Текст книги "Хайди, или Волшебная долина"

Глава 10. Бабуленька

На другой день к вечеру в доме Зеземаннов началась суматоха ожидания и приготовлений. Сразу чувствовалось, что ожидаемая дама имеет вес в доме и все относятся к ней с величайшим почтением. Тинетта надела новый чепчик, а Себастиан повсюду, где только можно, расставил скамеечки для ног, чтобы старая дама, где бы ей ни вздумалось сесть, могла поставить ноги на скамеечку. Фрейлейн Роттенмайер расхаживала по дому, наблюдая за приготовлениями и держась очень прямо, словно хотела намекнуть, что, хотя скоро в доме появится вторая хозяйка, ее собственная власть на этом не кончится.

И вот к дому подкатила карета, и Себастиан с Тинеттой ринулись вниз по лестнице. Фрейлейн Роттенмайер последовала за ними, но медленно и с достоинством, ибо знала, что обязана встретить госпожу Зеземанн у дверей. Хайди велено было сидеть в своей комнате и ждать, когда ее позовут. Госпожа Зеземанн наверняка сначала пойдет к Кларе, и им захочется побыть наедине. Хайди сидела в уголке и твердила про себя, как ей следует обращаться к бабушке Клары. Но это длилось недолго, вскоре в дверь просунулась голова Тинетты, и горничная как всегда резко проговорила:

– Быстро в классную!

До сих пор Хайди не доводилось слышать каких-то иных обращений, кроме «госпожа» или «господин» такой-то, с добавлением фамилии. Но домоправительница в разговоре с Хайди обронила какое-то странное слово «сударыня». Переспросить ее Хайди не решилась. А впрочем, ничего тут нет страшного. Едва девочка приоткрыла дверь классной комнаты, как госпожа Зеземанн встретила ее приветливыми словами:

– А вот и наша девочка пришла! Подойди ко мне поближе, дай на тебя посмотреть!

Хайди подошла и звонким голосом проговорила:

– Добрый день, госпожа сударыня!

– А почему бы и нет! – рассмеялась бабуленька. – Это в ваших краях так говорят? Ты у себя в Альпах это слышала?

– Нет, у нас так никто не говорит, – серьезно ответила Хайди.

– У нас тоже, – опять рассмеялась бабуленька и ласково потрепала Хайди по щеке, – так никто не говорит. Дети зовут меня бабуленькой, и ты тоже можешь меня так называть. Запомнила?

– Да, запомнила, – заверила ее Хайди, – я еще раньше так говорила.

– Понятно, понятно, – сказала бабуленька и весело кивнула. Она пристально разглядывала Хайди, время от времени кивая головой.

Хайди серьезно смотрела ей прямо в глаза, потому что в глазах бабуленьки было столько сердечной теплоты, что у Хайди сразу полегчало на душе. Да и вообще, ей так понравилась бабуленька, что девочка глаз с нее не сводила. У бабуленьки были красивые седые волосы и чудесный кружевной чепчик. По бокам чепчика свисали две широкие ленты, которые все время трепетали, словно бабуленьку обвевал легкий ветерок, что показалось Хайди странным.

– А как тебя зовут, деточка?

– Меня зовут просто Хайди, но вообще-то мое имя Адельхайда, и я должна следить…

Хайди запнулась, она чувствовала себя немного виноватой из-за того, что еще не привыкла откликаться на имя Адельхайда. Она никак не могла усвоить, что это и есть ее имя. А тут как раз в комнату вошла фрейлейн Роттенмайер.

– Госпожа Зеземанн несомненно одобрит меня, – вставила вошедшая, – за то, что я предпочла имя, которое можно произносить не стыдясь. Хотя бы ради прислуги.

– Дражайшая Роттенмайер, – возразила госпожа Зеземанн, – если человека все зовут Хайди и человек к этому привык, то я так и стану его называть. И никак иначе!

Для фрейлейн Роттенмайер было мучительно слышать, что госпожа Зеземанн обращается к ней просто по фамилии, но что поделаешь! Если уж бабуленька что-то решила, она ни перед чем не остановится. К тому же с возрастом она не утратила ни одного из пяти чувств и прекрасно поняла, что происходит в доме, едва переступив его порог.

На следующий день, когда Клара, как обычно, прилегла после обеда, бабуленька села в кресло рядом с внучкой и на пять минут закрыла глаза. Потом она поднялась – пяти минут ей хватило, чтобы вновь обрести бодрость, – и вышла в столовую. Там никого не было.

– Похоже, она спит, – проворчала себе под нос старая дама, направилась прямиком к фрейлейн Роттенмайер и довольно энергично постучала ей в дверь.

Немного погодя дверь открылась, и домоправительница, испуганная неожиданным визитом, даже отшатнулась.

– Роттенмайер, где в это время находится ребенок и что он делает? Я хотела бы это знать, – проговорила госпожа Зеземанн.

– Она у себя в комнате, где могла бы заняться чем-то полезным, имей она к этому хоть малейшую охоту. Госпоже Зеземанн следует знать, какие ужасные вещи иной раз выдумывает это испорченное существо. Я бы не решилась даже говорить о них в приличном обществе.

– А я бы тоже так себя вела, если бы целыми днями сидела взаперти, как эта девочка. И я бы еще посмотрела, как бы вы в приличном обществе рассказывали о моих проделках! Приведите девочку ко мне в комнату. Я дам ей чудесные книги, которые привезла с собой.

– Да ведь в том-то и беда! – всплеснула руками фрейлейн Роттенмайер. – Что ей делать с книгами? Да она за все это время даже буквы не выучила. Этой девочке совершенно невозможно внушить хоть какие-то понятия. Спросите господина кандидата! Не обладай сей превосходный человек поистине ангельским терпением, он бы уже давно отказался от этих занятий.

– Однако это странно. По виду девочки не скажешь, что она не в состоянии запомнить буквы, – сказала госпожа Зеземанн. – А теперь все-таки приведите ее ко мне, пусть хотя бы картинки посмотрит.

Фрейлейн Роттенмайер намеревалась еще что-то сказать, но госпожа Зеземанн повернулась и быстро ушла к себе. Ее крайне удивил разговор о неспособности Хайди к учению, и она решила сама все выяснить. Но не у господина кандидата, чей ангельский характер она высоко ценила. Встречаясь с ним, госпожа Зеземанн всегда была весьма приветлива, однако тут же спешила уйти, чтобы не оказаться втянутой в разговор с учителем. Его манера выражаться чрезвычайно ее утомляла.

Хайди явилась в комнату госпожи Зеземанн и тут же широко раскрыла глаза при виде роскошных цветных картинок в книгах, которые перед ней выложила бабуленька. Они стали вдвоем смотреть картинки, бабуленька в очередной раз перевернула страницу, и вдруг Хайди громко вскрикнула. Горящими глазами смотрела она на открывшуюся ее взору картинку, и тут по щекам ее полились слезы. Она всхлипнула. Бабуленька удивленно смотрела на картинку. Что там такое? На картинке был изображен дивный зеленый луг, а на лугу резвились козы. Посреди луга, опершись на посох, стоял пастух. Все было залито золотистым светом, так как солнце как раз заходило за горизонт.

Бабуленька взяла Хайди за руку.

– Иди ко мне, деточка, – ласково проговорила она. – Не плачь, не надо слез. Я понимаю, тебе эта картинка что-то напомнила. Смотри, тут есть чудесная история, которую я расскажу тебе нынче вечером. В этой книжке много интереснейших историй, которые можно читать и потом пересказывать. Иди ко мне, нам с тобой надо кое-что обсудить. Вытри слезы, вот так, и подойди поближе, чтобы я тебя хорошо видела. Ну вот и славно, вот мы и опять повеселели!

Но Хайди долго еще продолжала всхлипывать. Бабуленька дала ей время прийти в себя, только иногда ободряюще приговаривала:

– Вот и славно, вот мы и опять веселые!

Когда девочка наконец успокоилась, бабуленька сказала:

– А теперь, деточка, ты должна мне кое-что рассказать. Как проходят ваши уроки с господином кандидатом? Ты уже что-то знаешь, умеешь?

– О нет, – со вздохом ответила Хайди. – Я знаю только, что ничему не могу научиться.

– Как это – ничему не можешь научиться? Что это значит?

– Читать вообще нельзя научиться, это очень трудно.

– Вот так-так! И откуда же ты это взяла?

– Мне Петер говорил, это очень трудно.

– Ох, уж этот мне Петер! Но знаешь ли, девочка моя, не нужно принимать на веру все, что говорит Петер. Надо самой попробовать. Я понимаю, с такими мыслями ты конечно же плохо слушала господина кандидата и лишь вполглаза смотрела на буквы.

– Это бесполезно, – проговорила Хайди тоном, в котором слышалась покорность судьбе.

– А теперь послушай меня, Хайди, – начала бабуленька, – ты до сих пор не выучилась читать только оттого, что поверила Петеру. Но теперь ты должна поверить мне, а я заявляю тебе твердо и определенно, что ты очень быстро научишься читать, как все дети, такие, как ты, а не твой Петер. И ты должна понять, что будет, когда ты выучишься читать. Вот, к примеру, ты увидала на картинке пастуха на прелестном зеленом лугу. Как только ты выучишься читать, я дам тебе эту книгу и ты сможешь сама прочитать историю этого пастуха так, словно кто-то тебе ее рассказал. Ты прочтешь о том, как он ходил за своими овцами и козами и какие странные вещи с ним случались. Ведь ты хотела бы это знать, правда, Хайди?

Хайди напряженно слушала бабуленьку и, переведя дух, с блестящими глазами ответила:

– О, если бы я умела читать!

– Теперь ты научишься читать, и притом очень быстро, я уже это вижу. А сейчас мы с тобой наведаемся к Кларе. Пойдем и захватим с собою книги.

И госпожа Зеземанн, взяв Хайди за руку, направилась в классную комнату.

С того дня как Хайди собралась убежать из дому, а фрейлейн Роттенмайер застигла ее на крыльце и сказала ей, какая она дурная и неблагодарная, раз решила убежать, и как хорошо, что господин Зеземанн об этом не знает, девочка очень переменилась. Она поняла, что не сможет уехать домой, когда захочет, как обещала тетка, нет, ей придется надолго, очень надолго остаться во Франкфурте, а быть может, и навсегда. Поняла она и то, что господин Зеземанн сочтет ее неблагодарной, если она скажет, что хочет домой, и полагала, что так же подумают и Клара с бабуленькой. И потому она ни одной живой душе не смела поведать, что тоскует по дому, ведь тогда даже бабуленька, такая ласковая с ней, рассердится, как рассердилась фрейлейн Роттенмайер. А Хайди вовсе этого не хотелось. Но камень, лежавший у нее на сердце, становился все тяжелее.

Хайди почти ничего не ела и с каждым днем делалась все бледнее. И ночью она часто подолгу не могла уснуть. Едва все кругом стихало и она оставалась одна, перед глазами у нее вставали залитые солнцем горы, луга и цветы. А когда наконец она засыпала, ей снились красные скалистые вершины Фалькнисса и пылающие снега Кезапланы. Просыпаясь утром, полная радости, она хотела выбежать из хижины… но замечала, что лежит на высокой кровати во Франкфурте, далеко-далеко от дома, и не может туда вернуться. Зарывшись лицом в подушку, она тихонько плакала, стараясь, чтобы никто ее не услышал.

От бабуленьки не укрылось угнетенное состояние Хайди. Несколько дней она молча наблюдала и ждала, не изменится ли дело к лучшему. Но все оставалось по-прежнему, и по утрам бабуленька часто замечала, что глаза у Хайди заплаканные. И вот однажды она вновь привела Хайди к себе и, глядя девочке прямо в глаза, ласково спросила:

– Скажи-ка мне, Хайди, чего тебе не хватает? Что с тобой? У тебя какое-то горе?

Но Хайди боялась показаться неблагодарной, а особенно этой ласковой женщине, ведь тогда она уже не будет так к ней добра. И девочка печально ответила:

– Про это нельзя говорить.

– Нельзя? И Кларе тоже нельзя ничего сказать?

– О нет, нет, никому нельзя, – уверяла ее Хайди с таким несчастным видом, что бабуленька сжалилась над ней.

– Иди ко мне, детка, я хочу тебе кое-что сказать. Знаешь, если у человека горе, о котором никому нельзя поведать, то тогда он может поделиться этим горем с Господом Богом и молить Его о помощи. Только один Бог может помочь любому горю, облегчить любую тяжесть. Ты ведь это понимаешь, не правда ли? Ты ведь молишься Богу по вечерам, благодаришь Его за все доброе и просишь уберечь тебя от всего дурного?

– Нет, я никогда так не делаю, – отвечала Хайди.

– Ты никогда не молишься, Хайди? Ты даже не знаешь, что это такое?

– Я с первой бабушкой молилась, но это уже давно было, я все забыла.

– Вот видишь, девочка, ты потому такая грустная, что не знаешь никого, кто мог бы тебе помочь. Подумай сама, как было бы прекрасно, когда у тебя тяжело на сердце, обратиться к Богу, все Ему рассказать и просить о помощи. А Он ведь помогает там, где никто уже помочь не в состоянии. И Он может вернуть нам радость.

В глазах Хайди мелькнул лучик надежды:

– И Ему можно все-все сказать?

– Да, Хайди, все.

Хайди высвободила руку из рук бабуленьки и спросила:

– Вы позволите мне уйти?

– Ну разумеется, деточка, ступай с Богом!

Хайди бегом бросилась к себе в комнату, села на низкую скамеечку, сложила руки и поведала Господу все, что было у нее на сердце. Проникновенно и искренне молила она Бога помочь ей вернуться домой, к дедушке.

Прошло больше недели, и господин кандидат выразил желание засвидетельствовать госпоже Зеземанн свое почтение и обсудить с ней одну странную историю. Наконец его пригласили, и, едва он вошел, госпожа Зеземанн протянула ему руку.

– Входите, входите, дорогой господин кандидат, милости прошу! Садитесь вот сюда, поближе. Итак, что вас привело ко мне? Надеюсь, ничего плохого не случилось, вы не жаловаться ли пришли?

– Напротив, сударыня, – начал господин кандидат, – произошло то, чего я никак не ожидал, да и никто, знающий все предыдущее, просто не мог бы предположить. При имевшихся предпосылках случившееся представляется мне поистине невероятным. Тем не менее это так. Самым чудесным образом, вопреки логике и ожиданиям…

– …девочка Хайди научилась читать, – закончила его мысль госпожа Зеземанн. – Так ведь, господин кандидат?

– Но это и вправду поразительно, – продолжал он, – ведь это юное создание после всех моих подробнейших объяснений и неимоверных усилий никак не могло даже выучить буквы, и вдруг, в кратчайший срок, когда я решил было, что это недостижимо, девочка в одну ночь научилась читать и почти сразу стала читать так бегло и правильно, что я только диву даюсь, – с начинающими такое бывает крайне редко. Но ничуть не менее удивительным представляется мне и то, что вы, сударыня, сразу же сочли возможным это предположить, так сказать, вопреки всему!

– В человеческой жизни много удивительного, – заметила госпожа Зеземанн с довольной улыбкой. – К тому же иной раз возникают счастливые сочетания. Например, новое стремление к знанию и новый метод обучения, и вместе они дают прекрасные результаты. А теперь, господин кандидат, давайте радоваться тому, что девочка научилась читать, и надеяться на удачное продолжение учебы.

С этими словами она проводила господина кандидата до двери и быстро направилась в классную комнату, дабы самой во всем убедиться. И в самом деле – Хайди сидела рядом с Кларой и читала ей вслух. Казалось, она сама читает с нарастающим удивлением и упоенно вторгается в новый, доселе неведомый мир. Из черных букв вдруг стали появляться предметы и люди, они были живыми и трогали сердце своими историями.

В тот же вечер, выйдя к ужину, Хайди обнаружила возле своего прибора большую книгу с дивными картинками. Девочка вопросительно глянула на бабуленьку, а та ласково кивнула в ответ:

– Да, да, теперь она твоя!

– Насовсем? А если я уеду домой? Тогда тоже? – спрашивала Хайди, порозовев от радости.

– Насовсем, разумеется, насовсем, – заверила ее бабуленька. – Мы завтра же начнем ее читать.

– Но ты не уедешь домой еще много лет, Хайди, – проговорила вдруг Клара. – Ведь когда уедет бабуленька, тебе придется остаться со мной.

Перед сном Хайди еще раз со всех сторон оглядела чудесную книгу. С этого дня она полюбила сидеть за книгой, читать и перечитывать истории с прекрасными картинками. И когда по вечерам бабуленька говорила: «А теперь Хайди нам почитает!» – девочка замирала от счастья. Она читала уже совсем свободно, а если приходилось читать вслух, все в этих историях представлялось ей еще живее, понятнее, а потому еще восхитительнее. А бабуленька многое объясняла и дополняла книжные истории своими рассказами. Особенно Хайди полюбилась картинка с зеленым пастбищем, стадом и пастухом, опершимся на посох. На первой картинке юноша еще пас стадо своего отца, веселых коз и овец, и ему это было в радость. На следующей картинке он убегал из родительского дома на чужбину. Там ему пришлось пасти свиней, и он вконец отощал. Солнце на картинке было уже не такое золотое, земля там была серой и туманной. А к концу этой истории была еще одна картинка: отец с распростертыми объятиями выходил навстречу раскаявшемуся сыну, который вернулся домой худой и оборванный. Эту историю Хайди любила больше всего, она вновь и вновь ее перечитывала вслух и про себя. И все не могла наслушаться, когда бабуленька давала свои пояснения к этой истории. В книге было еще много других историй. Так за чтением быстро летели дни. И вот уже в доме заговорили об отъезде бабуленьки.

Глава 11. Хорошее и плохое

Каждый день после обеда Клара ложилась отдыхать, и фрейлейн Роттенмайер тоже (по-видимому, она нуждалась в отдыхе), а бабуленька сидела рядом с внучкой и дремала. Однако уже через пять минут она снова была на ногах и требовала Хайди к себе. Там они беседовали, и женщина старалась всячески ее занять. У бабуленьки в комнате было много маленьких кукол, и она показывала Хайди, как шить для них платьица и фартучки. Так, мало-помалу, она приучала Хайди к шитью. И вскоре девочка уже шила прелестные платья и даже пальтишки для кукол из разных лоскутков роскошных расцветок. А еще Хайди постоянно читала бабуленьке вслух… Девочке это доставляло огромное удовольствие, она всякий раз заново переживала все, что случалось с героями книг, они стали ей очень близки, и она радовалась каждой новой встрече с ними. Но по-настоящему радостной Хайди никогда не выглядела, и глаза у нее были невеселые.

Наступила последняя неделя перед отъездом бабуленьки.

Клара только что уснула после обеда, и Хайди позвали в комнату бабуленьки. Она вошла с книгой под мышкой, и женщина жестом велела ей подойти поближе. Она взяла у девочки книгу, отложила ее в сторону и спросила:

– А теперь скажи мне, детка, отчего ты такая невеселая? У тебя все еще тяжело на душе?

– Да, – кивнула Хайди.

– А ты Господу Богу об этом сказала?

– Да.

– И ты каждый день Ему молишься, просишь, чтобы все опять стало хорошо, чтобы к тебе вернулась радость?

– Нет, я теперь больше не молюсь.

– Хайди! Что ты такое говоришь? Что я слышу? Отчего же ты перестала молиться?

– Это не помогает. Боженька ничего не слышит, и вообще, я думаю, – взволнованно проговорила Хайди, – если каждый вечер все люди, а их в городе так много, одновременно молятся, то не может Боженька на всех обращать внимание, и уж тем более на меня.

– И почему же ты так в этом уверена, Хайди?

– Я каждый день просила Его об одном и том же, вот уж сколько времени, а Боженька ничего для меня не сделал.

– Нет, Хайди, так не годится! Ты не должна так думать! Видишь ли, девочка, Господь Бог всем нам добрый Отец, который всегда знает, что для нас хорошо, даже если мы сами этого не знаем. И если мы просим Его о чем-то, что дурно для нас, то Он нам этого не дает, а посылает нам нечто куда лучшее, конечно, если мы продолжаем от всего сердца молиться Ему, а не бросаем сразу свои молитвы и не теряем доверия к Всевышнему.

Надо полагать, девочка, то, о чем ты молишься, сейчас не хорошо для тебя. Господь Бог, несомненно, тебя услышал, ибо Он слышит и видит всех людей, потому-то Он и Господь Бог, а не человек, как ты и я. И поскольку Он знает, что хорошо для тебя, то Он думает: «Да, эта девочка Хайди получит то, о чем просит, но лишь тогда, когда это будет ей на пользу и когда она сможет по-настоящему это оценить. И если Я сейчас исполню ее просьбу, то потом она может подумать, что было бы куда лучше, чтобы эта просьба не исполнилась. Она станет плакать и скажет: лучше бы Боженька не давал мне того, о чем я просила, это совсем не так хорошо, как мне казалось». Господь смотрит на тебя и проверяет, истинно ли ты в Него веруешь, каждый ли день обращаешься к Нему с молитвой, и Ему не может понравиться, как ты себя ведешь. Чуть что не по-твоему, ты теряешь веру. Ты перестала молиться и забыла Господа. Понимаешь ли, когда человек так поступает и Бог больше не слышит его голоса среди других молящихся, Он тоже оставляет этого человека и отпускает его на все четыре стороны. А когда такому человеку придется туго и он начнет сетовать, что никто ему не помогает, то ни у кого это не вызовет сожалений и каждый скажет ему: «Ты сам отрекся от Господа Бога, который только и мог бы тебе помочь!» Ты хочешь, чтобы и с тобою так случилось, Хайди? Или сей же час обратишься к Богу с мольбой о прощении? И будешь каждый день молиться Ему и веровать, что Он все делает тебе во благо, и сбросишь камень с души своей?

Хайди слушала очень внимательно. Каждое слово бабуленьки западало ей в сердце, ибо девочка безгранично доверяла госпоже Зеземанн.

– Я прямо сейчас пойду к себе и стану просить Боженьку о прощении и никогда больше о Нем не забуду, – с раскаянием в голосе проговорила Хайди.

– Вот это хорошо, моя девочка, ты только верь, и Господь в свое время поможет тебе! – подбодрила ее бабуленька.

Хайди тотчас же побежала к себе и очень долго и серьезно молилась, каялась и просила Господа Бога не забывать о ней и вновь к ней снизойти.

Настал день отъезда бабуленьки. Для Клары и Хайди то был печальный день, но бабуленька позаботилась о том, чтобы он не запечатлелся таким в их сознании. Она устроила настоящий праздник, который длился до той минуты, когда госпожа Зеземанн села в карету. И в доме воцарились тишина и пустота, как будто разом все кончилось, все прошло. До самого вечера девочки сидели как потерянные, не понимая, как и что будет дальше.

На другой день после уроков, когда подошел тот час, что девочки всегда проводили вместе, Хайди вошла к Кларе с книгой под мышкой и сказала:

– Клара, я хочу всегда-всегда читать тебе вслух. А ты хочешь?

Клара обрадовалась, и Хайди тут же раскрыла книгу. Но читала она недолго и вдруг умолкла. Ибо в истории, которую она начала читать, говорилось о смерти бабушки. Помолчав, она воскликнула:

– О, бабушка! Бабушка умерла! – и разразилась слезами.

Хайди свято верила во все, о чем читала, вот и сейчас она решила, что умерла бабушка Петера. Она громко рыдала и твердила, давясь слезами:

– Бабушка умерла, и я никогда ее не увижу, и она никогда уже не попробует белую булочку!

Клара тщетно пыталась объяснить ей, что в книге речь идет о совсем другой бабушке. И даже когда Кларе наконец удалось втолковать Хайди, что она все перепутала, девочка долго еще не могла успокоиться. Она продолжала безутешно рыдать, и в сердце ее прочно поселилась тревога, что бабушка может умереть, когда она, Хайди, так далеко от нее. И дедушка тоже может умереть… И если ей суждено все-таки когда-нибудь вернуться домой, там, в горах, все будет тихо и мертво. Она останется совсем-совсем одна и никогда больше не увидит тех, кто были так милы ее сердцу.

Между тем в комнату вошла фрейлейн Роттенмайер и стала свидетельницей тщетных попыток Клары вывести Хайди из горестного заблуждения. А так как Хайди все никак не могла успокоиться, то домоправительница решительно подошла к девочкам и непререкаемым тоном заявила:

– Адельхайда, прекрати это бессмысленные причитания! Сию же минуту! И послушай меня: если ты и дальше будешь при чтении так плохо владеть собой, я попросту отберу у тебя книгу. Раз и навсегда!

Это подействовало. Хайди побледнела от испуга. Книга была ее самым большим сокровищем. Она торопливо вытерла слезы и, проглотив комок в горле, утихла. Сильное средство помогло. Хайди никогда больше не плакала, читая книгу. Иногда ей приходилось делать над собой такие усилия, чтобы не разрыдаться, что Клара только диву давалась.

– Хайди, – говорила она, – что за рожи ты строишь? Сроду таких не видела!

Но строить рожи – дело тихое и не привлекает внимания фрейлейн Роттенмайер. И когда Хайди удавалось справиться с приступами тоски и отчаяния, на некоторое время все вновь входило в свою колею. Но Хайди худела, бледнела, теряла аппетит, и Себастиан просто страдал, глядя, как Хайди за столом даже не притрагивается к разным вкусностям. И порой, пододвигая к ней то или иное блюдо, он шептал девочке:

– Возьмите хоть самую чуточку, барышня, это очень вкусно! Нет, так не годится, это слишком мало! Полную ложку возьмите, вот так, а теперь еще одну!

Он давал девочке много отеческих советов, но ничего не помогало. Хайди почти перестала есть и вечером; кладя голову на подушку, сразу начинала воображать, что сейчас происходит там, дома. В такие минуты она тихонько плакала от тоски, плакала в подушку, чтобы никто ее не услышал.

Так продолжалось довольно долго. Хайди даже толком не знала, лето сейчас или зима. Стены и окна, которые видны были из окон дома Зеземаннов, в любое время года выглядели одинаково. На улицу она выходила редко, лишь в тех случаях, когда Клара особенно хорошо себя чувствовала. Тогда они вместе выезжали в карете. Так можно было бы поехать за город, но карета почему-то всегда ездила только по широким красивым улицам. А на улицах не увидишь ни гор, ни елей, ни трав, ни цветов, – одни только дома да толпы людей. Тоска Хайди по родным местам с каждым днем возрастала. Стоило ей прочитать хотя бы одно слово, вызывающее в памяти родные края, как боль захлестывала ее, и Хайди приходилось прилагать все силы, чтобы справиться с собой. Так миновали осень и зима. И вот уже солнце вновь стало пригревать белые стены домов, и Хайди поняла, что настает пора, когда Петер начнет выгонять коз на горное пастбище. Там, в свете солнца, сияют золотом цветы ладанника и горы каждый вечер пылают огнем. Хайди забивалась в угол своей комнаты и ладонями закрывала глаза, чтобы не видеть солнечного света. И сидела недвижно, стараясь побороть жгучую тоску по дому, покуда ее не звала к себе Клара.