Текст книги "По следам дикого зубра"

Говорят, что немцы уже в пределах коренной России, тогда как мы еще на территории Польши. Армии Макензена и Людингаузена сжимают коридор. Пленные нагло, без боязни говорят: ловушка для вас готова… Теперь они ведут себя куда развязнее, чем в первый год войны. При допросах они уже не гнутся, не угодничают, понимают, чей верх, я вижу ухмылку на лицах.

Казаки, разделенные по полкам, даже по отдельным сотням, сражаются на обоих флангах Западного фронта, стараясь не дать врагу замкнуть и отрезать Варшавскую армию, которая все еще дерется у стен города, значительно западнее нас.

Мы делаем несколько рейдов на север. Возвращаемся, получаем пополнение – и опять в дело. Теперь в моей сотне только девяносто сабель. Зато три пулемета. За одним из них – псебайский урядник Павлов, опытный и отважный пулеметчик.

В мае наши войска оставили Львов и Перемышль. Немцы с юга повернули круто на север. Спешат замкнуть кольцо…

К середине 1915 года мы уже мечемся вдоль левого берега Буга, бьемся с прорывающимся через реку противником, отскакиваем назад и все время видим колонны наших войск, которые довольно организованно отходят от Варшавы и Вислы. На каждом мало-мальски пригодном рубеже пехотные и артиллерийские части останавливаются, огрызаются, иногда бросаются в быстрые и жестокие контратаки.

У нас нет приказа отступать вместе с армией. Мы ведем полупартизанскую войну, как при Наполеоне. Внезапно атакуем, вносим панику в ряды противника и скрываемся в лесах, чтобы появиться уже в другом месте.

Даже когда войска Макензена после кровопролитного боя опять захватили Прасныш и продвинулись севернее Лодзи, а другие армии под командованием Людингаузена шли по правобережью Буга на восток, мы все еще действовали в узком коридоре, пропуская последние батальоны нашей Вислинской армии, которые вместе с нами сдерживали натиск немцев и австрийцев.

Пленный австрийский полковник, взятый соседним казачьим разъездом, на вопрос о планах наступления ответил мне:

– На Москву, на дорогу из Петербурга в Варшаву. – И, поморщившись, добавил: – По пути Наполеона Бонапарта…

У противника, как видим, мысли были далеко не радужные.

Перерезана дорога Брест – Белосток, немцы быстро движутся на Гродно. Поговаривают, что где-то пруссаки успели выйти на дорогу из Петрограда в Москву, но были отброшены. Сдан Брест-Литовск.

Русская Западная армия все же успела выйти из клещей.

Только несколько казацких групп, и среди них наша сотня, все еще оперировали в районе Бельска.

Стоял конец августа. Уже начали появляться приметы осени. В березах заметнее желтели листья. Краснела по верхушкам осина. Ночью сделалось холодней. Над болотами и реками по утрам долго стоял серый туман. Все мы с надеждой смотрели на восток. Ждали приказа. Лица казаков выражали строгую озабоченность. Забыли о нас, что ли?

Последний удар вместе с двумя другими частями мы провели глубокой ночью. Дерзко ворвались в городок Бельск, изрубили на вокзале австрийских гусар, сожгли какой-то эшелон и штаб полка, а с рассветом, захватив семь повозок с продовольствием и фуражом, отошли на юго-восток, в места болотистые, лесные и малонаселенные.

Тут нас и отыскал полувзвод тенгинцев, близких соседей с Кубани. У сотника был приказ: казачьим частям самостоятельно прорываться вдоль речки Лесны на Пружаны и далее по Пинским болотам – к нынешней линии фронта.

– Где она, эта линия? – спросил я сотника и развернул карту.

Краснолицый тенгинец долго водил по карте толстым пальцем и наконец прочертил линию от Риги к Двинску и круто на юг, западнее Барановичей к Пинску.

Я не скрывал своего волнения. Отдать столько земли!.. Сотник озабоченно сказал:

– Отселева пробиваться верст сто двадцать, никак не меньше. Кабы без стычек, так за три перехода.

Он закурил, глубоко затянулся и сказал:

– Еще разные новости. Верховным у нас сделался сам государь император. Главных шпионов казнили, это они наделали всего плохого. Продавали… В России ополчение подымается. Шибко озлили нас немцы, пущай на себя и пеняют. Так что, господин хорунжий, мы с ними еще поквитаемся.

Что ему скажешь? Я все еще смотрел на карту, но думал не о тех новостях, которые услышал, а о том пути, каким мы с Телеусовым везли сюда зубренка из Бреста, вдоль этой самой Лесны, где коричневая вода стоит чуть ли не вровень с берегами, а кругом болота, леса, топи и лишь немногим известные броды да тропинки, по которым можно как-то пробиться на восток. Все другие дороги теперь забиты немцами и австро-венграми. Без проводников не выйти. А где отыскать этих проводников?

В десятке верст к северо-западу от нас чернела знакомая Беловежская пуща. Именно в эти минуты у меня и зародилась новая мысль: идти в бывший царский заказник, в темные леса, переждать там какое-то время, а когда движение врага на дорогах затихнет, двинуться по тылам к фронту, пробить его в слабом месте и выйти к своим.

4

Мы в сосновом бору южнее Беловежа, где величаво стоял знакомый мне замок Александра Третьего. Перед замком – старый бронзовый зубр, на массивном пьедестале надпись: «Воспоминание Высочайшей охоты. 1860 год». Еще южнее, на равнине, угадывался Каменец с высокой сторожевой башней. Туда нам ход уже перекрыли. Разъезд только что столкнулся с неприятелем в предместьях Каменца и ушел незамеченным сквозь мелколесье, как того требовали обстоятельства.

Есть ли немцы в самой пуще? Военный опыт подсказывал, что крупные части не могли двигаться через густой и незнакомый лес, они обходили пущу с севера и юга, где дороги, города, мосты через каналы. Разве какие отдельные части зашли? Но с ними-то мы справимся.

Разведка с Телеусовым поскакала в леса, перебралась через Наревку, обошла знакомый нам поселок, где находился зверинец, пробралась еще глубже и отыскала пустые помещения Стражи с хорошими полянами вокруг. Вернулась, не встретив ни одного вражеского солдата и вообще никого живого. Дорога из Бельска тоже казалась всеми покинутой.

После короткого совета мы решили идти в пущу и уже к полудню обосновались в домах покинутой Стражи, верстах в десяти от пустого зверинца. Обрадовались стогам сена, которые заготовили егеря, видимо, для зверя, выставили дозоры и решили дать себе и коням трехдневный отдых. В пуще царила тишина.

На другой день с Телеусовым, Кожевниковым и еще пятью казаками поехали в новую разведку, прежде всего – к зверинцу.

Ни души! Распахнутые ворота загонов, следы зубров, а поодаль – всеми покинутый дворец с готическими башенками. Люди ушли из опасной зоны. А зубры, которые еще недавно обитали здесь?..

Мы спешились, осмотрелись. И тут Алексей Власович подтолкнул меня. Проследив за его взглядом, я поднял бинокль. Из темного сосняка на нас с опаской взирали три пары внимательных черных глаз. Вот они… Сердце ёкнуло. Немного не такие, как наши. Привыкшие к людям зубры не уходили далеко от загонов. Они ждали подкормки. Они топтались вокруг – ни дикие, ни ручные.

– Не приведи бог, заявятся немцы, – вздохнул Телеусов. – Перебьют зверя!

Входить в притаившийся дворец мы не рискнули. Кто знает, что там? А когда, оставив двух хлопцев в секрете, подъехали к Страже, то были поражены шумным сборищем возле дверей одного дома. Казаки плотно окружали двух человек, возбужденно и свирепо кричали, клацали затворами винтовок.

– Шпиёнов изловили! – закричал кто-то издали.

Соскочив с лошадей, мы продрались сквозь толпу. Два бледных, до смерти напуганных человека в знакомой егерской форме стояли спина к спине со связанными руками. Один из них поднял глаза, встретился со мной взглядом и с затаенной надеждой, не очень уверенно спросил:

– Зарецкий? Вы?..

Это был мой знакомый, один из руководителей Беловежской пущи, ветеринарный врач Константин Иосифович Врублевский, прекрасный знаток животных и леса. Именно с ним мы ходили вот здесь почти семь лет назад.

– Развязать! – приказал я. – Отставить угрозы!

– Они следили за нами! – кричали казаки. – На деревах сидели, зар-разы! Почто сразу не подошли? Шпиёны, к стенке их!

Второго дружески хлопал по плечу Телеусов: с этим егерем, Андросовым по фамилии, он подружился тогда же, в первый наш приезд с зубренком. И даже побывал у него дома возле хутора Новый двор, где истоки Нарева, верстах в двадцати отсюда.

Освобожденный ветеринар только головой покачивал. Вот судьба! Вот встреча! Не вернись мы к часу, казаки могли бы изрубить их. Ученый с егерем в самом деле укрывались на дубах с краю поляны, где у них были постоянные «гнезда» для осмотра зверей. Вовремя не спустились, решили отсидеться до ночи.

Казаки не сразу успокоились. Но когда Андросов сходил в потайное место и принес жбан спирта для «обчества», в нем быстро признали своего, и обед сотни прошел в приятельских разговорах со «шпиёнами».

– Немцы были здесь? – спросил я Врублевского.

– Были. Не здесь, а у дворца.

– А что с зубрами?

– Мы их выпустили еще раньше. Гусары повертелись у дворца, зашли внутрь, что-то там пограбили, но не остались, лес их напугал, ускакали.

– Куда?

– По-моему, в сторону Бельска. Я из лесу наблюдал. И тогда же перебрался с Андросовым вот сюда. Заметили вас – сразу в гнездо, не поняли, что за люди. И попались.

– Странно, что здесь нет неприятеля. Не могли же немцы не знать о царской охоте?..

– Побаиваются. Но непременно заявятся. Во всяком случае, чтобы осмотреть дворец. Да и зубрами они интересуются не меньше, чем мы с вами.

– Что ж, встретим, – угрюмо сказал я.

– Не обязательно вам с ними встречаться, – задумчиво ответил Врублевский. – Пуща велика и темна, есть где укрыться. А войну в заповеднике устраивать вряд ли разумно. Пострадают прежде всех животные. Давайте подумаем, как лучше уйти к своим.

– И вы?

– Мне отсюда уходить некуда. Родина. Я поляк. Но и бошам служить не хочу. Укроюсь на дальней Страже, пережду.

– Где остальные ваши егеря?

– Кто успел уйти, а кто затаился на своих Стражах или в деревнях. А вот Николай Сергеевич только и думает, как бы бежать к своим. Родители у него возле Пинска, теперь по ту сторону фронта.

– У вас есть карта?

– И карта есть и по памяти пройду по всей пуще. Здесь мы знаем все тропы, каждое багно[7]7
  Багно – заболоченное сосновое полесье.


[Закрыть], каждую ольсу, каждый бор. На Пинск? Николай проведет вас и на Пинск.

– Он у неприятеля.

– Ох, как далеко они зашли? А Барановичи?

– У нас. Но фронт едва ли не впритык к этому городу.

– Пружаны?

– Заняты.

– Да-а… Ждать, когда замерзнут болота?

– Тогда хуже, – вставил Андросов. – Видать больно далеко, когда снег. Уходить надо до холодов, пока листва на деревах держится.

Врублевский кивнул. Именно так.

– Но не завтра же. Людям и коням нужен отдых.

– А зверям – охрана, – сказал Телеусов. – Покамест мы здесь, зубры под нашей заботой. Отпугнем немца раз-другой – поостерегутся и не вот-то полезут в пущу, стороной обойдут.

– Они не потерпят казаков в своем тылу. – Врублевский явно не хотел, чтобы здесь стреляли и вообще воевали. – Бросят на вас большую силу.

– Во всяком случае, потреплем им нервы. – Я не мог согласиться с Врублевским.

Он это понял и промолчал.

Итак, в пуще мы нашли самое главное: проводника. Договорились, что, если опасность будет велика, переберемся еще глубже, в дальнюю Стражу. А пока будем стеречь дороги на Каменец и Бельск. При необходимости дадим бой, запугаем врага, чтобы он как можно дольше не заходил в пущу. Потом уйдем, если позволит погода. Пути к фронту Андросов знал, мы с ним уже проследили этот путь на карте.

Четыре дня прошли спокойно.

А на пятый утром к западу от нашей Стражи послышались выстрелы, редкие, явно прицельные. Через какое-то время еще, уже ближе. Ясно: шла охота. Кто-то увидел зверя и палил из винтовок. Мимо нас с характерным треском по лесу промчались невидимые зубры.

Вот и противник. Казаки изготовились. Врублевский нервничал, ходил взад-вперед, руки за спиной, но не отговаривал, понимал, что иного выхода нет.

Оставив на месте только десяток казаков, мы разделились на две группы и пошли навстречу выстрелам. Андросов не захотел оставаться. За ним последовал и Врублевский.

Затаившись в густых зарослях лещины, наша группа прежде другой увидела на покатой поляне редкую цепь солдат, судя по форме – австрийцев. Они шли в нашу сторону, загоном, с винтовками на руке, гомонили, переговаривались, смеялись, явно никого не боялись, словно у себя в Хеллене или Бад-Халле. Добрая альпийская охота.

Закричала неясыть. Вторая группа дала знать, что увидела неприятеля. Солдаты шли полукольцом, охватывая лес, в котором стояли мы. Левый фланг цепи мы не видели.

– Подпустим ближе, – приказал я. – С седла, из винтовок, беглым. И в шашки!

Три зубра закружились по лесу, выскочили и галопом помчались вдоль фронта, лишь бы подальше от людей. Австрийцы разноголосо зашумели. Раздались выстрелы. Врублевский прижал ладони к лицу. Лишь бы не видеть… Два самца споткнулись, упали, один успел скрыться. Под выстрелы солдат попала ошалевшая лань и маленькое стадо оленух. Несколько из них остались лежать на поляне.

– Стреляйте, стреляйте! – закричал Врублевский и сам, не целясь, нажал на курок винтовки.

Загремели выстрелы, нестройно, но били за сто саженей, на выбор. Возбужденные охотники не сразу поняли, не сразу остановились, считали, что стреляют свои. И только когда стали падать убитые, когда стрельба усилилась и на другом фланге, догадались, что попали в западню. Бросая винтовки, они кинулись через поляну назад. Сотня развернулась, кони легко достали бегущих, и… все было кончено через десять минут.

Мы уничтожили до роты противника. Прочесывая редкий лес за поляной, нашли обоз, штабную палатку. Тут бой получился еще короче.

По захваченным документам выяснилось, что здесь находилась резервная рота из группы армий эрцгерцога Иосифа-Фердинанда. Она, видимо, сбилась с пути и, следуя на Слоним и Барановичи, взяла южнее, оказавшись, таким образом, в пуще. Охотничье развлечение роты стало концом ее военной истории.

Обоз, продовольствие, одежда очень пригодились эскадрону. Не бросили казаки и убитых зверей. В тот вечер у всех костров варили и вялили мясо. Врублевский замкнулся, сидел в стороне, покусывая тонкие губы. На худощавом лице его застыло страдание. Я не досаждал ему утешениями и разговором. Война вошла в его владения, в его жизнь, в мысли. Сегодня он понял, что Беловежская пуща на пороге большой беды. И уже не строил никаких иллюзий по поводу ее будущего.

5

Еще три спокойных дня отделяли нас от главных событий.

Эти события начались с той минуты, как на Стражу прискакал дозорный и, не соскочив с седла, почему-то шепотом доложил:

– Приихалы… От Каменца. Сорок сабель. Пруссаки. А впередках два автомобиля. И в их охфицеры. И еще ктой-то в черном.

– Пасторы? – предположил Врублевский.

– Ни-и… В котелках и в этих… Очко со шнурочком.

– Что скажете? – Я повернулся к Врублевскому. – Новая администрация пожаловала?

Ночью уже по знакомой дороге весь эскадрон подтянулся ко дворцу. Окна левого крыла желто светились. У флигеля стояли расседланные кони. Автомобили приткнулись под навес. Дозоры противника – по три всадника – в двух местах чутко прислушивались к таинственному шуму леса. Дул ветер. На дубах громко шелестел подсушенный лист.

Пулемет и десять всадников прикрытия устроились в засаде сбоку дороги к Каменцу, заперли ее. Такая же группа перекрыла на первой версте дорогу к Бельску и Черемхе. Самые отчаянные хлопцы взяли на себя немецкие дозоры. Для успеха операции требовалось убрать караулы без всякого шума.

Дворец был окружен. Рыльце третьего пулемета уставилось на парадный вход.

Первый немецкий дозор уничтожили, едва он прибыл на смену. Кавалеристы самонадеянно спешились, уселись в кружок и закурили. Шум листвы заглушил шаги казаков. В темноте свистнули шашки, кто-то приглушенно вскрикнул, кони захрапели, шарахнулись от запаха крови, но лес тоже пугал их, и вскоре они с опаской подошли к людям.

Второй дозор пришлось окружить и брать в бою. Загремели шашки, послышалась брань, крики, но не раздалось ни одного выстрела. Трое против десятерых не продержались и пяти минут. Спокойствие во дворце не нарушилось.

Теперь настал час атаки. Во дворце уже спали. Свет оставался лишь в трех окнах первого этажа. Когда мы подъехали вплотную, то с седел увидели за окнами группу военных и штатских. Шестеро играли в карты. Двое, уже в ночных сорочках, беседовали в стороне. Стол под белой скатертью с остатками ужина стоял в центре комнаты.

Я посмотрел на часы. Скоро три.

Щербаков, Кожевников и мы с Телеусовым прямо с коней, выбив рамы винтовками, сиганули в зал. Немцы не сразу сообразили, что произошло. А в следующее мгновение раздался выстрел: Никита Иванович упредил офицера, схватившегося за револьвер. Никто больше не оказал сопротивления.

На другой стороне, у входа, уже захлебывался пулемет. Наш урядник бил по двери, по окнам, через которые пытались выпрыгивать сонные кавалеристы. Хлопцы ворвались во дворец. Кто-то из пруссаков распахнул двери зала. И тут же упал. На этот раз выстрелил Кожевников. И пока здесь, при свете лампы, стояли и сидели пленные с белыми от испуга лицами, в других, темных комнатах и переходах стреляли, бились, хрипели. Пулемет замолк. Павлов свое дело сделал.

Бой продолжался минут двадцать. Потом в зал набились распаленные боем казаки. Внесли своего убитого. Это был казак из Даховской, молодой парень. Еще четверых перевязывали. Сопротивление было жестоким.

Повсюду зажгли лампы и свечи. Я приступил к первому короткому допросу.

Увидев старшего офицера в погонах оберста, спросил:

– Кто вы? Назовите себя.

– Эрнст фон Шиммер, – четко ответил он. – Начальник военного управления Беловежской пущи.

– Кем назначены?

– Штабом группы войск.

– Точнее?

– Генерал-полковником Шольцем.

– Где находится его штаб?

Шиммер сжал губы, не ответил. Не хотели говорить и три других офицера. Их всех увели. Двое гражданских, один с моноклем, всё еще не оправились от страха. Им разрешили сесть. Они втиснулись в кресла. Над ними встал огромный волосатый Василий Васильевич, и они глаз не могли отвести от его шашки с темными пятнами на блестящей стали.

Щербаков шепнул мне на ухо:

– Поляк тебя зовет.

Я вышел в коридор. Врублевский тихо сказал:

– Одного я знаю, нас знакомили в Берлине. Это профессор Шенихен, научный руководитель Берлинского зоосада. Вот тот, что с моноклем, полнолицый. Он за зубрами приехал, имейте это в виду.

– А второй?

Врублевский пожал плечами. Не знал.

– Я не хочу показываться, – сказал он. – Вы понимаете?

Да. Ведь он хочет остаться здесь. И пусть никто не знает его причастности к событиям войны.

Вернувшись к допросу, я попросил Шенихена назвать себя. Он сделал это, добавив, что является еще и руководителем центра по охране памятников природы.

– В Германии?

– Да, разумеется.

– А здесь вы почему? На территории России?

Он развел руками:

– Зона действия немецких войск…

– Выходит, что вы тоже воюете, профессор?

– Nein, nein!.. – поспешно ответил он. – Я гражданское лицо. Мне поручено осмотреть царский заказник и дать рекомендации новому военному управлению. Ничего более!

Я перевел взгляд на второго пленника, худого, с одутловатым, нездоровым лицом. Не дожидаясь вопроса, он поднялся и отрывисто представился:

– Эшерих, баварский лесной советник. Моя роль та же – дать военному управлению советы по Беловежской пуще.

– Вы уже считаете ее немецкой?

– Убедился, что это не так. Военные часто ошибаются. Нам говорили, что фронт за двадцать шестым градусом восточной долготы по Гринвичу. А здесь глубокий тыл. Мы готовы принести извинения, господин… э… э… лейтенант. И тотчас отбудем на родину.

Снаружи раздались крики, шум автомобиля, выстрел, второй. И длинная пулеметная очередь. Все выбежали. В предрассветной темноте было видно, как бежали к дороге казаки. Там вдруг ярко вспыхнуло, и тут же раздался взрыв. Пулемет уже молчал. От автомобиля полетели огненные клочья. Взорвался бак.

…Немецкий полковник все рассчитал, но не увидел пулемета, за которым еще лежал наш Павлов. И когда оберста и остальных офицеров повели к подвалу, чтобы запереть, он издали крикнул шоферу, притаившемуся в машине, тот включил мотор и с зажженными фарами направил машину прямо на людей. Полковник быстро выхватил револьвер у шагавшего за ним казака и вскочил в автомобиль. Пока ослепленный фарами конвой пришел в себя, машина уже мчалась к дороге. Немцы не знали, что дорога перекрыта. А Павлов, расчетливо отпустив их на две сотни саженей, длинно ударил по автомобилю… Немецкое управление Беловежской пущи погибло, не успев разглядеть свои новые владения.

Я вернулся в зал и встретил вопрошающие взгляды господ советников.

– Ваш оберст пытался бежать, – сказал я, – но неудачно.

– Они… погибли?

– Взорвался автомобиль.

Воцарилось молчание. Шенихен глубоко вздохнул.

– Продолжим наш разговор? – спросил я.

Они с готовностью глянули на меня.

– Каковы намерения у немецкого управления пущи? Теперь у бывшего. Что вы хотели предложить им, профессор?

– Прежде всего я намеревался ознакомиться с животными этого редкостного заказника, в котором имел честь уже побывать до войны.

– А потом?

– Отобрать несколько зубров для зоопарков Германии.

– Разве у вас нет этого зверя?

– Есть, конечно, но прилив свежей крови… Опасность истребления в зоне военных действий…

– Вам, конечно, известно, что у Гагенбека живет кавказский зубр. Прекрасный материал для освежения крови!

– Да-да! Это ценное приобретение Гагенбека. Но и беловежцы – не менее ценные звери.

– Вы могли купить их еще до войны.

Шенихен только переглянулся с коллегой. Подумав, сказал:

– Возможно, что наши военные отнесли зубров к трофеям и потому позвали нас.

Тем временем рассвело. Над лесом опустился густой белый туман. Казаки собирали оружие, рассматривали уцелевший автомобиль. Воспользоваться им мы не могли, немецкий шофер погиб в перестрелке.

Устроили завтрак. Пригласили к столу советников. Беседа за столом никак не клеилась. У Шенихена дрожали руки. Конечно, никто не собирался тащить за собой через фронт этих ученых, так легкомысленно согласившихся на поездку в пущу. Тем более никто не собирался убивать их только за то, что они немцы. Но они почему-то считали, что казаки пленных не берут… И страх застыл на их лицах. Как можно спокойнее я сказал:

– Война грозит бедой не только солдатам, но и природе. Кто выступит в ее защиту, как не вы, ученые?

– Да, да… – Они кивали головами, немедленно соглашаясь. – Зубров надо охранять. Как и лес, где они живут.

– Несколько дней назад австрийская рота устроила здесь охоту на зубров. Мы наказали охотников. Что же будет, если завтра сюда придут новые немецкие роты?

– Да, завтра… – Шенихен посмотрел на своего коллегу.

– Что – завтра?

– Сюда прибудет батальон баварской пехоты. В распоряжение нового – увы, покойного – начальника управления пущи. Заверяем вас, что неприкосновенность заказника мы будем защищать со всей строгостью и не позволим, насколько это возможно…

– Откуда батальон? Где он сейчас? – Это было так важно, что я перебил Шенихена.

– В разрушенном Бресте.

Положение наше осложнялось. Уходить придется как можно скорей. Господа советники встретят своих и расскажут, что произошло. Может быть, судьба первой немецкой администрации чему-нибудь научит вторую администрацию?..

Теперь мы дорожили каждым часом. Прозвучала команда «сбор». Уцелевший автомобиль оттащили в сторону, облили бензином и сожгли. Врублевского нигде не было. Андросов сказал, что он уехал на Стражу и ждет нас там. Оставалось проститься с советниками и приободрить их. Я вернулся в залу.

– Мы уходим, господа, чтобы не превращать заказник в место новой бойни. Вас не тронут, вы остаетесь здесь и как сможете объясните, что произошло. Позвольте мне надеяться, что вы исполните все, что сказали ранее. Не давайте уничтожать зубров, их так мало! Честь имею! Помните, мы можем встретиться снова…

– Вы уходите совсем? – спросил Эшерих.

Я промолчал.

– Прошу прощения. – Он покраснел. – Я оговорился. Вы будете охранять зверей в лесу?

– Всегда и везде. Война так же беспощадна к природе, как и к человеку. Среди моих казаков немало настоящих егерей. Они не дадут природу на поругание. Пусть ваши солдаты усвоят эту несложную истину.

Когда сотня уходила, советники не вышли из зала. Что происходило во дворце на другой день, что стало с Беловежской пущей под немецким началом, я узнал только спустя долгое-долгое время.

На Страже мы не задержались. Врублевский поехал с вами до границы пущи, тогда как Андросов собрался уходить, как он выразился, «насовсем».

6

Погода благоприятствовала нашим планам. Установились свежие ветреные дни без ночных морозов и без дождей. Леса быстро желтели, но лист на деревьях и кустарниках все еще держался, маскируя малоизвестные тропы.

Не знаю, что бы мы делали без Николая Сергеевича Андросова, этого знатока Полесья и озерно-болотного края, вплотную подступившего к Беловежской пуще! Опытнейший следопыт, он повел нас на восток кратчайшим и самым безопасным путем.

Уже в десяти верстах от Стражи Андросова сотня вытянулась цепочкой на узкой тропе. Глухой бор стеной стоял по сторонам. Обозное имущество пришлось переложить на вьюки, повозки бросили еще раньше. Через хлипкие гати переходили, ведя коней в поводу. Они храпели и косились на пузырящуюся грязь по сторонам.

Ближе к вечеру подошли еще к одной Страже, вернее, к кордону. Нас встретил высокий, хмуроватого вида егерь без фуражки, с лысой головой. Впалые щеки и острый подбородок делали его похожим на постаревшего Мефистофеля. Николай Сергеевич поздоровался с ним за руку. Врублевский что-то сказал по-польски, и тот скептически улыбнулся. Спросил:

– Пан офицер не ночует у меня? Или опасается погони?

– За нами никто не гонится, но мы пойдем дальше, пока светло.

– Воля ваша. Идите. Но там большие болота…

Андросов сказал:

– Это наш егерь, Бартоломеус Шпакович. Решил отсидеть войну дома. Бошей не боится, но и стрелять не хочет. Так, Шпакович? Не найдут они тебя здесь?

– Никак не найдут, Николай. Хочешь – оставайся. Будем ночевать глубоко в лесу. Не найдут.

– Я воевать еду, Шпакович. – Андросов вскочил на коня, поднял руку. – Поехали?

– Трогайте. – И тоже поднял руку.

Егеря еще немного поговорили, теперь о дороге, о тропах, и простились. Сотня втянулась в унылое мелколесье. Мы стояли с Врублевским, не зная, как проститься.

– Вам не страшно? – спросил я.

– Конечно, страшно. Немцы бывают безжалостны. Равно с людьми и зверем в лесу. И все-таки я постараюсь сделать что только возможно для сохранения зубров. Может быть, они найдут мой опыт полезным и прислушаются к советам?..

Он протянул руку. Я пожелал ему удачи, вскочил в седло и пустил коня рысью. На спуске оглянулся. В тени крупных сосен стояла, чуть сгорбясь, маленькая фигурка ветеринара. Такой одинокий…

Потом на остановке я спросил у Андросова:

– Что за человек Шпакович?

– Редкостный по характеру. – Николай Сергеевич ухмыльнулся. – С медвежьими ухватками. Всю жизнь один. Бирюк. Трудно говорить о его честности. Но немцам он нас не выдаст, если пойдут по следу. Однако и к нам любви не проявит. И к зубрам тоже.

– Бьет потихоньку?

– Замечалось, когда нужду в мясе имел. Пуля у него верная, хоть оленя, хоть зубра – ему все одно, жалости нет.

Польский вариант Семена Чебурнова?!

К концу третьего дня довольно быстрого хода по безлюдным местам наш передовой отряд обнаружил впереди оживленное движение противника. Вероятно, мы подошли к тылам еще не устоявшегося фронта. Теперь самое главное – разведка.

Сошлись на том, чтобы послать этой же ночью пять-шесть разведчиков, конечно пеших, через фронт и договориться со своими об отвлекающем маневре где-нибудь на фланге прорыва, о времени и месте атаки. Пошли молодые, отчаянные хлопцы. Повел их сам Андросов, для которого этот хлюпающий край был домом родным. Оказалось, что семья его живет – или жила? – именно здесь, на южном, более высоком берегу Бобровицкого озера, восточная сторона которого, по слухам, еще оставалась в наших руках.

Ранние сумерки накрыли тихое Полесье. Сотня укрылась в густой сосновой роще на бугре среди вересковых куртин. Казаки почистили коней, помылись сами в холодном ручье, надели чистое белье. До возвращения разведчиков оставались сутки или двое; за это время другие дозоры взялись осмотреть всю местность вокруг лагеря, чтобы не наскочить на нежданного неприятеля.

Первыми вернулись разведчики с юга. Они привели двух совершенно скисших немцев – артиллеристов. «Языки» бормотали о пощаде и на вопросы отвечали, как школьники заученный урок. Сказали, что первые окопы только еще роют вдоль Огинского канала, но одно селение, Телеханы, на этом берегу канала у русских, у казаков. Их побаиваются, против селения выставлена, но еще не укреплена шестиорудийная батарея крупповских пушек в конных упряжках.

– Девять лошадей, девять, герр офицер, – с готовностью повторяли пленные, и все мы подумали: что же это за пушки, если на каждую девять коней? Для прикрытия батареи пришел батальон пехоты, но он почему-то начал укрепляться севернее. Немцы в этом районе такие же новички, как и мы. Фронт еще не зарылся в землю.

От нас до батареи было верст семь по сухому и лесистому месту, тогда как северная группа разведчиков, вернувшись, доложила, что болота за озером явно непроходимые. Значит, путь к фронту лежал южнее.

Еще одна наша группа, не замеченная противником, вышла к едва заметной тыловой дороге вдоль фронта и понаблюдала за ней. Немцы передвигались по дороге только днем, ночью не рисковали, опасаясь заблудиться среди болот. Разведчики перешли эту дорогу и подобрались сажен на сто еще к одной батарее. Пушки стояли в мелко отрытой позиции, дозоры охраняли пушкарей, не рискуя отходить дальше сотни шагов. Подходящее дело: мы могли в конном строю достать их, а потом и прорваться к каналу, за которым наши.

Под утро вернулись Андросов и один из казаков. Трое остались для связи у наших. Командир знакомого Тенгинского конного полка, занимавшего местечко Телеханы, писал мне, что они могут сделать вылазку в четырех верстах южнее места прорыва и тем отвлекут немцев. Мы же берегом озера, через батарею должны прорываться к деревне Выгонощи, на ту сторону канала. Против нас, кроме батарейцев, – полубатальон австрийцев в наспех отрытых окопах. Тут уж кто кого…

– Родных нашел? – спросил я у Андросова.

– Из деревни, видать, всех выгнали, подались куда-то. К Пинску, наверное. А в хатах немцы, много офицеров, штаб какой-то. Но вид у них не боевой, ходят лениво, видать, очень ухайдакались в болотах, пока наступали.

Этой же ночью сотня подтянулась по проверенной тропе к самой дороге и укрылась среди рослой ольхи. Один взвод подошел едва ли не вплотную к деревеньке из семи черных от времени хат.