Текст книги "Идеальный обман"

12

Первые неприятности начались у Флавии примерно в то же время, когда Аргайл с беспокойством выслушивал рассказ экономки о последних минутах жизни Буловиуса. Ей снова позвонил противный журналист Доссони.

– Я прошу вас прокомментировать материал, который собирается опубликовать наша газета, – произнес он.

– Попробую, если получится, – промолвила Флавия.

– Речь идет о похищении картины из Национального музея и возвращении ее с помощью выкупа.

Сердце Флавии трепыхнулось.

– Впервые слышу, – сказала она.

– Неужели? – удивился Доссони. – У нас сведения из надежного источника. Картину, которую привезли из Лувра для выставки европейского искусства, похитила банда вооруженных налетчиков. Им удалось скрыться, несмотря на героические действия охраны…

– И что это были за действия?

– Согласно источнику, они задержали одного грабителя, но были вынуждены его отпустить, потому что остальные бандиты угрожали расстрелять нескольких служащих музея.

– Настоящий героизм, – согласилась Флавия.

– Неделю спустя картину вернули в музей. Уверен, заплатили выкуп.

– Очевидно. Конечно, если все это правда. А что говорят в музее?

– Я с ними еще не беседовал.

– Надо полагать, ваш источник – один из героев-охранников?

– Мы не раскрываем наши источники. Вы можете это подтвердить?

– Нет. Мне ничего об этих событиях не известно.

– То есть ограбления не было?

– Вы шутите? Разве можно было бы это скрывать так долго?

– И выкуп не платили?

– Я – нет. Вспомните, ведь вы уже спрашивали меня на прошлой неделе. Я ответила, что платить выкуп незаконно. Таких денег у нас нет и достать негде. А сколько вы заплатили охранникам?

– Мы никогда не платим за информацию, – заявил журналист. – У нас тоже не так много денег. Но мне известно, что вы разговаривали с ними и приказали держать язык за зубами.

– Значит, они меня не послушались.

– К сожалению, вы не ответили на мой вопрос. Было или нет на прошлой неделе вооруженное ограбление музея?

– Нет.

– Заплатили ли выкуп за картину?

– Нет. Не было никакого вооруженного ограбления музея ни на прошлой неделе, ни ранее.

– Еще какие-нибудь комментарии?

– Не верьте охранникам. Даже героям.

Флавия положила трубку и нахмурилась. Недолго осталось ждать, пока Доссони наконец добудет достоверную информацию. Ее вины в этом не было, но она предчувствовала беду. Наверное, следует предупредить премьер-министра. И накричать на Маккиоли за неспособность управлять подчиненными.

Вернувшись домой, она застала мрачного Аргайла, который признался, что стал невольным убийцей.

– Боже мой! Я дал ему виски, понимаешь. Непростительное легкомыслие с моей стороны.

– Ты переживаешь из-за этого или потому, что он не успел сообщить тебе, кто автор картины? – усмехнулась Флавия.

– Главным образом из-за первого… но из-за второго, конечно, тоже. Как тебе нравится Боттандо? Он был знаком с Мэри Верней! Ты ее столько раз арестовывала, а генерал хранил молчание. Странно.

– Ничего странного. Скорее всего он просто о ней забыл. Ведь в шестьдесят втором году не было заведено дела. Ее не привлекали к расследованию даже как свидетельницу. А я, например, не могу вспомнить фамилии свидетелей, которых допрашивала сорок дней назад, не то, что сорок лет.

Аргайла это не убедило. Все, что касалось Мэри Верней, казалось ему подозрительным. Милая, слегка эксцентричная, но совершенно безобидная дама не первой молодости, озабоченная нашествием на розовые кусты черной тли и ходом работ по реставрации сельской церкви. Именно такое впечатление производила эта талантливая аферистка. Аргайл ценил способности Мэри Верней настолько высоко, что, если бы вдруг архангел Гавриил спустился с небес и трубным гласом возвестил конец света, легко бы поверил, что в этом каким-то образом замешана она. И сорок лет назад Мэри не просто так крутилась возле молодого Боттандо. Он был в этом уверен.

– Теперь, – сказал Аргайл, – после смерти Буловиуса она осталась единственной свидетельницей происшедшего. А Боттандо, похоже, не склонен замечать, что его картина особенная.

– Допускаю, что так и есть.

– Ладно. – Он решил сменить тему. – Как у тебя?

– По сравнению с твоими печалями – сущая ерунда, – ответила Флавия с обидой в голосе. А затем рассказала, как провела день.

– Могла бы остановить, чтобы я не выплескивал на тебя всю эту чушь, – проговорил Аргайл с сожалением. – И что ты собираешься делать?

Она пожала плечами:

– Ничего. Либо это появится в газете, либо нет. Я сделала все, что могла. И предупреждала, что такое неизбежно. Ограбление музея нельзя сохранить в тайне навечно. Но это не значит, что меня не станут обвинять.

– За что?

– Что-нибудь придумают. Допустила ограбление. Заплатила выкуп, несмотря на категорический запрет премьер-министра. Не удалось заставить молчать тупых охранников. Не арестовала грабителя, когда он был еще жив. Что-нибудь подобное. А может, просто избавятся от меня. Тем более на мое место полно претендентов. Сейчас представляется прекрасная возможность. – Флавия встала, выпрямилась. – Единственное, что еще можно попытаться сделать, – найти деньги. И в этом я рассчитываю на содействие Ди Ланны. Хотя нет. Он ведь тоже советовал мне не высовываться.

– Хороший совет.

– Просмотрим, что произойдет, когда Доссони опубликует свой материал.

– Кажется, тебя это не слишком волнует.

– Ты знаешь, нет. Очевидно, подействовал уход Боттандо. Он ведь всегда вдохновлял меня. Я работала больше для него, чем для управления. Даже когда генерал ушел, оставалась уверенность, что он где-то рядом.

– Практически так оно и было.

– А сейчас, когда Боттандо распрощался с работой без всякого сожаления, почему я должна испытывать энтузиазм? Суетиться без толку из-за каких-то картин.

– Но что-то ведь нужно делать, – резонно заметил Аргайл.

Флавия откусила кусочек сыра, задумчиво прожевала и снова села на диван.

– Ты прав. Завтра я поеду в Сиену. В досье Саббатини есть адрес его бывшей соратницы. Наверняка пустая трата времени, но все равно хочу попробовать.

13

Поездка в Сиену на автомобиле ей неожиданно понравилась. Мысли все время были заняты дорогой. Попробуй только отвлекись, и мгновенно окажешься в кювете. Это в лучшем случае. Целью Флавии была небольшая деревушка примерно в двадцати километрах к северо-востоку от Сиены, но она сделала остановку в городе – пообедать и посетить специализированную английскую школу, где теперь работала Елена Фортини, бывшая соратница Саббатини. В ее досье было написано, что она наполовину американка, наполовину итальянка и свободно говорит по-английски. Это давало ей возможность зарабатывать на жизнь. Спокойную жизнь, подумала Флавия. Любой, кто решил похоронить себя в этой глуши, должен искать спокойной жизни.

В семидесятые годы эта женщина числилась художницей, хотя «художества», которыми она тогда занималась, в основном интересовали полицию. Судя по всему, Елена Фортини была для Саббатини кем-то вроде идеологического гуру. Парень примкнул к радикалам, это было модно, и она решила за него взяться. Саббатини слушался ее во всем.

Затем, как и многие другие, участвовавшие в революционном движении семидесятых, Елена осознала, – вероятно, раньше других, – что сражение никогда не будет выиграно. В результате она пошла на сделку с властями. Ей максимально сократили срок в обмен на чистосердечное признание. В досье упоминалось, что по-настоящему полезной информации получить от нее не удалось. То есть своих товарищей она не предала.

Найти Елену Фортини не составляло труда, поскольку все бывшие террористы были обязаны каждые полгода регистрировать в полиции свой адрес, даже если он годами не менялся. Самый последний адрес Флавия обнаружила в папке, которую позаимствовала у коллег из отдела по борьбе с террором.

Она поела, немного отдохнула и вскоре остановила машину у дома с черепичной крышей, где жила Елена Фортини. Дом небольшой и старый, даже старинный, построенный в период между пятнадцатым и восемнадцатым веками. Сейчас он стоил целое состояние, ведь иметь такие летние домики мечтали многие англичане, немцы и голландцы, а лет двадцать назад, наверное, был куплен почти задаром.

Флавия подошла к двери, увидела куриный корм, аккуратно сложенный у веранды, веревку с развешенной выстиранной детской одеждой, и все стереотипы ее сознания начали постепенно разрушаться. Жилище, несомненно, бедное, но опрятное.

Где-то за домом резвились дети, доносились веселый смех, крики и всплески воды. По участку бродили куры, в углу спала кошка. Из глубины дома слышалось негромкое пение, оно прекратилось, как только Флавия постучала. Примерно с минуту стояла тишина, затем на пороге возникла женщина лет пятидесяти, вытирающая руки о передник.

У бывшей террористки было симпатичное лицо, немного усталое, но излучающее некую умиротворенность.

– Елена Фортини? – спросила Флавия, показывая удостоверение. – Я приехала задать вам несколько вопросов.

Женщина чуть напряглась, но страха в ее глазах не было.

– Входите, – предложила она. – Значит, тайная полиция решила проверить работу моей фабрики по изготовлению бомб?

– Полиция, но не очень тайная, – проговорила Флавия, шагнув в холл. – А взглянуть на фабрику по изготовлению бомб было бы очень любопытно. Мне нравятся деревенские промыслы.

Елена внимательно посмотрела на нее и рассмеялась:

– Я вам с удовольствием покажу.

Она привела Флавию в большую комнату с каменным полом, которая служила кухней, прачечной, столовой и гостиной. В одном углу стоял телевизор, в другом – пианино. Рядом – стиральная машина, очень старая, почти музейный экспонат. Большая корзина, полная белья.

– Непрерывная стирка, – пояснила Елена. – Сами понимаете, дети.

– Сколько их у вас?

–Двое. Вы, наверное, подумали, что детей не меньше восьми, но уверяю вас, двоих вполне достаточно, чтобы обеспечить беспорядок. О том, чтобы все лежало на своих местах и одежда была чистая, я мечтаю примерно так же, как верующие о вечной жизни в раю. Ясно, что этого никогда не будет, но приятно надеяться, что где-то там такое существует.

Елена махнула Флавии, чтобы она садилась за стол, и принялась варить кофе.

– Мне сейчас вспомнилась английская поговорка, – произнесла она, возвращаясь с кофейником и чашками. – Старость начинается, когда все полицейские на улице кажутся молодыми.

– Это вроде как комплимент для меня, – отозвалась Флавия. – Но в данный момент молодой я себя не ощущаю.

Елена внимательно в нее вгляделась и кивнула:

– Неудивительно. – Она помолчала. – Полагаю, у меня нет возможности избежать ваших вопросов.

– Вы правы. Но я не отниму у вас много времени. Тем более что полиция вам не очень докучает. Верно?

– Могли бы и больше. Но ведь я не расскажу ничего нового.

– Уверена, расскажете. Речь пойдет о недавних событиях.

– Я не выезжала отсюда больше месяца.

– А гости?

– Я их не поощряю.

– Телефонные звонки?

– У меня нет телефона.

– Письма?

– Только счета. Послушайте, почему бы не спросить прямо? Было бы больше пользы.

– Хорошо. Маурицио Саббатини. Глаза Елены расширились.

– Мне следовало бы догадаться. Во что на сей раз вляпался этот мошенник?

– В алебастр. Он утонул в чане с алебастром.

Елена вздрогнула.

– Вот оно что… – Несколько секунд она терла нос, словно пытаясь сдержать слезы. – Это был мошенник. Понимаете? Фальшивый до мозга костей. Искренний как таракан и надежный как земляной червь. Я не видела его десять лет и не желала бы видеть до конца жизни, но все равно потрясена его смертью. Вы это можете объяснить?

– С ним ушла часть вашего прошлого?

– Он был речистый и раскованный.

– Я ведь о нем почти ничего не знаю. Пожалуйста, расскажите.

– Он был веселый. Пересмешник. Веселился, даже когда грабил банк. Считал это очень забавным. И смешил всех остальных. Управляющий банка и тот не удержался от смеха. Он приходил на сходки, где серьезно обсуждали проблемы диктатуры пролетариата, и через полчаса все надрывали животы от хохота. Он ничего не воспринимал серьезно.

– Так почему вы не хотели его видеть?

– В жизни мало места для веселья.

Флавия ждала пояснений, но Елена молчала.

– И что же дальше?

– Я не понимаю, почему вы пришли… если он умер, – наконец произнесла Елена.

– Надеялась услышать от вас что-нибудь интересное.

– С какой стати я стану выкладывать душу перед незнакомой женщиной, пусть даже служащей в полиции? Мои ответы вы должны заработать. Разве не справедливо?

Разумеется, не справедливо. Бывшая террористка Елена Фортини находилась под надзором полиции и была обязана отвечать на все вопросы. Так в теории. А на практике Флавия знала, что недобрыми методами от нее ничего не добьется. В свое время Елена Фортини выстояла на допросах, какие трудно даже вообразить, поэтому либо она все расскажет сама, либо вообще ничего.

– И как можно заработать?

– Поясните, почему вас интересует такой никчемный человек, глупый клоун. И тогда я сообщу вам что-нибудь о нем. Тем более что вреда ему уже причинить нельзя.

Не вдаваясь в детали, Флавия поведала о краже картины и обмене ее на деньги, когда Саббатини умер.

– Что показало вскрытие? Он был пьян?

– Да. Не вдрызг, но достаточно, чтобы утонуть во сне.

– А вы не допускаете, что ему кто-то помог? – спросила Елена.

Конечно, Флавия думала об этом. Но отсутствовали доказательства.

– В таком случае это было бы почти идеальное убийство. Никто ничего не видел и не слышал. Нет ни единой улики.

Елена грустно усмехнулась:

– Как это похоже…

– На что? – Флавия вскинула брови.

– На гибель его сестры Марии.

– А что с ней случилось?

– Разве в полицейских досье ничего не сказано? – удивилась Елена. – Молодую женщину расстреляли безжалостные террористы.

– Вот, значит, почему вы с ними порвали? Мария погибла в восемьдесят первом году, а вы отошли от движения вскоре после этого.

Елена пожала плечами:

– Думаете, на меня произвело впечатление то преступление? Нет, я порвала с ними, осознав, что дело безнадежное. Впрочем, довольно ворошить прошлое.

– Мы говорим о Саббатини.

– Маурицио был всего лишь шутник. Стойкости от него никто не ожидал. Поэтому, когда его задержала полиция, они решили похитить сестру, которую он очень любил. Рассчитывали таким образом заставить его молчать на допросах. Потом ее убили. Он так и не смог оправиться. Во всем винил себя, что, впрочем, правильно. Перестал шутить. Надеюсь, этого для вас достаточно.

Флавия налила себе еще кофе, не спрашивая. Странно, но она чувствовала себя здесь как дома. В обществе этой непостижимой женщины, такой сейчас приятной и мягкой, но с ужасным прошлым. Флавия привыкла доверять своей интуиции. Если ей комфортно в чьем-то обществе, значит, человек заслуживал доверия. На сей раз ее ощущения и то, что она знала о Елене Фортини, так противоречили друг другу, что она уже ничего не понимала.

– Это было трудно… уйти?

Елена слабо улыбнулась:

– Существовало два пути: продолжать бессмысленную борьбу или уходить. Я ушла. Другие выбрали первый путь.

– А Маурицио?

– Теперь вы о нем знаете столько, сколько и я. Вас, несомненно, удивило, что при ограблении музея он использовал свои прежние шутовские выходки. Учтите, он таким способом указывал – не вам, а кому-то иному, – кто это сделал. Понимаете?

– А деньги? – спросила Флавия.

– Деньги Маурицио никогда не интересовали.

– Это выше моего понимания. – Флавия пожала плечами. – Я привыкла, что поступки людей подчиняются логике. И главным мотивом почти всех преступлений являются деньги. Желание иметь много денег.

Елена встала, подошла к окну, посмотрела на играющих детей, затем вернулась к столу и начала убирать посуду.

– Вы спросили, я ответила. Больше мне добавить нечего. Но версию о том, что Маурицио это делал из-за денег, можете отбросить сразу. Так же как и то, что у него были сообщники. Он никогда не совершал ничего подобного в прошлом. Осторожничал даже со мной. У него не было ни друзей, ни приятелей. Никогда. А тут вдруг неожиданно заинтересовался деньгами и нашел сообщников. Невероятно.

Они вышли из дома. Елена проводила Флавию до машины и подождала, пока она сядет за руль. Наклонилась и неожиданно произнесла:

– Вообще-то сейчас вам надо больше думать о себе.

Флавия удивленно посмотрела на нее:

– Что?

– Для некоторых, – невозмутимо продолжила Елена, – очень важно, кто родится – девочка или мальчик.

– Не понимаю, – пробормотала Флавия.

– Речь идет о ребенке, которого вы ждете. Так вот, я говорю, девочка, мальчик – одинаково прекрасно.

14

Аргайл, разумеется, ничего об этом не ведал. Для него поездки Флавии – обычное дело. Он не знал, когда она вернется – может, сегодня вечером или завтра. Сидеть и ждать не было смысла, тем более что он еще не отказался от намерения раскрыть тайну картины Боттандо.

Первым делом Аргайл позвонил в Лондон Эдварду Бирнесу, у которого прежде работал, спросить, остались ли какие-нибудь материалы по коллекции Финци. Как и следовало ожидать, тот ответил, что все материалы у Танкреда Буловиуса. Тогда он попросил прислать список картин, завещанных Лондонской национальной галерее, чтобы понять, какие пристрастия были у этого человека, а затем кратко изложил содержание своей недавней беседы с Буловиусом.

– Мы заговорили о «Непорочном зачатии», помните, я недавно вас о ней спрашивал? Старый хрыч принялся утверждать, будто это шедевр, но мне так и не удалось вытянуть из него никаких пояснений. А без какого-либо намека просто невозможно…

– Но никто никогда не замечал в ней ничего особенного, – прервал его Бирнес.

– А разве картину видело много специалистов? Я имею в виду в последние полвека. Буловиус сказал, что для него это очевидно. А вот для меня нет. Что думаете вы?

– Наверное, он прав, – произнес Бирнес. – Он был большим знатоком. К сожалению, оставил после себя очень мало публикаций. Глаз имел необыкновенный. К его мнению очень прислушивались.

Аргайл шумно вздохнул.

– Что вы сказали? – спросил Бирнес.

– Не скрою, я расстроен, – ответил Аргайл. – Вероятно, это действительно какой-то неведомый шедевр, но пока понять резоны Буловиуса нет никакой возможности.

– Если хотите, я поспрашиваю или придумаю что-нибудь сам.

– Буду вам очень благодарен. Но учтите, просто домыслы не помогут. Буловиус заявил, что у него имеются веские доказательства.

Они распрощались. Аргайл положил трубку, негромко выругался, затем позвонил еще в несколько мест. После чего начал собирать дорожную сумку. Поскольку Флавия взяла машину, пришлось направиться на вокзал.

Приехав во Флоренцию, Аргайл сразу начал себя корить за необдуманную спешку. Было уже поздно затевать какие-либо дела. Он провел вечер, гуляя по городу. Потратился на дорогой номер в отеле, когда мог спокойно переночевать дома, в своей постели.

В последнее время Аргайл ощущал в себе странные перемены. Ведь сравнительно недавно для него не было бы большего удовольствия, чем провести вечер во Флоренции, одному, не имея никаких дел. Он исходил вот так, вдоль и поперек, многие города Европы. И никогда ему не было скучно. А теперь очарование одиночества постепенно пропадало. Неожиданно он начал скучать, хотелось с кем-то поговорить, поделиться впечатлениями.

Поужинав в ресторане, Аргайл отправился к себе в номер и, хотя было еще рано, лег в постель, предварительно достав из сумки «Жизнеописания» Вазари. Почитал часа полтора и заснул.

Утром, по-прежнему чувствуя легкое замешательство от того, что одиночество перестало доставлять привычное удовольствие, Аргайл направился в церковь Сан-Пьетро-Гатолия, которую упомянул Буловиус. Не обнаружив там ничего полезного, он взял напрокат машину и, влившись в бурный утренний поток на шоссе, доехал до Фьецоле. Здесь кое-что прояснилось. В церкви Сан-Франческо, принадлежащей францисканцам, на видном месте красовалось «Непорочное зачатие». Не точно такое же, но похожее.

Пришлось снова покопаться в «Жизнеописаниях» Вазари. Наконец он нашел: un nostro donna con figure [7]7
  Пресвятая Дева с младенцем (ит.)


[Закрыть] была установлена в церкви Сан-Пьетро-Гатолия в 1550 году. Сейчас ее там не было. И никто о ней ничего не слышал.

Немного кружилась голова. Аргайл нашел место, откуда открывался великолепный вид на Флоренцию, и решил поразмышлять. Пока это были лишь предположения, попытки следовать за ходом мысли Буловиуса, но появилась ниточка, за нее можно уцепиться. Теперь надо сходить в галерею Уфицци, посмотреть рисунок, о котором упоминал Буловиус.

Аргайл сел в машину и двинулся дальше, в деревушку Поджио-ди-Аморетта, притулившуюся на вершине холма в пятнадцати километрах от Флоренции и примерно в трех – от виллы «Буонатерра». Приехав на место, он понял, что заблудился. Деревня другая. Тоже на холме, маленькая и симпатичная. Дверь церкви в романском стиле была маняще приоткрыта: заходи и смотри, – а напротив – малюсенький ресторан, где пожилой хозяин застилал на столики чистые, хорошо отглаженные льняные скатерти в ожидании посетителей, которые неизвестно откуда должны появиться.

Настроение у Аргайла поднялось. Часы показывали одиннадцать сорок пять, и майское тепло еще не успело сильно прогреть воздух. Издалека доносилось мерное тарахтение трактора. Глаз радовали аккуратно подрезанные виноградные лозы. Глупо находиться в Италии и отказывать себе в наслаждении ее красотами. Чего раздумывать? Тем более что, наверное, всего во второй раз за десять лет он дышал таким чистым воздухом. Не то, что в Риме.

Аргайл вылез из машины, дружески кивнул хозяину ресторанчика, узнал, что обед будет через полчаса, и направился в церковь, откуда вышел в полном умиротворении. Прекрасные скульптуры, восхитительный запрестольный образ. Как обычно в подобных случаях, Аргайл с легкой тоской подумал, что был бы по-настоящему счастлив, если бы жил в Тоскане, ну, например, в 1280 году. Он работал бы каменщиком (самая престижная тогда специальность) и строил церковь.

Бокал холодного вина, домашние спагетти, кусочек телятины и две чашки кофе очень понравились Аргайлу. Он поболтал с хозяином, у которого не было особых дел, потом с его женой, приготовившей еду. Затем просто посидел, понаблюдал. Вот мимо прошла коза. Очень интересно.

Аргайл задремал. Как часто бывает, думал, что на минутку, а с трудом разлепил глаза, когда часы на колокольне пробили два раза. Бросил взгляд на свои часы. Боже, четверть третьего! Катастрофа. Он позвонил Флавии предупредить, что вернется поздно. Она не ответила, пришлось оставить сообщение.

Аргайл потянулся и неторопливо зашагал к машине, чтобы проехать оставшиеся несколько километров до Поджио-ди-Аморетта.

Рассуждения, которые привели его сюда, были более или менее здравыми. Ему удалось дозвониться в Уэллер, деревню в Норфолке, откуда родом Мэри Верней. Ему сказали, что скорее всего она сейчас в Тоскане. Там у нее дом. Где именно, к сожалению, неизвестно. Аргайл вспомнил слова Стоунхауса, что во время заварушки с кражей картины на вилле «Буонатерра» она жила в деревне Поджиоди Аморетта. К тому же Мэри сама недавно по телефону подтвердила, что хотела бы жить в своем доме. Кстати, она свободно говорила по-итальянски.

Аргайл окончательно утвердился в своем решении ехать, когда обнаружил в телефонной книге синьору Верней.

Он вышел из машины, осмотрелся. Вверх по крутому склону поднималась неширокая каменистая дорожка, по которой лучше было пойти пешком. Метров за триста он разглядел на маленькой веранде Мэри Верней в широкополой шляпе. Миновав еще сто метров, он увидел, что она не одна.

Аргайл чертыхнулся. Идти ему туда расхотелось, хотя причина до конца понятна не была. Он постоял несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, обдумывая ситуацию, затем развернулся и двинулся обратно.

Дело в том, что он испытал почти забытый восторг, когда перед ним неожиданно открывается некая истина. Такое случилось с ним лишь однажды, и Аргайл тщетно надеялся пережить это снова. Давным-давно он купил картину, пейзаж с несколькими танцующими на переднем плане. Холст был старый, грязный, дешевый. Он отдал его отреставрировать, разумеется, недорого, а забрав из мастерской, поставил в угол, чтобы Флавия не задела картину ногой, и забыл. Прошло много времени, и как-то утром он вдруг глянул на нее и затрепетал от восторга. Потому что поза одной из девушек, весело танцующих под ярким солнцем, была ему знакома.

Несомненно, это Сальватор Роза [8]8
  Сальватор Роза (1615—1673) – итальянский живописец, гравер, поэт и музыкант


[Закрыть]. Аргайл был в этом уверен, словно видел художника за работой. Автор не особенно выдающийся, картину ни в коей мере нельзя отнести к шедеврам, и никакой материальной выгоды она ему дать не могла. Аукционеры и коллекционеры живописи требуют бумажных подтверждений, прежде чем признать за какой-то картиной солидное авторство. Но для Аргайла все это было не важно. Он наслаждался открытием. Тем, что ему чудом удалось сопоставить набросок женщины, танцующей под аккомпанемент лиры, который он когда-то видел, с той, что изображена на этой картине. Высоко поднятая рука, наклон головы, голубая накидка.

С картиной, висевшей в квартире Боттандо, к сожалению, такого не произошло. Впервые взглянув на нее, Аргайл не испытал ничего, кроме любопытства, а посмотреть еще раз возможности не было. И вот сейчас оно пришло, когда он издалека увидел эту уже немолодую женщину на веранде, повернувшую голову к гостю. Может, характерный поворот головы или движение руки, достойные кисти Розы, или игра света и тени, создающая великолепный, почти импрессионистский эффект, подсказали ему, что чувствуют сейчас эти люди. От неожиданности у него перехватило дыхание.

На половине пути к вершине холма, примерно в миле отсюда, Аргайл заметил небольшую часовню, к которой вела дорога. Зачем ее там построили, теперь уже никто не помнил. Он направился к часовне, надеясь, что свежий воздух поможет прояснить мысли. В любом случае надо было как-то убить время.

Аргайл был так погружен в раздумья, что возвращаясь даже не знал, прошло двадцать минут или два часа. Большая часть того, что он вообразил, основывалась не на достоверных фактах, а лишь на том, о чем он знал, подозревал или догадывался. Впрочем, детали могли быть иными, значения это не имело, но картина, нарисованная его фантазией, была необыкновенно четкой. Он соединил рассказы Стоунхауса и Буловиуса с тем, что содержалось в отчете полиции, что он знал о Мэри Верней и Боттандо, считал логичным или вероятным. В свое время Аргайл посмотрел много фильмов итальянских неореалистов, и события, происшедшие в Тоскане в шестьдесят втором году, предстали перед ним в зернистом черно-белом изображении.

Итак, на вилле «Буонатерра» переполох. Исчезла картина. Ее ищут по всему дому, затем хозяин звонит в полицию. Вскоре к парадному входу подъезжает старый полицейский «фиат». Из него выходят двое. Один постарше, в штатском, направляется к двери. За ним следует другой, моложе, в плотно облегающей форме. Они не разговаривают. Нельзя, должна быть соблюдена субординация. Начальник пропускает вперед подчиненного и показывает на звонок. Подчиненный звонит. Его лицо не выражает никаких эмоций, хотя в душе наверняка бушует буря. Он презирает своего начальника. Стоит жара. В полицейском отчете об этом ничего не сказано, но в июле в Тоскане иначе быть не может. Конечно, жара.

Дверь открывает слуга, спрашивает, по какому они делу. Он ведет полицейских в небольшую комнату для посетителей и торопится доложить хозяину, который, конечно, видел автомобиль из окна своего кабинета.

Комиссар Таренто волнуется. Аргайл не мог допустить, чтобы полицейский небольшого городка вел себя при данных обстоятельствах иначе. Ведь он привык общаться с владельцами похищенных велосипедов, а не дорогих картин. Очевидно, и потерпевший, и преступник гораздо выше его по положению, поэтому он пытается казаться резким и нетерпеливым. Почтительность к сильным мира сего у него в крови. И не только у него, но и у его поколения. Может, из-за этого он служит в полиции. И не почтительность в чистом виде, а комбинация зависти и уважения к тем, кто живет богаче, чем он. А.здесь не просто богач, а знатный англичанин, образ жизни которого просто невозможно вообразить.

Странно, но его подчиненный чувствует себя свободнее. Таренто не понимает почему. Он знает, что Боттандо родом из деревни недалеко от Неаполя. Семья бедная, из значительных родственников лишь дядя, да и тот коммунист. После армии Боттандо пошел в полицию, чтобы не возвращаться к родителям.

Можно было устроиться на завод в Турине или Милане, где работали выходцы с юга, но уже в юности Боттандо мечтал о чем-то большем, чем скудный заработок и квартира с отслаивающейся штукатуркой, потому что строительная фирма торопилась сдать дом в эксплуатацию.

Комиссару Таренто молодой человек не нравится, однако придраться не к чему. Безупречного поведения, исполнительный, усердный, сообразительный. Таренто уже достиг пика карьеры и знает это. Даже в полиции, насквозь пропитанной коррупцией, он достиг своего уровня компетентности. С Боттандо иначе. На него обратил внимание начальник уголовного розыска. Если ничего не случится, то он поднимется гораздо выше, чем Таренто, и довольно скоро. Комиссар сознает, что Боттандо уже сейчас чувствует себя намного увереннее, чем он, и старается показать свое старшинство где надо и не надо.

Именно из-за Боттандо ему удается сдержать поклон и подобострастную улыбку, когда появляется Стоунхаус. Любезность и демократизм англичанина потрясают. Он предлагает им сесть. Таренто садится, как ему кажется, непринужденно, словно расположиться в кресле семнадцатого века, покрытом брюссельской декоративной тканью, для него обычное дело. Он даже выражает восхищение его красотой, но замечает, что почему-то его суета производит меньшее впечатление, чем безразличное молчание Боттандо. Стоунхаус вежливо кивает, но в его глазах сквозит намек на недоумение.

Таренто пытается выглядеть профессионалом, представителем итальянского государства, за ним – вся мощь закона. Отрывисто задает вопросы, на которые следуют ответы на превосходном итальянском языке. Вежливые и краткие.

– Что представляет собой картина? – интересуется Таренто.

Стоунхаус подает ему листок. Аргайл представил сделанную аккуратным почерком выписку из инвентарной описи коллекции.

– Я приготовил это для вас, – говорит Стоунхаус. – У меня есть подробное описание каждого экспоната коллекции. «Мадонна с младенцем», масло по дереву. Флорентийская школа, пятнадцатый век, но не очень значительная. Несравнимая с другими полотнами в доме.

– Кто художник?

– Неизвестен. Хотя мой друг, мистер Беренсон, приписывает картине определенное авторство. Не думаю, что его усилия могли бы помочь. Более важным является факт, что она небольшая и умело извлечена из рамы. Вор не пожалел времени и старался ее не повредить.