольте избавить вас от хлопот с конвертом: я знаю, что там – в послании.

Гиппель. Вам не кажется, что вы лезете в чужие дела?

Дионис. «Чужие»!? Может быть, для меня это – кровное дело!

Краус. Это уж слишком! Послушайте, вы! Культурные люди так себя не ведут!

Дионис. «Культурные»?! Черт побери! Растолкуйте, что вы хотите этим сказать!

Кант /спокойно/. Извольте… Я думаю, что «культура» – не столько умение обращаться с салфеткой… сколько привычка доброжелательно мыслить, потребность души в объяснении МИРА. Придя нам на помощь, однажды, «культура» благословила Религии… И она же, даст Бог, нам позволит дожить до поры, когда уже не понадобится лицедейство служителей культов…

Дионис. «Лицедейство служителей культов»!? Как вы их – лихо, профессор! Кстати, об этом как раз говорится в послании…

Гиппель. Шли бы вы лучше своею дорогой, господин Дионис!

Дионис /усмехаясь/. А где же хваленая «доброжелательность мысли»?

Кант. Успокойтесь, друзья, разве вам не занятно, что он может сказать?

Дионис. А коли занятно, так слушайте! /Торжественно вещает./ «Наша высокая персона – обращается к вам Король Пруссии Фридрих Вильгельм, – с большим неудовольствием замечает, что вы, господин Кант, пользуетесь своей философией для искажения и унижения главных учений Святого писания и Христианства… Я вынужден предупредить, что, в случае продолжения названных выше деяний, относительно вас будут сделаны необходимые выводы.»

Гиппель. Ложь! Он придумал это, чтобы…

Кант. Спокойно. По-моему, ему есть что добавить…

Дионис. Добавлю, что, наконец-то… министр фон Зайдлиц, уходит в отставку! И вам придется униженно льстить королю! Это все! А теперь что вы скажете?

Кант /тихо/. А теперь я скажу… Если Церковь, пользуясь святостью или монархия, пользуясь властью, хотят быть вне критики… они лишаются уважения Разума. Служение сильным мира сего не стоит связанных с ним унижений… Если только не требуют этого высшие цели.

Дионис. Ах, «высшие цели»! Так я и думал! Роль мученика, увы, – не для вас! Будь на вашем месте другой, история немецкой науки была бы куда величественней!

Кант. Величественные жесты требуют времени… А у меня его нет.

Дионис. Вот как!? И, может быть, вы даже счастливы?

Кант. Может быть…

Дионис. Что за штука такая – «стариковское счастье»?

Кант. Внутренняя свобода, позволяющая понимать других.

Снова бьют городские часы.

Лампе /появляясь из дома/. Господин, прогулка окончена!

Кант. Прошу прощения, мне пора.

Краус. До свидания, учитель!

Гиппель. До свидания!

Кант. Что ж, друзья, всего доброго!

Дионис /ухмыляясь/. До скорой встречи, господин Кант!

Янус. Мы не прощаемся!

Все кроме Януса и Диониса покидают сцену.

Дионис /Янусу/. Забавно, что, ратуя за долгожительство, он загоняет себя в «крысоловку». Я уже вижу, как в старости Кант одиноко бродит по городу, говоря сам с собой и пугая девиц…

Янус. «За что боролся, на то и…»

Дионис. Нет! Этого мы не допустим! Даже он не заслуживает такого финала!

Янус. Нам придется его выручать?!

Дионис. Придется… Хоть он не стоит того.

Янус. Что для этого нужно?

Дионис /зловеще/. Для этого, Янус… у нас все готово!

Свет гаснет, а когда зажигается снова, на сцене – набережная реки Прегель. Стена собора, уходящая ввысь. Вдали – панорама Кенигсберга, очертания замка. Справа – балюстрада набережной. Слева, у восточной части соборной стены – строительные «козлы», блоки, горизонтально подвешенная на канатах плита. Издалека доносятся звуки флейт и походных барабанов. Подавшись вперед и плотно прижав к бедрам руки, появляется Дионис. За ним – Янус. За Янусом – толпа людей в серых плащах с наброшенными на головы капюшонами. Вечерняя заря. Первые звезды.

Янус. Дионис, все готово!

Дионис /сложив на груди руки, смотрит куда-то в даль/. Пусть введут!

Янус /в толпу/. Давай сюда его! Живо! /Двое верзил заносят и ставят в центре сцены носилки./ Он тут, Дионис!

Дионис. Привели? /Оборачивается и, видя лежащего на носилках связанного Канта, бросает на Януса испепеляющий взгляд./ Кретин! Если он только… Ты мне заменишь его!

Янус. Сам же приказывал «вправить мозги»!

Дионис. Молчать!

Янус /кричит в толпу/. Воды! /Опускается на колени перед носилками, дрожащими пальцами развязывает Канта. Фигура в плаще приносит пенящийся бокал./ Болван! «Воды» – а не пива! /Фигура в плаще убегает. Янус сдувает пену, отхлебывает из бокала./ Сойдет… /Льет жидкость на голову и грудь Канта, приподнимает лежащего, прикладывает к его губам бокал./ Выпей глоточек… /Кант делает глоток./ Умница! Теперь отдохни… Ну, поругай меня, назови, если хочешь, «скотиной»… только не торопись… на тот свет!

Кант /через силу/. Ей Богу… они меня с кем-то спутали…

Янус. Канальи! Могли бы и – поаккуратней… Выпей глоточек еще – полегчает. Божья роса.

Кант /отпивает еще, морщится/. «Божья»?! Случайно, ваш Бог не приходится сыном… ослу? /Приподнимает голову./ Янус, где я? Что происходит?

Янус. Так… Небольшая тусовка…

Кант /приподнимается на локтях/. Янус! /Тревожно./ Что со мной будет?

Янус /смеется/. Тебе – «крышка»! Вон, погляди! /Указывает на висящую плиту./ А под крышечкой – гнездышко… новый ректорский «кабинетик»! /Как бы взрываясь./ Вечно интеллигенции достается все новенькое!

Кант. Готов… поменяться.

Янус /показывает через плечо на Диониса/. Это он все придумал! Ты у него, как бельмо на глазу…

Кант А у тебя?

Янус. У меня… – домик, детки… /Показывает ладонью./ мал мала меньше…

Дионис. Янус, встань! Рядом с ним ты становишься бабой! /Янус поднимается с колен./ Хочешь испортить мне праздник? /Выждав паузу, обращается к Канту./ Кант, пробил час… и ты – у моих ног! /Вплотную приближается к носилкам./ Что теперь скажешь?

Кант. Скажу: «Дионис… чаще мой ноги»!

Дионис /через него словно пропустили ток/. Встать! Поднять его! Живо! /Двое верзил в плащах подхватывают Канта подмышки. Другие – уносят со сцены носилки./ Ты, кажется, уже можешь стоять?

Кант /указывает кивком на верзил/. На двух костылях…

Дионис. Не надо паясничать, Кант! Не твоя это роль! Всю жизнь ты дрожал над своим драгоценным здоровьем!

Среди людей в капюшонах – движение. Из толпы вырывается графиня Кайзерлинг.

Кайзерлинг. Пустите! Пропустите меня к нему! Господин Кант! Боже, Иммануил!

Дионис. А, графиня… Рад видеть!

Кайзерлинг. Что с ним, господин Дионис?

Дионис /доверительно/. Видите ли, толпе нужны развлечения: зуботычины, поножовщина, шнапс… Она не прочь порезвиться и выказать удаль… пока не стреляют и все преимущества – на ее стороне! Для толпы это праздник. А бывшему гувернеру ваших малышек от этого сделалось дурно. /В толпу./ Эй, вы! Принесите профессору кресло!

Янус. Кресло профессору!

Люди в капюшонах выносят на сцену кресло. Верзилы усаживают философа.

Кайзерлинг /склонившись над Канту/. Иммануил! Боже мой! Что происходит?

Кант /тихо/. Похоже… что мы теряем рассудок…

Дионис. Я скажу вам, графиня, что с ним… Его мучает совесть: Кант не терпел чужих мыслей… Но я – не в обиде. Мы только пытаемся перенять его опыт! /Обращаясь к толпе./ Слушайте все! Мы не будем стыдиться естественности! Пока вы сильнее – ни о чем не жалейте! И не раскаивайтесь! Взоры свои обратите к иным временам, когда содрогание плоти, крик ужаса, кровь были праздниками для бессмертных богов и поэтов, стоящих рядом с богами! Эй!

Толпа /в такт с выкриками дружно поднимает сжатые кулаки/. Эй! Эй! Эй!

Кайзерлинг. Господин Дионис! Это шутки с огнем, ибо люди – слабы и готовы поверить!

Дионис. Коль слабы – повинуйтесь! И отбросим фантазии! У кого повелительная наружность, кто способен приказывать, кто господин от природы, тот не должен искать оправданий! Эй!

Толпа /cнова в такт с выкриками поднимаются сжатые кулаки/. Эй! Эй! Эй!

Кайзерлинг. Господин Дионис…

Дионис. Графиня, не омрачайте нам праздника!

Кайзерлинг. Нет… здесь не «праздник» – какое-то мрачное действо!

Дионис /озираясь/. И верно… тут – мрачновато. /Кричит./ Янус, огня! И всю кипу – сюда!

Янус /в толпу/. Тащи сюда книжки! /Быстро разводит костер. Верзилы приносят и сваливают у костра кипу книг./ Посмотрим, на сколько прибавится света… от мудростей Канта! /Хохочет./

В сгустившейся тьме танцуют зловещие отблески пламени.

Дионис /неожиданно/. Янус, это попахивает инквизицией… Мы не погромщики! И вообще, у меня аллергия… к подгоревшим премудростям!

Янус. А мне так… без разницы.

Дионис /поднимает одну из книг, читает название/. «Всеобщая естественная история и теория неба». Автора нет… Некий анонимщик оклеветал здесь Вселенную, утверждая, будто бы небо имеет историю… Но нам-то известно, кто он!

Кайзерлинг /Дионису/. Вы не согласны с работой? Какие у вас аргументы?

Дионис. Главный мой аргумент – в том, что я ее не читал! Пусть лучше судят о ней обитатели Прегеля – караси да лещи. /Бросает книгу через балюстраду./

Кайзерлинг. Боже мой, господин Дионис, что вы делаете?!

Кант. Я объясню… Когда все, что он не читал будет скормлено рыбам… он сможет сказать, что прочел все на свете.

Дионис. /Поднимает вторую книгу./ А это уже «О Вселенной во всей ее бесконечности в пространстве и времени». Каким образом смертный, даже если он Кант, может все это знать!?

Кайзерлинг. Об этом сказано в книге.

Дионис. Графиня, кто может позволить себе тратить время на чтение, когда вокруг – умирают от голода! /Вторая книга отправляется следом за первой./

Кант. И снова он прав: когда господин Дионис «умирает от голода», он заходит в трактир и берет отбивную: знаниями, как известно, живот не набьешь.

Дионис /поднимает сразу несколько книг/. А это… /Читает./ «Критика чистого разума», «Критика практического разума», «Критика способности суждений»… – Критика! Критика! Критика! /Все три книги одна за другой летят в Прегель./

Янус. Докатились: разум критикует разум! Рыба со смеху сдохнет!

Кайзерлинг. Там сказано, что и у Разума существуют причины себя контролировать…

Дионис. И какие, к примеру?

Кант. «К примеру»… ты ведь себя считаешь разумным!

Дионис. Вот как!? /Пауза./ Ладно… /Великодушно./ Прощаю… Скажу тебе вот что: для всей этой тучи базарных мух /Показывает на толпу./ нет разницы между умениями высказываться и мыслить. Чистая истина просвистит мимо них, не задев. Но зато погляди, как они отнесутся к моим ЗАКЛИНАНИЯМ! /Обращаясь к толпе./ Друзья! Человек стал рабом головного мозга – это несправедливо! Разум должен быть водворен на место, чтобы служить исключительно для поддержания жизни! /Верзилы, охраняющие Канта, вытягиваются, задрав подбородки./ Так пусть посетит вас великое озарение, и культ мозга утонет в звенящем наплыве жизни, а на трон дня поднимутся новые идолы: страсть, исступление, сила и мужское величие! Пусть жизнь проявит себя в ослепительном блеске власти, в хмельном возбуждении удовольствий! Пусть забудется страх и проявится твердая воля! Эй!

Толпа /возбужденно/. Эй! Эй! Эй!

Дионис. Кант, я использую те же слова, что и ты, но какую веселую силу им придаю! Ибо я…

Кант…пустомеля! Одно и то же зерно может дать людям пищу, а может – хмельную отраву…

Дионис /смеется/. Ворчишь. А вот я для тебя приготовил чудесное гнездышко… /Показывает в сторону висящей на блоках плиты./ Завтра тут зашумят «фонтаны» речей, восхваляющих Канта!

Кайзерлинг /тревожно/. Иммануил! Что они собираются делать?

Кант. Не знаю… должно быть, – Святого Иммануила… /Откинувшись в кресле и улыбаясь, смотрит в вечернее небо./ Две вещи всегда поражали мой ум: это звездное небо над нами… и Моральный Закон внутри нас. Взгляд на бездну миров во Вселенной невольно внушает нам мысли, о том, как ничтожна и мимолетна в сравнении с ними животная жизнь… Однако взгляд на себя, как на личность, сумевшую охватить эту бездну рассудком… и не утратить его, возвышает нас в наших глазах… А Моральный Закон внутри нас – уже целый мир… сотворенный нами самими.

Дионис. «Звездное небо над нами и Моральный Закон внутри нас…»? Кант, мы высечем эти слова на могильной плите!

Кант. Я растроган.

Дионис. Кто из твоих почитателей о тебе так заботился? И какие богатства ты получил из их рук?

Кант. Богатством моим всегда было ВРЕМЯ, которое я расходовал бережнее, чем гульдены.

Янус. Ты был так хитер, что перехитрил сам себя!

Дионис. Народ ненавидит того, кто навязывает ему непосильное бремя мышления!

Приближается грохот походных барабанов, звуки флейт и гобоев. Слышатся приветственные возгласы и раскаты «Ура!»

Янус. Идут! /Ныряет в толпу./

Дионис. /Приближается к балюстраде, смотрит на другой берег Прегеля./ Идут! Едут! Скачут!

Появляется придворный проповедник Щульц.

Кант. И вы – тут, господин придворный проповедник?

Щульц. Слава всевышнему! Это идет наша армия! Вот они – Гордые рыцари Пруссии! Мы начинаем новый поход! /Вглядывается в Канта./ Что с вами, господин ректор?

Дионис. А, господин Шульц! Приятная встреча! Профессор так торопился на встречу с героями, что притомился и… сел отдохнуть.

Щульц /замечает плиту и блоки/. О, Господи! Что вы замыслили?!

Дионис. Праздник! Если хотите… – спектакль!

Кант /Щульцу/. Вспомните, сколько я доставлял вам хлопот, господин проповедник… Настал час расплаты!

Дионис. Профессор изволят шутить… У нас с ним тут вышла дискуссия…

Щульц /подозрительно глядя на скорчившегося в кресле Канта/. Боже правый! Что за дискуссия?!

Дионис. Видите ли, господин Кант утверждает, что высшим судьей на Земле должен стать человеческий Разум. А я говорю, это – вздор! Ибо люди ума весьма редко преуспевают, становясь неугодными из-за нудной привычки все доводить до конца: жизнь годится только для праздников начинаний! Профессор толкует, что политическим благом должно стать всемирное объединение наций силой закона, от которого всякое племя, как бы мало оно не было, получает защиту. Кант вторит благому Эразма: «Одна война влечет за собой другую… Одно возмездие влечет за собой другое… Так пусть одна дружба влечет за собой – другую, одно благодеяние приводит к другому!»…

Щульц. Поминать здесь о «дружбе», когда Провидение повелевает обрушиться на нечестивые головы нехристей и прусофобов!?

Дионис. И я об этом толкую!

Щульц. Поминать о «благодеяниях», когда этот град на семи холмах провожает воителей в бой!? Силы небесные! Что вы ответили Канту, господин Дионис?

Дионис. Пусть ему лучше ответит народ!

Голоса /выкрикивают приветствия/. Непобедимой армии слава! Вперед, доблестные львы Пруссии! Ура-а-а!

Дионис /обращается к войску на другом берегу./ Воины Пруссии! Горстка ублюдков и чужаков превратила Европу в «конский завод», где народ вырождается от паралича мужской воли!

Голоса. Смерть инородцам! Круши! Бей! Гони их! Пусть убираются прочь!

Кайзерлинг хватается за голову, зажимает уши.

Дионис. Слышите? Вот он, ответ! /Ликующим толпам./ Священной Пруссии слава!

Голоса. Слава! Слава! Ура-а-а!

Дионис /доверительно Канту/. Людям понятно, когда им толкуют на их языке…

Янус /с горящим факелом в руках появляется из толпы/. Профессор, мы люди простые без церемоний!

Кант. Действительно… куда уже проще.

Дионис /толпам по обе стороны Прегеля/. Друзья мои! Мир нуждается в очистительной бойне – не просто в войне, в величайшей, ужаснейшей из всех войн! Так, да здравствует БИТВА!

Голоса. Да здравствует БИТВА! Ура-а-а!

Теперь уже все люди в капюшонах поднимают над головами горящие факелы.

Дионис /толпе/. Смерть приблудным уродам!

Голоса. Смерть! Смерть! Смерть!

Кайзерлинг /подбирает из кипы бумаг сверток, разворачивает/. Иммануил! Тот самый портрет! /Янус вырвав холст у графини, бросает его в сторону балюстрады. Женщина пытается поднять сверток, но люди в капюшонах преграждают ей путь./ Это он! Верните мне холст, умоляю!

Дионис. Она мне мешает!

Люди в капюшонах оттесняют Кайзерлинг.

Кайзерлинг /вырываясь/. Пустите! Иммануил, что им надо от вас?

Кант. Графиня, будьте ко мне милосердны… оставьте меня!

Кайзерлинг. Но что с вами будет?

Кант. Не спрашивайте… Ради бога, ступайте…

Кайзерлинг. О, Боже, какая пустыня – ваша судьба: один – против всех…

Кант. Главным образом… – против себя.

Кайзерлинг. Иммануил!

Кант. Прощайте, графиня!

Потрясенная Кайзерлинг позволяет себя увести.

Дионис /показывая Янусу на сверток холста/. Каналья! Стало быть, – так и не сжег! Дай сюда!

Янус. Ах это… Подумаешь… /Подает Дионису сверток./

Дионис /разворачивает холст/. Графиня ошиблась: это – не «он»… /Кричит./ Где тот портрет, недоносок?

Янус. «Где?», «Где?»… Я сказал, что «спалил»!

Дионис. Идиот! /Бьет Януса свертком по лицу, бросает холст в Прегель./ Ступай прочь! /Янус хочет уйти./ Нет! Останься! Еще будешь нужен! /Возвращается к балюстраде, показывая в сторону войска, произносит, все более возбуждаясь./ Люди! Вы слышите цокот копыт? То проносятся вихрем полки кавалерии – выражение прусского мужества, торжества и задора!

Голоса. Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!

Дионис. Слышится грохот колес! Это мчатся повозки, – искры летят от подков! Артиллерия, лучшая в мире, скоро обрушится всей своей мощью на подлую шваль!

Голоса. Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!

Дионис. А это – поступь пехоты! Как молот звенит ее шаг! В каждом взоре – воля к победе и превосходству!

Голоса. Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!

Кант. Дионис, поздравляю! Ты говоришь так красиво… Дозволь же и мне поглядеть на «героев».

Дионис. Конечно, профессор! Идите же к нам! Вам ведь есть, что сказать! Сограждане, помогите почетному гостю! /Верзилы, подхватив ослабевшего Канта под руки, ведут, почти волокут, его к балюстраде./ Кто смел говорить, что скоты, которых идет усмирять наше войско, – такие же люди, как мы, кто еще сомневался, что род наш самою Природою призван стать господином, – пускай убедится: лишь Высшая Нация могла подарить человечеству Канта, очистившего немецкую МЫСЛЬ от чуждых ей элементов!

Голоса. Слава Великому Канту! Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а!

Дионис. Эй вы! Убрать факелы! Живо! Хотите, чтобы наш праздник назвали «языческой оргией»? /Люди в капюшонах гасят и убирают факелы./

Янус /бросает свой факел за балюстраду/. Думал, – как лучше…

Дионис /едко/. А ты можешь думать!?

Кант стоит, держась за балюстраду. Крики смолкают. Слышно, как пехота на том берегу печатает шаг.

Кант /тихо/. Вот они… руки и ноги Бога войны…

Дионис. Громче, Кант!

Кант /громче/. Толстозадые великаны в коротких штанишках печатают шаг! Нет уж, все что угодно… только печати ума и достоинства вы не увидите в этих глазах!

Дионис /почти ласково/. Светоч наш, ты куда это «гнешь»?!

Кант. И такими бывают не только прусаки… Все убийцы на свете, одетые в форму, – как близнецы!

Дионис. Разве ты не гордишься Народом, которому принадлежишь!?

Кант. Можно гордиться своими делами, но не стечением обстоятельств, от нас независящих.

Дионис. Ты не веришь в предназначение?!

Кант. Если все предназначено, то тем более… – чем же гордиться? Что ты – лишь игрушка в чьих-то руках?

Щульц. Разве с детства вам не внушали, что каждый обязан любить свою Родину?

Кант. Господин проповедник, когда нас лишают возможности самостоятельно сравнивать, мы попадаем… в «Страну дураков».

Щульц. Родину, Бога, Народ свой не выбирают!

Кант. Поэтому столько несчастных племен живет в заблуждении… что они лучше всех.

Щульц. Как смеют, профессор, ваши уста поносить это воинство, когда прусофобы, как черви ползут ото всюду, творя свои козни! Мир станет возможен только если Священная Пруссия объединит под своею десницей окрестные земли!

Кант. Что касается «прусофобии», господин проповедник, – одна из причин ее – это животная ненависть, которую прививаем подросткам, давая позорные клички другим племенам… И слабое оправдание – в том, что у нас «коренные» низы живут даже хуже, чем инородцы. Отсюда идет недовольство «окрестных земель»: получается, что исторически их подмявшая сила давно никуда не годится и, разлагаясь, смердит.