Текст книги "Три рэкетира"

«Прыгать в окно, вот что», – подсказал скромник.

«Тут окон нет, идиот», – злорадно захихикал авантюрист.

«Если эти девчонки обслуживают в сауне Бонасюка, тебе они все равно не по карману. В долговую яму захотел?»

«Это ошибка, вот в чем дело. Скорее всего, они принялименя за сынка какой-то крупной шишки, – с легкой паникой думал Андрей, отдавая отчет в том, что на саму шишку не тянет по возрасту. – Сейчас все встанет на свои места, меня разоблачат и выдворят из сауны за ухо».

«С позором, – добавил скромник. – С треском и спозором».

О том, что блондинка и шатенка – разболтанные подруги каких-то «новых русских», которым стукнуло в голову немного пошутить, покуражиться над молодым провинциальным идиотом, Бандуре думать не хотелось.

«Точно тебе говорю! Пока сами крутари отправились за пивом, или, скажем, перепихнуть, туда-сюда, пару эшелонов с нефтью, барышни решили развлечься».

«Очень похоже на правду», – застонал скромник.

«Чушь собачья», – отмахнулся авантюрист.

«Сейчас их кавалеры подъедут, – по-другому запоешь».

Из холла донесся приглушенный женский смех. Бандура двинулся вдоль бассейна. Озираясь по сторонам в поисках выхода и прикидывая в уме, не пора ли, без шуток, сматываться, пока еще не поздно.

«Такие карты дважды в жизни не выпадают, – быстро заговорил авантюрист, пытаясь овладеть ситуацией. – Снимайштаны и лезь в бассейн, тютя».

«Успеешь снять, когда новыерусские вернутся», – с отчаянием предрек девственник.

Девственник был близок к победе и, возможно, все бы завершилось позорным бегством через окно, только вот ни окна, ни второй двери в бассейне не было. Зато единственная дверь за спиной Андрея бесшумно приоткрылась, впустив шатенку с комплектом простыней и полотенец. Шатенка положила белье на один из лежаков и не спеша направилась к Андрею. В ее зеленых глазах безраздельно властвовали бесенята.

Андрей завороженно наблюдал за ней, словно кролик, парализованный удавом. Шатенка подошла вплотную, ее руки каким-то образом оказались на ширинке Андрея и он поразительно быстро избавился от брюк.

«В окно надо было прыгать! – еще успел крикнуть девственник. – В окно…».

«Чтобы потом всю жизнь жалеть?» – зашипел авантюрист, торжествуя победу.

На какое-то мгновение перед Андреем возникло суровое лицо школьного военрука из Дубечков. Отставной капитан полагал, что абсолютно все неприятности, какие только можно вообразить, проистекают исключительно от женщин.

«Не той головкой думаешь, сынок!» – гаркнул военрук.

«Да пошли вы все, куда подальше!» – цыкнул Бандура, отыскивая губами приоткрытый рот шатенки.

Халат легко соскользнул с плеч шатенки и присоединился на полу к брюкам. Андрею открылось столь роскошное тело, что у него захватило дух. Скромник из головы исчез. То ли спрятался в самом далеком уголке сознания, то ли брякнулся в обморок. Андрей потянул шатенку на себя, прижимаясь к ней, будто опасался, что она исчезнет, как мираж посреди пустыни. Однако незнакомка исчезать не собиралась. Она опустилась на колени, оставив Андрея судорожно перебирать чудесные шелковистые волосы, ежеминутно ожидая остановки сердца.

– Ничего себе, – хрипел Андрей, – ох и ничего себе. – Такое с ним происходило впервые.

В общем, нужно признать, что Андрей угодил во властные и умелые женские руки, очень скоро убедившись в том, что если он прежде и считал себя опытным мужиком, то глубоко заблуждался. И вообще, по большому счету, весь прежний сексуальный опыт можно смело выкидывать на помойку, потому как он и яйца выеденного не стоил.

Шатенка вытворяла такое, чего он и представить не мог в самых необузданных фантазиях. Вскоре Андрей просто выключил мозг, доверившись инстинкту и прекрасной незнакомке.

Как и когда на лежанке появилась блондинка, Андрей не вспомнил бы и под пытками. Ему не осталось ничего другого, как отдаться этим двум совершенно ненасытным красавицам, подобно лодочке, отпущенной на волю волн. Каким-то загадочным образом они втроем очутились в холле на огромном кожаном диване, и тут Бандура на собственном опыте убедился, что мальчики по вызову, хоть и не шахтеры, конечно, но свой хлеб уплетают не зря. Андрей старался, как мог, выбился из сил, временами уже не рассчитывая, что вообще останется в живых и чувствуя себя то сплошной эрогенной зоной, то причудливым спортивным снарядом, то переходящим красным знаменем, то отбойным молотком или даже пожарным гидрантом.

Справедливости ради надо признать, что обе женщины, как многоопытные наездницы, не желающие загнать до смерти любимого жеребца, время от времени давали ему передохнуть, даже отпускали в бассейн – поплавать на пару минут. Может быть, именно благодаря этому бережному подходу Бандура все-таки выжил, проскакав прямо-таки невероятную для себя дистанцию.

На прощание шатенка ласково чмокнула Андрея в щеку, хлопнула пониже спины и опустила в карман рубашки картонную карточку: «мой мобильный номер, котик».

Когда Андрей, ощущая себя не просто выжатым лимоном, а лимоном, побывавшим под прессом, выглянул на улицу, с ужасом обнаружил, что уже почти стемнело.

– Ни черта себе, – потрясенно пробормотал Андрей, – вот ведь дал так дал!..

Доковыляв на ватных ногах до машины, он бухнулся на сидение и минут двадцать просто сидел, вдыхая свежий вечерний воздух через открытое окно и абсолютно ни о чем не думая.

Затем завел двигатель, поморщившись, потому что тот снова затроил как натуральный мотоцикл, включил фары и медленно поехал по улице, раздумывая над тем, возвращаться ли ночевать к Армейцу или ехать к Атасову. В хрущевку на Лепсе его совсем не тянуло.

«Лучше бы в Валеркин пентхауз завалиться», – мечтал умиравший с голоду Андрей. – «Вот у кого холодильник хавчиком забит по самое не могу».

Но поскольку Протасов на крыше своего мифического небоскреба оставался недосягаем, как Зевс на вершине Олимпа, Бандура остановился на Атасове:

«И ближе и, пожалуй, я ему еще не так надоел, какЭдику…» – у Армейца он прожил целую неделю, так что опасения казались не беспочвенными.

* * *

Дверь в квартиру Атасова была не заперта, из чего следовало, что Атасов дома, скорее всего пьян и по-прежнему полагается на бдительность Гримо, в сравнении с которым любые двери – «совершеннейший, типа, пустяк».

«Оставь надежду, всяк сюда, типа, входящий», – как-то сказал Атасов, ласково похлопывая Гримо по акулоподобной голове. Спорить Бандуре и на ум не пришло.

Едва Андрей пересек порог, как был буквально сбит с ног Гримо, бросившемся на него с силой полинезийского тайфуна. Гримо прыгнул на отворяющуюся дверь с утробным рычанием, но уже в полете опознал Андрея и, врезаясь ему в живот, радостно визжал и вращал хвостом, как пропеллером.

– Хороший, хороший песик, – захрипел Андрей, пытаясь восстановить дыхание. Отбиваясь от скачущей вокруг собаки, Бандура поднялся на ноги и устремился на кухню. За считанные секунды им с Гримо удалось создать в квартире невероятный шум.

Атасов сидел за кухонным столом перед полупустой бутылкой водки и раскрытой, примерно, на середине книгой. Поверх книги лежала вилка, в пепельнице курилась половина сигареты. В руке покачивался пятидесятиграммовый граненый стакан явно довоенного образца.

– Здоров, Бандура, – немного заплетающимся языком поприветствовал Андрея Атасов. – Никогда не думал вместе с Гримо озвучивать в кино батальные сцены?

– Да он прыгает, как психический…

– Он и есть психический. Самый настоящий, типа, псих, – меланхолично согласился Атасов, делая собаке знаки, чтобы немного утихомирилась. – Кстати, где тебя, типа, носило?

– Ты не поверишь, Саня, – задыхаясь, сообщил Андрей и с головой нырнул в холодильник. – Слушай, я с голоду умираю…

Атасов великодушно махнул рукой, мол, «все мое – твое».

– Тебя пытали голодом, типа?

– Хуже… – Андрей вынырнул из холодильника. – Саня, да тут шаром покати…

– Странно, – удивился Атасов, наполняя очередной стакан. – Мне казалось, что там еще оставался кусок «студенческой» колбасы, – Атасов болезненно скривился, – с прошлой недели…

– Ничего подобного, – трагически произнес Бандура.

– Ну и ладно, – с пьяной рассудительностью сказал Атасов, – ее один черт из студентов делают.

– Жрать охота, – жалобно проговорил Андрей. – Умираю, можно сказать.

На лице Атасова отразился усиленный мыслительный процесс. Наконец, он торжественно воздел указательный палец к потолку:

– О!

– Что? – с надеждой спросил Андрей.

– В хлебнице, типа, пара пачек чипсов завалялась. Протасов забыл. Более надежного средства для того, чтобы заработать язву желудка и придумать невозможно.

Через мгновение Бандура сидел за столом, набив полный рот чипсов и усиленно работая челюстями, и запивая холодным чаем из заварочника.

– Здравствуй, язва, – усмехнулся Атасов. – Лучшее, типа, средство. На втором месте после того сухого, типа, корма, который я скармливаю этому бедолаге Гримо.

При упоминании своего имени Гримо вскочил на ноги и предпринял отчаянную попытку залезть Бандуре на колени.

– М-м-м, – замычал Андрей, пытаясь не подавиться. Атасов посмотрел на Андрея долгим, печальным взглядом.

– Бандура, у тебя такой вид, будто ты, типа, сегодня в одиночку прорыл Беломорско-Балтийский канал…

– Хуже, – выпалил Андрей, отправляя чипсы в желудок с помощью чудовищного глотка чая.

Расправившись с чипсами, Андрей приступил к рассказу. Еще по дороге его прямо-таки распирало от желания поведать Атасову невероятную историю, приключившуюся с ним в сауне Бонасюка. Атасов внимательно слушал, забыв про водку, книгу и сигареты, дважды закашлявшись, а один раз – едва не упав со стула.

– Ну, что скажешь? – спросил Андрей, когда с историей было покончено.

– Многостаночник хренов, – покачал головой Атасов, снова раскашлявшись. – Кареглазая блондинка и зеленоглазая шатенка, говоришь? Ну и ну. И имен спросить не успел?

Андрей хлопнул себя по лбу:

– Шатенка мне визитку дала, а у меня из головы вылетело.

Андрей полез в карман. Достал карточку и онемел, вытаращив глаза от изумления.

– Ну и ну, – опять повторил Атасов, немного подавшись вперед, чтобы разглядеть визитку:

– Орел, типа. Поехал искать Бонасюка, а нашел и трахнул его жену. Ты, Бандура, от старости не умрешь. «Однозначно», как любит выражаться Протасов.

– Ничего себе… – протянул Андрей. – Я в шоке. Саня, а кто тогда блондинка?

– Ты у меня, типа, спрашиваешь? – развеселился Атасов. – Да кто угодно. Васек сауной командует, а Кристина, как я слышал, где-то наверху ошивается. Среди любимой Протасовым элиты, типа. С женой Виктора Ивановича Ледового они вроде, типа, чуть ли не кумушки.

– А как Ледового жену зовут? – спросил Бандура, роняя остатки чипсов на пол. – Не Аня?

– Аня, – сказал Атасов, в свою очередь широко раскрывая рот.

– Блондинка?!

Атасов потрясенно кивнул:

– Я думал крашенная, но тебе, похоже, виднее. – Атасов даже немного протрезвел. – Ну ты даешь, Бандура. Похождения юного пионера по злачным местам столицы. Ну и ну…

– Чего ж теперь делать?! – спросил Андрей, цепенея от вида картины, в которой Ледовой кастрировал его огромными садовыми ножницами.

– Не болтать теперь, типа, – веско заявил Атасов. – Знаешь, как говорил мой дед?

– Как?

– Болтун – находка для шпиона. – Атасов вытряс последние капли в стакан, – пошли спать, Бандура. Что-то не идет у меня сегодня эта проклятая водка, хоть убей, типа. Да и вообще, утро вечера мудренее.

* * *

Кристина вышла из-под душа и, на ходу вытирая голову, не спеша вернулась в холл. Аня возлежала на диване, полностью скопировав ту позу, в какой ее застал Бандура. Только на сей раз на ней вообще ничего не было, если не считать слегка размазанной косметики, накладных ресниц, двух цепочек – на ноге и шее и пяти-шести золотых колец, разбросанных по пальцам рук. Дышала Анна глубоко и размеренно. Восстановила дыхание с того времени, как за Андреем захлопнулась дверь.

– Ничего себе, марафончик, – Ання захихикала.

Кристина, улыбаясь, кивнула в ответ:

– Ты бы видела, как наш жеребчик к машине поковылял. – Она прошлась по холлу, в поисках расчески.

– Мальчик просто прелесть. – Аня приподнялась на локте. – Ты хоть телефон у него взяла?

– Свой дала.

– Ох, не позвонит, – протянула Анна, напуская на себя притворную грусть. – Я пару раз думала – он вообще копыта отбросит.

– Конечно не позвонит, – развеселилась Кристина. – Ты же на нем скакала, как бешеная кобыла.

Аня расхохоталась:

– Ты тоже хороша. Доярка – ударница!

Кристина прыснула. Аня повернулась к подруге, придирчиво разглядывая белую упругую грудь и плоский живот Кристины:

– Ты, коза, только хорошеешь с годами.

– Да ладно, Анька, – отмахнулась Кристина, – я не в одни старые джинсы влезть не могу. Хорошеешь, сказала тоже…

Нет, правда, – Анна поднялась и обняв подругу, развернула к зеркалу. Какое-то время они стояли обнявшись, словно две ожившие статуи древнегреческих богинь, в ожидании своего Пигмаллиона.[63]63
  В древнегреческом мифе царь Кипра Пигмалион, влюбившись в Афродиту, высек ее статую из мрамора, а затем обратился к богине с мольбой вдохнуть в изваяние жизнь. Афродита выполнила его желание, и ее статуя, под именем Галатеи стала женой Пигмалиона


[Закрыть] Взаимная нагота совершенно не смущала обеих. Кристина и Аня были старинными подругами, еще с тех далеких времен, когда они, две зеленые девчонки из забытых Богом сел делили одну комнату в общежитии рабочей молодежи на улице Красных Текстильщиков. Днем вкалывали на комбинате за гроши, временную прописку и мечту о получении лет эдак через пятнадцать-двадцать собственной, вожделенной квартиры где-нибудь в спальном микрорайоне, на задворках. Вечером возвращались в общагу, едва волоча ноги. Бывало – отправлялись на дискотеку, когда оставались силы. А иногда забирались в постель и нежно любили друг друга. Причем на пару лет старше и гораздо более раскованная Анька выступила заводилой. И Кристина, поначалу встретившая подобное развлечение в штыки, потом не могла вспомнить, чтобы хоть кто-то с тех пор подарил ей столько ласки и тепла. Затем их дороги на какое-то время разошлись. Кристина поступила в институт, где, наконец, ухватила счастье за хвост, закадрив целого доцента. Пусть немолодого, толстого и седоватого, зато доброго, с квартирой, машиной и не самым последним доходом. К тому же доцент втрескался в свою зеленоглазую студентку по самые уши. «Совсем крыша поехала у дяди», – охарактеризовала тогдашнее состояние Бонасюка Анька, а, следовательно, веревки из него можно было вить с утра и до ночи.

Самой Аньке никак не удавалось вырваться с проклятой фабрики. Она прозябала в швеях-мотористках еще года два, пока тоже круто не изменила жизнь, выскочив замуж за курсанта танкового училища. Еще через полгода Анна с мужем покинула Киев и укатила на Дальний Восток. Семь суток поездом через всю бескрайнюю страну. Подруги надолго расстались, связь между ними оборвалась.

Несколько лет службы превратили молоденького застенчивого лейтенантика в угрюмого и драчливого пьяницу. Каждый вечер, какой ему удавалось провести дома – а домом им служила комната в офицерском общежитии, он упивался вдрызг. А накачавшись – лупасил Аньку смертным боем, отчего та, в конечном счете, научилась держать удары на уровне боксера-профессионала, а то и выше. Анька ответила загулами, предлагая себя едва ли не каждому встречному военнослужащему мужского пола, а таких, как известно, в Советской Армии было подавляющее большинство. В результате в следующую пару лет с женой командира 3-й танковой роты не переспал разве что ленивый. Старший лейтенант запил так, что перестал вмещаться даже в советские офицерские рамки, а день без драки в общежитии вполне годился для записи золотыми буквами в историю гвардейской танковой части.

Кристина предполагала, что хронология событий могла быть иной: сначала Анька пошла по рукам – почему нет, а уж потом старлей подружился с бутылкой, разыскивая в ней справедливость, которой в мире не пахнет. Свои предположения Кристина держала при себе, искренне радуясь возвращению подруги, прибывшей с Дальнего Востока году в 88-м, вместе с очаровательным сыночком Ленечкой. Ленечке исполнилось три годика, и кем был его папа, оставалось только гадать.

Анна и Ленечка больше двух лет прожили в доме Бонасюков. Василий Васильевич и слова не сказал против. Безропотно содержал всю троицу, им потихоньку хватало. Кристина Анну не упрекала: «Кое-как сводим концы с концами, так что я тебя негоню. Определяйся, подруга». Ленечку устроили в садик, Анна, не афишируя этого, занялась древнейшим женским промыслом. Вечером на панель, на рассвете – домой. «Пусть тело послужит, пока оно молодое и красивое. Все же лучше, когда тебя используют как женщину, чем как боксерскуюгрушу», – заявила Аня Кристине, когда у них состоялся разговор на эту тему. Кристина только хмыкнула: «Знаешь что, подруга, возьми меня с собой, надоело у Васи копейки выпрашивать». Так и определились.

На этом поприще в самом конце восьмидесятых Анна и встретила своего будущего супруга – Виктора Ивановича Ледового. И поразительно быстро вышла замуж.

– Анька. Он же рецидивист махровый! – ужаснулась Кристина, когда подруга сообщила ей об избраннике. – Уркаган, понимаешь?.. Погуляет месяц-другой, грохнет кого-то, и снова сядет.

– Напугала задницу пальцем, – заявила подруге Анька, слегка задетая за живое. – Меня после моего танкиста никаким рецидивистом не проймешь… И никуда он не сядет. Он такими бабками вращает – обалдеть можно. В кабаке сотенными билетами швырялся, как закомпостированными троллейбусными талончиками. Машина, охрана, все дела при нем. Я как в первый раз к нему на хату приехала – голова кругом пошла. Ага, сядет… Раньше Василька твоего в тюрьму упекут…

– Страшнючий он, – протянула Кристина. Ее терзали сомнения.

– Меня, кума, за эти годы такие рожи страшнючие имели, за двадцатку, что я еще одного уж как-то вытерплю, на вилле с бассейном.

Вопрос был исчерпан. Анна вышла за Ледового. Виктор Иванович, вопреки ожиданиям Кристины, в тюрьму больше не сел, а наоборот, круто поднимался, очень скоро превратившись во вполне респектабельного бизнесмена. Это конечно, если с фасада поглядеть. Весной 1990 Анька оставила свою гостинку, заработанную потом и кровью, – на квартирах клиентов, в салонах легковушек, а когда и в спальниках грузовиков, переехав в роскошную пятикомнатную квартиру, приобретенную Виктором Ледовым в историческом центре города.

В середине мая Анна отправила пятилетнего Ленечку на все лето в село. Последние два лета ребенок проводил у бабушки, оздоравливаясь вдали от Чернобыля. Село, в котором проживала Анина мама, с полным правом можно было назвать хутором. Десяток маленьких домиков тонул в густых фруктовых садах, а вокруг простиралось бескрайнее море плодородных полтавских полей кое-где прорезанных балками.

Бабушка обитала в микроскопически крошечной мазанке с окошками-бойницами и соломенной крышей. Мазанку окружал ветхий забор, украшенный глиняными горшками. Стоило посмотреть на мазанку, как в голове всплывали картины из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Случись мазанке перенестись в столичный музей народной архитектуры, расположенный под открытым небом в урочище Пирогово, она стала бы изюминкой экспозиции. Произвела бы настоящий фурор среди ценителей, приезжающих в Пирогово в бронированных лимузинов. Но, поскольку мазанка оставалась в Полтавской области, ее обитательницу никто не тревожил. Мазанку окружал сад, зимой укрытый сугробами, летом гнущийся под тяжестью вишен, яблок и груш. За садом начинался огород, а дальше – бескрайние поля до горизонта.

«Я уже ничого не сажаю, доня», – уверяла Аню мама. Анна распаковывала дорожные сумки, Ленечка носился по двору с водяным пистолетом в руках.

«Земля в нас такая. Родит и родит».

Возможность отправлять Леньку к бабушке стала для Анны настоящей панацеей. После 86-го года по Киеву циркулировали слухи о том, что радионуклиды выводятся из детского организма значительно быстрее, чем из взрослого. Так это было или нет, горожане использовали любую возможность для того, чтобы отправить своих чад, с мая по сентябрь, как можно дальше от города и Чернобыльской АЭС.

Анна прогостила в родном доме два дня, расцеловала на прощание Леньку и маму и укатила в Киев, не зная, что забирать сынишку домой уже не придется.

– Мне этот гаденыш тут не нужен, – зло сказал Ледовой. И посмотрел на Аню так, что слова возмущения, готовые вырваться наружу, застряли в горле. Она только задрожала всем телом, а глаза наполнились слезами. Пару слезинок выпрыгнули из-под век и покатились по щекам.

– Задрал он меня, – разъяснил свою позицию Ледовой, не намереваясь впредь возвращаться к этому вопросу. – У бабки пускай живет. Будешь лаве старухе высылать раз в месяц. – И вышел на балкон, сильно хлопнув дверью.

Анна осталась стоять посреди комнаты, размазывая по лицу слезы вместе с косметикой, хлюпая носом и мучительно соображая, что же теперь делать. Годы, прожитые в тесной комнате офицерского общежития, ежевечерне превращаемой алкоголиком-мужем в боксерский ринг, многолетние приймы у Бонасюков – как ни хорошо относились, а приймы – они приймы и есть, беспросветное прозябание в задрипанной гостинке среди запахов вареной капусты, мусоропровода и нестиранных носков, сотни обид и лишений, встали у Ани перед глазами в виде одного многоликого кошмара. А потом – навалились на плечи неподъемным грузом. «Ну что? – спросила Аня у себя, – снова в этувонючую конуру? Опять на самое дно?»

И сломалась.

Сыночку что-то наврала. Подобрала слова из того бесхитросного набора фраз, какими взрослые обыкновенно прикрывают ложь, если надо обмануть ребенка. Ленечка поплакал и принялся терпеливо ждать, когда снова сможет жить с мамой. А мать Анны все поняла, грустно покачала головой, но ничего не сказала.

Кое-какие деньги Анна высылала ежемесячно, навещала мать и сына, когда могла. Полтавская область – не ближний свет. А порог пятикомнатной квартиры Ледового Ленечка больше не переступил никогда.

Надо сказать, что дороги закадычных подружек к началу девяностых годов опять разошлись.

На то было несколько причин. Во-первых, расслоение общества на богатых и бедных, в советское время бдительно скрываемое от собственного народа и всего остального мира титаническими усилиями партии, прессы и КГБ, после обретения независимости поперло наружу, как дерьмо из лопнувшей канализационной трубы.

Анька утвердилась среди элиты, Кристина на элиту не поднатягивала, прозябая в среде доцентов, опущенных сумасшедшей инфляцией и всеобщим нежеланием учиться ниже черты бедности. Была, правда, предпринята попытка наладить дружбу семьями, но Ледовой в присутствии Василия Васильевича либо откровенно скучал, либо начинал закипать, – «сколько я зарезал, сколько загубил». Бонасюку от одного вида Виктора Ивановича становилось не по себе, он сразу живо представлял себя в морге с перерезанным горлом или заточкой в сердце.

Бонасюк «надрывался» на кафедре, Кристина стала «челноком». Как угорелая моталась по стремительно пустеющим магазинам, мешками скупая отечественные электротовары: детские паровозики, танки, миксеры, фены, соковыжималки и все остальное, что только можно воткнуть в розетку. Затем набивала этим барахлом чудовищных размеров баулы и, обливаясь потом, втискивалась в автобус, следующий в Польшу. Примерно через двое суток, при условии, что на границе везло с очередями, а среди пассажиров не попадался необстрелянный идиот, не понимавший, отчего на таможне всему автобусу следует сброситься «на общак», Кристина оказывалась в Польше. Там опять, обливаясь липким потом, перла свои неподъемные баулы на ближайший рынок и распродавала по мере возможности. Распродавшись, закупала трусы, футболки, лосины, юбки, лаки для волос, дэзики и прочий хлам, с которым возвращалась на Родину. При этом Кристина ощущала себя бумерангом, запущенным по заколдованному эллипсу какой-то неведомой и злой силой. В Киеве, мокрая и обвешанная сумками, как гужевая лошадь – неслась на вещевой рынок. С вырученными деньгами – по магазинам. И везде – поборы, поборы и опять – поборы. Выглядела такая жизнь некрасиво, неромантично и неэстэтично. Зато приносила доход. И вообще, жить-то как-то надо было. Многие даже втягивались и им начинало нравиться. Но, только не Кристине Бонасюк. Кристину от базара с души воротило. Кристину рынок нервировал. Она спала и грезила, когда распрощается с ним навсегда.

Следует признать, что грезы не мешали ей смотреть на жизнь прагматично – к 92-му году Кристина владела тремя лотками на вещевых рынках города. За лотками стояли реализаторы. Кристина только деньги собирала, хотя ездить за товаром, как и раньше, приходилось самой.

Жизнь шла своим чередом. Макроэкономическая ситуация в стране претерпевала существенные изменения. Не выдержав конкурентной борьбы (шансов особых не было), отечественные заводы «легли на лопатки», поток импортных товаров хлынул в одну сторону, то есть к нам, безнаказанно сокрушая последние остатки «туземных» производств. Коллапс в производстве даже упростил «челночный» бизнес, сведя к элементарной схеме: доллары наружу – ширпотреб внутрь. Открывалась прекрасная возможность переориентации «челночной» торговли на Турцию. Стамбульские торговцы освоили язык северных «коллег» значительно быстрее, чем грезилось Владимиру Маяковскому, мечтавшему, как известно, выучить русскому языку даже «негров преклонных годов» на том основании, что этим языком иногда пользовался Ленин. Однако у Кристины Бонасюк к этому времени весь челночно-лоточный бизнес уже сидел в печенках. Надоело ей, да и устала она очень.

– Знаешь что, Вася! – заявила она Василию Васильевичу, сходу переходя на крик. Общалась с мужем Кристина все больше ласково, но если начинала кричать, то кричала на совесть. Во всю глотку. Для Бонасюка подобное поведение жены тоже, естественно, было редкостью, означавшей, что вскоре от Кристины поступят указания, которые следует выполнить безропотно, точно и в срок. А то худо будет.

– Знаешь что, Вася?! – продолжала орать Кристина. – Если ты собираешься и дальше сиднем сидеть, занимаясь своей долбаной наукой, пока твоей жене турки под юбку лазят, так и сиди! Ждешь, чтоб у меня матка от этих сумок проклятых на пол вывалилась?! Удобно устроился?! Я буду перед «коллегами» черномазыми на брюхе ползать за три бакса скидки, а ты – штаны просиживать?! Я себе нормального мужика найду! Выметайся к чертовой матери, захребетник гребаный, академик хулев!!

Надо заметить, что детей у Бонасюков не было. Кристина с потомством не спешила – «Куда, Вася, голытьбу плодить?.. С твоими доцентскими грошами?» Бонасюк о ребенке мечтал, и время его подходило – другие на кафедре в дедушках щеголяли, да и Кристя «поистине, стала бы поспокойнее». Но, перечить жене не смел, а потому помалкивал себе в трубочку. Зато искренне привязался к Анькиному Ленечке, пока тот жил у них дома и с удовольствием принял обязанности крестного отца, когда Анна крестила сына в 88-м.

В 1990 Кристина перенесла внематочную беременность и чуть не умерла. После вмешательства врачей шансы стать мамой свелись к мизеру. Вообще говоря, к беременности жены Вась-Вась имел то же отношение, что и к полетам на Марс. Кристина залетела после бурной ночки в одном из стамбульских отелей. Впрочем, Бонасюк об этом не знал, и все шишки, как водится, посыпались именно на него. С тех пор Вась-Вась жил с чувством вины, так что упоминание «матки на полу» было ударом ниже пояса. Бонасюк и без того был приучен к повиновению похлеще собак Павлова. Он немедленно бросил кафедру, отрекся от фундаментальной науки, которая, по правде сказать, не слишком-то и потеряла, и вскоре сидел в сауне, выдавая простыни с полотенцами, обеспечивая клиентов спиртным, проститутками и прочими «тридцатью тремя удовольствиями».

«Смотря сколько денег».

Материальное положение Кристины немного подтянулось к Анькиному и их дружба воскресла с новой силой. Анька иногда парилась в сауне, с легкостью обеспечив Василия Васильевича серьезной бандитской крышей в лице Атасова, Протасова и Армейца. Причем Анне даже супруга не пришлось беспокоить. Оказать эту совсем не пустяковую услугу было Анне тем более просто, что Олег Петрович Правилов приходился ей ни кем нибудь, а родным дядей. Любящим дядей, заботливым дядей и, самое главное, дядей, обязанным своим теперешним высоким положением исключительно племяннице Анюте. Потому как именно Анна протянула руку помощи Олегу Петровичу, когда он, после развала Советской Армии сидел как дед у разбитого корыта, без гроша в кармане, раздумывая – подаваться ли в грузчики или вообще застрелиться к чертовой матери, и дело с концом.

– Зря ты ему, засранцу, помогала, – прямо в лоб заявила Кристина подруге, услышав, что та выхлопотала у всесильного супруга место под солнцем для сидящего на бобах дяди Олега.

Ледовой сначала отмахнулся от Ани, как от назойливой мухи. Мол, твое дело – в кровати меня обслуживать, а советы свои сама знаешь, куда можешь засунуть. Однако потом все-же присмотрелся к Олегу Петровичу – бывший офицер, служака, разведка, спецназ. В боевых действиях участвовал, значит, кровь лить – не привыкать. Дай только в обстановке разобраться и запускай в дело. Такие люди Виктора Ледового устраивали, полностью соответствуя выработанным много лет назад принципам кадровой политики – уголовные наклонности и отсутствие связей с уголовным миром. Олег Правилов был принят, освоился на новом месте и пошел верх, достигнув к девяносто третьему в иерархии синдиката Виктора Ледового если и не вакантного до сих пор места Тренера, то по крайней мере, здорово к нему приблизившись.

– Какой ни есть, а все равно – родная кровь, – убежденно возразила Аня.

– Ага, – не унималась подруга, – и где она была, эта твоя роднюлька, когда ты в семнадцать годиков на поганой швейке ишачила?! Вспомню – вздрогну!

– Он ведь тоже не на продуктовом складе сидел, – вступилась за дядю Олега Анна, – в Афгане воевал…

– Ну да. Как и мы, наверное, за копейки? Ублюдки пьяные трахали его – во все дыры, как тебя на Окружной дороге? Часто о вас с Ленькой вспоминал, как в инвалютном магазине отоваривался? Или у него память прорезалась, когда самого припекло?

– Да перестань, – махнула рукой Аня, прекрасно сознавая, что подруга права.

* * *

Дядя Олег был младшим братом ее матери. Всего десятью годами старше племяшку Анюту. Давно минувшие счастливые денечки детства сохранились в памяти Анны Ледовой в виде отдельных, часто не связанных друг с другом картинок. Зато всегда солнечных. И в большинстве – с участием Олежки, бывшего Аньке скорее старшим братом, чем дядей. Замечательным братом, который катал Анюту на влосипеде, брал на рыбалку, вырезал дудочки из зеленых веточек, а кораблики из сосновой коры. А если бы кто Аньку хотя бы пальцем тронул…

Осенью 66-го, Анька как раз пошла в первый класс, Олега Правилова призвали в армию. Забрали из дома на три года, а вышло так, что на всю жизнь.