Текст книги "Аукцион"

– Не надо мне, спасибо.

– Рыба полезна для мозгов. Мне-то зачем, а тебе нужнее.

– Я когда-то слышал, что жирные виды рыб действительно положительно влияют на функционирование мозга, – пробубнил Варлам, сквозь муть в очках недоверчиво разглядывая пакет. Он ел рыбу. Даже несколько раз. Гадость. Но теперь он о рыбе еще больше прочитал, поэтому слова Арсения показались логичными. Варлам любил все логичное.

– Во-о-от, а я о чем! Помажешь майонезиком, хряпнешь сырку, и будет заебок!

– Сыр? Твердая или полутвердая масса, которая получается в результате особого способа заквашивания молока, которое, в свою очередь, является питательной жидкостью, вырабатываемой молочными железами самок млекопитающих, чаще всего коров или коз. А корова и коза, в свою очередь…

– Да-да! То самое!

– Нет, сыра у нас нет.

Арсений впихнул пакет мальчику в руки, затем залез во внутренний карман куртки и достал крохотную книжечку. Варлама тут же притянуло обратно – он даже протер очки рукавом, чтобы лучше было видно такой малюсенький, наверняка бархатный на ощупь переплет.

– Это даю тебе на неделю. Я сам не дочитал, но мне некогда.

– Вы опять кого-то убивать ходили?

– Варламчик, брось ты это, не перебивай. Взрослые дела тебя не касаются. Есть и стихи. И некоторые ваще смак. Про любовь. Выучи парочку, потом как-нибудь расскажешь.

– Убивать ходили или байки разбирали?

– Топай домой, засранец. Пусть отец рыбу пожарит. Или сам пожарь. Пристанешь тоже, хрен отцепишь. Про стихи не забудь.

Варлам одной рукой прижал книжечку к груди, и она отозвалась теплом, а другую, с рыбьим пакетом, вытянул подальше от лица. Арсений приложил на прощание два пальца к виску, достал из пачки «Раковки» новую сигарету.

– Хорошего дня! – Варлам всегда прощался, хотя в Кварталах это было не принято. Здесь хорошие дни выдавались редко, а если и случались, то вслух о них старались не говорить, чтобы не спугнуть. Варлам не верил в приметы, как не верил во все, что было нелогично. В Кварталах люди цеплялись за суеверия, как за то единственное, чем можно было объяснить уклад квартальной жизни. Но иногда Варламу казалось, всего на несколько мгновений мерещилось, будто он, раз за разом повторяя «хорошего дня», делал все, чтобы от этого дня избавиться.

В хорошие дни дома пахло жареной картошкой и мамиными духами. Зажаристый запах раскаленного масла и древесный уд. В хорошие дни посуда гремела по-доброму и мирно, становилось теплее из-за без конца свистящего чайника и желтее из-за старых занавесок, которые ни Варлам, ни папа не опускали. В хорошие дни Варламу хотелось отложить книги, чтобы немного посидеть, подышать картошкой и паром от чая – такими моментами. Но все это – только в хорошие дни.

Ключ во входной двери нехотя повернулся, раздался щелчок. Варлам потянул дверь и выпустил на лестничную клетку сквозняк. Внутри тишина, стук и редкие, но громкие возгласы мешались друг с другом. Слышалась переполненная трехдневная мусорка. Варлам торопливо прилип к стене, когда мимо него, топая, на кухню прошла мама.

– Спасибо за обед. – От звука его голоса, пускай совсем тихого, мама резко обернулась.

Она не сразу заметила Варлама. Сначала ее взгляд, отчаянный, взбудораженный, споткнулся об одну стену, другую, дверной косяк, пока наконец не остановился на Варламе. Мамино лицо перекосило в улыбке, она подпрыгнула на месте:

– Понравилось? Тебе понравилось? Я положила сыр.

– Очень вкусно, мама, спасибо.

Она уже не слушала, но откуда-то знала про сыр. Может, мама его пробовала, может, даже отличала коровий от козьего. Мама многое вспоминала невпопад, и Варлам путался. Мамина темная голова покачивалась в такт музыке, которая в квартире не играла. Мама разложила на столе кастрюли, тарелки. Она стояла и перекладывала их с места на место: вывалила из шкафа вилки, накрыла их крышкой, почесала шелушащийся локоть, замерла, подумала, не переставая покачиваться (волосы красиво вились у лица), убрала крышку, отложила ее в сторону, накрыла вилки сковородкой, достала ножи. Ножи сложила ровным рядком на краю стола.

В плохие дни у мамы появлялись ритуалы. Ритуал мог быть каким угодно, но чаще всего она что-то складывала или перебирала. Раньше мама работала фасовщицей крыс в «Крыса-сносно», целые тушки – на гриль, лапки и хвостики – отдельно для панировки. Ей нравилась системность, иногда она даже разделяла крыс по цветам до того, как их обривали. Мама работала очень хорошо и на праздники приносила королевскую мышу – огромную и жирную, ее запекали с картошкой и редькой. Варлам так и не попробовал королевскую мышу, потому что мама начала болеть до беременности, лет в двадцать шесть.

– Мы успели прожить пять счастливых лет и три нормальных. Дальше сам знаешь, – рассказывал папа Варламу.

Папа, в отличие от мамы, говорил всегда по делу. Такая у него была профдеформация. Варламу это нравилось, потому что папа рассуждал логично. Но маму Варлам любил чуточку больше: она была беззащитной и крепко обнималась.

Когда мама болела, она не могла работать, и папе приходилось закрывать ее в квартире, пока он был на ринге, уже тогда солидный стаж рефери крепко привязал его к боям. У мамы случались ремиссии, и папа какое-то время не запирал дверь, в дом возвращались ножи и другие потенциально опасные предметы, которые отец обычно носил с собой в коробке. Оставить в подъезде нельзя было – воровали, а вот с рук не сдерут. Весь ринг, особенно рефери, в Кварталах ходил в почете. Причастных к боям крышевал Даниил, отщепенец, добровольно покинувший Город. Когда-то профи среди бойцов, вот уже без малого сорок один год он в кругах Свиты. Даниил пережил восемь Королей не только из-за того, что те дохли друг за другом, но и потому, что был единственным в Кварталах с пересаженными душами. Души продлевали молодость и заодно на потом откладывали смерть Даниила. Местные звали его Данте.

– Давай я помогу. – Варлам попытался подлезть маме под руку, дотянуться до тупых ржавых ножей, но она больно ударила его по запястью.

– Не лезь! – Маме тут же стало стыдно, она скуксилась, отчего ее гладкое сероватое лицо вдруг состарилось. Смотреть на нее было неприятно. – Варламчик, умница мой, отойди.

Варлам не отошел. Он двигался машинально, безразлично, по старой привычке, все пытался дотянуться до ножей. Не обращать внимания на мамины возмущенные возгласы было тяжело, но нужно, поэтому Варлам упрямей хмурился, пытаясь справиться с ее отрывистыми попытками ему помешать. Почему папа не забрал ножи? День, что ли, хороший?

– Да свали!

Он шлепнулся на пол и тут же заерзал, пытаясь отползти еще дальше. Мамин силуэт шагнул к нему. Варлам почувствовал, как в кишках что-то скручивается в узел. Хотя чисто физически это было невозможно и нелогично, Варлам все равно ощущал его – плотный, упругий комок из гладких кишок. Он заерзал активнее, перевалился на колени и пополз к своей комнате. Ему удалось захлопнуть дверь, прежде чем грохот, доносившийся с кухни, успел догнать его. Мама тоже не успела.

После рождения Варлама дни развалились на хорошие и плохие. Нормально не бывало. Варлам ждал хорошие дни больше, чем официальные праздники: День независимости Кварталов, Новый год, летний бойцовский чемпионат и свой день рождения, зарегистрированный, разумеется, в тетради у единственной акушерской семьи Докторов и разве что в переписи населения Кварталов, которую ведут или не ведут чистильщики, присланные из Города. За рождаемостью и смертностью в Кварталах тяжело уследить, одна то и дело обгоняла другую, не одни крысы плодятся и дохнут круглый год. Каждый раз, открывая дверь, Варлам надеялся, что на этот раз день точно хороший. Это звучало нелогично, но верить, что удивительно, получалось. С мамами вообще все удивительно, так уж они устроены.

Мама билась о стену, о дверь и давилась проклятиями.

– Пусти! Пусти, говорю! – На секунду она замолкла и завыла тоскливо: – Мой умни-и-и-ца-а-а-а.

Комната ее не пускала. Зря Варлам пожелал Арсению хорошего дня, все-таки спугнул. Он забился в дальний угол и свернулся улиткой. Покосился на заляпанное окно, на рыжеватое небо без солнца. Нет, на Кварталы никто не смотрел, только мама кричала.

Рада, как просила, сделал памятку для совсем неодаренных. Вот черновик, дальше как-нибудь сама. Нет, клянусь, если в Банк поступит еще хоть одна жалоба от этих дебилов, я брошу это все! Брошу! И не думай, что не брошу! Я решительно недоволен!

^{Памятка для потенциальных реципиентов душ}

Неуважаемые потенциальные и текущие реципиенты, гости Аукционного Дома и Банка Душ. Настоящим документом напоминаем о некоторых стандартных понятных даже ослу свойствах душ:

1. Душа НЕ может излечить вас от прогрессирующего тяжелого заболевания, зависимостей, вредных привычек, врожденных дефектов, серьезных ранений. А также от отсутствия мозгов и элементарного логического мышления.

2. Душа НЕ наделяет вас бессмертием. Душа замедляет процессы старения, как следствие, значительно продлевает вам годы жизни. Максимальный зарегистрированный на сегодняшний день порог – 150 лет. Однако изначально присутствующие факторы из пункта 1 могут привести к скорому изнашиванию ведущей души, несовместимости, аллергической реакции, в том числе к летальному исходу. Другими словами, СДОХНИТЕ, СДОХНИТЕ, СДОХНИТЕ!

3. Вы НЕ можете извлечь душу «на дому». Аналогов оборудования, требующегося для процедуры изъятия (Душелокатор, машина Умница-616, холодильник для душ, собирающие кристаллы и пр.), кроме как в Банке Душ Аукционного Дома, не существует. После проведения первой пересадки процедуру необходимо повторять раз в два года или по мере изнашивания ведущей души, если того требуют индивидуальные показания.

4. Стартовая цена души НЕ подлежит оспариванию. Я для кого провожу предварительные исследования, а? Чтобы вы потом своими табличками невпопад махали?

По всем прочим интересующим вас идиотским вопросам обращайтесь в информационный отдел Банка Душ.

С презрением! Бесконечным, бескрайним, просто немыслимым презрением

Варлам Кисловский,

глава Банка Душ

* 1 8 9 г.

Рабочая смена закончилась несколько часов назад, а в голове до сих пор звенел выстрел. Звуки выстрелов к Варламу быстро прилипали. Урчали очистительные системы воздуха, шелестели щеточками роботы-пылесосы. Все пропитывалось едкой стерильностью моющих средств. Помещение будто превратилось в жирную кошку, день которой всегда заканчивается умыванием. Варлам все еще был здесь. Он закинул белый халат в стирку, оповестил технический отдел о том, что его кабинету требуется генеральная уборка, и отправился к лифтам. По ночам в Банке Душ любой человек выглядел неестественно, техника самостоятельно справлялась с гигиеническими процедурами. Но к Варламу это не относилось. Он казался частью интерьера – моторчиком, разгоняющим кровь по артериям всего Банка. Варлам знал каждый миллиметр этих комнат, в которых был практически полноправным властителем. Все знакомо, правильно и предсказуемо. Варлам считал, что именно таким должно быть совершенство. Банк Душ был совершенен. Конечно, приходилось терпеть ассистентов, Иду Плюшку, липовый чай, тупые ошибки, но с наступлением вечера они с Умницей-616 снова оставались вдвоем. Варламу не хотелось выходить в Город: он создан для лаборатории, не для людей.

Банк Душ занимал три этажа Аукционного Дома. На нижнем, в подвалах, располагались морг, крематорий и технические помещения. Первый этаж (с парадным холлом, приемными и переговорными) отхватила Рада Рымская. На этом же этаже хозяйничала Ида Плюшка со своей столовой, но на фоне Рады, распорядительницы Аукциона, ближайшей помощницы Н.Ч., сложно было не провалиться в тень. Рада, неизменно затянутая в черное, подчер-р-ркнуто очар-р-ровательно требовала к себе слишком много внимания.

Уже на втором этаже Банк Душ получал свое. Тот самый безоконный, невидимый этаж с общим кабинетом, личным кабинетом Варлама, санузлами и раздевалками для персонала. Еще выше – этаж Н. Ч. Под крышей, под застекленными потолками, прозрачными с внутренней стороны, находились операционная, основная лаборатория и хранилище. Варламу нравилось, когда на операциях потолок оставался открытым и доноры перед смертью видели голубое небо, солнце или, может, звезды. Ему казалось, что в этом и заключалась главная романтика процесса пересадки. Доступ к верхним этажам, кроме Н.Ч., был еще у Варлама и Рады. Чаще всего Варлам работал в одиночестве, поэтому считал, что роднее его у Банка Душ никого нет, разве что вся эта техника, что вылизывала стены и окна-потолки. А уж у Умницы-616 – нет точно. Пускай Н. Ч. был ее создателем, их отношения Варламу виделись довольно болезненными. Такое часто случается в семьях, проблемы отцов и детей. Связь Варлама и Умницы-616 была исключительна.

Она стояла там же, где и всегда. Большие металлические машины обычно не разбегаются. Варлам смотрел, как отливает серебром ее массивный корпус. В выключенном режиме Умница-616 напоминала спящего зверя – неподвижного, но опасного даже в таком безмятежном состоянии. Ее клешня-рукоять была спрятана в механической утробе, но датчики движения среагировали двумя короткими желтыми вспышками на приближение Варлама. У Умницы-616 ушло меньше секунды, чтобы опознать его, и датчики загорелись мягким белым светом, а затем погасли. Зверь погрузился в сон. Варлам погладил блестящую поверхность корпуса, идеально чистую, без единой пылинки. Сердце сжалось, нежный трепет добрался до кончиков пальцев. Варлам нахмурился: без лекарств тремор усиливался, что мешало в работе. Он сел на пол, облокотившись о серый Умницын бок, и вздохнул. Человеку свойственно наделять вещи сакральным значением, личной важностью, а иногда – душой, хотя вряд ли у Умницы-616 внутри, среди шестеренок, клубилось дымчатое вещество, похожее на человеческую душу. Кто-то привязывается к вещам от одиночества, кто-то – по воле болезненного сознания. Причины могут быть разными, и привязанности тоже разные. Некоторым так проще. Предметы в большинстве своем не меняют структуры, формы, политических взглядов и симпатий, в отличие от людей, они не предают, не лгут и не уходят. Если предметы не ломать, они никогда не умрут. Умница-616 оставалась неподвижна, но ее прохладная поверхность приятно остужала Варламу затылок.

– Голова действительно побаливает, – согласился он, снял очки и протер глаза.

Пульсация в висках ощущалась навязчиво. Умница-616 не ответила, и чужие шаги зазвучали в гулком пространстве помещения особенно отчетливо. Тик-тук-тук. Стук в голове перемешался с этим размеренным цокотом. Варлам пытался вглядеться в расплывшийся мир, но маячившее в полумраке пятно так и оставалось мутным. Пришлось напялить очки обратно.

– Ва’лам! Непо’ядочная ты скотина!

Варлам сморщился якобы непроизвольно. Рот превратился в плотную вредную линию и чуть перекосился на одну сторону. Голос был глубокий и хриплый, будто проводишь ладонью по наждачке, из-за него у Варлама сразу противно чесались руки. Еще больше ему не нравилось, когда горожане смешно обходили запрет на обсценную лексику, хотя разве распорядительнице Аукциона переживать о штрафах?

– Рада, что бы там ни было – отстань.

Она остановилась прямо над ним. В рабочие дни Рада носила черные брючные костюмы: зут, если в сезоне модны широкий крой и узкие лодыжки; итонский, если вернулись полоска и укороченные жилеты. Сегодня зут. У нее была смуглая кожа, темные глаза, волосы, а самое главное – беспросветно, безнадежно, по мнению Варлама, чернющая натура, несмотря на то неприличное количество душ, которые Рада без конца себе подсаживала. Варлам доказал, что при пересадке души реципиент перенимает некоторые ее свойства, но, очевидно, в некоторых случаях даже такая система давала сбой. Или Рада не была человеком. Нельзя же быть такой стопроцентной сукой.

– Ничего не хочешь мне объяснить? – Рада не спрашивала, она требовала, безапелляционно т’ебовала и не привыкла к отказам.

– Ответ всегда отчасти кроется в вопросе. А в этом случае – даже на все сто процентов.

– Тебе самому не надоела эта вечная п’етенциозная псевдоинтеллектуальная п’иду’ь?

– Нет.

– А мне вот – по’ядком.

– Значит, я все делаю правильно.

Они переругивались по привычке, почти беззлобно, иначе общаться они не умели.

– Ты же понимаешь, почему я здесь?

– И ты говоришь о претенциозности? Вечно припрется, вопросы странные задает. Рада, мой интеллект равен твоему, если твой возвести в пятую степень. Конечно, я знаю, зачем ты здесь. Или я похож на дебила? – Даже сквозь толстые стекла очков Варлам не мог разглядеть выражение ее лица, но чувствовал, что Рада ухмыляется этой своей гаденькой ухмылочкой.

– Выдающийся, выдающийся… – устало протянула Рада. – Все ’авно похож на дебила.

Варлам вздохнул, распластавшись по полу уже в позе звездочки. Такие люди, как Рада, его нервировали. Рада была распорядительницей Аукциона, через нее проходило большинство сделок. Она устраивала мероприятия, контролировала организацию Аукциона, словом, занималась всем, для чего требовались впечатляющая внешность и подвешенный, в меру наглый язык. Она знала все о горожанах, их текущих любовях и нелюбовях. В Аукционный Дом Рада попала гораздо раньше Варлама, а еще она раньше многих получила первую душу. Рада обожала напоминать Варламу, что с Н.Ч. у них дела давние. Сам Н. Ч., человек скрытный и немногословный, позволял Раде травить историю их знакомства как старую байку. «Я ей должен. Прогресс его знает сколько», – объяснял он.

Байка была следующая. Н.Ч. с Радой вместе учились на медицинском, общались тесно: Рада воровала конспекты Н.Ч. и не давала ему прохода, уж больно глаза голубые. После окончания университета Н.Ч. то исчезал, то появлялся, уследить за ним у Рады не получалось, но однажды он обратился к ней с просьбой разобраться с делами Аукциона в обмен на безлимитные пересадки душ: «Это вопрос смерти и бессмертия».

Рада наслаждалась каждым мгновением своих недосказанностей, и умолкала. Ясно, что с той поры, семьдесят с чем-то лет, Рада от хозяина Аукционного Дома ни на шаг. Рада застала время, когда Прогрессивный Центр выселили с главной площади и отправили в приземистый особняк на другом берегу реки, участвовала в первых торгах и видела всё-всё. У Варлама этого не было, но он верил, что впереди еще больше и он стал частью этого «больше», куда более важной, чем Рада.

Раду несложно было вывести из себя: как и у всех, кто сидит на душах, ее эмоциональный фон оставлял желать лучшего. Варлам и сам был таким же, только он – от природы, а она – наркоманка.

Однажды подселив душу, реципиент обязан раз в два года (срок приблизителен и уточняется индивидуально) повторять процедуру, иначе дело кончится неприятностями: выпадение волос, ногтей, неконтролируемые дефекация и мочеиспускание, наконец смерть. Последняя всегда наступала. В своих ранних исследованиях Н.Ч. писал, что после одной пересадки для реципиента жизненно необходимо обновлять содержимое собирающего кристалла. Простыми словами (с людьми нужно говорить проще и проще), с внедрением новой души в организме происходили необратимые изменения. Вмешательство в естественные процессы активировало внутреннюю бомбу замедленного действия. Как следствие, адекватное функционирование организма без новых пересадок было невозможно. Жизнь превращалась в борьбу с хронической потребностью в душах.

Некоторым сносило башню. Душевные наркоманы в Городе не то чтобы редкость, но торчать на душах дорого. Впрочем, души изначально рассчитаны на тех, кто мог себе их позволить. Люди, ведущие «разгульный образ жизни» (критерий разгульности определялся одним из важнейших законов Города, Законом о непристойностях), очень быстро истрачивали ресурсы пересаженной души. Им становилось мало. Ощущения притуплялись, побочные эффекты, которые обычно возникали сразу после операции, возвращались при душевной ломке. Варлам видел, как это бывало с Радой. Она не стеснялась вламываться в его кабинет посреди рабочего дня, во время обеда или после смены. Рада стояла в дверях и дрожала так, что лацканы пиджака ходили ходуном, и, когда она говорила, было видно, как болтало челюсти, будто винтики раскрутили.

– Ты можешь… Можешь… Достать мне? Нужно. Сейчас нужно.

Ломка делала Раду вежливой, она беспомощно скребла голые ключицы, запястья. Несколько раз ее рвало прямо у Варлама в кабинете. В такие моменты Варламу становилось чуточку ее жаль, и он соглашался, выдергивал донора из списков. На операции Варлам держал Раду за руку, и она сжимала его ладонь колотящейся хваткой, пока не наступало облегчение, блаженная эйфория свежей души.

– Спасибо, – шептала Рада и добавляла через несколько секунд: – Тепе’ь отвали.

И все по-старому. Рада делала пересадки по восемь раз в год. Сколько Варлам ни подбирал доноров, сильных, качественных, ведущая избалованная душа Рады быстро высасывала все. То была не прихоть – досадная необходимость. Варлам засекал время между ее ломками: промежутки сокращались, тело, пребывая в постоянном стрессе, изнашивалось, и каждый раз Варлам думал, что Рада не то что до ста пятидесяти лет – до следующей операции не доживет. И когда она смотрела на него с такой насмешкой, Варлам очень на это рассчитывал.

– Ну и что?

– Мне звонили из технического отдела. Сообщили, что отмыли к’овь и утилизи’овали т’уп, но в мо’ге жалуются. Ты знаешь, они те’петь не могут зайцев.

Зайцами в морге называли оболочки или трупы, которые поступали к ним незапланированно. Незапланированные оболочки – возмутительная редкость, трупы – производственные излишки. И если к зайцам со стандартной смертной казнью относились терпимо – с эвтаназией разбираться несложно, то нестандартная – это всегда сюрприз, содержание которого напрямую зависело от настроения Н.Ч.

Варлам знал, что не имел права, но не сдержался:

– Эта тетка из морга вечно задерживает все на свете! Ей и зайцы не помогут ускориться.

– Ага. Ва’лам, ты какого че’та ассистента заст’елил? Опять.

– Он нарушил пункт третий, подпункт третий Устава. Я не мог иначе. Решительно не мог.

– Н.Ч. тебе не пове’ит. – Недовольство Рады нарастало, и Варлам громко цокнул языком, чтобы еще позлить ее.

– Ему нет дела до какого-то ассистента. Пальнул немножко. Стандартная смертная казнь иногда слишком стандартная… Эвтаназия – скука.

Рада закатила глаза:

– Нет, Ва’лам, Н.Ч. волнует твое состояние. С тех по’ как ты узнал о п’едстоящем Аукционе, это уже т’етий ассистент. Т’етий, неугомонный ты паскудник, мне что, отоб’ать у тебя пушку?

– Когда ты сделала это в прошлый раз, пришлось одолжить у технического отдела топор.

Повисла короткая пауза. Неловкость раздулась, превратилась в шар, а затем лопнула. Такие люди, как Рада и Варлам, не сильно от нее страдали.

– Н.Ч. поп’осил пе’едать. Еще одна подобная выходка, и он отст’анит тебя от Аукциона.

Варлам тут же собрался, подскочил и подошел к Раде почти вплотную. Теперь он гораздо лучше видел ее точеное лицо с морщинками в уголках глаз, слышал затхловатый запах парфюма, от которого подташнивало, но едва ли Варлам заметил все это за бешеными толчками, которые выдавало его тахикардическое сердце. Пять лет назад Н.Ч. забрал Варлама из Кварталов, уже четыре года он возглавлял Банк Душ, и только один раз его в самом деле отстранили от Аукциона. Тогда Варлам совсем выключился, все твердил, что у самцов бобра секрет желтого цвета, а у самок – серого, и не узнавал Умницу-616.

– Я знаю, где я. Кто я, – процедил Варлам, едва сдерживаясь.

– Так будет лучше. Для тебя п’ежде всего.

Н.Ч. тогда тоже так сказал и приставил к квартире Варлама вооруженных ударников, чтобы наверняка. Варлам несколько дней провел запертым в четырех стенах и собственной голове. Возможно, он впервые почувствовал, каково было маме, когда они ее оставляли вот так – запертую. Это кажется безопасным, человечным, но клетка остается клеткой. С тех пор Варлам не пренебрегал лекарствами, разве что перед Аукционом, хотя осечки все равно случались. Один маленький выстрел, подумаешь.

– Он не сделает…

– Ага, сделает. – Рада перебила его быстро и решительно.

Н.Ч. не бросался угрозами, которые не мог воплотить в жизнь. Варлам замолчал, потом дернулся. Тик-тук-тук. Оглянулся на Умницу-616, хотел попросить о помощи. Тик-тук-тук. Ненадолго он снова оказался там. Дверь, которая не откроется. За большими окнами – движущийся мир, собственные мысли едва за ним поспевали, а внутри его тюрьмы – неподвижность за желтыми занавесками. Или это что-то из другого измерения? Нет, занавесок давно не было.

– Де’жи себя в ‘уках. И вот еще. – Рада протянула Варламу записку. – Н.Ч. п’инял ’ешение. Твоя сцена на пе’егово’ах никого не убедила.

Варлам нехотя взял бумажку. Н.Ч. передавал личные сообщения из рук в руки, в этом отношении он по-прежнему не доверял виртуальным системам. У Варлама затряслись коленки. Тик-тук-тук. Листочек со строгим прямым почерком.

Главе Банка Душ Варламу Кисловскому

Я всегда говорил, что твои заигрывания с лекарствами – блажь. Ремиссия для тебя возможна при строгом соблюдении врачебных рекомендаций. Но ты и так об этом прекрасно знаешь.

Твои выходки доставляют мне все больше неудобств. Предупреждаю: это была последняя замена ассистента в текущем сезоне торгов. Городской университет их выпускать не успевает, как ты их стреляешь.

И еще. Отнесись спокойно. То, что ты устроил на пересмотре договора, – ни в какие ворота, слышишь? Я напоминаю, что все решения по душам – за мной. Твое довольство или недовольство меня мало волнует.

Решение принято. Вот оно.

Сообщаю, что требуется подготовить одну душу в особом порядке (условие Короля меня вполне устроило). Хотел сказать тебе, прежде чем придет официальное распоряжение. Никаких протоколов, письменных отчетов. Одна душа для нового Короля Кварталов – Адриана, сына Бульдога. Конечно, теперь не так: Адриан Градовский. Одним Королям в Кварталах дозволены фамилии. Любопытнейшие люди.

P.S. Я все понимаю, Варлам. Но это было давно. Прошлое должно оставаться в прошлом.

Н.Ч.

* 1 8 4 г.

Попасть в Город можно через четыре главных поста – западный, восточный, северный и южный. Пост – это огромные распашные ворота в Стене, пункты досмотра и усиленная охрана из штурмового отряда ударников. Ударники работают с про-псами. Черные про-псы обнюхивают грузовые машины, обходят очереди желающих попасть на другую сторону жизни, бросаются на всякого, кто осмелится нарушить протокол проверки. У про-псов узкие морды и чешуйчатые головы, длинная клочковатая шерсть растет только на загривке. У про-псов профиль, как у рептилий, и массивные когтистые лапы.

Южный и восточный посты служат для транспортировки различных грузов между Окраинами и Городом. Именно эти посты имеют ключевое значение для всех логистических операций, они обеспечивают выживание Города. Все производства еще на этапе формирования Города были вынесены в Окраины, обширные районы за линией Кварталов, чтобы снизить экологический ущерб для Города, а также локализировать технологические мощности в пределах одной территории. Все жители Окраин работают на заводах, фабриках, комбинатах, фермах, в теплицах. Материальное вознаграждение редко превышает когда-то установленный прожиточный минимум, еще работники получают процент производимой продукции. Внутри Окраин налажена система: кусок мяса можно обменять на несколько буханок хлеба, литр молока и немного овощей. Точные расценки известны лишь местным жителям, всем остальным сформировавшаяся система выживания неинтересна. Единственная возможность сорвать куш – стать донором, пожертвовать свою душу, тогда семье донора будет выплачена крупная компенсация, и на эти деньги семья сможет существовать довольно долго. Доноров в Окраинах считают героями, но это скорее безысходность, попытка украсить ореолом благородства банальное жертвоприношение.

Раньше на южном и восточном постах постоянно происходили столкновения между ударниками и местными из Кварталов. Сообщение то и дело прерывалось, перебои в поставке продовольствия и других товаров нервировали Власть Города, состоящую из Совета (его члены придумывали законы) и Управленцев (следили за исполнением законов). Тогда и был заключен первый Договор между Советом и Королем Кварталов. Поскольку власть в Кварталах менялась часто, Договор постоянно пересматривался, но его существование все же сократило до минимума количество набегов на южные и восточные ворота.

Западный пост – основной для индивидуальных и групповых гражданских перемещений. Любой житель Города может попасть в Кварталы. Для этого требуется заполнить небольшую анкету с контактными данными. Если по истечении срока визита заявитель не продлевает свое пребывание и не выходит на контакт на следующие сутки, его объявляют в розыск. Обычно долго искать не приходится. Трупы горожан местные скидывают поближе к посту, что облегчает жизнь и ударникам, и чистильщикам (штурмовые отряды ударников в Кварталах). На территории Кварталов гостей никто не спасет, даже чистильщики, которые, в общем-то, за порядком следят номинально, поэтому горожане подписывают специальную бумагу, где указано, что они полностью осознают риски, сопутствующие пребыванию в Кварталах. Жители Кварталов также могут попасть в Город, но для них процедура оформления куда сложнее. Необходимо подать заявку, дождаться одобрения, после получить пропуск. Любой житель Кварталов не может находиться на территории Города больше двух полных дней. В случае утери пропуска ударники имеют полное право принять в отношении нарушителя соответствующие меры, строгость которых оставлена на их усмотрение.

Северный пост предназначен для высших лиц с обеих сторон. Через него попадают в Кварталы члены Власти, просто очень богатые люди, Король Кварталов и члены Свиты высшей категории.

Город раззявал железные пасти ворот: решал, кто останется за бортом.

Раньше Варлам никогда не бывал в Городе. Как только закрылись ворота северного поста и автомобиль, который прислали за ним, заскрежетал шинами по асфальту, Варлам почувствовал себя чужеродным элементом в этой с виду идеальной экосистеме. Ему показалось, что и сам Город считал точно так же. Варлам открыл окно. Широкий проспект, ровный и длинный, убегающий вперед насколько хватало глаз. В желтоватых, сероватых, розоватых домах смешивались старинная изысканность и необычные, незнакомые Варламу архитектурные решения. Деревья тянулись вдоль дорог редкими столбиками (через зеленые районы они проезжали чуть раньше). Больше всего Варлама поразили стеклянные свечки, торчащие тут и там, прямо как на торте (на день рождения Варлама мама с папой покупали в пекарне шоколадный с орехами, но торт все равно попахивал специями для «Жгучего котика». Орехи и шоколад папе, как рефери, выдавали во Дворце по семейным праздникам, и папа относил их в пекарню). Высотки выглядели надменно и равнодушно. Их отрешенность завораживала Варлама, ему она виделась торжеством Прогресса. Варламу хотелось срастись с этими дорогами, стенами, пешеходами, потрогать, почувствовать их как следует. Камень на ощупь наверняка шершавый и прохладный, а высотки? Варлам не гладил такое стекло, многослойное, использующееся для постройки зданий, но читал о нем. Он прижимался подбородком к дверце машины и думал, удастся ли ему когда-нибудь стряхнуть с себя квартальную пыль. Варлам мог сколько угодно ненавидеть место, где родился, но оно еще долгие годы будет следовать за ним по пятам.