Текст книги "Хайди, или Волшебная долина"

Глава 12. Привидения в доме Зеземаннов

Вот уже несколько дней фрейлейн Роттенмайер бродила по дому молча. Она была погружена в себя. Проходя в сумерках по длинному коридору или же из одной комнаты в другую, она то и дело озиралась, заглядывала в углы или же быстро оборачивалась, словно кто-то тихонько крался за ней и готов был вот-вот ухватить ее за подол. Одна она теперь решалась появляться только в жилых помещениях. Если же ей надо было подняться на верхний этаж, где располагались роскошно убранные комнаты для гостей, или же спуститься вниз, где находился огромный таинственный зал – каждый шаг там гулко отдавался под потолком, и казалось, старые ратманы[3]3
  Ратман – член городского управления (магистрата, ратуши и проч.).


[Закрыть] в белых воротниках пристально смотрят с портретов, – она всегда звала с собою Тинетту. И Тинетта поступала точно так же. Если ей что-то вдруг понадобится внизу или наверху, она призывала Себастиана и требовала, чтобы он ее сопровождал. Она всегда находила для этого благовидный предлог – ей, мол, надо отнести туда что-то тяжелое, что одной не под силу.

Как ни странно, но и Себастиан делал то же самое. Если его посылали в эти комнаты, он звал с собой Йоганна, якобы ему нужно помочь что-то оттуда принести. Каждый из них охотно откликался на зов, хотя ничего, собственно, носить туда или оттуда вовсе не было нужды и вполне можно было бы справиться в одиночку. Однако тот, кого звали, видимо, думал про себя, что в другой раз уже ему самому может понадобиться подобная услуга. А много лет прослужившая в доме кухарка, возясь со своими горшками, качала головой и вздыхала:

– Только бы мне до этого не дожить!

С некоторых пор в доме Зеземаннов творилось нечто странное и даже зловещее. Каждое утро, когда прислуга спускалась вниз, входная дверь стояла настежь. Но вокруг никого не было. В первые дни, когда это случалось, все в страхе начинали обшаривать комнаты, чтобы понять, что же украдено. Полагали даже, что вор мог спрятаться в доме, чтобы ночью сбежать с добычей. Но ничего такого не было, в доме не пропало ни одной вещи. Вечером дверь не только запирали на все замки, но и подпирали еще деревянным бруском. Ничего не помогало. Наутро дверь опять стояла настежь. В какую бы рань ни спускались вниз встревоженные слуги, дверь стояла открытой, даже когда всё кругом еще крепко спало, а двери и окна других домов были на запоре.

Наконец Себастиан с Иоганном набрались храбрости и обратились к фрейлейн Роттенмайер с просьбой позволить им провести ночь в комнате, примыкающей к залу. Они там притаятся и посмотрят, что будет происходить. Фрейлейн Роттенмайер тотчас же согласилась, более того, она достала кое-что из имевшегося у господина Зеземанна оружия и вдобавок дала Себастиану большую бутылку ликера, чтобы они могли подкрепиться перед решающей схваткой, ежели таковая последует.

В назначенный вечер Себастиан и Иоганн засели в комнате рядом с залом и тут же начали подкреплять свои силы ликером. От ликера у них сперва развязались языки, а потом начали слипаться глаза. Наконец, откинувшись на спинки кресел, оба умолкли. Когда старые башенные часы пробили полночь, Себастиан продрал глаза и позвал Иоганна. Того оказалось нелегко добудиться. Сколько Себастиан его ни окликал, Иоганн только перекатывал голову по спинке кресла и спал себе дальше. Себастиан напряженно вслушивался в ночную тишину, ему удалось-таки стряхнуть с себя сонное оцепенение. Тишина стояла мертвая, даже с улицы не доносилось ни звука. Себастиан и думать забыл о сне, ему было страшно в такой тиши. Он сдавленным голосом звал Иоганна, иногда теребил его. Наконец, когда часы пробили час, Иоганн пробудился и сразу вспомнил, почему он сидит в кресле, а не лежит в своей постели. Он храбро вскочил и крикнул:

– Ну, Себастиан, давай-ка выйдем и поглядим, что там делается. Не бойся! За мной!

Иоганн распахнул слегка приоткрытую дверь комнаты и только сделал шаг, как из открытой входной двери потянуло сквозняком, и свеча в руках у Иоганна погасла. Тот отшатнулся, налетел на стоявшего сзади Себастиана, и они вместе ввалились в комнату. Иоганн захлопнул за собой дверь и в лихорадочной спешке повернул ключ до отказа. Затем чиркнул спичкой и зажег свечу. Себастиан даже не успел сообразить что к чему. Стоя за широкой спиной Иоганна, он не ощутил сквозняка.

Но когда Иоганн зажег свечу, Себастиан испуганно вскрикнул. Иоганн был белее мела и дрожал как осиновый лист.

– Что? Что случилось? Что там такое было? – участливо спросил Себастиан.

– Дверь – настежь! – прохрипел Иоганн. – А на лестнице белая фигура, понимаешь, Себастиан, поднялась по лестнице, раз – и нету!

У Себастиана по спине побежали мурашки. Они сели рядышком, боясь пошевелиться, и сидели так, покуда не начало светать и на улице не появились первые прохожие. Тогда они оба вышли из своего укрытия, закрыли распахнутую входную дверь и поднялись наверх доложить обо всем пережитом фрейлейн Роттенмайер. Домоправительница сразу же приняла их, так как от волнения не могла уснуть. Едва услыхав о событиях минувшей ночи, она тут же села писать письмо господину Зеземанну. Таких писем он от нее еще никогда не получал. В письме говорилось, что у нее от ужаса опускаются руки. Если бы господин Зеземанн мог незамедлительно вернуться домой! Ибо здесь творится нечто неслыханное. Засим она поведала хозяину дома обо всем происходящем, не забыв упомянуть о том, что входная дверь каждое утро стоит настежь. Таким образом, из-за постоянно распахнутой двери никто в доме не может быть спокоен за свою жизнь. Невозможно даже предположить, какие кошмарные последствия могут повлечь за собой эти события. Господин Зеземанн немедленно ответил, что сейчас он никак не может все бросить и вернуться во Франкфурт. История с привидением представляется ему более чем странной, и он выражает надежду, что скоро все образуется. Однако ему это не дает покоя, и он покорнейше просит фрейлейн Роттенмайер написать госпоже Зеземанн и спросить, не соблаговолит ли она приехать во Франкфурт. Он убежден, что его матушка очень быстро во всем разберется и покончит с привидениями, да так, что они еще очень не скоро решатся посетить его дом. Фрейлейн Роттенмайер осталась очень недовольна тоном этого письма. Господин Зеземанн явно не принял всерьез историю с призраком. Она тут же написала госпоже Зеземанн, однако тон ее ответа немногим отличался от тона господина Зеземанна. Бабуленька писала, что в ее намерения не входит так скоро возвращаться во Франкфурт из Голштинии только оттого, что фрейлейн Роттенмайер померещилось привидение. Кстати сказать, она сама никогда не видела привидений в доме Зеземаннов, а если теперь там завелся призрак, то это наверняка кто-то живой. А с живым Роттенмайер и сама сможет управиться, если же нет, то пусть наймет ночного сторожа.

И фрейлейн Роттенмайер решила, что не будет больше жить в постоянном страхе. Она сумеет себе помочь. До сей поры девочкам ни слова не говорили о привидениях, ибо фрейлейн Роттенмайер опасалась, что перепуганные дети ни за что больше не захотят оставаться одни ни днем ни ночью. Что для нее было бы весьма обременительно. Но сейчас она прямиком направилась в классную комнату, где сидели девочки, и сдавленным голосом поведала им о ночных визитах. Клара тут же закричала, что больше ни на секунду не останется одна. Папа должен немедленно вернуться домой, а до тех пор пусть фрейлейн Роттенмайер ночует у нее в комнате. И Хайди тоже нельзя оставлять одну, вдруг привидение заявится к ней? Пускай Тинетта спит с ней в комнате, а Иоганн с Себастианом пусть сторожат в коридоре, чтобы сразу спугнуть привидение криком, если оно вздумает подняться наверх. Клара была страшно взбудоражена, и фрейлейн Роттенмайер стоило больших усилий ее немного успокоить. Она пообещала Кларе тут же написать господину Зеземанну, поставить свою кровать в ее спальне и ни на минуту не оставлять одну. Разумеется, все в одной комнате спать не могут, так что если Адельхайда тоже боится, то пусть и в самом деле Тинетта спит у нее в комнате. Но Хайди куда больше боялась Тинетты, нежели привидения, о котором прежде вообще никогда даже не слыхала. Поэтому она сразу заявила, что ни чуточки не боится привидения и хочет по-прежнему спать одна. Фрейлейн Роттенмайер поспешила к письменному столу и написала еще одно письмо господину Зеземанну, где говорилось о том, что зловещие происшествия в доме повторяются еженощно, они могут дурно сказаться на хрупком здоровье его дочери и повлечь за собой поистине непредсказуемые последствия. Бывают примеры, когда в подобных случаях начинаются внезапные эпилептические припадки или пляска святого Витта[4]4
  Пляска святого Витта – нервное заболевание, сопровождаемое подергиванием рук и ног.


[Закрыть]. Если не рассеять страх, поселившийся в доме, здоровью Клары грозит опасность.

И это помогло. Спустя два дня господин Зеземанн уже стоял на пороге своего дома и так дергал звонок, что сбежалась вся прислуга. Прежде чем открыть, они переглядывались в страхе, думая, что это обнаглевшее вконец привидение пугает их еще до наступления ночи. Себастиан осторожно глянул в окно сквозь полуоткрытый ставень. В этот момент звонок зазвонил так требовательно и настойчиво, что каждому стало ясно – его дергает рука живого человека. Себастиан даже успел сообразить, чья это рука, и сломя голову бросился вниз по лестнице.

Он рывком распахнул дверь. Господин Зеземанн коротко поздоровался с ним и тут же поспешил к дочери. Клара встретила отца восторженными возгласами, а он, увидав ее бодрой и совершенно такой же, как всегда, сразу успокоился, со лба его сбежали морщины, и он радостно улыбнулся. У господина Зеземанна всегда разглаживались морщины, стоило ему только услышать, что его дочь жива и здорова. А Клара так обрадовалась приезду отца, что почти уже полюбила поселившееся в доме привидение, ведь это из-за него папа вернулся домой!

– Ну-с, как поживает наше привидение, любезнейшая фрейлейн Роттенмайер? – спросил он домоправительницу, при этом уголки его губ дрожали.

– Господин Зеземанн, увы, это не шутка, – очень серьезно ответствовала дама. – У меня нет ни малейших сомнений в том, что уже завтра утром господину Зеземанну будет не до смеха. То, что сейчас творится в доме, свидетельствует скорее всего о чем-то очень страшном, что произошло здесь в давние времена.

– Мне об этом ничего не известно, – пожал плечами господин Зеземанн, – однако я вынужден просить вас не оскорблять подозрениями моих достопочтенных предков. А сейчас позовите в столовую Себастиана, я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.

И господин Зеземанн направился в столовую, а вскоре туда явился Себастиан. От господина Зеземанна не укрылось, что фрейлейн Роттенмайер и Себастиан недолюбливают друг друга. У хозяина дома были по этому поводу свои соображения.

– Входи, Себастиан! – приветствовал он слугу. – И скажи мне честно и откровенно, это ты притворялся привидением, чтобы подшутить над фрейлейн Роттенмайер?

– Нет, сударь, честью клянусь, не думайте ничего такого. Меня и самого страх берет, – признался Себастиан.

– Ну что ж, если все так обстоит, то не далее как завтра я покажу тебе и доблестному Иоганну, как привидения выглядят при свете дня. Стыдись, Себастиан, такой молодой, сильный парень, а бегаешь от привидений. Вот что, голубчик, ступай сейчас же к моему старому другу доктору Классену. Передай ему от меня сердечный привет и попроси прийти нынче вечером к девяти часам. Я специально приехал из Парижа, чтобы с ним посоветоваться. Скажи, что ему предстоит прободрствовать вместе со мною эту ночь, ничего не попишешь, положение обязывает! Ты все понял, Себастиан?

– Да, да, сударь, будьте покойны, все передам в точности!

Себастиан ушел, а господин Зеземанн вернулся к дочери, чтобы рассеять все ее страхи, связанные с привидением. Он был твердо намерен сегодня же все выяснить.

Ровно в девять часов, когда дети уже легли и фрейлейн Роттенмайер тоже удалилась к себе, явился доктор. Это был седой человек с еще свежим лицом и живыми добрыми глазами. Он выглядел немного встревоженным, но вскоре после обмена приветствиями с господином Зеземанном уже звонко смеялся и, похлопывая по плечу старого друга, говорил:

– Для человека, у одра которого мне предстоит провести ночь, ты выглядишь вполне сносно, старина!

– Терпение, старина, – в тон ему отвечал господин Зеземанн. – Тот, ради кого тебе придется не спать ночь, будет выглядеть куда хуже, если мы его поймаем.

– Выходит, в доме больной, которого к тому же надо еще поймать?

– Хуже, доктор, много хуже. В доме призрак! У меня завелись привидения!

Доктор расхохотался.

– И это называется состраданием, а, доктор? – продолжал хозяин дома. – Жаль, что моя подруга Роттенмайер не в состоянии этим насладиться. Она твердо убеждена, что это один из старых Зеземаннов здесь безобразничает, искупая таким вот образом какие-то жуткие грехи.

– Она что, его в лицо узнала? – все так же весело спросил доктор.

Господин Зеземанн рассказал своему другу обо всем по порядку, упомянув, разумеется, и о входной двери, которая, по свидетельству всех домочадцев, каждое утро стоит настежь. Он добавил, что на всякий случай хорошенько подготовился к встрече с привидением, припас два заряженных револьвера. Вся эта история либо окажется дурной шуткой, задуманной какими-нибудь дружками кого-то из прислуги с целью напугать обитателей дома в отсутствие хозяина, и в таком случае что-нибудь вроде выстрела в воздух очень не помешает, либо же речь идет о ворах, которые хотят таким манером приучить домочадцев к мысли о привидениях, чтобы потом быть уверенными, что никто и носа не высунет, когда дойдет до дела. И в этом случае оружие тоже будет вполне уместно.

За этим разговором друзья спустились по лестнице и вошли в ту самую комнату, где недавно прятались Себастиан с Иоганном. На столе стояло несколько бутылок отличного вина. Ведь когда коротаешь ночь без сна, совсем невредно подкрепить силы. Еще на столе лежали два револьвера и стояли два ярких ручных фонаря. Господин Зеземанн не желал ждать встречи с привидением в полумраке.

Дверь в комнату плотно прикрыли, чтобы свет не падал в коридор. Это могло бы спугнуть привидение. Господа уютно уселись в креслах и принялись, попивая вино, рассказывать друг другу всякую всячину. За разговорами они и не заметили, как пробило полночь.

– Похоже, призрак нас учуял и сегодня уже не явится, – предположил доктор.

– Терпение, старина, он явится только в час, – заверил его хозяин дома.

Разговор завязался снова. Пробило час. Кругом было тихо, и уличный шум к этому времени тоже смолк. Вдруг доктор поднял палец.

– Тсс, Зеземанн, ты ничего не слышишь? – прошептал он.

Они прислушались. Тихо, но вполне отчетливо было слышно, как отодвинулся брусок, а затем дважды повернулся ключ в замке, и дверь открылась. Господин Зеземанн потянулся за револьвером.

– Ты совсем не боишься? – шепотом спросил доктор и медленно поднялся с кресла.

– Волков бояться – в лес не ходить! – прошептал в ответ господин Зеземанн и взял фонарь в левую руку, в правой он держал револьвер.

Впереди, тоже с фонарем и револьвером, шел доктор, а хозяин дома следовал за ним. Они на цыпочках вышли в коридор.

Сквозь распахнутую дверь с улицы в дом проникал бледный лунный свет, падавший на белую фигуру, недвижно стоящую на пороге.

– Кто здесь? – громоподобным голосом крикнул доктор, так что эхо прокатилось по коридору, и два друга с оружием и фонарями подскочили к белой неподвижной фигуре. Она обернулась на крик и сама тихонько вскрикнула. Босоногая, в белой ночной рубашке, на пороге стояла Хайди, устремив обезумевший взгляд на яркий свет фонарей и направленные на нее револьверы. Девочка дрожала, как листок на ветру. Господин Зеземанн и доктор изумленно переглянулись.

– Я полагаю, Зеземанн, это та самая маленькая особа, которая носит тебе воду из колодца, – заметил доктор.

– Девочка моя, что это значит? – спросил господин Зеземанн. – Что ты собираешься делать? Зачем ты здесь стоишь?

Хайди, белая как полотно, бесцветным голосом отвечала:

– Я не знаю.

Тут вмешался доктор:

– Оставь, Зеземанн, это по моей части. Иди, посиди в кресле, я же отведу девочку в ее комнату.

Доктор положил на пол свой револьвер, с отеческой нежностью взял девочку за руку и вместе с ней стал подниматься по лестнице.

– Не бойся, ничего не бойся, – ласково приговаривал он, – успокойся, ради бога, успокойся, ничего тут нет плохого, не надо волноваться!

Войдя в комнату девочки, доктор поставил фонарь на стол, взял Хайди на руки, положил на кровать и заботливо укрыл одеялом. Затем уселся в стоявшее возле кровати кресло и стал ждать, покуда Хайди немножко успокоится и перестанет дрожать всем телом. Наконец он взял девочку за руку и сказал:

– Ну вот, теперь уже все в порядке. Только скажи мне, куда это ты шла?

– Никуда. Я даже не спускалась вниз, я просто вдруг там оказалась.

– Понятно. А может, тебе что-нибудь приснилось, знаешь, как бывает во сне, кажется, что ты все ясно видишь и слышишь?

– Да, я каждую ночь вижу сон, всегда один и тот же. Мне снится, что я живу у дедушки, слышу, как за окном шумят мои ели, и думаю: звезды на небе сейчас такие красивые, и я бегу, открываю дверь и стою, а там так хорошо! А просыпаюсь – я опять во Франкфурте, – и Хайди вновь стала мучительно бороться с подступающими к горлу рыданиями.

– Гм. А скажи-ка мне, у тебя ничего не болит? Может, голова или спина.

– Нет, вот только тут всегда давит, как будто большой камень.

– Гм. Такое ощущение, будто ты что-то съела и хочешь от этого избавиться?

– Нет, не то, понимаете, это такая тяжесть, как будто хочется плакать.

– И ты плачешь?

– Нет, мне нельзя плакать, фрейлейн Роттенмайер запретила.

– Значит, ты подавляешь свое желание плакать? Так? Правильно! Тебе ведь нравится во Франкфурте?

– О да, – тихонько проговорила Хайди, но вышло у нее не слишком убедительно.

– Гм, а где ты жила со своим дедушкой?

– На горном пастбище.

– Гм, а ведь там, должно быть, не слишком интересно, скорее, даже скучновато?

– О нет, там так хорошо, так прекрасно!

И тут Хайди не выдержала. Воспоминание, только что пережитое волнение, долго сдерживаемые слезы – все это оказалось не под силу девочке. Слезы градом хлынули из глаз Хайди, и она громко зарыдала.

Доктор встал, ласково поправил подушку и сказал:

– Ну что ж, немножко поплакать не повредит, а потом – спать, с легким сердцем. Завтра все будет хорошо, вот увидишь. – И он вышел из комнаты.

Внизу, войдя в комнату рядом с залом, он опустился в кресло напротив своего старого друга, выжидательно на него смотревшего, и заговорил:

– Зеземанн, во-первых, наша маленькая приятельница страдает лунатизмом. Совершенно бессознательно она каждую ночь открывает двери и тем самым наводит ужас на твоих домочадцев. А во-вторых, девочка больна тоской по дому, она исхудала от тоски, превратилась почти в скелет и бог весть к чему это может привести. Нужны срочные меры! От первого ее недуга и нервного возбуждения в уже пугающей стадии есть только одно лекарство – немедленно отправить девочку домой, где она будет дышать привычным горным воздухом. И от второго недуга лекарство то же самое. А посему вот мой рецепт – завтра же отправить девочку домой.

Господин Зеземанн вскочил и принялся взволнованно расхаживать по комнате, то и дело восклицая:

– Лунатизм! Недуг! Тоска по дому! Исхудала до предела в моем доме, и никто ничего не замечает и знать не знает! А ты, доктор, неужто ты полагаешь, что девочку, приехавшую в мой дом цветущей и здоровой, я отправлю назад к деду несчастной и отощавшей? Нет, доктор, этого ты от меня требовать не вправе, и я этого не допущу. Ни за что! Ты должен вылечить ее, поставить на ноги любыми средствами, и уж тогда, если она пожелает, я отправлю ее домой. Но не раньше, чем ты вылечишь ее!

– Зеземанн, – очень серьезно произнес доктор, – подумай, что ты говоришь! Это ее состояние – не та болезнь, которую можно лечить порошками и пилюлями. Девочка не отличается выносливостью, однако, если ты немедленно отправишь ее назад в горы, на свежий воздух, она еще может поправиться. Если же нет… Тебе не хочется, чтобы девочка вернулась к деду больной, выходит, по-твоему, лучше, если она вовсе не вернется?

Господин Зеземанн испуганно замер на месте.

– Ну, если ты так считаешь, доктор, значит, есть только один выход, и надо действовать незамедлительно!

Господин Зеземанн взял под руку своего друга, и они вместе стали ходить взад и вперед по комнате, обсуждая, что им делать дальше. А потом доктор собрался идти домой, так как прошло уже много времени и сквозь дверь, на сей раз запертую хозяином дома, уже пробивался предутренний свет.