Текст книги "Школа негодяев"

– Видишь его? – спросил Хасан.

Сергеев кивнул.

Конго остался жив. Ничего хорошего в этом не было. По собственному опыту Михаил знал, что проблема, не решенная сразу, практически всегда выходит боком потом. Огорчительный промах, что сказать…

Дверца джипа распахнулась во всю ширину, и Сергеев смог лицезреть Пабло Кубинца, вышедшего на свет божий из чрева затемненного внедорожника. Пабло выглядел, как всегда – с иголочки, словно в машине у него были припрятана горничная и утюг.

Он кивнул Конго, и тот принялся что-то объяснять двум охранникам у ворот. По-видимому, объяснял он убедительно, потому что один из часовых бегом бросился в будку у шлагбаума – наверное, звонить начальству. Второй же, на всякий случай, отступил на несколько шагов от сетки и перебросил автомат со спины на плечо.

Джип Рашида по-прежнему стоял первым, и из него никто не выходил. Сергеев снова вернулся к Пабло. Теперь Кубинец раскуривал сигару, а рядом с ним, спиной к Михаилу, расположился невысокий солдат в хэбэ. Кубинец пыхнул густым белым дымом, который сразу же унесло бризом, солдат же помахал перед лицом рукой, словно отгоняя дым, и медленно повернулся.

Сергеев опустил бинокль, снова поднял его к глазам и посмотрел в лицо женщины, которую он считал мертвой уже много лет.

Она поморщилась – запах сигар ей никогда не нравился, и она не любила, когда Мигелито курил сигары. Сигареты – совсем другое дело. Она жива. Жива! Михаил невольно заулыбался, борясь с желание броситься к ней, бегом, перескакивая через шаткие заборчики. Она жива – все остальное в этот момент потеряло всякий смысл.

Кубинец что-то сказал ей и выпустил следующую струю дыма вертикально вверх. Марсия засмеялась и, протянув руку, коснулась щеки Пабло пальцами таким знакомым, таким родным жестом, что Сергеев почувствовал, как у него перехватило дыхание.

* * *

Площадка следующего этажа была перекрыта массивной, от стены до стены, решеткой, и стоило Сергееву высунуть нос, как пущенная умелой рукой автоматная очередь едва не снесла ему голову. Он едва успел рухнуть на ступени и скатиться вниз. Шутки кончились. Он посмотрел на свою маленькую армию и подумал, что на месте хозяев Школы именно сейчас отсек бы атакующим путь к отступлению. Словно в ответ на его слова, несколькими пролетами ниже затопали, стали слышны голоса – центральный марш был взят под прицел противником. А отсюда, с этой лестницы, пути на боковые переходы не было.

Сергеев выставил ствол автомата над краем ступеней и для острастки дал короткую очередь вглубь вестибюля. В ответ тишина – никакой перегруппировки, никаких перебежек. Значит, все на заранее подготовленных позициях, у каждого свой сектор обстрела. Неразберихи нет. Оборона организована по правилам, а взломать организованную оборону в большом здании, имея в распоряжении трех человек, один из которых тяжело ранен…

Это как накормить пару тысяч верующих пятью хлебами. Было бы здорово, но верится с трудом. Вот, черт…

Теперь уже точно влипли. Расстреляют нас, как мишени в тире. Сейчас подождут чуток – и забросают гранатами. Черт, черт, черт! Ни вниз, ни вверх! Щелкнул «Галил» Ирины – она выцелила кого-то в узкую щель между пролетами и попала – раздался вскрик и приглушенная ругань. Потом снизу хлестнули из «калаша» – его лай ни с чем не спутаешь. Часть пуль срикошетировала, а часть ударила в потолок над группой Сергеева. Вниз полетела кусками старая известка и крошки бетона.

Михаил отцепил от «лифчика» светошумовую гранату присел рядом с Вадимом. На раздумья и действия у них было всего пара минут, не более. И эти пару минут надо было использовать с толком.

– Из «шмеля» стрелял? – спросил Умка.

Коммандос кивнул, вытирая кровь со щеки: осколками камня ему сильно рассекло скулу.

– Доводилось.

– Там, наверху, решетка… Она крупная, сварная, но риск попасть в прут есть. А если ты попадешь в прут, и заряд сработает рядом с нами – от пола отскребать будет нечего.

– А что, есть другой вариант? – вмешался Мотл и облизнул взявшиеся коркой губы. – Помнишь, «а если ты не выстрелишь, тогда испорчусь я!»?

– Прицелиться не дадут, – выдохнула Ирина, не отрывая взгляд от нижнего пролета лестницы. – Только высунешься – и все.

– Это мы решим, – пообещал Сергеев. – У меня есть и светошумовая и «дымовухи». Готовь трубу…

Сергеев пощупал ПНВ на лбу – вроде цел и вприсядку скользнул вверх по лестнице. Вадим успел заметить широкий мах руки и мелькнувший в воздухе цилиндрик, и то, что Михаил открыл рот, и сам успел открыть рот, и в этот момент грохнуло так, что показалось – еще чуть-чуть и голову разнесет на куски. Свет наверху стал невероятно белым, словно за решеткой зажглось маленькое солнце.

Кидал Умка наугад, и рассчитал траекторию так, чтобы в случае попадания в препятствие, граната осталась на верхней площадке, но смелым везет. Едва зацепив один из прутьев, она влетела в помещение вестибюля и взорвалась, выжигая сетчатку у притаившихся в полумраке стрелков. Двое из них в этот миг уже бежали к решетке, чтобы забросать нападающих «лимонками», но ослепительная вспышка и громкий, до боли в перепонках, хлопок заставил их упасть на колени, закрывая глаза руками. Вслед за шоковой гранатой в вестибюль влетели еще несколько цилиндров, и, через каких-то десять секунд все заволокло белым плотным дымом.

Находившиеся за решеткой бойцы не успели понять, что произошло, когда из клубящейся мглы прилетели первые пули – ПНВ помогал Сергееву прицелиться, и стрелять точно в верхнюю часть силуэта.

Вестибюль защищали три боевых пятерки, прошедших боевую подготовку и привыкших отрабатывать приемы и тактику на противнике, подготовленном хуже или, по крайне мере, так, как они. А что делать с теми, чьи способности и боевой опыт совершенно на другом уровне, никто из них не знал. И узнать не успел…

Вадим не стал рисковать и выстрелил из «шмеля» внутрь вестибюля, просто просунув трубу огнемета между прутьев. И тут же прыгнул вниз, спиной вперед, не заботясь о сохранности рук и ног, и только поэтому его не размазало по стенам.

Он рухнул на голову Сергееву одновременно с использованным двигателем огнемета. В Вадиме было добрых 90 килограммов, но Михаил не почувствовал боли от ушиба, потому, что в этот момент рвануло, причем рвануло крепко. На какое-то мгновение Умке показалось, что стены не выдержат или, чего доброго, лестничный пролет вместе с ними рухнет вниз, в подвал… Воздух стал не просто горячим, а обжигающе горячим, одежда прикипела к коже, стало нечем дышать. Потом жара схлынула, но кожу на лице стянуло буквально в узел. Вестибюль укрепленного этажа вымело огненной метлой, превращая уцелевших бойцов трех боевых пятерок в запеченное с корочкой желе из отбитого мяса и перемолотых костей. Находившуюся на два пролета ниже группу Сергеева контузило в полном составе. Он сам даже потерял сознание секунд на тридцать и, открыв глаза, не сразу сообразил, где находится. Над ними вместе с пылью висело марево – воздух дрожал, летели какие-то черные хлопья, похожие на сажу. Рядом, привалившись к стенке и баюкая на груди левую руку, сидел Вадим – закопченный, с ошалелыми глазами. Ирину взрывом сшибло с ног, но, слава Богу, не бросило вниз по лестнице, под выстрелы группы, перекрывшей им отход. Мотл скалился, лежа у стены и тряс головой, словно лошадь. Он единственный не выпустил из рук оружие и все так же целил в полумрак проема. Там, внизу, тоже стало тихо. Какими бы отчаянными не были детки, но произошедшее – впечатляло.

С обугленного потолка оторвался огромный пласт штукатурки и рухнул, ударившись о перила: крошка брызнула во все стороны, и пылевое облако сгустилось настолько, что Сергеев закашлялся.

Рот был полон песка и еще какой-то дряни с отвратительным химическим вкусом.

– Ничего себе фейерверк, – прохрипел командир коммандос, криво улыбаясь. – Мне чуть задницу не оторвало!

Но почему-то с этими словами пощупал голову.

– Ох, как болит-то… Сергеев, ты суставы вправлять умеешь?

Михаил хотел сказать «да», но слова не проходили через запорошенное горло, и поэтому он просто кивнул.

С верхней площадки им под ноги скатился прут и со звоном запрыгал по ступенькам. Внизу зашуршали и зашептались.

– Эй, молодняк! – крикнул Подольский каким-то страшным, незнакомым голосом. – Тихо сидеть! А то еще разок пальнем, но уже по вам!

Ирина, уже слегка пришедшая в себя после взрыва, подняла с пола «Галил» и снова заняла позицию на лестнице.

– Ты не пугай, – крикнули снизу. Голос был совсем юный и звонкий, похоже, девичий. – Тебе все равно деваться некуда! Отсюда живыми не выйдете…

– Да ну! – удивился Вадим. Сергеев уже стащил с него жилет и куртку. Свитер снять было невозможно, и Умка ловко подрезал рукав ножом.

Плечо коммандоса выглядело, конечно, не лучшим образом, но вывих – не перелом. Пользуясь тем, что Вадим отвлекся, Сергеев рванул поврежденную руку, одновременно вставляя на место сустав.

Вадик взревел и оттолкнул Умку здоровой рукой, но плечо уже стало на место.

– Чего орешь? – осведомился девичий голос снизу. – Обосрался, что ли?

Раздался громкий смех.

«Четверо, определил Сергеев, их четверо. Ирина удачно попала. Но четверо – это тоже немало».

Он жестом показал, что ему и Вадиму, который кое-как поправлял на себе одежду и амуницию, надо идти вверх. Ирина кивнула. Умка отстегнул от «разгрузки» оставшиеся осколочные гранаты и положил рядом с Матвеем. Подольский тяжело дышал и облизывал губы, даже через севшую на кожу известковую пыль было видно, что кожа у него землистого оттенка.

– Удачи, – сказал он тем же чужим голосом.

Наверху действительно была каша.

Если бы бетон мог гореть, он бы тоже горел. Ударная волна вышибла все двери, ведущие во внутренние помещения, выворотив некоторые вместе с лутками. От пятерок, защищавших этаж, мало что осталось: разбросанные по полу фрагменты тел, искореженное, дымящееся оружие. Зрелище было отталкивающее, свет, проникающий сквозь дым, делал его еще и сюрреалистичным, внезапно подчеркивая цвета предметов и пятен на почерневшем полу. Особенно страшен был запах – смесь горелого мяса, химии и, почему-то, паленой шерсти. На площадке, неподалеку от ступеней, лежала оторванная кисть руки. Вадим отбросил ее ногой, и они вошли на этаж через пролом в решетке.

За их спинами рявкнул «Галил» Ирины: сначала два одиночных, потом очередь. В ответ заголосили «калаши», тявкнул несколько раз пистолет Матвея. Взрыв гранаты прозвучал совсем негромко, что-то обрушилось и все затихло.

Этаж был основательно перестроен, наверное, конструкция здания это позволяла. Здесь планировка была радиальной, все залы выходили в вестибюль и теперь зияли по кругу провалами выбитых дверей. Под подошвами ботинок Сергеева что-то хрустело и, иногда, чавкало. Вадим держал под прицелом левую сторону и тыл, Умке достался фронт и дверные проемы справа. Свет на этаже окончательно отключился после выстрела из «шмеля», но, видать, генератор в цоколе до конца все еще не издох, и некоторые обрывки проводов искрили, правда, не очень интенсивно. Шесть комнат. В одной из них – учительская. Только в какой именно?

Умка шагнул в первый проем. Никого. За выбитыми ударной волной окнами догорал серый день, и свет от него, проникавший в комнату, был тоже грязно-серым. Тут вполне мог располагаться учебный класс. Столы, разбросанные взрывом, стулья… Перевернутый тренажер, если судить по органам управления возле кресла – вертолетный.

В следующей комнате было некое подобие актового зала. Тут от «шмеля» начался пожар, горели стулья, сметенные от центра к краям. Никого. Сергеев напрягся, заметив лежащее посреди пламени деревянных обломков тело, но это был труп одного из детей, заброшенный сюда ударной волной. Живой бы не мог так лежать в огне.

В третью комнату вела массивная, бронированная дверь. Взрыв выбил и ее вместе с луткой, но при этом тяжелая, окованная железом плита снизила воздействие фронта избыточного давления настолько, что повреждения внутри случились минимальные – перевернуло несколько столов да выдавило стекла из рамы напротив.

Умка шагнул внутрь, и понял, что прибыл на место.

Молчун сидел в кресле, похожем на гинекологическое, с креплениями для ног и рук, но не привязанным. Глаза у него были открыты, совершенно лишены жизни, и лицо было застывшим, также как взгляд. Левую щеку расцвечивал громадный, уже желтоватый синяк. На подбородке и в углу рта появились грубоватые швы, словно безумный кукольный мастер пытался поправить порванной кукле лицо, и стягивал испорченную ткань широкими черными стежками. Еще один шов, но сделанный уже скобами, уходил со лба на свеже остриженную голову. Блестящие нити разовых трубок связывали Молчуна с высокой стойкой передвижной капельницы, на которой располагались несколько пластиковых бутылей с жидкостями. На появление Сергеева Молчун никак не отреагировал, даже не моргнул.

Зато на лице остальных участников встречи эмоций было в достатке.

Умка попробовал сглотнуть, но не смог – горло перехватила чужая, холодная рука. Ни заплакать, ни вскрикнуть… Ничего. Были бы силы перевести дух. Сергеев медленно выдавил из легких загустевший воздух и осторожно расправил скрюченный на спусковом крючке палец.

Справа от Молчуна в своей любимой позе на краю стола сидел Мангуст.

Он очень изменился за прошедшие годы, высох, как мумия, уменьшился в размерах и больше походил на летучую мышь, чем на грозу кобр – покрытый веснушчатой сморщенной кожей череп украшали оттопырившиеся, кажущиеся очень большими уши. Лицо его с одно стороны обвисло. Потеряло форму и левое нижнее веко, вывернув наружу блеклую склеру, над которой поблескивал выкаченный глаз. Левое плечо – то, по которому когда-то пришелся удар Умки – было приподнято вверх, словно в недоумении, что еще более усиливало сходство Андрея Алексеевича с огромным кожаном. Возможно, кто-то и мог не узнать в этом престарелом нетопыре Мангуста, но только не Сергеев, которому до сих пор иногда снился лабиринт тоннелей, залитый гнилой водой, и темный силуэт наставника на бесконечной лестнице сломанного эскалатора…

Это был он – Мангуст, которого не пощадили время и раны. Бывший учитель, бывший куратор, бывший друг и вечный, во всех смыслах этого слова, враг.

Слева от ложа, к которому был привязан Молчун, в обычном офисном кресле восседала Елена Александровна Рысина собственной персоной. Ее, несмотря на долгую разлуку, Умка признал с полувзгляда. Время, конечно, пыталось ее пожевать, но потом с отвращением выплюнуло, обломав зубы. Она по-прежнему не выглядела на свои годы (впрочем, сколько ей в действительности лет, Сергеев мог только догадываться!), но все-таки изрядно постарела с момента последней их встречи. Щеки наконец-то сдались, сморщились и уже не смотрелись нарисованными идеальными полусферами, явно поредели волосы. Вокруг капризного рта гнездились морщины, а многострадальную шею бабушка закрывала воротником свитера, что, впрочем, не скрывало целую гроздь дополнительных подбородков, спускавшуюся на грудь. Елена Александровна всегда любила вкусно поесть, а за это приходится расплачиваться.

Но вот глаза ее, в отличие от глаз Мангуста, вовсе не изменились, и в Сергеева уперлись две водянистых бледно-голубых льдинки, в которых не было ничего – ни злобы, ни недоброжелательства, ни любопытства – только одно холодное равнодушие. Этот взгляд пугал больше, чем дымная злоба, клубящаяся в глазах бывшего куратора, потому что так на живого человека не смотрят, так можно смотреть на тело в анатомическом театре.

Первым желанием Сергеева было начать стрелять. Дистанция ерундовая, промазать почти невозможно, но Михаил стрелять не стал. Может быть потому, что прекрасно знал – Мангуст и Рысина предусмотрели такой поворот событий, и не зря поставили рядом с собой живой громоотвод – Молчуна. И оказался прав.

– Здравствуй, Миша, – сказала Елена Александровна. – Не могу сказать, что рада тебя видеть, но, все равно, здравствуй…

– А я рад, что он зашел, – возразил Мангуст своим дребезжащим на низах голосом. – Столько лет не видел любимого ученика! И у нас есть незаконченный разговор… Ты все еще в форме, кадет… Это здорово!

Умка не был поражен. Нельзя сказать, что он не удивился. Любой бы удивился на его месте, но за те несколько секунд, что понадобились Михаилу для оценки новой диспозиции, многое стало на свои места, и старый паззл, первые кусочки которого были уложены почти сорок лет назад, наконец-то собрался воедино.

Брак деда, когда-то казавшийся маленькому Мише мезальянсом, оказался союзом родственных душ. Полковник Рысин, не пожалевший для Родины родную кровь, нашел себе достойную жену, и вместе с ней отвел на жертвенный алтарь собственного внука. Империи были нужны солдаты, а что значат собственные интересы и привязанности в сравнении с интересами страны? Ровным счетом ничего. В свое время дед сделал то, что считал нужным и правильным. Он был таким, каким был, и ничто не могло его переделать. Женщина, сидевшая в офисном кресле посреди разгромленного здания, была его боевой подругой, коллегой, продолжательницей дела.

Директором школы.

Настоящей школы негодяев.

Здесь с помощью химии, гормонов и гипнотехнологий пытались сделать с детьми то, что в свое время не вышло сделать с Сергеевым и его товарищами: создать идеальных солдат. Не размышляющих. Не сомневающихся. Имеющих в жизни одну цель – выполнить данное руководством задание. То, что в прошлом Мангуст делал с помощью муштры, демагогии и идеологической обработки, ныне заменялось серией уколов и внушений. Наука шла вперед. Умка знал, что контроль над сознанием являлся задачей Конторы еще с 30-х годов прошлого века, но задача оказалась ученым не по зубам. Не хватало знаний, не хватало препаратов, да и опыты над людьми, которых в этом случае ни мышами, ни обезьянами не заменить, оказались сложны технически – подопытные сходили с ума и гибли. Во всяком случае, в годы учебы Сергеев неоднократно слышал о том, что программы по контролю над сознанием были закрыты или сведены к минимуму из-за отсутствия положительных результатов.

Но, как оказалось, работы велись. Вот, несколько минут назад он уничтожил один из промежуточных результатов программы: пятнадцать человек подростков с выжженными мозгами, превращенных в машины для убийства изломанным, похожим на нетопыря человеком, полной старухой неопределенного возраста и их технической командой.

Дети Капища… Интересно, кто придумал такую легенду? Ведь не Мангуст же строил настоящие Капища на севере? Не он устанавливал грубо тесаных деревянных идолов и мазал им губы кровью? Какой «юморист» в погонах откатывал на первых выпускниках Школы гениальную схему прикрытия, придавая опытам над людьми мистический оттенок, что сразу переводило все реальные факты в область фольклора, в котором в Зоне не было недостатка? И ведь все у них получилось… Они поставили производство пятерок на коммерческие рельсы! Если бы не…

Умка посмотрел в мертвые глаза Молчуна.

Почти получилось. Потому что с сегодняшнего дня Школа будет закрыта. И закроет ее один из первых выпускников. Тот, на кого воздействовали не химией, а словом, которое иногда эффективнее любого препарата. Из которого вырастили убийцу, но не смогли отобрать способность чувствовать, сопереживать и любить.

«Не благие поступки делают нас людьми, подумал Сергеев, а способность делать выбор. Отними у нас эту способность – и мы перестаем быть личностями, на какой бы стороне мы не стояли. Творить добро, не имея возможности выбирать между добром и злом, ничуть не лучше, чем творить зло. Только выбор делает человека – человеком. Мангуст – человек. Рысина – человек. Я – человек. А у Молчуна возможность быть личностью сейчас отбирают. У моего Молчуна».

– Что с ним? – спросил Сергеев негромко.

– С мальчишкой? – Рысина подняла бровь. – Ничего. Прошел первую стадию, благополучно прошел. А что ты переживаешь, Михаил Александрович? Он тебе кто? Как я помню, детей у тебя не было…

– Тебя, кадет, губит сентиментальность, – пророкотал Мангуст. – Когда Истомин услышал от Али-Бабы, что ты ищешь мальчишку, захваченного в Бутылочном Горле, и сообщил об этом мне, я долго смеялся… Ты перестал заниматься делом, которое должно было спасти тысячи жизней, потому что какой-то маленький засранец попал в беду! Как это на тебя похоже, Миша! Ты всегда ставил личное над главным! Никогда не умел расставить приоритеты…

– Ты знал о бериллии?

Мангуст пожал плечами.

– Кадет. Здесь сфера наших интересов. Мы потеряли контроль над Али-Бабой, но только на время. А когда ты вытащил его из Зоны и переправил на нашу сторону – остальное было делом техники. И не думай, что мы его пытали! Это даже не смешно. Договориться с ним очень просто, есть, что предложить ему вместо этого металлического говна, следы от которого приведут к нам. Так что можешь вздохнуть свободно. Твоя совесть чиста. Али-Баба снова наш. Группа террористов и продажных военных, посланная за порошком, уничтожена на месте. Бериллий вывезен за пределы Зоны. Кстати, я бы хотел, чтобы ты до того, как умрешь, рассказал, где остальные контейнеры. Во избежание инцидентов в будущем. В общем, все кончилось благополучно. Только вот лекарств не будет. И всего остального тоже. Извини.

– Да, ничего, наставник, переживем… Накопаем чего-нибудь, я схожу пару раз за кордоны. Перезимуем. А умирать я не собираюсь, Андрей Алексеевич. Тут уж – ты извини…

Рысина засмеялась вполголоса.

– Ты не меняешься. Никто не собирается умирать, Миша, а приходится. Ты особенно Андрюшу не зли. Видишь, у него в руках тубу? А у твоего дружка в шее катетер?

– А между нами трубка… – сказал Мангуст и продемонстрировал систему.

Ситуация ему явно нравилась. Куратор улыбался, и от этого кожа на его веснушчатом черепе шевелилась и шла волнами.

– В тубе нейролептик, банальный аминазин, – продолжила Рысина. – И доза не смертельная, но есть, как говорится, нюансы. Понимаешь, пациент прошел первую стадию подготовки. Мозг у него еще не чистый, первичные рефлексы остались, но полностью готов к стиранию и к новой записи. Чтобы тебе было более понятно, мы зачистили нервные окончания, сняли изоляцию с проводов. Делали мы это не сапожным ножом, а некоторыми препаратами, с которыми аминазин не дружит. Короче говоря, если Андрей Алексеевич нажмет на кнопку эжектора, аминазин попадет в кровь мальчика и там соединится с препаратом, которым мы делали зачистку, то мальчик не просто умрет, а умрет в таких муках, что растворение в кислоте заживо покажется ему избавлением. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Умка кивнул.

– Так что, куда и кинь – ты проиграл, Мишенька. Стоило ли устраивать весь этот балаган? Ведь понятно было, плетью обуха не перешибешь…

За дверями загрохотала винтовка Ирины. Рысина невольно вздрогнула, зато Мангуст и ухом не повел. В зал заглянул Вадим, весь в саже, словно сбежал с пожара. Он мазнул взглядом по мизансцене, оценил ситуацию и показал рукой вокруг и в сторону лестницы: Мол, никого нет, я помогу!

Сергеев едва заметно кивнул головой, и коммандос исчез. К мощному рявканью «галила» присоединился сухой треск АК.

– Ты им скажи, пусть сдаются, – предложил Мангуст, усмехаясь. – Этот твой чумазый, все равно погоды не сделает. Обещаю, мучить никто никого не будет, умрете по законам военного времени, с честью…

– От твоих рук? С честью? – удивился Сергеев. – Андрей Алексеевич, не смеши…

– Я же тебе говорила, Андрей, – Рысина достала из лежащей перед ней пачки сигарету и закурила от тяжелой, похоже, золотой зажигалки. Она нервничала, но не так, чтобы сильно. Разве что слегка подрагивала рука, держащая сигарету. – Он слишком упрям, чтобы послушаться.

Она выдохнула дым густой белой струей и посмотрела на Умку, как на редкую инкунабулу.

– Тебе же хватило ума, чтобы не палить в нас с порога? – спросила Елена Александровна. – Так почему не хватает ума, чтобы прекратить бессмысленную стрельбу?

– Вот он, – Михаил подбородком указал на Мангуста, – учил меня многим умным вещам. Например, тому, что своих не бросают. Пока они свои, разумеется. И тому, что сдаваться не надо, особенно если это не прибавляет шансов на выживание…

Сергеев, сместившись влево, видел теперь руку куратора, с зажатым цилиндром эжектора. Мангуст опирался ею на столешницу. Позиция была так себе, слишком близко к наставнику стояло кресло Молчуна, но не безнадежна. В любом случае, если другого выхода не будет, придется пробовать.

– Так что у нас с вами пат, – закончил он.

Стены дрогнули от разрыва гранаты. Через дверной проем в зал влетел клуб пыли и дыма.

– Вы, конечно, можете попробовать застрелить меня, но я почему-то думаю, что в этой ситуации шансов у вас немного.

На лестничной площадке опять застрочил АК.

– Людей у вас больше нет, – продолжил Сергеев, не сводя глаз с противников. – И сейчас все зависит только от меня, от вас и от моих друзей на лестнице. Я очень привязан к этому мальчику, и если с ним сейчас что-то случится, вы отсюда живыми не выйдете. Я разорил ваше кубло и не собираюсь останавливаться на полпути.

– А торговаться, значит, собираешься? – спросила Рысина с иронией. – Ну, ну… Без него ты не уйдешь? И даже готов оставить нас в живых? А, скажи мне, зачем тебе этот полутруп, Сергеев? Если не продолжить процедуры, то шансы остаться растением у парня приблизительно 50 на 50.

– А если продолжить? – осведомился Сергеев. – Если продолжить, они вообще будут? Только, учтите, Елена Александровна, я видел вашу выгребную яму. И то, что ваш оператор назвал отбраковкой, тоже видел.

То ли ему показалось, то ли в глазах у Молчуна мелькнула тень узнавания. Умка понимал, что, скорее всего, это чистой воды самообман, но едва не вскрикнул от радости в тот момент, когда на дне пустых глаз мальчишки на миг зажглись искорки.

– Ну, если видел, – поддержал Рысину Мангуст, – тогда можно и правду сказать. После второго цикла шансы выше, но незначительно – где-то 60 на 40. А вот у тех, кто пережил третий цикл, дела гораздо лучше – 80–85 процентов, что все пойдет, как надо…

– На мой непосвященный взгляд, – сказал Умка с нескрываемым отвращением в голосе, – самый лучший вариант – это умереть, не попадая к вам в руки. Или сдохнуть после первого цикла, если уж не вышло до него…

Он прислушивался к происходящему на лестнице и одновременно просчитывал ситуацию. Мангуст с Рысиной тянули время – это было очевидно. Сергеев и сам был заинтересован в паузе. Если Вадим с ребятами ликвидирует группу, атакующую снизу, расклады сразу же поменяются. На этом этаже охраны больше нет. Внизу, возможно, есть, и будет очень плохо, если они подтянутся поближе. У ребят превосходная позиция, но хватит ли боеприпасов? Гранат минимум, использовать оставшийся «шмель» нельзя, у Вадима еще есть РПГ и несколько осколочных зарядов к нему, но пока есть гранаты…

Словно в ответ на его мысли на площадке ухнул выстрел из РПГ. Кто-то пронзительно заверещал и, захлебнувшись на высокой ноте, затих. Выстрел «Галила». Серия из «три-по-три» в исполнении «калаша»…

Мангуст с Рысиной быстро переглянулись, и по лицу Елены Александровны пробежала улыбка. Улыбка? На ее месте Умке было бы не до улыбок. Да и Мангуст, которого Михаил неоднократно видел в самых критических ситуациях, вел бы себя иначе… Совершенно иначе. Этот нетопырь еще многое мог, не смотря на увечье и возраст. Возможно, в нем не было прежней физической силы и ловкости, но кураж никуда не делся. Уж чего-чего, а куража у Андрея Алексеевича всегда было вдосталь.

Несоответствие.

Вот что беспокоило Сергеева с первой минуты, и теперь он четко это осознал. Фальшь. Несоответствие. Не могли эти двое так спокойно вести себя, если бы не были уверены в том, что имеют козыри в рукаве. Приход сюда Сергеева – не неожиданность. Истомин их предупредил, а это значит, что они должны, просто обязаны были приготовить теплую встречу. Приход Сергеева, похоже, застал охрану врасплох. Почему? Неужели трудно было подготовить засаду и решить все проблемы несколькими залпами из укрытия? Так что же получается? Не потому ли мы сейчас здесь, что именно так захотели эти двое? Ведь понятно, что, прорвавшись, Сергеев будет продвигаться вперед не оставляя камня на камне! И под эту лавочку на Умку можно списать что угодно! Любые потери! Что же хотят скрыть Мангуст с дедовой женой? Растраты? Бред. Рысина никогда не нуждалась в деньгах. Мангуст тоже. Что тогда? Неужели саму технологию? Очень похоже, очень…

Зная бешеную страсть Мангуста решать судьбы человечества и вполне подходящие для этого личные качества бабули – имеем наиболее вероятный вариант. Что остается в сухом остатке при таком течении событий? Результаты получены, но образцы и материалы уничтожены бывшим оперативником, свихнувшимся на почве жизни в Зоне. Программа свернута. Главные действующие лица отправляются на покой. Но на самом-то деле…

Интересно, сколько готовых к действию мальчишек и девчонок спрятали они за это время за границами Зоны? Десять? Двадцать? Сто? Сотня приготовленных к программированию на любые задачи подростков, чистые диски, на которые можно записать что угодно. Сотня обученных убивать, способных привлекать на свою сторону посторонних людей, приспособленных быстро адаптироваться в любой языковой среде, при любых обстоятельствах. И все это прописано на уровне подкорки – достаточно только купить ключ. Их можно использовать где угодно, когда угодно, даже через много лет… Убить президента? Пожалуйста! Взорвать пронесенную на теле бомбу? Никаких проблем! Сбылась Мангустова мечта – он воспитал совершенных солдат, преданных ему до последнего вздоха. Штучный товар. Товар для очень богатых заказчиков. И для собственного употребления, если появятся соответствующие идеи и необходимость.

«У меня паранойя, подумал Умка, настоящая паранойя. Что я себе навыдумывал? Города брали из-за простого разгильдяйства стражи, а я на том, что мы попали в здание сравнительно легко, целую теорию построил! Может, все гораздо проще? Но зачем тогда они тянут время? Чего ждут? И эти улыбки…»

Им нужно, чтобы он не стрелял – значит, надо стрелять. Им нужно, чтобы он тратил время на разговоры – значит, их нужно прекращать. Если бы Умка был уверен, что сможет исполнить задуманное безошибочно, он бы уже начал действовать, но ошибка означала смерть Молчуна. Еще чуть ближе и чуть левее – можно будет рискнуть. Придется дать противнику еще несколько минут…